11
ПОСЛЕДНЯЯ ОПАСНОСТЬ
Сначала 1638 г. интенсивность борьбы Габсбургов за господство в Европе начала ослабевать. Голландцы отобрали у испанцев Северную Бразилию, значительно сократив количество драгоценных металлов, вывозимых Испанией из Южной Америки, и теперь контролировали главный источник поставок в Европу сахара. С 1631 по 1640 г. испанский импорт драгоценных металлов сократился по сравнению с предыдущим десятилетием на шестьдесят процентов в весовом выражении, при том что доля серебра по отношению к золоту удвоилась. Тяжелое экономическое положение во всей остальной Европе также вызывало тревогу. Коммерческая деятельность, на которой зиждилось процветание Империи, была какой угодно, только не оживленной. Сокращался тоннаж торговых кораблей на Балтике, цена на рожь и пшеницу только-только начинала подниматься с низкого уровня 1630 г., а цены на ткани на миланском рынке оставались на нижней отметке с 1636 г.
Ришелье был вынужден собирать деньги в Амстердаме при помощи испанца еврейского происхождения по фамилии Лопес, но даже тот был так стеснен в средствах, что не мог позволить себе купить гобелены Рубенса, которые, как предполагалось, должны были продать в 1640 г. с аукциона в Гаарлеме по заранее обговоренным ценам. С самого начала 1638 г. Ришелье, хотя и уверенный во французской военной мощи, особенно в военно-морских силах, неустанно искал возможности заключения союзов, которые приведут к миру без ущерба для целостности Франции. Пробные попытки вести переговоры с Испанией провалились, поскольку Ришелье настаивал на сохранении Лотарингии и Пиньероля за Францией, а Оливарес требовал возвращения голландцами Бразилии.
Франция имела 41 военный корабль и шесть армий. К несчастью, один из командующих — Шатийон во Фландрии — глупо упустил из поля зрения канал, которым, как оказалось, пользовались испанцы, и был вынужден отступить, сняв осаду с Сент-Омера, а другой — Креки — был убит в Италии. Посланный ему на смену кардинал Ла Валетт, третий сын герцога д’Эпернона, был разбит при Верчелли. Ришелье нужно было принимать во внимание позицию Карла I Английского, союз с которым мог бы обезопасить Ла-Манш. Союз с Англией и Богемией казался особенно привлекательным, поскольку Карл, женатый на сестре Людовика XIII, был братом Елизаветы, недавно овдовевшей королевы Богемии, чей старший сын должен был бы унаследовать палатинский электорат, если бы не имперский запрет, лишивший его отца этого права. Англия, однако, предпочитала оставлять вопрос о выборе союзников на континенте открытым.
Помимо смерти отца Жозефа случились и другие печальные и значимые события. 21 сентября умер Карл Гонзага — французский герцог Мантуи, бывший герцог Неверский, а 7 октября — Виктор Амадей Савойский. Регентша Мантуи Мария, невестка умершего герцога, испанка по происхождению и предпочтениям, сразу же начала переговоры о мире с Испанией и 25 марта 1638 г. подписала сдачу Монферрата, включая Казале, испанскому губернатору Миланских территорий. Ришелье обезглавил губернатора Казале, Монтильо, хотя ему была обещана неприкосновенность за содействие в сдаче ее французам. Граубюнден также вышел из союза с Францией главным образом потому, что поток французского финансирования иссяк.
Карл Лотарингский бросил свою супругу Николь в Париже и стал двоеженцем, вступив в брак со своей любовницей Беатрис Косенца, княгиней Кантекруа. После провала попытки снять французскую осаду Арраса в 1640 г. он порвал с испанцами и предложил Ришелье обсудить условия мира. Кардинал не доверял ему, но согласился его принять в феврале 1641 г. В итоге Карлу вернули герцогства Лотарингское и Барское. За Бар он должен был признать свою вассальную зависимость от Людовика. Франция будет удерживать Нанси и Клермон до конца войны. Прежде чем покинуть Париж, Карл нанес визит своей жене, холодно обращаясь к ней как к «кузине». Почти сразу же после возвращения в Лотарингию он начал организовывать с Гизом новый заговор против Франции.
В Савойе, которая теперь была зависимой от Испании, регентшей малолетнего правителя была Кристина, сестра Людовика ХШ и, следовательно, свояченица Филиппа IV Испанского, но ей приходилось выдерживать натиск сильной происпанской партии, возглавляемой двумя братьями Виктора Амадея — Морицем, нерукоположенным кардиналом, и принцем Томмазо Савойским. Опустошения, произведенные испанцами в Монферрате, убедили Кристину подписать антииспанский договор с Францией 3 июня 1638 г., отдав савойские войска под командование французов, однако юный герцог умер, и регентству его матери пришел конец. Ришелье заручился поддержкой Мазарини в Риме, но ему не удалось склонить кардинала Савойского к женитьбе на дочери Конде. Впоследствии, в сентябре 1640 г., Франция одержала военную победу над принцем Томмазо в Турине.
