Глава девятая

Ясна.

Стало уже невыносимо. Я устал думать, представлять, вспоминать ее. Мне необходимо было увидеть ее хотя бы еще раз, хотя бы последний, даже несмотря на то дурацкое ощущение, что я больше ее не встречу.

Странным образом второго января никто не был занят, и все согласились прийти ко мне, будто, как и я, жалели, что нам не удалось собраться вместе в новогоднюю ночь.

«Привет. Приглашаю в гости 2 января. Будем праздновать НГ», – написал я Ясне в мессенджере. Мы все еще не нашлись в соцсетях. Подождав несколько минут и убедившись, что сообщение не прочитано, я продублировал его в СМС и добавил: «Я буду тебя очень ждать».

Часа через три, когда она так мне и не ответила, я решился еще на один шаг. Я послал ей свой адрес с припиской капсом: «ПОЖАЛУЙСТА, ПРИХОДИ. МНЕ ОЧЕНЬ НУЖНО ТЕБЯ УВИДЕТЬ!»

И снова молчание. Я думал, что сойду с ума.

Я ждал, но она не отвечала. И все эти «Нет, прости, я не смогу», или «Я занята», или даже «Не хочу тебя больше видеть», придуманные мной, стали казаться до безумия желанными словами.

Ну пожалуйста! Просто напиши мне! Напиши что угодно! Пошли меня лесом, в конце концов.

И зачем я отправил ей адрес? Зачем я вообще ее пригласил, если ей сложно было написать даже короткое «Нет». Зачем, зачем она напомнила о себе?

Первой приехала Люда с какой-то своей подружкой.

– О, Игорь! А что, еще никого нет? Или Петя уже тут? Это Аня, помнишь, я рассказывала? А мы, представляешь, только что спорили об отсутствии активной гражданской позиции у молодежи. Ты что об этом думаешь? Конечно, тема не самая новогодняя. Ах, ну да, ты же ненавидишь политику, помню. Ань, представляешь, его не интересует политика, он искусствовед, а ты тут со своей активной гражданской позицией! По сути, он как раз из тех парней, которые тебе не нравятся, – ну из тех, кто не принимает никакого участия в жизни своей страны. Но Игорь очень классный. Просто он искусствовед – он слишком много думает об искусстве, и у него не хватает времени на политику.

Я слишком много думаю об искусстве? Со стороны это выглядит так? Ну круто же!

Утром мы с Петей ходили в ближайший супермаркет за продуктами и вином. По дороге Воронцов ничего не купил, потому что у него, естественно, не было бабла. Пару часов провели на кухне почти молча: я следил за тем, как он разделывает мясо и режет овощи, и почти ему не помогал. У меня волком выл желудок. Потом я достал и положил на стол свой новогодний подарок – прямоугольный увесистый сверток.

– Это мне? – опасливо и как-то чересчур удивленно покосившись на него, спросил Петя.

Я кивнул.

Он разорвал оберточную бумагу с бантом (если что, это моя мама упаковала подарок и завязала бант – сам я бы не стал этого делать!) и вынул на свет толстую книгу.

– Книга Мертвых!

В эту секунду как раз пришла Люда.

– Ой, Петя! – воскликнула она. – Как пахнет! Что это мы будем есть? А это Аня. Это Петя. Ань, представляешь, это они приготовили для нас!

– Сами? – изумилась Аня.

– Наверно, все Петя!

– Ты умеешь готовить? – спросила его Аня, он кивнул, не отрывая взгляда от Книги Мертвых.

– Может, ты еще и посуду любишь мыть?

– Не очень, но мою.

– Я тоже мою, – буркнул я, чтобы хоть кто-нибудь обратил внимание на меня. – И готовить умею, только невкусно.

В нашей компании все девчонки были разбалованные. Сидели и только трепались. А парни бегали за жратвой, шампанским, готовили и все организовывали. А еще платили за кино. Хорошо устроились, черт возьми. Не то чтобы мне было жалко, нет. Просто забавно.

За Людой и Аней появился Вадим с новой пассией типажа Дроздовой. Потом Серега, Таня, Олич, за этими – Тимур с Полиной.

– Игорь, это тебе – прямиком из Англии. – Прилетевшая лишь сегодня утром Полина вручила мне коробку, в которой была кружка с вылепленным из керамики медведем, одетым… в мою одежду.

– Это Паддингтон. Такой известный английский медвежонок. Он мне напоминает тебя. Смотри, у него и свитер такой же. Мило, правда? Вы похожи. В смысле, ты всегда ассоциируешься у меня с чем-то английским. Ты похож на оксфордского студента!

Потом еще и еще прибывали гости, совершенно неожиданно пришла Иришка.

– Ты не против, я ее позвала? – затараторила Люда мне на ухо. – Я подумала, что это странно будет выглядеть, если ее не позвать: ну, знаешь, что-то вроде того, что ты на самом деле хочешь ее видеть, но не пригласил из принципа, а мы вроде как тебя поддержали… Такая некрасивая запутанная ситуация.

Я отмахнулся, лишь бы не слушать ее бреда – хотел я видеть Иришку или не хотел? Мне было до того все равно, что я при всем желании не смог бы вникнуть в Людино туманное объяснение.

От Иришки пахло теми же духами, да и вообще в ней ничего не изменилось: те же волосы, которые она поправляла перед зеркалом, приоткрывая рот, те же загнутые кверху ресницы, те же розовые ногти, золотой браслет на руке и оттопыренный круглый зад. Но из-за того, что она пришла, мне стало тяжелее и обиднее отсутствие Ясны, как будто на самом деле крошечная разноглазая девушка мне только приснилась, а наяву была все та же Иришка!

Я слонялся из комнаты в комнату, из угла в угол. Наступил такой момент, когда все наелись и разговоры замедлились, в воздухе повисло отупение. Мне казалось, что все скучают. Я думал, что это будет настоящая шумная вечеринка – в моем воображении она рисовалась яркими всполохами и веселыми выкриками, – но пока что дальше разговоров в кухне дело не шло.

