На следующее утро я долго нежился в постели, обдумывая обрывки сведений, собранных нами накануне. У меня самого не родилось пока никакой версии, и я сомневался, что в этом намного больше преуспел Биф. Но, по-видимому, у полиции все же имелись веские основания арестовать Стюарта, о которых нам пока ничего не было известно. Тем не менее я определил для себя нескольких людей, на которых могло пасть подозрение, если же Стюарт окажется невиновным. Прежде всего те четверо, что провели ночь в доме вместе со Стюартом. Дункан, повариха и две горничные — никого из них нельзя было пока исключить из списка подозреваемых, каким бы невероятным ни представлялось их участие в совершенном преступлении. Уилсон тоже не мог привести своего алиби с ранних вечерних часов, а в его распоряжении имелся мотоцикл, который позволил бы ему в любое время вернуться к дому. Даже Питер легко мог снова добраться туда на своей машине. И что за странного бродягу встретил Уилсон на подъездной дорожке утром? Откуда он взялся? Я сделал себе зарубку в памяти выяснить у Бифа, установила ли полиция более точное время, когда был убит Бенсон. Кроме того, меня интересовало, считает ли сержант, что бродяга имеет какое-то отношение к делу.

Как раз в этот момент раздался телефонный звонок. Я снял трубку и услышал голос Бифа.

— Произошло очень важное событие, имеющее огромное значение для следствия, — сказал он.

В столь ранний час его напыщенная манера выражаться вызвала у меня только раздражение, и я резко спросил, что именно случилось.

— Тот дряхлый скелет, которого мы допрашивали вчера…

— Вы имеете в виду дворецкого? — уточнил я.

— Да, его, — ответил Биф и добавил: — Он наложил на себя руки.

— Что?! — Я буквально подскочил в постели и сел.

— Так и есть, — сказал Биф уже без выкрутасов, столь не любимых мной. — Его нашли этим утром. Повесился в кладовке, представляете? На нем была одна только ночная сорочка.

— Но почему же? — недоуменно спросил я.

— Как я догадываюсь, он все время носил ее вместо нижнего белья.

— Меня интересует вовсе не это. Почему он покончил с собой? — нетерпеливо пояснил я свой вопрос.

— Надеюсь, мы скоро все выясним. Когда вы сможете приехать ко мне?

— Отправлюсь, как только оденусь, — пообещал я.

— В особой спешке нет необходимости. Я даже еще побриться не успел. Жена отправилась в магазин за продуктами для завтрака. Питер Феррерс позвонил мне только что. Значит, полиция снова заявится туда нынче утром. Интересно, как они отнесутся к моему участию в расследовании?

— Кажется, вы восприняли случившуюся трагедию с редкостным спокойствием, — заметил я.

— Верно. Но разве я мог хоть что-то предпринять, чтобы предотвратить ее? До встречи.

И он положил трубку.

Я тем не менее торопливо оделся и едва ли потратил много времени на завтрак. При всем кажущемся равнодушии Бифа для меня это дело представлялось поистине необычным. Но когда я добрался до двери его дома, то был разочарован сообщением миссис Биф, что сержант все еще завтракает.

Я застал его в кухне с аппетитом поедавшим копченую лососину. Бифа можно было бы обвинить в любых грехах, но только не в небрежном отношении к потребляемой им пище. Если бы он мог так же тщательно препарировать и смаковать мотивы и улики в делах, как нарезал рыбу на ломтики, прежде чем отправить в рот, то из него действительно получился бы великий сыщик. И вопреки нетерпению меня невольно заворожил этот процесс, а потому я сел и пронаблюдал за манипуляциями Бифа, пока на тарелке не появился третий набор начисто обглоданных рыбьих костей, залпом выпита последняя чашка чая.

— Восхитительно, — сказал он потом, набивая табаком трубку. — Нет ничего лучше для завтрака, чем хорошо прокопченный лосось.

— Но, Биф, — начал я, — вы же не должны так растрачивать свое время! Самоубийство дворецкого может в корне изменить расследование дела.

— А может не изменить ничего, — отозвался Биф. — Все узнаем, как только доберемся туда. А теперь — в путь. Вы на своей машине?

— Да.