Между тем в 1639 г. Мазарини прибыл в Париж по приглашению Ришелье, стал французским подданным и договорился о подписании в 1640 г. в Турине соглашения между Кристиной, Францией и двумя братьями Виктора Амадея. Жена принца Томмазо была сестрой графа Суассонского, но она вместе со своими детьми находилась на положении заложницы в Мадриде, а стратегическое значение Савойи для Франции заметно уменьшилось с 1630 г.
На юго-западе попытки испанцев вторгнуться на территорию Франции по обе стороны от Пиренеев были отражены, но усилия французов перенести войну на территорию Испании потерпели провал из-за отказа герцога де Ла Валетта, сына и наследника д’Эпернона, старшего брата кардинала Ла Валетта и мужа племянницы Ришелье, взаимодействовать в мае с Сурди, адмиралом и архиепископом Бордо, у которого старший д’Эпернон когда-то выбил из рук бревиарий. В мае 1638 г. Сурди одержал морскую победу в Атлантике над возвращающимся домой испанским флотом, а 22 августа высадил войска, для того чтобы объединиться с силами Конде и Ла Валетта. Страх перед гневом Ришелье по поводу того, как эта победа в итоге обернулась поражением при Фонтарабии, заставила Ла Валетта, на чьей совести оно лежало, дезертировать и искать убежища в Англии. Даже после того как в стенах этого города 7 сентября был сделан пролом, Ла Валетт не ввел в него войска, хотя их численность составляла 12 000 человек против семи или восьми тысяч испанцев. Вместо этого французы обратились в беспорядочное бегство, оставив на поле боя несколько сотен убитыми. Конде, которого Ришелье призвал к себе для отчета, обвинил Ла Валетта в дезертирстве. Людовик выступил перед парламентом и приговорил Ла Валетта к заочной казни.
За два дня до катастрофы под Фонтарабией родился дофин. Ришелье руководил войсками, собиравшимися штурмовать Ле-Катле, и вынужден был отложить свое возвращение ко двору. Свою искреннюю радость по поводу случившегося события он выразил на страницах «Gazette». Теперь у короны был наследник по прямой линии и, хотя дофину еще нужно было повзрослеть, шансов на то, что Гастон станет королем, заметно поубавилось. Вполне вероятно, что Ришелье действительно видел в рождении ребенка у Анны знак Божьей милости. Не менее судьбоносным было и рождение несколькими днями позже инфанты — Марии Терезии — в Мадриде. Вряд ли Ришелье и Оливаресу потребовалось больше одного мгновения, чтобы понять, что в возможном будущем браке инфантов заключается решение главной европейской проблемы. Немедленно возобновилось осторожное прощупывание возможностей заключения мира, хотя Ришелье по-прежнему был готов настаивать на условиях, выгодных для Франции.
Ришелье поймет, насколько ненадежны его генералы, когда его зять Брезе будет то и дело искать возможности оставить свои войска, как говорили, лишь ради того, чтобы насладиться дынями, поспевшими в его имении, и подготовиться к осенней охоте. Штурмы Фонтарабии и Коруины ни к чему не привели, но борьба на юго-западе, по крайней мере, удерживала испанские войска от активных действий в Италии, и эта война спровоцировала Каталонию на восстание против Мадрида, после того как четверть ее дворян и 10 000 солдат, главным образом каталонских, умерли от болезней или пали в бою при защите Сальсы от Конде.
Репрессии мадридских властей в Каталонии были кровавыми. Имело место неслыханное осквернение освященных гостий, что привело к отлучению святотатцев от церкви и превратило народное возмущение в священную войну. На улицах Барселоны толпы сжигали дома правительственных чиновников и убивали их хозяев. Пон-Курле с двадцатью одним кораблем встретил испанский флот в Средиземном море 7 сентября и потопил два галеона, один из которых был флагманским. Предвидя все возможные дипломатические осложнения, Ришелье тем не менее понял, что обстоятельства вынуждают к тому, чтобы распространить на Каталонию французский суверенитет, и, нуждаясь в мире больше, чем когда-либо, видел, что голландцы процветают благодаря войне. Ришелье был связан обязательством не заключать мира без их согласия, хотя как через французского посла в Риме д’Эстре, так и через Пужоля, неофициального переговорщика Ришелье в Мадриде, он исподволь выяснял перспективы мирных соглашений с императором и с Испанией.