Однако нужно было перетерпеть всего час или два, и все встало бы на свои места.

Я проверил телефон – нет, сообщений от Ясны не было. А ведь надо признаться честно: всех друзей я собрал у себя не потому, что хотел их видеть, а потому что надеялся, что среди них окажется она. Отчего я не пригласил ее куда-нибудь сходить только вдвоем со мной? Не знаю. Я как будто пытался вписать ее в нашу компанию – и этим в свою жизнь. Но ничего не выходило.

Я стоял в дверях кухни, смотрел на гостей и вдруг подумал: «Кто они? Почему они здесь?» Неужели все эти люди и вправду захотели сегодня со мной встретиться? Или им просто нечем было заняться? Что вообще объединяло их, помимо привычки дружить по старой памяти?

Я внезапно посмотрел на них как-то по-новому, и они мне не понравились… Словно сговорившись, они проявились не с самой лучшей стороны: Тимур очень пошло пошутил, Полина слишком грубо выразилась, Григорий был все так же бесцветен и тускл, у Тани, которой я сильно симпатизировал, некрасиво отекло лицо, и она постоянно одергивала Серегу, который тоже чем-то меня раздражал. А Петя! Петя – этот томный полубожок с полотен, посвященных древнегреческим мифам! Сидит, явно за что-то обиженный на меня, как девка. Источает свое гадкое манерное обаяние.

– Игорь, выпей вина. Это очень хорошее. – Передо мной возникла Иришка с бокалом, коснувшись грудью моего локтя. – У тебя все нормально? Кот – просто прелесть. Вы правда его с улицы подобрали?

– И Собаку, – сказал я.

От вина и еды полегчало. Ел я что-то очень вкусное – за это можно было даже простить Воронцову его тухлый вид.

Я не заметил, когда именно все взбодрились и в стенах квартиры зазвучала музыка, – я ввалился в это все как в данность. Войдя в кухню, я понял, что там уже никого нет, кроме Ольги, которая, выпив лишнего, всегда начинала истерически по-лошадиному хохотать. Сейчас она стояла перед включенным теликом, но смотрела на экран серьезно, без смеха. Там под попсовую музыку мелькали женские тела в лифчиках, а размалеванная темноволосая девица пела затасканные слова. На часах было уже пять.

– Не понимаю, почему шлюхам можно петь по телевизору? Тем более в Новый год! – возмутилась Оля себе под нос, и я понял, что она меня не заметила.

– Привет, а у меня только что был какой-то провал в памяти или что-то вроде того, – признался я и налил себе еще вина. Нет, ну серьезно, что я делал целый час?

– С каких пор кому-то стала интересна их самодеятельность? – Оля повернулась ко мне, продолжая беседу, начатую с самой собой. – Когда люди перестали замечать, что пропускают в эфир? И кстати. – Она пару секунд молча послушала песню. – Почему шлюхи поют про шлюх?

– Ты думаешь, эта песня о шлюхах? – В дверях появился Вадим, за ним еще несколько человек: теперь все шли сюда резать гигантский торт, принесенный Аней и Людой.

– А ты сам послушай! Вдумайся в смысл слов!

– В какой смысл! Нет никакого смысла. – Вадик взял пульт и выключил телевизор.

– Есть, ты просто не вслушивался. В этом все и дело! Все думают, что смысла нет, и поэтому никто не обращает внимания на то, что поется в этих песнях! Так и появляются песни о…

– Ну ладно, допустим ты права. Но искусство любит всякую грязь.

Конечно, Вадим не упустит возможности пройтись по искусству. Но я не стал спорить с человеком, который додумался назвать искусством телевизионную попсу. Я отобрал у него пульт, и плазма снова засветилась. Певицу от окружавшей ее подтанцовки отличал самый нарядный лифчик и ажурные чулки. Я попытался по совету Оли вслушаться в слова, но мне почему-то не удалось – то ли из-за шума голосов, поднявшегося на кухне, то ли из-за того, что Вадим действительно был прав и никакого смысла в песне не было. Девушка на экране не вызывала никакого интереса, она некрасиво растягивала рот, и, даже если бы с нее сняли глупый костюм и заставили танцевать голой, она вряд ли зацепила бы мое внимание.

– У нас есть еще красное? – крикнул Петя. – Что за ерунду мы смотрим? Давайте выключим телик!

Я выключил. И догадаться его включить, подумал я, можно было лишь сильно напившись, как я и Оля. В последний раз я смотрел телевизор больше года назад – по вечерам, когда шли злободневные американские мультфильмы, от которых моя мама хваталась за голову. Отец обычно подсаживался ко мне за стол, пока я ужинал, и посмеивался вместе со мной. Но потом я скачал в интернете все сезоны этих мультиков (потому что меня реально смущали слова «вагина» и «трахаться», выкрикиваемые героями при моей маме), и огромная плазма стала вообще не нужна.

Я пошел в гостиную, на балкон за красным вином. В комнате Григорий стоял возле полок и близоруко разглядывал наши семейные фотографии в рамках, чуть ли не тыкаясь носом в самое стекло.

– Это ты такой толстый был в детстве? – спросил он, теребя длинными пальцами такую же длинную ножку бокала. Он все еще пил вино, которое ему налили в начале праздника.

– Да, – неохотно ответил я.

– Не волнуйся, я догадался только методом исключения. Сейчас ты не такой.

– Еще бы!

На диване, мягко утопая в подушках, сидела Иришка и с кем-то разговаривала по телефону.

– Ты за мной? – спросила она меня с любезной улыбочкой. – Я сейчас к вам приду. Сейчас-сейчас, только договорю…

– Нет, я не за тобой.

Я почувствовал злость. С чего она взяла, что я пришел за ней? Думает, что я, как дурак, все еще за ней бегаю? Нет, Ириша, я теперь, как дурак, бегаю за другой девушкой… Уж прости.

