Книга: Дело без трупа. Неоконченное дело (сборник)
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27

Глава 26

Суд над Стюартом Феррерсом по обвинению в убийстве доктора Бенсона не вызвал подлинного взрыва интереса среди общественности. Заголовки в газетах в отличие от других отчетов о слушаниях по делам об убийствах выглядели не крупнее, чем заголовки статей о вновь развернувшихся боевых действиях на Востоке или о событиях гражданской войны в Испании. Только для вечерних изданий процесс над Феррерсом оказался настолько привлекательным, чтобы уделить ему порой целые полосы.
Зал заседаний суда выглядел, как всегда, переполненным, но когда я вглядывался в лица людей, собравшихся на галерее для публики, то понимал, что только скука заставила всех их собраться здесь. Они наблюдали за ходом слушаний без малейшего живого любопытства или каких-либо признаков нетерпения поскорее дождаться исхода. Точно так же вели себя родственники и знакомые Стюарта. Они созерцали медленную духовную пытку обвиняемого, сидевшего на скамье подсудимых. Все происходившее представлялось им чем-то совершенно нереальным, будто бы все участники были актерами, разыгрывавшими сцены из какого-то увлекательного, но вполне заурядного спектакля. А я ожидал увидеть на лицах присутствующих живой, даже кровожадный интерес, признаки жестоких и мстительных чувств, столь часто вынашиваемых завсегдатаями судов над убийцами. Но не замечал ни в ком ничего подобного. В зале стоял легкий гул голосов, всегда возникающий в месте сбора толпы, немедленно начинающей обсуждать между собой особенности погоды, свои любимые садики и домашние дела. К очередному свидетелю зрители проявляли не больше интереса, чем к обнаружению еще одной части дешевой головоломки, для которой находилось положенное ей место на дощечке. Они не в состоянии были ощущать ни сострадания, ни удовлетворения при решении судьбы человека, точно он тоже воспринимался как актер, а в действительности ничего ровным счетом не происходило. А по прошествии часа или двух зрители вообще не понимали смысла происходящего у них на глазах.
Нам с Бифом выделили персональные места, и мы преисполнились решимости пронаблюдать за процессом от начала до конца. Признаюсь, я испытывал при этом значительный дискомфорт. Мне мерещилось, что многие в зале были осведомлены о не слишком успешном участии Бифа в расследовании, как и о моей тесной связи с ним. Одновременно я все еще питал надежду, что по ходу предъявления улик сержанту неожиданно придет в голову некая блестящая идея и пока еще не будет слишком поздно арестовать истинного виновника. Но он казался угрюмым и почти равнодушным ко всему, словно ему было сложно на чем-то сосредоточить внимание.
Когда Стюарта впервые ввели в зал заседаний, раздались обычные в таких случаях оживленные возгласы среди публики, а моя тревога только усугубилась. При нашей предыдущей встрече в тюрьме Стюарт выглядел поникшим и озабоченным, но причиной этого я посчитал его невиновность и полнейшее недоумение по поводу своего задержания и будущего суда. Теперь же, разглядывая его входящим в зал, я впервые подумал, что несокрушимая вера Бифа в несправедливость обвинения была изначально ошибочной. Казалось, Стюарт вовсе не замечал устремленной на него сотни глаз, но при этом сильно нервничал, явно находясь на грани истерики. Черные тени на лице стали неестественно большими, чего он не мог скрыть, даже опустив голову вниз, как будто до последнего момента не желая видеть тех, кто собирался судить его. Но почему-то (я сам не смог бы внятно объяснить, по какой именно причине) все его движения казались мне присущими человеку, глубоко ощущавшему свою вину. Они демонстрировали отсутствие уверенности в себе, надежды, готовности отстаивать свою позицию.
Председательствовал судья Сибрайт, о репутации которого я знал достаточно много. Он принадлежал к тому типу судей, которые пользовались неизменным успехом у газетных судебных репортеров, изображали из себя людей не совсем от мира сего, обитающих в иной атмосфере, где их не окружают тривиальности повседневной жизни. Они нарочито задавали невероятно наивные вопросы на суде, вызывая взрывы одобрительного смеха среди присутствующих. Я не мог заранее предсказать, станет ли Сибрайт прибегать к такой откровенной демонстрации своего чувства юмора, но от души надеялся, что из-за столь серьезного дела он не станет так поступать. Мне хватало собственного консерватизма, чтобы считать шутки за счет подсудимого проявлением дурного вкуса, а кроме того, сейчас я особенно остро чувствовал, насколько Стюарт находится не в том состоянии, когда ему легко будет переносить комические выходки из репертуара мюзик-холлов.
Но знал я и о другой черте характера этого судьи, на которую пресса почти не обращала внимания, — он обладал редкостной наблюдательностью и хорошим пониманием человеческой психологии. К какой бы объективности ни стремился любой судья, он не мог оставаться совершенно беспристрастным, и, если исходить из обзора в газетах прежних процессов, которые вел Сибрайт, он неизменно принимал во внимание человеческий фактор, а не следовал слепо букве закона.