Ришелье также не доверял шведам, союз с которыми возобновил в марте 1638 г. еще на три года на условиях ежегодной субсидии в миллион ливров. Он считал, что император был бы в состоянии купить мир со шведами, уступив Померанию, которую шведы оккупировали. Ее последний герцог только что умер, и, если бы шведы заключили мир, то же мог бы сделать и Бернгард Саксен-Веймарский.
Ежегодную субсидию Бернгарду Саксен-Веймарскому, стремившемуся завоевать независимость для Эльзаса, нужно было выплачивать в феврале 1638 г., но Бюльон к апрелю собрал только четверть полагавшейся суммы. Ришелье снова и снова давал обещания предоставить помощь, которые оставались невыполненными, но Бернгард тем не менее начал кампанию в январе 1638 г., успешно атаковав имперский гарнизон в Эльзасе и расчистив путь для осады города Брейзаха на Рейне, расположенного в пятидесяти километрах к северу от Базеля, на полпути между Кольмаром на западе и Фрейбургом на востоке. Его взятие означало бы разрыв имперских путей сообщения между Нидерландами и Альпами. В декабре Ришелье услышал, что Брейзах пал. Казалось, в делах военных фортуна повернулась лицом к Франции.
В 1638 г. инфляция в Испании составила восемьдесят процентов. Ришелье знал от своих информаторов, что Мадрид начинает задумываться о мире с голландцами. Оливарес не мог найти средств, необходимых ему для финансирования войны, к тому же в Португалии началось восстание против испанского господства, возможно спровоцированное агентами Ришелье. Испанию сотрясало от востока до запада, и в 1642 г. Оливарес, наконец, лишился своего поста.
В 1639 г. французы под командованием де Ла Мейере — кузена Ришелье — взяли Эден на северо-востоке. Армию торопили сам король и Ришелье, который доехал до самого Аббевиля в начале своего путешествия, упомянутого в предыдущей главе. Пять дней ушло у Ришелье на путешествие из Рюэля до Аббевиля, где он оставался с 30 мая до 7 июля, и каждая остановка на ночлег была заполнена написанием точнейших распоряжений дюжинам людей на десятки тем; помимо этого он успевал вносить последние штрихи в свой «Трактат о совершенствовании христианства» (Traitté de la perfection du chrestien). Восточная армия возьмет Аррас в 1640 г., и Артуа вернется в состав Франции, а Ришелье будет настоятельно требовать, чтобы гражданское население приводили к покорности мягкостью, а не репрессиями. В 1639 г. Ришелье продолжил свое путешествие с королем; они направлялись на юг, к Савойе, с двух- и трехдневными остановками, проехав через Лион как по пути к Греноблю, так и на обратной дороге и окончательно оставив Лион 24 октября.
То, что финансовое положение Франции было невероятно напряженным, очевидно. Дальнейшее налогообложение могло бы только подлить масла в огонь сопротивления, и Ришелье прекрасно это понимал, несмотря на то что всячески подчеркивал свое экономическое невежество (а на самом деле прятался за этой маской). Как бы резко ни различались оценки доходов и расходов центрального французского правительства с 1636 г., и Франция, и Испания не могли позволить себе такую роскошь, как война. Стремление каждой страны к своему героическому идеалу довело население обеих — а заодно и большей части остальной западной Европы — до нищеты. Бюльон пытался обложить налогом церковь, которая, как указывал Ришелье, в трудные времена по традиции и так платила добровольные взносы в казну. Кардинал поощрял братьев Пьера и Жака Дюпуи, вращавшихся в центре интеллектуальной жизни столицы, защищать свободу церкви от вмешательства гражданских властей и новых налогов.
В 1640 г. 18 епископов в частном порядке осудили их книгу, и не потому, что они хотели платить налоги, а из-за непримиримой галликанской позиции авторов. Ришелье, по-прежнему остававшемуся твердым сторонником разделения церковной и светской власти и юрисдикции, приходилось сидеть на двух стульях, защищая в одно и тоже время права папы и галликанские свободы — в соответствующих областях. В данном случае он поддержал тезис, прозвучавший со стороны Пьера де Марка. Позиция де Марка, доказывавшего верховенство папы над Вселенским собором, была все же не лишена галликанских идей: он утверждал, что, в то время как папа может вводить общие законы и безапелляционно вершить суд, светские правители не подчинены какому-либо духовному авторитету в делах земных. Рим выразил протест, и книга была внесена в список запрещенных. В 1646 г., после смерти Ришелье, де Марка отречется от своих взглядов, но пока еще считалось, что Ришелье разделяет его взгляды, и звучали обвинения в том, что он готовит галликанский раскол, причем по старому — допротестантскому — образцу, явленному в XVI в. англиканской церковью. Ришелье приказал сжечь книгу де Марка, но был скомпрометирован своими же единомышленниками, в особенности одним из иезуитов, который разделял галликанские принципы, оправдывал расторжение брака Гастона на основании «фундаментального закона» Франции, навязанного королю народом в конце XIV в., допускал обложение налогом духовенства и утверждал, что Франция не нуждается в согласии папы, для того чтобы ввести у себя патриаршество.
