18
Ближе к ночи веселье на балу в самом разгаре.
Шампанское льется рекой, танцы становятся все более зажигательными, а смех и болтовня – оглушительными.
Герцогиня получает много поздравлений после моего выступления, что само по себе нелепо, поскольку она ничего не делала. Каждый раз, когда я вижу Рейвен, подруга как будто приклеена к графине дома Камня и стоит с поникшей головой, прижимая к груди скованные браслетами руки.
От духоты в зале, да еще после шампанского, у меня кружится голова. Герцогиня танцует с герцогом. Карнелиан и Эша нигде не видно, а Люсьен беседует с лакеями. Гарнет с приятелями хохочут, разглядывая девушек. Мне нужно на воздух. Отыскав дверь, я незаметно выскальзываю в сад.
Вечерняя прохлада остужает кожу, и я вдыхаю глубоко-глубоко, как только позволяет мой дурацкий корсет. Отираю вспотевший лоб. Так приятно побыть в одиночестве хотя бы минутку.
Я в маленьком саду с фонтаном. Две фигуры сидят на скамейке в дальнем углу, сливаясь в объятиях. Справа от меня возвышается живая изгородь, и я скрываюсь за ней, подальше от парочки и шумного бала.
Лунный свет отражается в небольшом пруду, на берегу которого стоит беседка. Здесь так спокойно, так мирно. Я осторожно приседаю у воды, стараясь не замочить подол платья, и кончиком пальца прикасаюсь к стеклянной глади. Лунная дорожка расползается, лениво собирается в круг, и снова все замирает.
– Привет, – доносится до меня голос.
Я едва не грохаюсь в пруд. Вскакивая на ноги, вижу его, Эша, в полумраке беседки. Он уже без смокинга, рукава его рубашки закатаны.
– Привет, – еле слышно выдыхаю я.
Какое-то время мы просто смотрим друг на друга.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.
– Я… я не знаю. Мне стало жарко. И там очень шумно.
– Да, пожалуй. – Он опускает глаза. – Тебе нельзя здесь находиться.
– Наверное, нельзя.
Но он не прогоняет меня. И сам не уходит.
– Это было невероятно, – говорит он, встречаясь со мной глазами. – Я никогда еще не слышал такого блестящего исполнения.
– О, – отвечаю я. И добавляю, спохватившись: – Спасибо.
– Они не понимают, – говорит он, устремляя взгляд на огни бального зала. – Они думают, что твоя музыка принадлежит им. Как будто деньги гарантируют им это право собственности.
– Разве нет? – с горечью замечаю я.
Он пристально смотрит на меня, его лицо непроницаемо.
– Нет, – отвечает он.
– Что ж, в любом случае, я не Страдивариус Тэнглвуд, – говорю я, пытаясь оживить разговор. – Даже и не Рид Пёрлинг.
Эш смотрит в сторону, его лицо становится задумчивым.
– Знаешь, я никогда раньше этого не делал. В смысле, не перечил клиенту. Это запрещено.
– Тогда почему перечишь мне?
– Не знаю. Я просто… – Он вздыхает. – Просто захотелось сказать правду.
– Тебя послушать, так ты совершил преступление.
– В моей профессии это так и есть.
– Моя профессия и вовсе запрещает любые разговоры, – возражаю я. – Так что мне ты можешь говорить правду. Я все равно никому не смогу рассказать.
– Отличная идея. – Эш ухмыляется. – Сказать по правде… я ненавижу авокадо.
Я смеюсь.
– Что?
– Авокадо. Я их ненавижу. Они скользкие и на вкус, как мыло.
– Авокадо совсем не как мыло. – Я снова смеюсь. – А я ненавижу этот корсет. – Я тычу пальцем в жесткий панцирь. – Почему мужчин не заставляют носить такие идиотские доспехи?
– Я не думаю, что герцог выглядел бы в них так же изящно, как ты, – отвечает Эш.
Мои щеки заливает румянец.
– Я выгляжу ничуть не лучше, чем большинство женщин на этом балу.
– Не сравнивай себя с ними, – резко произносит он. Я застываю от удивления. Он смущается. – Извини. Я виноват, я…
– Все хорошо. Я неправильно выразилась. – Я бросаю взгляд на дворец. – Я совсем не такая, как они, – бормочу я.