Да простит меня читатель, но я не вижу особого смысла детально излагать затяжные и порой болезненные для моих чувств подробности судебной процедуры. Их можно обнаружить в периодической печати того времени. Тем более что, за исключением нескольких редких моментов, в слушании не происходило ничего, способного помочь Бифу доказать невиновность подсудимого или хотя бы убедить меня самого, что Стюарт действительно не убивал доктора Бенсона.
Живо помню главного обвинителя Харриса Фитцаллена, чьи узкие, прикрытые линзами очков глаза так пристально сверлили Стюарта во время перекрестного допроса, что, казалось, оказывали на подсудимого почти гипнотическое воздействие. Допрос продолжался на протяжении почти всей второй половины дня, хотя в нем я обнаружил лишь несколько примечательных моментов.
— Вам известно, — спросил, в частности, Фитцаллен, — что на рукоятке ножа обнаружены отпечатки только ваших пальцев, а других не было?
Стюарт едва слышно подтвердил, что знает об этом факте.
— Вы можете дать этому какое-то объяснение?
— Как я думаю, в течение того дня мне пришлось в какой-то момент воспользоваться ножом. Кроме того, я часто играю с ним, когда сижу за письменным столом и о чем-либо размышляю.
— Но это никак не может объяснить отсутствие на ноже других отпечатков.
— Не может, — снова тихо сказал Стюарт, даже не пытаясь найти другие варианты ответа.
Позже, когда обсуждалась тема автомобильной коробки передач с предварительным их переключением, ответы Стюарта стали звучать еще менее убедительно. После того как он объяснил суду свое желание приобрести аналогичную машину, что, собственно, и стало причиной расспросов Уилсона о принципе действия такого механизма, прокурор вдруг резко оборвал его новым вопросом:
— И у кого же вы намеревались купить эту машину?
Стюарт замялся и ответил лишь после продолжительной паузы, а его глаза, как показалось многим, при этом забегали.
— Честно говоря, я еще не дошел до стадии выбора конкретного автомобиля. Я много слышал о достоинствах такой коробки передач и собирался, так или иначе, приобрести новую машину. Поэтому счел необходимым получить консультацию у своего шофера, прежде чем приступать к каким-либо действиям. Я по натуре человек осторожный и предусмотрительный, — продолжил он, пытаясь улыбнуться, — и неизменно стараюсь прояснить все детали, прежде чем перейти к делу.
— Но вы выясняли у своего шофера, как именно следует управлять таким автомобилем, верно? Трудно поверить, что вам это понадобилось, если до намеченной покупки оставалось еще так много времени. Вы вообще часто сами садитесь за руль?
— Крайне редко, но вы, насколько я могу судить, придаете моему интересу к коробке передач чрезмерное значение. Разговор на эту тему получился столь подробным из-за страстной любви к машинам самого Уилсона. Насколько помню, я лишь задал ему вопрос в самой общей форме, а детальный и долгий ответ стал следствием особого энтузиазма водителя, а не моего любопытства.
Когда же свидетельскую скамью заняла Фреда, обвинение повело себя с циничным пренебрежением к ней. Прокурор задал ей всего несколько вопросов, стремясь главным образом показать суду, что девушка не способна определить в точности время появления на подъездной дорожке двух мужских фигур. Личности второго незнакомца обвинитель не уделил почти никакого внимания. А затем сделал акцент на том, что механик, вообще говоря, не разглядел человека, а заметил лишь какое-то шевеление в кустах.
Медленно и томительно прошел второй, а потом и третий день судебных слушаний. Большую часть времени в зале было невыносимо жарко и душно, а вялость и пассивность зрительской аудитории, как казалось, производили на подсудимого особо тягостное воздействие. В начале процесса он внешне почти не проявлял к публике никакого интереса, словно вообще не замечал ее присутствия. Но теперь, стоило с галереи донестись любому звуку, даже просто кашлю, и я замечал, как его тело напрягалось, а лежавшие на бедрах пальцы сжимались в кулаки. Стресс прошедших трех дней отчетливо отражался на нем. Подчас он мог просидеть час или даже дольше, глядя в пустоту, ни одним движением не показывая, что слушает показания свидетелей и их ответы на вопросы прокурора.
Как ни странно, но показания именно миссис Дункан оказались для подсудимого наиболее неблагоприятными. Правда, она мало что могла сообщить конкретно, но ее описание рыцарской преданности покойного мужа семье Феррерс прозвучало так, что ни у кого не могло оставаться сомнений: дворецкий мог покончить с собой только по одной причине — чтобы прикрыть злодеяние, совершенное Стюартом. Разумеется, она сама не располагала никакими сведениями, но я представлял, как ее фразы о том, что «он знал гораздо больше, чем признавал» или «понимание ситуации оказалось для него непереносимым», могли интерпретироваться членами жюри присяжных совершенно недвусмысленно и однозначно.