Ришелье сопротивлялся попыткам причислить его к любому движению, которое выступало от лица французского духовенства против Рима. Этому совсем не способствовало то, что Урбан VIII отказался отслужить заупокойную мессу в Риме по кардиналу де Ла Валетту, сорокасемилетнему генералу французской армии. Он умер от пневмонии во время перемирия, которое закончилось провалом попытки отстоять Турин для Кристины Савойской.
Склоки в Риме между французскими и испанскими представителями усиливались, выливаясь в весьма живописные инциденты: французская церковь предоставила убежище для турецких невольников из испанского посольства, а конюший французского посла, чей слуга-римлянин был приговорен к отправке на галеры за открытие игорного притона, был застрелен из ружья. Голова убитого конюшего была снабжена запиской с именем ее хозяина и выставлена на всеобщее обозрение, а затем сброшена в яму с останками других преступников.
Французский посол д’Эстре, сообщил Ришелье о всеобщей убежденности в том, что это убийство оплатил Барберини, и получил распоряжение не посещать аудиенций папы и приемов Барберини. Урбан VIII отправил в Париж своего нового нунция Рануччо Скотти, который симпатизировал испанцам и бестактным образом пытался достичь мира, к которому стремился папа. Скотти в должное время ввязался в продолжительный и смехотворный с нашей точки зрения спор по поводу предписанной протоколом необходимости пожать руку Шавиньи, который был не принцем, а всего лишь государственным секретарем. Когда их встречи избежать было уже нельзя, она была устроена на нейтральной территории и Шавиньи опоздал. Они обменялись мнениями по поводу турецких невольников, отказа отслужить заупокойную службу по Ла Валетту и убийства конюшего.
Знатоки эпохи барокко оценят события, последовавшие за отказом нунция принять документ, адресованный королем папе и требующий удовлетворения за причиненные оскорбления. Шавиньи безуспешно пытался прочесть этот документ нунцию, а затем приказал доставить его тому в резиденцию. Когда оказалось, что нунций отсутствует, чиновники сказали, что они подождут. Когда нунций вернулся, то отказался брать его. Они попытались прочесть ему документ, но он ушел в соседнюю комнату и захлопнул дверь перед лицом французского чиновника, которому поручили передать его, поэтому тот оставили документ на столе. Кто-то бросил чиновнику пакет, но он не поднял его. Только он успел сесть в свой экипаж, как один из слуг нунция побежал за ним и бросил пакет ему на сиденье. Даже сегодня, по прошествии трех с половиной столетий и несмотря на наши знания о системе ценностей, в свете которых все эти жесты казались значимыми, шокирует сам факт того, что представители Франции и Рима решали вопросы национальной автономии, ведя себя словно капризные дети, играющие в глупые протокольные игры в обстановке конфликта, несущего страдания и бесчисленные смерти.
Епископы тогда получили распоряжение не иметь никаких дел с папским нунцием; чтобы помешать входу и выходу из нунциатуры в период между сумерками и рассветом, была поставлена специальная охрана. Ришелье оставался в стороне и написал исполненное чувства собственного достоинства, но примирительное по тону письмо кардиналу, исполнявшему обязанности государственного секретаря в Риме, несмотря на то что Скотти оскорбил его, заявив, что французские епископы «за папу и против короля». В феврале 1641 г. Ришелье, наконец, вынужден был разрешить проведение чрезвычайной ассамблеи духовенства. После повторного заседания в Манте она проголосовала за то, чтобы дать Ришелье две трети из семи миллионов ливров, которые тот просил. Папа выпустил осуждающую буллу, потому что Ришелье, запретивший участвовать в этих дебатах шести епископам, затронул права церкви. Ришелье направил эту буллу в парламент, который, как и предполагал Ришелье, послушно запретил ее публикацию.
Привязанность, которую Людовик XIII испытывал к Клоду, герцогу де Сен-Симону, прошла в 1635 г., когда Людовик влюбился в Луизу де Лафайет. Земли Сен-Симона в этом году были возведены в достоинство герцогства-пэрства, но он оказал себе плохую услугу, предложив королю сделать Луизу своей любовницей, поскольку именно ее благочестивая невинность и привлекала короля. Наконец, Сен-Симон впал в немилость у Ришелье, предупредив своего дядю Сен-Леже, который сдал Ле-Катле 25 июля 1636 г. после всего двух дней обороны, о том, что его намерен судить Королевский совет, а это означало почти неминуемую казнь. Сен-Симон был членом совета, и благодаря его предупреждению Сен-Леже был казнен только заочно, сбежав всего за два часа до ареста. В итоге Сен-Симон получил разрешение удалиться в свои владения.