Пребывая в ужасной досаде, я взял с балкона две бутылки вина и пошел из комнаты. В прихожей напротив висело зеркало, но я специально отвернулся, чтобы даже случайно не увидеть своего отражения. Мне не хотелось на себя смотреть. Почему я был таким слабохарактерным? Мягкотелым? Почему Иришка сказала мне: «Ты за мной?»? Почему не отвечала Ясна? Почему я отправил ей свой адрес?

И вдруг случилось дежавю. В коридоре не было света, мои руки были заняты бутылками – и что-то должно было вот-вот произойти… А, ну точно… должна была открыться дверь!

В дверь позвонили.

Я поставил бутылки на комод и открыл, не посмотрев в глазок, – вряд ли это были разъяренные соседи.

За порогом стояла маленькая фигурка, по глаза закутанная в толстый зеленый шарф. Темные, желтоватые при свете подъездной лампочки волосы были собраны в тугой узел на самой макушке и присыпаны снегом.

– Фуф, ну слава богу! – воскликнула она, не показывая рта. – Я твою СМСку стерла случайно. Еле вспомнила номер квартиры. Ну, с Новым годом!

Радость была такая, что я смог бы пробежать стокилометровый марафон и все это время кричать «Ура». Но не обошлось и без гордости: как? пришла? а позвонить или написать не могла? – поэтому вместо «ура» я пробормотал что-то нечленораздельное и впустил Ярославну в квартиру.

Внутри у меня все стучало – не сердце, а именно все: желудок вместе с кишками трепыхался где-то в горле, пока я смотрел, как она развязывает шарф, снимает пальто и ботинки.

– Народу, как всегда, много? – спросила она и тут увидела Собаку. – Кто это?

Собака, весь день шарахавшаяся от гостей, которых было невиданное для нее количество, вжалась в угол за вешалкой и скулила. Ярославна рассмеялась:

– Она трусиха? Как ее зовут?

– Собака.

– Прямо так и называть?

– Да, я взял ее с улицы… недавно… – сказал я, заливаясь краской: сейчас собака показалась мне совсем облезлой и худой.

– Что, серьезно? Еще есть люди, которые подбирают животных с улицы? Ты – вымирающий вид, я же говорила. – Ярославна поднялась с колен.

Я не успел ответить: из-за плеча внезапно вылетел Воронцов и, едва не сбив Ясну с ног, схватил ее в охапку. Так они обнимались, наверное, вечность. Собака тихонько выла. Досада во мне росла. Ну что я за идиот? Почему я тоже ее не обнял? А как этого хотелось!

– Почему ты не отвечала на сообщения? – спросил я, стараясь тоном обозначить, как мне неприятна эта ситуация.

– А? Почему не отвечала? У меня деньги на телефоне закончились, я до сих пор не успела кинуть.

Я говорил, да? Что страшно ведусь на все это.

Ясна пошла мыть руки – я заметил ее некоторую рассеянность: она словно избегала смотреть на меня – так, только скользила взглядом.

В ванной она стянула с тугого пучка резинку, и волосы рассыпались ей на плечи крупными кудрями. На ней была кофточка с кружевной вставкой на груди и юбка до колен.

– Ведь не надо было приходить на вечеринку в костюмах? Ты не предупредил… – сказала она, заметив, что я стою в дверях и разглядываю ее.

Она долго рассматривала ванную комнату: стеклянные, под старину, баночки на полке; бутафорскую, но выглядевшую дорого и натурально лепнину над зеркалом; кованые крючки для полотенец, плитку на полу.

– Как тут красиво!

– Хм. Мама занимается… интерьерами… – объяснил я.

– А елка, боже мой, какая у вас елка! – Елка задержала ее в коридоре.

На кухне все загомонили, будто бы только ее и ждали.

– Я вижу тебя уже третий раз: наверно, это неспроста… – многозначительно улыбнулся Тимур.

– Привет… прости, забыла твое имя… – снисходительно, но не очень любезно обратилась к ней Иришка.

– Ясна.

– Что ясно?

– Ясна, – Ярославна засмеялась. – Меня так зовут. А тебя?

– Ира.

– Точно, а мне все казалось, что как-то на «А»…

Ясна была меньше всех ростом, и в своей пышной юбке, с холодной после улицы кожей походила на ожившую куклу. Она огляделась и, не найдя свободных мест за столом, села на подоконник.

То ли я был ей одержим, то ли слишком пьян, но мне это показалось чем-то вдохновляющим, если не сказать – революционным. Я никогда не сидел дома на подоконнике, и никто из наших не сидел, хотя легко было представить, что это очень приятно, особенно летом – прямо за окном росла старая яблоня и внизу бежала шумная улица. А теперь на подоконнике сидела эта фарфоровая кукла, будто очередное произведение искусства, найденное моей мамой в какой-нибудь старой европейской лавке.

– Петя, ты не нальешь мне воды? – обратилась она к Воронцову, посмотрев на часы.

– Зачем воды? Может, шампанского? – воскликнул Тимур.

Я, опередив Воронцова, подошел к Ясне и встал рядом с ней.

– Или ты вроде не пьешь? – вспомнил Тимур.

– Давай, только чуть-чуть. Вот столечко. – Она показала на бокал.

– Я думал, тебе нельзя пить. – Наконец я нашел в себе мужество выговорить хоть одну фразу без заикания. Для Пети места рядом с нами не оказалось – так много вокруг было людей, – и он глядел на нас с другого конца кухни, встав на стул коленями, и на его лице горели два пунцовых пятна, а глаза сверлили меня и Ясну каким-то непонятным взглядом.

– А мне и нельзя, – подтвердила Ярославна, не поворачивая ко мне головы. – Но раз такое дело!

– Какое дело?

Она улыбнулась чему-то, покачала головой и сделала глоток шампанского.

– А… почему тебе нельзя?

– Пью лекарства, а с ними не рекомендуется алкоголь.

– И долго их надо пить?