— Тогда поехали на Саффолк-стрит в районе Стрэнда.

— Саффолк-стрит? Стрэнд? — переспросил я.

Хотя на мою долю выпала роль вечно всему удивлявшегося наблюдателя, но на этот раз меня вывело из себя полнейшее непонимание его намерений.

— Именно так я и выразился, — важно подтвердил он, усаживаясь на сиденье моего «Форда-8».

Я предпочел не доставлять ему удовольствия, показывая свое недоумение, а лишь молча повел автомобиль в указанном мне направлении.

Когда мы остановились у дома с упомянутым им номером, я понял, что перед нами редакция газеты «Новости на текущий момент», издававшейся Питером Феррерсом и Уэйкфилдом.

Биф ввалился в приемную и спросил у девушки-секретаря, на месте ли Брайан Уэйкфилд.

— Как вас представить? — в свою очередь спросила она.

— Биф, — ответил сержант таким тоном, словно его до крайности удивило невежество девицы относительно личности столь известного посетителя.

— По поручению мистера Питера Феррерса, — поспешил добавить я.

Нас заставили ждать не меньше пяти минут, а потом проводили в кабинет, на двери которого была крупно выведена надпись: «Главный редактор. Без предварительного уведомления не входить».

Уэйкфилд сидел за большим письменным столом, лицом к двери. При нашем появлении он даже не поднял своей крупной головы, так что нам была видна только его взъерошенная макушка, и с поразительной скоростью продолжал писать авторучкой на лежавшем перед ним листе бумаги.

— Присаживайтесь, — пробормотал он, продолжая трудиться, и мы, даже слегка оробев, подчинились.

Однако Биф уже скоро стал проявлять признаки нетерпения и несколько раз так громко откашлялся, что непременно отвлек бы Уэйкфилда от работы, даже будь тот в самом деле предельно занят.

Затем совершенно внезапно главный редактор отложил ручку в сторону и вскинул взгляд на нас; мы еще не успели с ним поздороваться, как он сам заговорил:

— Вы явились узнать, что мне известно о деле Феррерса. Тогда, если вы соизволите посидеть спокойно, я расскажу вам все буквально в двух словах и как можно быстрее… Нет, не надо меня перебивать. Я давно научился весьма связно излагать свои мысли и потому смогу предоставить вам все известные мне факты в гораздо более точной и сжатой форме, чем отвечая на любые ваши вопросы.

Уэйкфилд встал из-за стола, засунув руки в карманы брюк. Его рост был никак не меньше шести футов и пяти-шести дюймов, а потому большая голова только добавляла ему сходства с великаном, несмотря на легкую сутулость. В его голосе густо звучали самоуверенные интонации, приобретенные учебой в Оксфорде и жизнью в среде высших кругов лондонского общества. Он носил синий саржевый костюм, а черная шляпа висела на крючке у него за спиной. Мне был хорошо знаком этот тип людей. Бесконечные интеллектуальные разговоры самоуверенным тоном, но, как правило, совершенно бесполезные. Мне доводилось встречать подобных персонажей, поучавших продавцов книг в магазинах Уэст-Энда, как лучше сбывать свой товар, пренебрежительно уговаривавших «расслабиться» посетителей Дома радиовещания, развязно сидящих у стойки бара в ресторанах, которые по непонятным причинам назывались эксклюзивными. На его плоском лице не наблюдалось мешков под глазами, а на нижних веках отсутствовали ресницы.

— Прежде всего несколько слов о семье Феррерса, — сказал он, — хотя в ее истории нет ничего особенно примечательного. Мы с Питером учились в одной школе, и я часто бывал в том напоминающем мавзолей доме с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Их мать представляла собой приятную, но совершенно заурядную женщину, а отец воспринимался как старый и добрый сентименталист. Я никогда не любил Стюарта и склонен думать, что он, скорее всего, действительно совершил убийство.

Последнюю фразу Уэйкфилд произнес так небрежно, словно хотел подчеркнуть: для него совершенно не важно, кто именно совершил убийство, одно или даже несколько; а мы в его глазах представали парой странных недоумков, кого все это волновало. Но Биф сразу же попытался перебить его, чтобы прояснить смысл высказывания.

Уэйкфилд мгновенно поднял руку в предостерегающем жесте.