Ришелье понимал, что королю нужен новый наперсник, после того как в мае 1637 г. Луиза удалилась в монастырь, а Людовик никак не мог найти удовлетворения в отношениях с Мари де Отфор, с которой он беспрерывно ссорился. Он не позволял ей выходить замуж, но в то же время отказывал ей в статусе любовницы. Затем, во время осады Эдена в 1639 г., он безумно влюбился в сына Антуана Куафье де Рюзе, маркиза д’Эффиа, бывшего суперинтенданта финансов и друга Ришелье. Анри, сын Д’Эффиа и наследник семейной сеньории Сен-Мар, в 1635 г. — в пятнадцатилетием возрасте — был произведен Ришелье в капитаны одного из десяти гвардейских полков и затем дослужился до должности королевского гардеробмейстера, которым был назначен 28 марта 1638 г.
Следует предположить, что Ришелье отлично знал, что делает, не только когда способствовал карьере сына своего умершего друга и единомышленника, семью которого даже время от времени навещал, но и когда привлек внимание короля к этому красивому юноше. Шавиньи не сомневался, что новый фаворит был креатурой Ришелье, от которого Сен-Мар все еще полностью зависел, а отец Гриффе подозревал, что стоит за этим назначением. Ришелье понимал, что королю «нужен любимец, с которым он мог бы говорить откровенно» и находиться «в таких близких отношениях, которые придают жизни ее очарование».
Когда Сен-Мар был назначен главным конюшим (grand écuyer) Франции и принес присягу 15 ноября 1639 г., король практически сразу сообщил мадемуазель де Отфор, что она больше не пользуется его привязанностью. Людовик сказал, что он всецело поглощен этим молодым человеком. К тому моменту прошло почти два года с его последнего визита к Луизе де Лафайет. Даже в те годы казалось абсурдным то, что пост главного конюшего доверили девятнадцатилетнему юноше. Сен-Мар фактически вытребовал его, несмотря на то что эту должность уже занимал герцог де Бельгард. Она давала Сен-Мару право официально называться «Господином Главным [Конюшим]». Король, как говорят, «никогда никого не любил так горячо». Ришелье, безусловно, надеялся использовать Сен-Мара для укрепления уверенности короля в необходимости ведения войны, пошатнувшейся под влиянием бесед с Коссеном.
Влияние Сен-Мара на короля достигло своего апогея к концу 1638 г. и к этому моменту уже неоднократно приводило к беспрецедентным нарушениям протокола, например, когда король поддержал своего любимца, наговорившего дерзостей герцогу Немурскому. Все современники и все историки последующего времени согласны в том, что Сен-Мар был грубым, неотесанным задирой, высокомерным, хвастливым и невероятно самолюбивым. Его привычка к мотовству была не столь серьезным недостатком, однако злила Людовика даже больше, чем драчливость и наглая презрительная распущенность. Сен-Мар пытался одевать короля роскошно, но Людовик, которого никогда не заботил его внешний вид, отнесся к такому предложению как к простому расточительству. Пятьдесят два дорогих костюма, принадлежавших Сен-Мару, вошли в легенду, а на крайне экстравагантную карету, которую он купил, король даже отказался смотреть.
Король ложился и вставал рано и искал общества своего фаворита во время дневной охоты, но Сен-Мар был слишком измучен буйными развлечениями предыдущей ночи в компании молодых друзей и известной красавицы Марион Делорм, для того чтобы созерцать рассвет. Его мать была шокирована не менее короля и дошла до того, что начала процесс против Марион, обвиняя ее в соблазнении. Ришелье попытался сделать ему внушение, но ничего не вышло, после чего между Сен-Маром и Ришелье начался открытый разлад. К 1640 г. ссора между кардиналом и Господином Главным стала предметом всеобщих обсуждений.
Когда в том же году французы осаждали Аррас, Ришелье узнал из перехваченных испанских донесений, что французский военный обоз с грузом, предназначенным для проведения осады, должен быть перехвачен испанской кавалерией. Сен-Мар услышал о планах по его защите и, желая отличиться, попросил короля, чтобы тот назначил его командовать обозом. Людовик, не поставив в известность Ришелье, согласился. Ришелье был в ярости, не только из-за того, что это командование уплыло из его собственных рук, но и потому, что попало в другие, столь ненадежные по его мнению. Он высказал королю свой протест, но тот недвусмысленно дал ему понять, что считает это своим личным делом, в которое Ришелье не имеет права вмешиваться.