– Всю жизнь, – сказала она весело, и я не понял, шутит она или нет. – Я в детстве сильно болела – неприятная история. С тех пор приходится принимать кое-что, это восстанавливает иммунитет. Вот так вот. Ой, а у вас и котик есть? – Она соскочила с подоконника и побежала в прихожую, куда только что сиганул Маринкин кот.

Больше я не решался с ней заговорить, да и сама она особо ни с кем не разговаривала – сидела и слушала других, иногда пространно улыбаясь, при этом совсем без эмоций глядя куда-то вдаль. Словно хвостик, за ней везде ходил Григорий и, естественно, Воронцов: я видел, как он один раз попытался взять ее за руку, но она как бы невзначай спрятала руки в карманы юбки. Что-то с ней было не так, отсутствие интереса к вечеринке бросалось в глаза. По-настоящему ее занимали только необычные или старинные вещицы у нас в квартире: тяжелые позолоченные рамки для фотографий вперемешку с обычными деревянными, цветочные обои в Маринкиной спальне, перекрашенный мамой пузатый туалетный столик с мозаичной столешницей, разрисованные знакомым старым художником елочные игрушки и другие семейные ценности.

Ближе к вечеру, когда кончились вино и шампанское и в дело пошел коньяк, она, хоть ничего и не пила больше, немного повеселела от кухонных разговоров «за жизнь» и даже поспорила с Вадиком, вернувшись к нам на землю из своих далеких мыслей.

В гостиной орала музыка – Тимур и несколько девушек танцевали. Я окончательно запутался, кто сегодня пришел, а кто – нет, и кто находился в кухне, кто что делал. Я мог только следить за Ясной, смотреть на ее маленькие руки, на пальцы в кольцах, на бугорок на груди – я знал: это рыбка. И, даже теряя ее из виду, когда она была на кухне, а я – где-то еще, я думал, что вижу ее.

Так текли часы, пока вдруг Воронцов не развернул меня за плечо и не сказал на ухо:

– Она уходит.

Уходит? Я вынул телефон, чтобы посмотреть на время, – да, было уже больше десяти.

Ясна стояла у двери и зашнуровывала ботинки.

– Ты… уже? – спросил я.

– Да, мне нужно. Но мне у вас очень понравилось!

– А может…

– Поздно, – оборвала она и вдруг подняла на меня странный испуганный взгляд.

– Я имел в виду, может, тебе остаться? Тимур скачал несколько фильмов, мы хотели ночью посмотреть, а спать… тут много места…

– Фильмы, фильмы, снова…

– Ради бога, Ясна, неужели ты думаешь… – вспыхнул Петя. – Да здесь же куча народу!

Как назло, все как раз набежали в прихожую – кто прощаться, а кто уговаривать ее побыть еще. Я ощущал, что все идет не так, как нужно, и вдруг решил, что Ясна ждет от меня каких-то слов. Что-то в ее поведении просило ее не отпускать, хотя сама она изо всех сил старалась уйти побыстрее.

– До свидания, – сказала она, и опять этот дрогнувший взгляд…

– Мы тебя проводим! – спохватился Петя и стал искать свои кроссовки в груде чужой обуви.

– Нет, зачем…

– Да-да, хотя б до первого этажа.

Она молча вышла, мы за ней. Напряжение висело в воздухе.

– Ты чем-то расстроена, или мне показалось? – спросил Петя, едва мы оказались за дверью.

– Я… – Ярославна остановилась, повернулась к нам, и я с каким-то недоверием и страхом увидел, что у нее воспалены глаза, – как будто она готова была расплакаться. Я стал судорожно вспоминать, что я мог сделать не так, но в голову ничего не приходило. Вот же она пришла в своем зеленом шарфе, невнимательно улыбалась, сидела на подоконнике в моей кухне и смотрела по сторонам. – Я, вообще-то, хотела вам сказать кое-что… И еще кое-что спросить. Но не решилась там, дома. Не знаю, надо ли вообще.

Петя нахмурился и взялся за перила.

– Вы… К психотерапевту обращались когда-нибудь?

Вопрос прозвучал странно, особенно в подъезде. Особенно в сопровождении блестящей слезинки, скатившейся по ее щеке. Я сразу понял, к чему она клонит, и молчал. Зато Воронцов тут же ответил:

– У меня был год терапии, но давно.

– Давно?

– В детстве, лет в тринадцать. А что такое? – Он еще сильнее сдвинул брови.

Она отступила на шаг назад, ближе к лестнице, ведущей вниз, и быстрым движением провела ладонью по глазам, будто думая, что мы слишком тупые и медлительные, чтобы это заметить.

– Меня ужасно мучает один вопрос. В тот день, когда мы познакомились и вы привели меня в квартиру… вы собирались меня изнасиловать?

– Что? Нет, мы…

– Но ты держал меня за руки, Петя, ты крепко держал меня! – вдруг сказала она резче. – Я же не могла вырваться. А если бы я стала сопротивляться? Что бы вы сделали?

Я сам тогда об этом думал. Так что ничего удивительного, что Ясна тоже так решила.

– Ясна, послушай…

– Вы уже так делали с кем-то? – Она отступила еще на шаг назад.

– Мы бы не сделали ничего против твоей воли. – Проигнорировав ее последний вопрос, Петя двинулся прямо к ней. Мне стало жутко. Представилось, что сейчас он схватит ее и прижмет к стене.

– Поверь, пожалуйста.

Ты врешь, Воронцов! Ты же врешь! Дроздова сама согласилась с нами переспать, а может, и предложила сама. Лера тоже была в курсе, зачем мы приглашаем ее на чай. Но Ясна! Это был другой случай. С самого начала все было по-другому. И если бы ей не удалось сбить нас с толку своим неожиданным поведением, все могло бы закончиться очень плохо.

– В общем, мы больше не можем видеться, – проговорила она.

Не видеться! Ее слова пригвоздили меня к месту. Зачем я столько пил сегодня? Из-за этого тяжело было думать. Как же собраться с силами и признаться ей, что каждый мой шаг отдается в голове ее именем? Что я хочу ее до одури, до судорог в животе?