— Я вовсе не утверждаю, что Стюарт это сделал, — продолжал он, — потому что всякие расследования, сбор улик и прочее наводят на меня тоску. Но считаю его вполне способным на такое, если преступление представлялось неизбежным. Стюарт принадлежал к числу людей, кому так и не удалось наладить нормальные отношения с окружающим миром; он жил на изолированном островке своих мелких идей. В каком-то смысле подобные личности опасны. При этом он чрезвычайно любил деньги и неустанно трудился, дабы приумножить значительное состояние, доставшееся ему в наследство от отца. Мы с Питером долгие месяцы уговаривали помочь этой газете встать на ноги, но его наши просьбы не трогали. Я с самого начала сказал Питеру, что все наши попытки бесполезны, но он не оставлял надежды до того самого рокового вечера.

— Но почему… — начал Биф.

Уэйкфилд резко повернулся к нему, как учитель, которому помешал читать лекцию по английской литературе мальчик, пожелавший выйти из класса.

— В тот вечер мы предприняли последнюю попытку, — заговорил он, — решив, что, если он снова откажет, мы перестанем рассчитывать на его помощь. По чистой случайности ранее днем в редакцию прислали на рецензию одну книгу, которая, как мы знали, нравилась ему, и Питер решил захватить ее с собой. Книга представляла собой одно из тех отвратительно иллюстрированных крупноформатных изданий «Рубайята» Омара Хайяма, который, как я хотел бы надеяться, давно потерял прежнюю популярность. Издание было огромного размера, в переплете из белого коленкора, с уродливым позолоченным орнаментом на корешке и на задней стороне обложки. Его отпечатали на изготовленной вручную бумаге, а иллюстрации выполнила некая дама, питавшая чрезмерную склонность к розовым и пурпурным тонам. Стюарту нравилось зачитывать вслух цитаты из этого переоцененного критикой стихотворного сборника, и у Питера родился гениальный, как он полагал, план польстить самолюбию брата, попросив его прочитать несколько строф из книги тем вечером.

Мы добрались до дома без четверти восемь, а Бенсон пришел пятью минутами позже. Это был цветущий мужчина, любитель и завсегдатай скачек, глубоко провинциальный и, в сущности, очень скучный человек. Я не вижу никаких причин, почему кому-то понадобилось убивать его, если только какому-то чудаку не пришло в голову уничтожить всех индивидуумов такого типа. Он упомянул, что у него возникла неисправность в машине, а жена недомогала — разговоры на подобные темы обычно и приходилось ожидать от него. После ужина в библиотеке мы, как и было задумано, позволили Стюарту зачитать несколько стихотворных пассажей. Затем перешли к сути дела: решит он или нет купить достаточное количество акций «Новостей на текущий момент», чтобы газета удержалась на плаву? Он не собирался этого делать. Питер потратил немало времени совершенно впустую, стараясь убедить его передумать, а потом мы поднялись, чтобы уйти. Словно ниоткуда возник Дункан с нашими плащами. Питер завел свой старый драндулет, и мы вернулись в Лондон. Он высадил меня перед входом в мою квартиру, после чего укатил. Вот и вся история, и если не осталось вопросов, которые вы хотели задать, не смею вас больше задерживать.

Биф сразу же поднялся.

— У меня нет вопросов относительно приема с ужином в доме Стюарта, — сказал он. — Вы сообщили более или менее все, что я хотел узнать. Но тем не менее, — он сделал шаг в сторону Уэйкфилда почти угрожающе, — есть нечто, о чем я должен непременно вас спросить. Чем вы занимались после того, как Питер Феррерс высадил вас у дверей дома?

— Знал заранее, что вы обязательно спросите об этом, — отозвался Уэйкфилд с улыбкой. — Так вот, могу заверить: я сразу же отправился спать.

— А я «знал заранее», — передразнил Биф, — каким будет ваш ответ. До свидания, мистер Уэйкфилд.

И с видом человека, оставившего последнее слово за собой, сержант грузной походкой вышел из кабинета, предоставив нам с Уэйкфилдом возможность обменяться на прощание взглядами, причем он посмотрел на меня с тревогой, а я — как будто извиняясь за что-то.