Ришелье не сдался и договорился с Сен-Маром, что тот будет командовать не обозом, а 1400 дворянами, добровольно взявшимися сопровождать его. В этот отряд входили принцы крови — герцог Энгиенский, сын Конде, и сыновья Сезара Вандомского, герцоги де Меркер и де Бофор, — из которых ни один не собирался исполнять приказов Сен-Мара. Король тоже ссорился с ним, и Сен-Мар составил список условий, как порой могут повздорившие любовники, представив их разногласия на суд Ришелье. Сен-Мар безжалостно эксплуатировал увлеченность короля своей персоной, и их отношения быстро превратились в череду крайне эмоциональных ссор и примирений. Фаворит явно получал удовольствие, унижая короля, который продолжал оставаться рабски привязанным к нему, и бросая публичный вызов нормам придворного этикета. Людовика угнетало нахальство фаворита, его обиды, его отсутствие по нескольку дней подряд, но он терпел все это и лишь, унижая себя, постоянно жаловался Ришелье.
Когда под Аррасом убили лошадь Сен-Мара, его спутники высмеяли его, заявив, что, по их мнению, ему лучше удаются танцы, чем битвы. Фаворит попытался присоединиться на ходу к другому отряду, но был отправлен обратно на линию огня командующим Шатийоном. Сен-Мару сказали, что Ришелье подправил отчет об этой схватке, появившийся в «Gazette», с тем чтобы защитить фаворита от конфуза, в то время как «Mercure» приписала командование этой группой герцогу Энгиенскому. Теперь вражда Сен-Мара и кардинала превратилась в дело чести. Людовик продолжал сообщать о своих любовных ссорах с фаворитом Ришелье, который мог только надеяться, что столь бурные, разрушительные и неровные отношения изживут сами себя прежде, чем причинят слишком много вреда.
Это и произошло, но не так, как предпочел бы Ришелье. Во-первых, Сен-Мар выдвинул новые требования, пожелав для себя невесты королевской крови, а затем, когда Ришелье отказал ему в женитьбе на Марии Гонзага, дочери герцога Неверского и невестке Марии Гонзага, герцогини де Ретель, которая впоследствии случайно приведет к крушению его итальянскую политику, Сен-Мар присоединился к заговору, предполагавшему убийство кардинала.
Тем временем Ришелье в первые месяцы 1641 г. устраивал свадьбу своей не блиставшей красотой племянницы, двенадцатилетней Клер Клеманс де Брезе, с семнадцатилетним герцогом Энгиенским, впоследствии ставшим «Великим Конде», но пока еще наследником первого принца крови и, разумеется, самым выгодным женихом Франции. Его отец, нынешний принц, выступил инициатором этого проекта, желая прибрать к рукам огромное наследство Ришелье. Однако Ришелье просто выплатил долг Конде, дав за Клер Клеманс 300 000 ливров приданого, но при этом объявил, что решил исключить ее из своего завещания. Конде надеялся опровергнуть завещание, к тому времени еще не составленное, и продолжал с энтузиазмом относиться к этой партии, которая его сына совсем не привлекала, хотя его и заставили сказать обратное.
Как и все остальные гранды, настроенные враждебно по отношению к Ришелье и стремившиеся устранить его, если потребуется, даже путем убийства, Сен-Мар обратился сначала к группировке, окружавшей королеву-мать и Гастона Орлеанского, к которому после 1638 г. трон уже не мог перейти автоматически в случае смерти короля. Рождение дофина означало, что наилучшей возможностью для Гастона стать королем теперь стало свержение брата.
Неприязнь к Ришелье была сильна и в окружении Жана Франсуа Поля де Гонди, с 1652 г. — кардинала де Реца. В своих записях, изданных под названием «Мемуары», Рец утверждает, что в 1638 г. он добровольно предложил уступить первое место на заключительном экзамене на соискание степени доктора теологии Анри де Ла Мот-Уданкуру, кузену и протеже Ришелье, который впоследствии станет епископом Реннским и архиепископом Ошским. Когда Ришелье высокомерно отверг это предложение, подавляющим большинством голосов награду присудили Рецу. В «Мемуарах» утверждается, что Ришелье из-за этого угрожал снести новую капеллу, которую он начал строить для Сорбонны.
Тетка Гонди — мадам дю Фаржи — была приговорена к смерти в 1631 г., нашла убежище в Лотарингии и умерла в Брюсселе в 1639 г., но она, безусловно, была причастна к заговорам и к планам убийства Людовика XIII и Ришелье, да и сам Гонди, по-видимому, имел к ним отношение. Возможно, он принимал более активное участие в заговоре, возглавленном графом Суассонским в 1641 г. В любом случае вражда между семейством Гонди и Ришелье имела долгую историю, длившуюся еще с тех пор, когда брату Гонди пришлось оставить пост командующего галерами и уступить его Пон-Курле.