В голове перемешалось, поплыло перед глазами. Что сказать? Как собрать все это вместе?

– Я совершенно не понимаю, что происходит. Почему вы продолжаете мне писать даже после того, как добились своего? Все это слишком… ненормально. Нам всем нужен психолог. А лучше психиатр.

Она очень решительно развернулась и зашагала вниз.

– Но я же тебя люблю!

Это произнес не я. Это был такой странный, такой чужой и в то же время такой настоящий голос… Воронцова. Я во все глаза на него уставился, он пошел вслед за Ясной.

Я понял, что раньше никогда не испытывал к нему такой ненависти. Я даже на секунду забыл о Ярославне, мои мысли и чувства сосредоточились вокруг Пети, вокруг его темной кудрявой головы, его бледного лица с двумя нездорово-малиновыми пятнами на щеках.

– Ты меня любишь? – повторила она, остановившись и повернувшись к нему, и по выражению ее лица я не смог бы сказать, что это признание ее обрадовало. – Ты шутишь? А то, что я спала с твоим лучшим другом, это как тебе?

Я вздрогнул. Сразу захотелось от всего отречься. «Спала с твоим лучшим другом» – как грубо она представила правду!

– Так не должно быть, это какой-то дурдом. Может, для вас это в порядке вещей, но для меня – нет.

Петя молчал, не находясь, что ответить. Петя, который отовсюду мог выкрутиться!

– Я не знаю, – наконец выдавил он, беря ее за запястье как когда-то там, в квартире его бабушки, – что нормально, а что – нет. Я просто люблю тебя, и все. И никуда ты сейчас не пойдешь.

Голубые, как южное небо, стены подъезда навсегда запечатлели эти его слова. Я думаю о них всегда, когда выхожу из квартиры. До сих пор.

– Нет, – зашептала Ясна. – Что ты такое говоришь? – Словно ища помощи, она взглянула снизу вверх на меня.

– Так ведь я тоже… Я ведь тоже тебя…

В общем, как-то я это сказал. Как-то проговорил, а может, прокричал или прошептал, проронил это «люблю», которое не могло даться сразу так же уверенно, как у Воронцова, – он это словно всему миру заявлял, не стесняясь ничьего присутствия, и мог бросать прямо в лицо. Я же так не мог – хотя это «люблю» сразу в меня вросло, как только я его произнес, и заняло очень прочные позиции. Я сразу же отчетливо понял, что да, я именно ее люблю, причем люблю, как кого-то родного, хотя меня, если задуматься, все еще очень мало что с ней связывало.

– Что? – Воронцов воинственно обернулся. Теперь я стал узнавать его, старого доброго Воронцова, эгоистичного и вспыльчивого. – Иди к своей Иришке!

– А ты иди к черту! – Я перепрыгнул несколько ступенек и оказался возле них.

– Постойте… – растерянно сказала Ясна, а потом повела себя очень странно – выдернула руку из Петиных тисков и снова зашагала вниз, только на этот раз намного быстрее. – Не смейте догонять меня! Вы больные, оба!

Я остался стоять, а Петя полетел за ней. Через секунду я одумался и тоже побежал вниз.

Она плакала и ничего не хотела слушать. Закрывала глаза перчаткой и почти беззвучно вздрагивала, порываясь уйти, но Воронцов держал ее и не пускал.

– Нет, ты не должна уходить. Ты не должна уходить! Пожалуйста, послушай меня, послушай! Если ты уйдешь, я не знаю, что будет… Просто давай еще немного поговорим. Ну почему ты плачешь?

– Почему, почему вы выбрали меня?!

– Пойдем. Вернемся домой и поговорим.

– Почему я, а, Петя? Я похожа на шлюху? Похожа на девку, которую можно вот так запросто затащить домой и трахнуть? Да еще и вместе с другом?!

О господи, не говори этого, пожалуйста. Не говори, иначе я сам расплачусь. Когда же я превратился в такое чудовище? Каждое мое действие было для тебя оскорблением. Ты похожа на все самое лучшее, что есть в этом мире. Но как теперь тебе об этом сказать? Как все это объяснить после того, как мы сами затащили тебя в наше грязное болото?

– Нет, ну конечно, нет! – забубнил Петя, уткнувшись в ее волосы. – Пойдем наверх.

– Я не могу пойти… зареванная. – Кажется, она стала сдаваться.

– Ничего, сейчас что-нибудь придумаем. – Петя прижал ее к себе.

Она вдруг сделалась абсолютно безвольной, разрешив наконец довести ее до квартиры и снять с нее пальто. Я не стал включать в прихожей свет, а на удивленное «Вы вернулись?» Петя быстро ответил:

– Да, Ясна позвонила родителям, они приедут за ней через час.

– Можно мне немного полежать в твоей комнате? У меня разболелась голова, – тихо спросила она.

На моем крутящемся кресле стояла Иришкина сумка – она не оставляла свои вещи в прихожей, как другие, а приносила сумку сюда, словно это была ее собственная комната. Но Ясна была не в том настроении, чтобы думать о чужих сумках, и поэтому, пока я закрывал за нами дверь и поворачивал замок, чтобы к нам троим никто не входил, она села в кресло на свободный от сумки край, которого ей оказалось достаточно.

– Почему ты до сих пор плачешь? – спросил Воронцов, глядя печально и жалобно.

– Слишком много всего случилось! – сказала она, вдруг уронив голову на руки, и ее плечи затряслись. – Страшно. Я как будто схожу с ума. А еще меня парень бросил.

Между тем, как она это сказала, и тем, как до меня дошел смысл, я успел подумать еще много всего: например, вспомнил, как мама, подойдя ко мне близко, сказала: «Ой, у тебя тут что-то…», а потом, так и не дотронувшись до темно-красного пятна, оставленного Ясной на моем плече, неловко улыбнулась и ушла, сделав вид, что ничего не спрашивала; еще я вспомнил, как держал Ярославну за руку в машине; как не узнал ее в кафе… И вдруг на этот цветной теплый мир обрушилось что-то чужое и неприятное, вылилось ведро черной краски, и со всех сторон поползли темные, грязные подтеки.