– Да, – соглашается Эш. – Ты не такая. – Его слова жалят, как оскорбление, пока он не добавляет: – И я нахожу это высшей формой комплимента.
– Сколько раз ты бывал здесь? – спрашиваю я.
– В королевском дворце? Вот уже двенадцатый раз я удостоен приглашения.
Я не могу удержаться от улыбки.
– При мне можно не выражаться так высокопарно. Я всего лишь суррогат, ты не забыл?
Эш улыбается.
– Наверное, привычка. – Он замолкает. – Это действительно звучит нелепо. Иногда мне кажется, что я уже не слышу себя настоящего. Впрочем, меня никто и не слушает.
– Я слушаю, – тихо говорю я.
Молчание. И все равно он не двигается.
– О чем ты думала? – спрашивает он. – Когда играла? Ты словно была где-то далеко.
– Я снова была в Южных Воротах. Это наш инкубатор. Играла для своих девчонок. Они любили слушать меня, когда я репетировала.
Он встает. Я чувствую, что он сейчас уйдет, а мне этого совсем не хочется. И вдруг слова сами собой слетают с моих губ.
– Если ты когда-нибудь захочешь послушать… ну, музыку… иногда я играю в концертном зале. Нет, не подумай… это просто для себя, не концерт какой-нибудь, но… – Мой голос обрывается.
Эш пробегает рукой по волосам, его лицо выражает досаду. Он выходит из беседки и идет ко мне, останавливаясь так близко, что я чувствую тепло его тела. Мои пальцы зудят от желания прикоснуться к нему, прочертить овал его лица, рельефные мышцы груди. Я хочу, чтобы он обнял меня, прижался губами к моим губам, зарылся руками в моих волосах. Желание – сильное и необъяснимое – захлестывает меня, и оно мне приятно.
– Почему ты оказалась в моей комнате? – спрашивает он. – Что ты там делала?
– Я… я заблудилась.
– Ты заблудилась, – повторяет он, но по его тону чувствуется, что он имеет в виду нечто совсем другое. Его взгляд прожигает меня насквозь, но тут он качает головой и, не произнося ни слова, поворачивается и уходит, оставляя меня в изумлении и одиночестве.
На следующее утро я просыпаюсь с пульсирующей головной болью.
– О… – Со стоном прижимаю руку ко лбу. Во рту сухо, послевкусие жуткое. Мне не следовало пить столько шампанского.
Прежде чем вызвать Аннабель, я достаю из ящика своего комода маленькую инкрустированную шкатулку, где вчера вечером спрятала камертон, пока Аннабель развешивала мое платье. В шкатулке есть второе дно, и, чтобы открыть его, я вытряхиваю серьги, браслеты, кулоны. Камертон лежит на бархатной подушечке, и я любовно поглаживаю его пальцем. Не знаю, что случится сегодня в полночь, но горю желанием узнать.
Я складываю обратно драгоценности и убираю шкатулку в ящик. Только после этого дергаю за шнур звонка, вызывая Аннабель.
После завтрака я чувствую себя гораздо лучше. Мы с Аннабель проводим тихий день в моей комнате. Она несколько раз обыгрывает меня в «Хальму», потом я делаю вид, что увлеченно читаю, но мысленно сама то с Эшем у беседки возле пруда, то с камертоном сегодня в полночь.
Внезапно распахивается дверь, да с такой силой, что сотрясаются стены. Мы с Аннабель подпрыгиваем в креслах, когда входит герцогиня в сопровождении своих гвардейцев.
– Вон отсюда, – приказывает она Аннабель, которая тут же исчезает из комнаты.
Герцогиня сверлит меня суровым взглядом.
– Я хорошо о тебе заботилась, не так ли? – спрашивает она.
– Д-да, моя госпожа, – запинаясь, бормочу я.
– И твоя жизнь была приятной, как я и обещала, не так ли?
Я киваю, пытаясь понять, что я такого натворила. Может, она знает про Люсьена? Или видела меня с Эшем?
– Тогда потрудись объяснить, почему одна из горничных нашла вот это. – Она швыряет на кофейный столик какой-то овальный предмет.
Это портрет, который я изменила заклинанием на цвет. На нем кожа герцогини по-прежнему отвратительно зеленая. Я внутренне съеживаюсь от страха, и, когда поднимаю глаза, догадываюсь, что на моем лице виноватое выражение.