В 1641 г. все оппозиционеры объединились впервые после «дня одураченных». Ришелье, выжав деньги из духовенства, унизил парламенты. Король, приняв участие в заседании Парижского парламента, недвусмысленно запретил независимым судам принимать решения, касающиеся государственных дел, административных или финансовых вопросов, и вообще всего, что имеет отношение к управлению, тем самым лишив их какой-либо политической роли. Их деятельность, таким образом, была ограничена отправлением правосудия, а советники, не желавшие соглашаться с такими ограничениями, обнаружили, что их должности упразднены. Негодование, которое вызвала эта абсолютистская мера, уничтожившая последние остатки представительной системы в управлении страной, было, естественно, замечено в Испании, где брат Филиппа IV, кардинал-инфант Фердинанд, увидел в этом последний шанс для Испании и имперских сил, чтобы раздуть пламя волнений, вызванных политикой Ришелье в самой Франции.
В 1640 г. появились известия о герцоге Вандомском, старшем незаконном сыне Генриха IV от Габриэль д’Эстре, который почти не подавал признаков жизни, с тех пор как провалился инициированный им заговор Шале. Сообщали, что он подговорил двух старых отшельников убить Ришелье. Герцог Вандомский, приглашенный в Париж для объяснений, доехал до самых ворот города, но внезапно передумал и бежал в Англию. Людовик XIII учинил судебное разбирательство, и суду было представлено перехваченное письмо герцога к Анне Австрийской. Тот писал, что в своих фантазиях может убить кардинала, но никогда бы не принял участия в заговоре, направленном на реальное осуществление подобных замыслов.
С точки зрения короля, это доказывало вину герцога Вандомского, но Ришелье через Сегье убедил короля прекратить разбирательство. Затем, весной 1641 г., благодаря еще одному перехваченному письму — от находившегося в Англии герцога де Ла Валетта к его отцу д’Эпернону — стало известно, что граф Суассонский, принц крови и кузен Конде, совместно с герцогами Буйонским и де Гизом и при поддержке испанцев, планируют наступление на Францию. Граф Суассонский должен был войти через Шампань, в то время как гугеноты должны были восстать на юге, а де Субиз атаковать побережье.
Граф Суассонский играл главную роль в заговоре против Ришелье 1626 г., который оформился в связи с женитьбой Гастона на Марии де Бурбон-Монпансье. Его сторонники Монтрезор и Сент-Ибар планировали вместе с сыном мадам дю Фаржи, де Ла Рошпо, убить Ришелье во время крещения в Тюильри дочери Гастона, но кардинал заболел и не пришел. Они же в 1636 г. в Амьене пытались заручиться поддержкой Гастона и графа Суассонского и убить Ришелье, пока тот строил планы, результатом которых стала успешная кампания против Корби в ноябре того же года. Граф Суассонский, вызванный к королю, бежал в наследственное имение герцогов Буйонских в Седане. В конечном итоге в июле 1637 г. ему пообещали приличное вознаграждение, если он вернется во Францию и будет сохранять лояльность по отношению к королю. К апрелю 1641 г. Ришелье решил, что собрал достаточно улик, для того чтобы лишить графа Суассонского губернаторства в Шампани, герцога Буйонского — его французских владений и запретить всю торговлю с Испанией. Д’Эпернону было сказано, чтобы он прекратил контакты с сыном — герцогом де Ла Валеттом.
Герцог Буйонский и граф Суассонский понимали, что должны либо заявить о своей покорности, либо перейти к открытому восстанию. Они хотели свергнуть Ришелье, но в то же время стремились к миру и не разделяли желания Испании превратить Францию в зависимое государство. Именно граф взял на себя инициативу связаться с Сен-Маром через Луи д’Астарака, маркиза де Фонтрая, глубоко обиженного легкомысленным, но жестоким замечанием Ришелье: кардинал назвал его «уродом» из-за внешней непривлекательности. Граф Суассонский хотел, чтобы Сен-Мар уговорил короля устранить Ришелье; он также вступил в контакт с кардиналом-инфантом Фердинандом, с де Гизом, с бароном дю Беком и, естественно, с Гастоном Орлеанским. Посланник, отправленный к Гастону, был агентом Ришелье и все рассказал кардиналу. Гастон, должно быть почуяв опасность, проинформировал короля. Граф Суассонский, используя Гонди, начал сплачивать политических узников Бастилии, в число которых входили Бассомпьер, де Витри (убийца Кончини), дю Фаржи и де Крамай, любовник мадам дю Фаржи.
