Дорогой Курт,

Во втором предложении вашей предсмертной записки вы пишете, что вас довольно легко понять. Вы и правы, и ошибаетесь. То есть я понимаю, как вы к этому пришли, знаю всю вашу историю и чем она заканчивается. Известность не принесла вам счастья. Не сделала неуязвимым. Вы остались ранимым, влюбленным в окружающих вас людей и одновременно вы сердились на них. Мир стал вам в тягость. Люди подошли слишком близко. У меня не выходит из головы ваша фраза: «Я просто люблю людей… люблю так сильно, что это чертовски печалит меня». Да, я вас понимаю.

И ощущаю то же самое, когда тетя Эми перематывает ленту автоответчика и прослушивает сообщение, оставленное приверженцем Христа месяцы назад, так, словно только что получила его. Когда Ханна в новом платье бежит навстречу Кейси, при этом глядя через плечо на Натали. Когда Тристан играет на воображаемой гитаре под одну из ваших песен, мечтая написать свою собственную. Когда папа приходит поцеловать меня в макушку перед сном, измотанный до того, что у него нет сил волноваться о том, что я пойду поздно вечером гулять. Когда я вижу парня с биологии, который всегда занимает пустое место рядом с собой стопкой книг. Я могу за этим только наблюдать, но не могу ничего сделать.

Так что да, в каком-то смысле вас легко понять. Но, с другой стороны, говоря вашими же словами: все это чертовски бессмысленно. Убить себя. Какой в этом, черт возьми, смысл? Вы совсем не думали о нас. Вам было все равно, что случится с нами, когда вас не станет.

Прошло три дня с тех пор, как Скай порвал со мной. Я не перенесла бы встречи с ним в школе, поэтому сказала папе, что плохо себя чувствую, и не вылезала из постели, зарывшись в одеяла. Натали с Ханной позвонили узнать, почему я не пришла в школу, и я отправила им сообщение, что подцепила грипп. Потом выпила из аптечки лекарство со снотворным эффектом и дни напролет спала. Каждый вечер, вернувшись с работы, папа готовил мне куриный суп с вермишелью из пакетиков, как всегда делала мама, если я заболевала. Такая забота с его стороны была очень трогательной, но мне от нее становилось только хуже. Сегодня перед сном, все еще одуревшая от не нужных организму лекарств, я попросила его спеть мне колыбельную. Он пел мне: «Эта земля – твоя земля», а я, закрыв глаза, пыталась поймать то самое ощущение, которое испытывала, слушая эту песню ребенком.

Однако поиски этого ощущения привели меня совсем не туда, куда мне хотелось, а к той ночи, в которую умерла Мэй. И к ночам до этого, когда я томилась, ожидая возвращения сестры. Со мной что-то не так. И я не знаю, что именно.

Я так и сидела, оцепенев, после того, как Мэй упала. Полицейский нашел меня там на следующий день, глядящую вниз на воду – так мне сказали. Я этого не помню. Они спросили: «Что случилось с твоей сестрой?» Я ничего не ответила. Ее тело нашли в реке.

Папа не мучил меня вопросами, мама же постоянно спрашивала, что мы делали на мосту, зачем туда поехали, почему мы не пошли в кино, как собирались. Наверное, мама злилась на меня за то, что я ничего не могла объяснить. Может быть, поэтому она уехала в Калифорнию и перестала быть моей мамой. Думаю, она считала, что во всем виновата я. И думаю, что она права. Если она узнает правду, то никогда уже не вернется.

Помню, как однажды перед своим отъездом мама вытирала кухонный стол после завтрака. Подняв на меня глаза, она спросила:

– Лорел, она прыгнула?

– Нет, – ответила я. – Ее столкнул ветер.

Мамины глаза заблестели от слез. Кивнув, она отвернулась.

После того как папа лег сегодня спать, я некоторое время полежала без сна, а потом на цыпочках прошла по коридору и повернула ручку двери Мэй. Затем повернула ее обратно. Я вдруг испугалась того, как почувствую себя в спальне сестры, зная, что ее там нет. Того, какими покинутыми и притихшими покажутся мне ее вещи, оставленные на своих местах.

Слово Nirvana означает «свободу». Свободу от страданий. Наверное, кто-то думает, что ее приносит смерть. Что ж, поздравляю вас с освобождением. Мы же, оставшиеся здесь, все еще пытаемся цепляться за осколки наших жизней.

Искренне ваша,

Лорел