– Я… я… – Оправданий не находится.
– Ты… что? – мурлычет герцогиня. – Сочла это забавным?
Я мотаю головой.
– Может, ты испортила еще что-нибудь из моего имущества?
Она удивительно спокойна. Но от этого я волнуюсь еще больше, и меня прошибает пот.
– Нет, моя госпожа, – шепчу я.
Герцогиня поднимает бровь.
– Давай-ка проверим, говоришь ли ты правду.
Я была так поглощена герцогиней, что совсем забыла об ее ратниках. Двое вытаскивают меня из кресла и ставят на колени, а третий прижимает мою голову к столешнице, где стоит портрет герцогини. Я чувствую тяжесть на щиколотках, как будто кто-то на них наступил. Пошевелиться я не могу и с трудом соображаю.
Мне видно только то, что находится прямо перед глазами, и на мгновение герцогиня исчезает из поля зрения. Я пытаюсь сопротивляться ратникам, но острая боль пронизывает мое плечо, а голову и щиколотки сдавливают еще сильнее.
Герцогиня возвращается, держа в руке виолончель и серебряный молоток. Я чувствую, что проваливаюсь в бездну, и пол разверзается подо мной. От ужаса я становлюсь невесомой.
– Ты портила что-нибудь еще из моего имущества? – снова спрашивает герцогиня. Я пытаюсь покачать головой, но в руках ратника это невозможно.
– Нет, – говорю я, не в силах оторвать глаз от молотка. – Нет, моя госпожа. Клянусь, что ничего не портила.
Герцогиня долго обдумывает мои слова.
– Хорошо, – говорит она. – Я тебе верю.
И тут она бьет молотком по корпусу моей виолончели. Зияющая дыра уродует лакированную поверхность, и струны отзываются печальным нестройным хором.
– Нет! – кричу я, но она снова поднимает молоток и колотит снова и снова, сокрушая гриф, разрывая струны, которые повисают кусками проволоки, лишенные своей красоты. Герцогиня крушит мою виолончель с остервенением, до неузнаваемости. После чего небрежно швыряет на пол искореженные останки.
Слезы застилают мои глаза, и я не вижу, что она делает, но вдруг мне заламывают левую руку и прижимают ладонь с растопыренными пальцами к деревянной поверхности столика. Герцогиня становится на колени, и мы встречаемся глазами.
– Я хочу, чтобы ты помнила, что я говорила про неуважение ко мне. – Она прижимает холодный молоток к костяшкам моих пальцев. Я не могу сдержать всхлип, что вырывается из моего горла. Я хочу быть храброй, но не знаю, как справиться со страхом – животным, настоящим.
Герцогиня поднимает молоток, и я внутренне сжимаюсь в предчувствии боли. Молоток зависает меньше чем на волосок от моих пальцев.
– Если это повторится, – говорит она, – я переломаю тебе руки. Это понятно?
Я дрожу всем телом, дыхание вырывается прерывистыми толчками.
– Да, – шепчу я. – Да, моя госпожа.
Герцогиня улыбается, швыряет молоток в груду обломков виолончели и выходит из комнаты.
Ночью, когда бархатистая тьма укрывает мою спальню, я сижу в постели и кручу в руках камертон.
Мне не видно часов на каминной полке, так что я не знаю, сколько еще ждать полуночи. Да это и ни к чему. Я все равно не смогла бы заснуть после того, что случилось. Уже в который раз потираю костяшки пальцев на левой руке. Я до сих пор вижу занесенный над ними молоток, по-прежнему ощущаю парализующий страх. Мне приходится напоминать себе о том, что этого не произошло. Я должна убеждать себя, что со мной все в порядке.
Камертон начинает вибрировать. Это так неожиданно, что я роняю его, и он падает на мое одеяло, а потом, отталкиваясь, зависает в воздухе, медленно вращаясь и издавая слабое жужжание. Я изумленно смотрю на него, не зная, что делать, когда вдруг слышу голос.
– Алло?
– Люсьен? – шепчу я. – Где ты? – Его голос очень далекий, словно доносится с конца длинного туннеля.
– В королевском дворце, – отвечает он. – Где же еще мне быть?
– Но… но… как?
– Это мои арканы. Я сам их изобрел. Они позволят нам вести тайные разговоры, которые никто не сможет подслушать.