– Что? – переспросил я упавшим, почти неслышным голосом.

И тут же сам вспомнил, что, стоя чуть в стороне от нас на автобусной остановке, в тот день, когда мы только познакомились, она с кем-то говорила по телефону и была чем-то расстроена после этого разговора. Потом кто-то встретил ее после Петиного дня рождения. И в замешательстве от двух букетов была, скорее всего, не ее мама, а кто-то другой… Возможно, что и трубку она не брала потому, что я звонил в неподходящий момент… Ну и сегодня было отчетливо видно, что, сидя с нами, она думала не о нас, она думала о чем-то своем, что нас не касалось.

Я был потрясен.

Но почему? Почему она не сказала нам прямо? Почему не сказала нам правду с самого начала?

«А ты почему не рассказал Иришке о Дроздовой?» – тут же спросил меня голос совести.

«Это тут ни при чем!» – чуть не выкрикнул я в голос.

– Парень? – услышал я Петю.

Он весь как-то сжался, стал мельче и еще бледнее. Его лицо на этот раз не выражало ничего.

– И почему он тебя бросил? – спросил он к моему совершеннейшему изумлению: он, ревнивый, капризный, неуравновешенный, самовлюбленный. Ему что, правда было интересно, почему ее бросил этот чертов парень? А я, я же отходчивый, слабый, мягкий! Почему я стоял у двери со сжатыми кулаками, словно впитав в себя все настоящие Воронцовские чувства, и ощущал только гнев? Она нас предала! У нее был парень!

– Я рассказала ему про вас. Все рассказала.

– А, ну тогда я не удивлен…

– Зачем! – оборвала она его. – Зачем вы появились? Зачем вы все разрушили? Для чего вам я?

– Ясна, ну послушай, ну… Так. В этом я виноват, – зачастил Петя, а ненависть во мне снова перекинулась на него – вздумал брать на себя вину? Надеется таким образом ее заполучить?

Увидев, что его слова не произвели никакого действия, Петя отстранился и опять сделался никчемным. Я все молчал, наконец он зачем-то спросил:

– Как зовут твоего парня?

– Стас, – выдавила Ясна.

«Идиотское имя», – подумалось мне.

– Ну и что, уже ничего нельзя исправить?

– Нет, – снова буркнула она из-за ладони, прижатой к лицу. – Да и не надо. Мы бы с ним все равно расстались – это вопрос времени. Он серьезный, совсем не такой, как я. Мне на самом деле с ним было очень скучно. Он… нормальный.

– Подожди-ка. – Петя подобрался и теперь уже с тенью улыбки примирительно положил ей на колено руку. И так спокойно-преспокойно, как будто все ему было известно заранее. – Так в чем же проблема?

У меня шумело в ушах, я уже ничего не мог понять.

Ясна, видимо, тоже ничего не понимала.

– В чем же проблема? – Ее ладонь лежала на столе и два раза чуть не коснулась черной шариковой ручки, которую давным-давно оставила здесь Иришка; я запутался в чувствах и думал только одно – если она дотронется до этой ручки, то случится что-то плохое. Бред, конечно. – Думаю, проблема в том, что все мы увязаем в каком-то дерьме. Похоже, мне самой придется вам все объяснять. Стас меня как-то обидел, но должен был приехать, чтобы мы поговорили, – сами знаете такие примирительные беседы. Но не приехал: дела. Дела, дела – я же говорю, он очень серьезный. Такой серьезный, что у меня как будто вообще никаких дел нет по сравнению с ним. Но можно не приехать в обычный день, можно опоздать или отменить какие-то планы на выходные из-за тех же дел, но нельзя не приезжать, когда ты расстроил своего любимого человека. В тот день я познакомилась с двумя мальчиками. Конечно, я не хотела знакомиться, но они были очень настойчивы. Они были такими приятными, такими милыми, такими на вид бездельниками, и у них нашлось время просто на то, чтобы погулять со мной в сквере! А мне так надоели бесконечные, ни к чему не приводящие выяснения отношений со Стасом, что эти мальчики, эти мимолетные знакомые, показались мне спасением. К вечеру, когда я уже знала, что они любят и чем увлекаются, когда почему-то решила, что мы с ними очень похожи, когда мне уже стало казаться, что я знаю их полжизни, обнаружилось вдруг, что им нужен от меня секс. Столько времени разыгрывать передо мной умниц ради того, чтобы просто потрахаться!

Я вздрогнул.

Ох, как я не ждал этого разговора. Втайне надеялся, что он никогда не случится. Что нам никогда не придется обсуждать вслух наши необъяснимые желания – точнее, желаемые оставаться без объяснений. Потому что все произнесенное вслух становится совсем не тем, чем является просто продуманное.

Однажды, вы помните, я предлагал Пете встретиться с ней и извиниться за седьмое ноября. Это был голос совести. Мы встретились, но ни слова об этом не сказали – никаких извинений не было.

– Нет, Ясна. – Петя странно дернул рукой, как будто попытался стереть из воздуха ее слова.

– И что-то во мне с того дня поменялось. Было ужасно одиноко, казалось, что совершенно никому нельзя верить. Тем более вам… Ведь вам мне тогда больше всего хотелось верить – вам, а не Стасу.

– Почему нам?

– Я не знаю почему. Я сбежала от вас, но все время осознавала, что то, чего не случилось, должно было случиться. Это мучило меня. Изводило. Словно это была моя судьба – столкнуться с насильниками. Как будто я к вам что-то почувствовала: чего не должна была и не хотела… Разве бы я пришла к вам опять, после той первой встречи, если бы не было этого дикого, неправильного чувства? Разве бы я согласилась на это… – она на мгновение запнулась. – Я все придумываю? Или я и есть потенциальная жертва? И как мне быть теперь?