Следовало отдать обвинителям должное. Свою стратегию они выстроили четко и подводили жюри к нужному им выводу предельно уверенно. За всем этим я не мог не ощущать искусную руку Стьюта. Каждый из пунктов обвинения был тщательно подтвержден выводами экспертов, врачей, полицейских и под конец самого инспектора Стьюта. Теперь Биф вдруг начал беспокойно ерзать на своем стуле и проявлять к ходу суда гораздо больше интереса, чем вначале.
— Вам по-прежнему ничего не приходит в голову? — спросил я его в отчаянии, но он в ответ лишь выразительно пожал плечами.
— А что я могу сейчас поделать? — задал он мне встречный вопрос. — Они не пожелали воспользоваться всеми уликами, собранными мной прежде. Хотел бы я услышать, что мне сказал этот Фитц, если я заявил ему о яде, обнаруженном в виски. Не могу понять действий сэра Уильяма. Почему он не настоял на демонстрации суду доказательств присутствия кого-то постороннего рядом с домом в ночь убийства? Они же весьма убедительны.
Но самый большой сюрприз обвинение приготовило для нас в конце слушаний, когда они пригласили на скамью для дачи показаний своего последнего свидетеля и прозвучала фамилия Уилкинсона — того самого, кого мы записали в «греховные трактирщики». Я с несказанным удивлением посмотрел на Бифа. Ни он, ни я даже не подозревали, что Стьют добрался даже до этого человека, а поскольку нам самим не удалось получить от него никакой информации, мы считали его ни о чем не осведомленным. По крайней мере относительно этого дела.
Он вошел в зал суда и занял место свидетеля с таким злобным оскалом на лице, будто считал преступлением впустую тратить свое время. Прокурору лишь с большим трудом удавалось выжимать из него крупицы информации, но постепенно из его отрывочных реплик и коротких раздраженных ответов сложилось нечто вроде связных показаний. Их общий смысл сводился к тому, как трактирщик стал очевидцем ссоры между Стюартом и доктором Бенсоном. Произошло это уже много месяцев назад, когда нынешний владелец еще активно занимался уходом за садом в «Кипарисах». По его словам, он как раз трудился в огороде, отделенном от кухни лишь чахлыми зарослями фундука. В этот момент из дома вышли Стюарт и Бенсон, отчаянно ругаясь между собой. Они продолжили свару на лужайке чуть в стороне, поэтому Уилкинсон слышал лишь перебранку, но не сумел разобраться в ее причине. В одном трактирщик был совершенно уверен. Ссора произошла, более того, она почти переросла в драку, поскольку оба мужчины, как показалось Уилкинсону, обменивались угрозами. Однако до рукопашной не дошло, доктор Бенсон неожиданно развернулся и ушел за угол дома, а Стюарт взбежал по ступеням крыльца и с грохотом захлопнул входную дверь.
Закончив с последними показаниями, обвинение объявило свою окончательную позицию. Затем выступил адвокат. Анализируя все происходившее на процессе, я не мог не изумиться разительному контрасту в характерах двух основных юристов и в методах, к которым каждый из них прибегал, чтобы убедить жюри в своей правоте. Причем они использовали только те факты и улики, что были представлены в зале суда, но их доводы и доказательства разительно отличались, в зависимости от целей, поставленных ими перед собой. В этом и состояло главное отличие. Речь сэра Уильяма Петтери, защитника подсудимого, прозвучала блестяще, и в его словах любой мог почувствовать великолепное знание человеческой натуры и глубину понимания жизни. Мне подумалось: только пожелай он стать писателем, и из него получился бы мастер в изображении необычных персонажей с раскрытием сложнейших тайн их психологии, каким был, например, Эмиль Золя. Сэр Уильям не пытался лукавить, заставил слушателей с помощью риторических приемов поверить в то, в чем не был он сам полностью уверен. Свою задачу он видел в четком, убедительном объяснении гуманитарного аспекта дела, который абсолютно игнорировала полиция, оперируя только фактами.
Со своей стороны прокурор Фитцаллен выглядел хладнокровным, эффективным и беспристрастным, вновь напоминая всем об особом значении в деле каждой, даже самой незначительной улики. Он как бы подспудно говорил присяжным: «Я здесь только для того, чтобы показать вам все это, а решение останется за вами». Но в то же время Фитцаллен ухитрился разъяснить важность картины, которая вырисовывается при правильном рассмотрении фактов и доказательств, при умении понять их сущность. И, как мне показалось, он образцово справился со своей миссией. Прокурор тоже продемонстрировал отменное знание природы человека, но упорно внедрял свое мнение в сознание присяжных, превосходно владея искусством апеллировать к жюри, как к группе людей, взятых вместе, так и к отдельным личностям.
В завершение выступил судья, который бесстрастно подвел итог слушаний, используя точные юридические термины. Затем присяжные с чувством собственной значимости медленно поднялись с мест и удалились в совещательную комнату для обсуждения приговора.
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27