Я внимательно разглядываю камертон.
– Выходит… мы разговариваем через эту штуку?
– Да. У меня в руках главный аркан. Твой отвечает моему. Между ними существует связь. – Он делает паузу и продолжает: – Но у нас с тобой есть более важные темы для обсуждения.
Я чувствую, как встают дыбом волоски на затылке.
– Могу я быть уверенным в том, что ты действительно хочешь сбежать из Жемчужины?
– Да.
– Подумай еще раз: если тебя поймают, то непременно казнят. Возможно, пострадает и твоя семья. Ты готова к этому?
Я снова растираю костяшки пальцев. Готова ли я подставить под удар свою семью ради собственной безопасности? Не знаю. Но я не могу сказать «нет» Люсьену, тем более сейчас.
– Да, – шепчу я. – Когда?
– В настоящее время я разрабатываю сыворотку, которая погрузит тебя в кому настолько глубокую, что это создаст иллюзию твоей смерти. Никто не усомнится в этом и не станет заниматься расследованием – суррогаты часто умирают от медицинских осложнений. Или их попросту убивают враждующие Дома, как тебе уже известно. У герцогини полно недоброжелателей, которые с радостью отправили бы тебя на тот свет.
Мне что-то не по себе.
– Это безопасно?
– Предупреждаю сразу: мой план очень опасный от начала и до конца. Но если ты его принимаешь, то должна выполнять все, что я говорю. Следовать любым моим указаниям, нравится тебе это или нет. Ты понимаешь?
– Да.
– Хорошо. Скоро в Королевском дворце будет проходить зимний бал Самой Длинной ночи. – Этот древнейший праздник Одинокого города отмечают в середине декабря, так что ждать еще несколько недель. – Там я передам тебе сыворотку. Следующим вечером ты ее примешь. Как только тебя объявят мертвой, твое тело перевезут в морг, где я тебя выведу из комы и тайно переправлю на товарном поезде на Ферму. А там уже спрячу тебя в безопасном месте.
– И где это безопасное место? – спрашиваю я, не представляя себе, где в городе можно укрыться от властей.
– Этого я не могу сказать, чтобы не подвергать тебя лишнему риску. Теперь слушай меня очень внимательно. Пока ты живешь во дворце герцогини, ты будешь выполнять все ее требования. Более того, ты станешь образцовым суррогатом. Послушным и покорным. Больше никаких портретов, меняющих цвет, или разбитых полок, это понятно?
Я уже готова возразить, но Люсьен не дает мне вставить и слова.
– Она должна поверить, что ты на ее стороне. Ты должна внушить ей доверие. Это наш единственный шанс быстро и безопасно выбраться отсюда.
– Хорошо, – неохотно соглашаюсь я.
– Я знаю, что это трудно, милая, но обещаю тебе – я не подведу.
– Вайолет, – вставляю я.
– Прошу прощения?
– Это мое имя, – говорю я. – Вайолет.
– Вайолет, – повторяет Люсьен, и я слышу улыбку в его голосе.
Я комкаю одеяло в руках.
– Почему ты мне помогаешь?
Повисает долгое молчание.
– Надо что-то делать, – тихо произносит он. – Никто не заслуживает такой жизни. Человека нельзя лишать права выбора.
Я думаю о Рейвен, в наручниках на балу, и ее обещании не забывать меня.
– Люсьен, я безропотно выполню все, что ты скажешь, но не мог бы ты сделать кое-что для меня?
Он отвечает не сразу.
– Чего ты хочешь?
– Вчера на балу я видела свою лучшую подругу. Она тоже суррогат. И я подумала, не мог бы ты… разузнать что-нибудь о ней. Где она, как живет… и все такое. Это очень важно для меня.
Затаив дыхание, я ожидаю ответа. Проходит вечность.
– В каком она доме?
Можно выдохнуть.
– В доме Камня.
– Дом Камня? – И, к моему удивлению, Люсьен начинает смеяться.
– Что такое? – обиженно спрашиваю я.
– Извини. – Голос Люсьена тотчас становится серьезным. – Просто… поместье графини дома Камня лежит по ту сторону западной границы дома Озера.
До меня не сразу доходит смысл.
– Постой… ты хочешь сказать…
– Я говорю, – мягко произносит Люсьен, – что твоя подруга живет по соседству.