Не было другого такого дня, за который во мне столь стремительно менялись бы настроения. Я подошел к ней, убрал ее пальцы подальше от ненавистной Иришкиной ручки и прижался щекой к ее плечу – целовать уже не решался: не при Пете.

Тут, конечно, кто-то попытался войти в комнату. Обнаружив, что дверь заперта, стали дергать за ручку.

– Что вы там делаете? – За дверью послышался смех.

– Пожалуйста… – еле слышно сказал я, но Ясна меня оборвала.

– Я лягу на кровать, голова раскалывается. И никто не должен видеть, что я плакала.

Петя придвинулся к компьютеру и открыл браузер, а я остался на полу возле кресла, на котором она только что сидела и с которого встала.

– Ты написала, что будешь счастлива, если я буду счастлив. Я буду счастлив, только если ты будешь со мн…

– Ну же, открой дверь, – сказала она мне и легла на кровать, приложив ко лбу ладонь.

Я открыл.

– Все в порядке? Я хотела кое-что взять. – Иришка по-хозяйски зашла в комнату и заглянула в свою сумку. – А что вы делаете?

– Ищем Ясну на фейсбуке, – буднично сказал Петя.

– Ярославна Рыбкина, – прошептала Ясна.

– Рыбкина! Так вот откуда взялась наша золотая рыбка!

– Я бы на твоем месте опасался этих двоих! – с хохотом крикнул Ясне заглянувший к нам Вадик. – Ты их плохо знаешь!

– У тебя болит голова? Выпьешь таблетку? – Иришка заботливо села на уголок кровати. – Головную боль нельзя терпеть. Игоряша, принеси ей анальгин.

– Нет-нет, Игорь, стой.

Я послушно остановился. Право командовать мной теперь принадлежало Ясне.

– Спасибо. Не надо таблетку. Я просто полежу в тишине. Скоро за мной приедут.

– Ладно. – Ира, побыв еще с минуту, наконец встала и вышла. Я снова запер дверь.

– Так, послушай, Рыбка. – Петя тут же свернул страницу и приблизился к Ясне. – Послушай, что я хочу сказать. Я уже пытался признаться тебе раньше. И если ты к нам что-то чувствуешь, как ты выразилась, это значит, что и ко мне в частности… Пусть даже это страх жертвы перед мучителем-маньяком. Я хочу быть с тобой.

– Я не могу, Петя…

– Воронцов? – Я даже повысил голос, такая злость меня взяла! – Тебе не кажется, что это уже слишком?

Ясна резко села и выпрямилась:

– Вы что, в самом деле… еще подеритесь! Я никому из вас не верю, я вам обоим не верю! Вы не можете меня любить! Зачем вам вообще понадобилось говорить мне это? Вы снова хотите от меня…

– Я не знал, что так получится! – Петя опять к ней повернулся. – Я думаю о тебе постоянно. И да, у меня странные фантазии по поводу тебя, не буду отрицать. Но это не отменяет того, что ты мне очень нужна. Дай шанс, Ясна. Попробуй хотя бы выбрать кого-то из нас.

– Выбрать? – Она округлила глаза в непритворном удивлении. – Нет, я не могу выбрать! В этом-то и дело! Если бы я просто влюбилась в другого парня, даже если и в извращенца, как бы тогда все было легко! Я бы сказала Стасу, что люблю другого, и дело с концом. Но я не люблю другого. Сомневаюсь, что вообще дело в любви. Я испытываю очень странное чувство к двум малознакомым людям, которые чуть меня не изнасиловали. Вы для меня один человек, абсолютно законченный, целый человек. И не я виновата в этом. Почему вы оба решили со мной познакомиться? Почему в первый же вечер оба повели себя одинаково? Почему потом вместе пригласили меня в кафе? Господи, а то, что вы звоните мне вдвоем, а то, что пишете одинаковые сообщения, это как все объяснить? И как тут выбрать?

– Одинаковые сообщения? – Мое внимание уцепилось за эти слова.

Ясна вынула из кармана юбки мобильник и быстро застучала пальцами по экрану.

– Вот. В вотсапе от Пети: «Спокойной ночи. Встретимся во сне».

Я вздрогнул. Банальное сообщение, конечно, но я точно такое же отправлял.

– Еще вы мне прислали по отрывку из «Слова о полку Игореве»! В разные дни, правда, но все же. Смешно? А вот вчерашнее. Сообщения разные, но время – 7:53! Оба! Я в это время еще сплю. А вы проснулись и стали писать мне? Да ведь вчера было первое января! Вы были вместе?

– Нет, не были…

– Кто первого января встает в такую рань?

(Теперь минутка моей тогдашней графомании в «ЖЖ»)

– Игорь! Игорь! – И снова кто-то стал ломиться в комнату.

– Чехов! Заснул, что ли? – Меня снова окрикнули с веселым смехом. С неуместным веселым смехом.

В конце концов она сказала:

– Все. Теперь точно пора идти.

– Как? Теперь? Мы же ничего не решили!

– Ну хорошо… Я… подумаю до завтра.

– То есть завтра мы встретимся?

– Да, – задумчиво ответила она. – Завтра. В два на «Тверской», в метро.

Когда я собственноручно закрыл за ней входную дверь, то почему-то почувствовал облегчение. Все, что произошло за последний час, не укладывалось у меня голове, и я был рад, что она вдруг испарилась и весь пережитый стресс превратился в подобие сна, – опять была только Иришка, своими округлыми плечами демонстрировавшая привычную реальность.

Квартира снова наполнилась для меня звуками. Вернувшись в действительность, я понял, что все друзья прекрасно осознают, что тут не обошлось без какой-то «истории». Но так же ясно было и то, что суть проблемы никому не видна. Те, кто после ухода Ярославны спросил: «У нее все в порядке? Она выглядела такой расстроенной!», были уверены, что девушку просто что-то взволновало. Те же, кто спросил «Как ты?» у Воронцова, скорее всего, замечали его плохо скрываемые знаки внимания к Ясне.

Не помню, как дождался того момента, когда можно было уйти спать, – это время тянулось ужасно мучительно, ведь то, что я поначалу принял за облегчение, вскоре обернулось колючей, ноющей пустотой. Я сидел вместе со всеми, но был как бы отдельно. Пустота меня поглощала, затягивала, не давая сосредоточиться. За ней появилась неясная тревога.

– Ну что, кто-нибудь еще в состоянии смотреть сериалы? – спросил Петя, вертя в руке флешку.

– Нет, я спать, – сказал я и пошел в свою комнату.

– А есть фильмы эротического содержания? – услышал я смех Тимура.

– Сейчас разберемся.

Я оставил свою постель для кого-нибудь из девчонок, а себе надул большой двуспальный матрас и положил его на полу под окном. Оттуда немного тянуло холодом, он спускался книзу и полз к щелочке под дверью.

«Заболею», – подумал я и вспомнил, что надо поставить будильник, чтобы не проспать.

Потом я долго лежал, не двигаясь, прислушиваясь к голосам, шагам за стенкой, к хлопанью двери ванной, и разглядывал синеву потолка так внимательно, как будто это был свод Сикстинской капеллы.

Какой прекрасный, понятный и ровный потолок, и в центре люстра на проводе!

«Сколько я им говорила, сколько говорила, что вот тут не надо так делать! Мы не собирались вешать эту люстру посередине!» – так мама ругалась в сердцах на рабочих, занимавшихся ремонтом квартиры; во всех остальных комнатах свет возникал в самых неожиданных местах: из-за шкафа, из-под полок, над входной дверью, в углах, – и только в моей комнате мастера почему-то забыли о проекте и сделали все по старинке.

Я должен был думать о том, что провернуть, чтобы Ясна выбрала меня – осталась со мной. Ну почему выбор встал именно между мной и Петей? Почему не между мной и Тимуром или мной и Григорием? А еще лучше – между Петей и Григорием, чтобы мне вообще про это не знать!

И с непривычного места под окном я опять смотрел на потолок. На его родную ночную синь. И в этой синеве всплывало сначала мутно, а потом четче Петино лицо, его лоб, закрытый черными волосами, его немного сутулая фигура в красной куртке. Тут же Петя сменился Ясной. Она сказала, тревожно взглянув прямо на меня: «Знаете… В общем, я решила, что мне лучше остаться с Петей. Игорь, ты не такой утонченный».

Утонченный! Так и сказала! В моем идиотском сне!

От возмущения я перевернулся на другой бок, воздух в матрасе колыхнулся.

Потом она сказала вот так: «Петя, я останусь с Игорем. Я подумала, что так будет лучше для всех». И я видел Петино то ли печальное, то ли рассерженное лицо, его негодование – после этого он повернулся спиной, стремительно стал от нас удаляться, но на прощание обернулся и гневно крикнул: «Это потому что он всегда за тебя платит!».

Подсознательно я понимал, что Ясна ничего такого сказать не может.

Вошла Ольга, держа под мышкой свои вещи.

– Игорь, спишь? – шепотом спросила она.

– Ну так…

– Спокойной ночи. – Она залезла на мою кровать, которая отсюда, с надувного матраса, казалась почему-то очень высокой.

– Спокойной ночи.

Мы несколько минут лежали в тишине. Я быстро привык к Олиному присутствию в комнате и снова стал прокручивать в голове предстоящий разговор с Ярославной. Но вскоре наш покой был потревожен – в дверях появилась Иришка.

– Игорь? Ты спишь?

– Сплю…

– Ты не против, я лягу к тебе?

– Против. Это место для Воронцова.

– А Петя уже спит там, в гостиной.

Мне вдруг стало как-то гадко. Я растерянно поморгал в сторону Иришки и лег, накрывшись с головой одеялом. Она приняла это за согласие и через пару секунд уже копошилась где-то возле меня. Опять запахло ее смуглой кожей – это были ощущения из прошлого, которым когда-то я очень дорожил, а теперь оно внезапно обесценилось, но они, эти ощущения, стали мешать мне думать о завтрашнем дне. Будущее рисовалось смутно, красками Ясниного лица, – но будущее ли это? Или просто мои выдумки? В настоящем же был Петя, уснувший в гостиной. Отчего-то мне показалось обидным, что весь вечер он со мной не разговаривал, потом, ничего не сказав, устроился спать в другой комнате.

– Игорь, – опять зашептала Иришка.

– Что?

– Ты дашь мне что-нибудь надеть?

Я мгновенно вспомнил о белой майке, в которой у Пети дома спала Ясна.

– Нет, – ответил я.

– Ты сказал нет?

– Я уже сплю, хватит мне мешать! Сейчас и Олю разбудишь!

– Игорь, дай мне, пожалуйста, что-нибудь надеть, – повторила Иришка. – Мне не в чем спать.

– Спи голая, – буркнул я и улыбнулся в одеяло, чего она, естественно, не видела.

– Мне-то все равно! А вот как ты на это отреагируешь?

– Уж как-нибудь. – Мне сначала стало смешно, а потом я подумал: «Ну и плевать, если завтра Ясна уйдет от нас или останется с Петей. Что в моей жизни изменится? Ничего. Я закончу вуз. Поступлю в аспирантуру. А может, и не поступлю. Если не поступлю – подам документы в какой-нибудь университет в Италии. Потом найду себе работу. Может, и не самую высокооплачиваемую, но зато хорошую. И будет итальянское солнце, Средиземное море или эта бешеная Москва… Будут картины, музеи, выставки, книги – вечно, всю жизнь. Потом я, наверное, женюсь на итальянке, и будут у меня, может, дети. И тогда мы станем вместе путешествовать. Все отлично и бессмысленно… даже страшно, как бессмысленно… так бессмысленно, что хочется прямо сейчас удавиться».

Возле матраса я нашарил свой телефон, снова забрался под одеяло и написал в заметках:

И перед тем как уснуть, я вдруг понял: Ясна завтра не придет.