В конце концов граф повел во Францию вдоль реки Мез армию, базировавшуюся в Седане и содержавшуюся за испанский счет. В ее состав входило также подразделение из 7000 имперских солдат. 7 мая из Парижа против графа Суассонского выступил маршал Шатийон с армией из 8000 солдат, ожидавший поддержки от Карла, герцога Лотарингского, который, однако, снова переметнулся на сторону испанцев и 28 июля бежал во Фландрию. 6 июля 1641 г. под Ла-Марфе войска Шатийона были обращены в беспорядочное бегство мятежниками.
Граф Суассонский, однако, погиб в час своей победы: то ли из-за привычки поднимать забрало с помощью одного из своих пистолетов, который в конце концов выстрелил (так описывают его смерть герцог Буйонский и Таллеман), то ли потому, что его узнал или специально выследил и застрелил солдат, нанятый Ришелье (такова официальная версия). Шатийон утверждает, что это случилось в начале сражения. Граф де Руссийон говорит, что один из солдат Шатийона, не узнав графа Суассонского, выстрелил в незнакомого ему военачальника, несмотря на обещание выкупа в размере 60 000 ливров за его пощаду. Аббат Арно подозревает, что это было убийство.
Основные французские силы под командованием Ла Мейере осаждали Эр-сюр-ла-Ли, в то время как Людовик XIII продвигался к Мезьеру и угрожал Седану. Герцог Буйонский немедленно добился соглашения с королем, умоляя его на коленях о прощении, и уже вечером обедал вместе с ним и Ришелье. Позже он навестил Сен-Мара и был потрясен его ненавистью к Ришелье, а также прозвучавшим из уст Сен-Мара предложением организовать заговор с целью заменить Ришелье самим герцогом. Сен-Мар пробовал вовлечь Гастона, приехавшего в Амьен, где стоял лагерем король, в новый заговор против кардинала, но Гастон не хотел ввязываться в интриги молодого человека, каким бы обманутым он ни чувствовал себя после отстранения от участия в королевском совете и командовании боевыми действиями.
Король хотел устроить посмертную расправу над телом графа Суассонского. Однако те, кто понимал, что такие действия против принца крови могут привести лишь к новым волнениям в стране, и так уже возмущенной самодержавными мерами, убедили Людовика, что великодушный жест был бы более уместен для короля-рыцаря. Тело было передано семье для достойного погребения. Французы вновь заняли Лотарингию, и герцог Карл вернулся к своей карьере имперского полководца. Все сторонники герцога Буйонского были прощены, за исключением Гиза и дю Бека. Их не было в стране, а символическое обезглавливание не причинило им никакого физического вреда. Меньше повезло Сен-Прею, губернатору Арраса. Французы заняли несколько северных городов — Ланс, Ла-Бассе и Бапом, испанским гарнизонам которых был обещан свободный проход. Сен-Прей, не зная об этом, атаковал испанцев. Он был обезглавлен в Амьене из-за того, что стал причиной нарушения королевского слова.
Поражение мятежа графа Суассонского в 1641 г. нисколько не изменило общую ситуацию в стране: Франция страдала под гнетом тяжелых налогов, введения которых требовало финансирование войны. Политика Ришелье, его личность и власть становились все более непопулярными. Король в свои сорок лет преждевременно состарился из-за бурного романа с повесой, который, если и имел приличное происхождение, тем не менее был хвастуном и грубияном. Какими бы жестокими ни были репрессии, новый мятеж был почти неизбежен.
Безудержный культурный оптимизм, героические ценности которого в течение первых сорока лет семнадцатого столетия все активнее насаждались литературой, уже достиг своего апогея и в начале 1640-х гг. явно пошел на убыль. Несомненно причиной этого стали страдания, причиненные войной. Эпоха Франциска Сальского, д’Юрфе, Берюля и раннего Декарта уступала место периоду расцвета мрачной религии янсенизма, подъема «французской школы» теологии, лишенной какого бы то ни было доверия к человеческой природе, и социально-политических потрясений, высшей точкой которых станет Фронда. На смену героическим драмам Пьера Корнеля уже готовы были прийти его более поздние политические трагедии, а Паскаль вскоре обрушит свои сатирические стрелы на «экстравагантность» иезуитского барокко.
Сен-Мар, теперь стремившийся жениться на Марии Гонзага, дочери герцога Неверского, в конечном итоге ставшего герцогом Мантуи, не был наказан за ту роль, которую он сыграл в восстании 1641 г. Отец Марии умер в 1637 г., и Мария унаследовала независимую территорию Невера. Родившаяся в 1612 г., она еще ни разу не была замужем и не хотела изменять своей целомудренности с Сен-Маром. Но она ничего не предприняла, для того чтобы остудить его ненависть к Ришелье. Когда в 1629 г. Мария Медичи приказала схватить Марию Гонзага и фактически заточить ее в Венсенне, для того чтобы не дать Гастону жениться на ней, это был очередной эпизод нескончаемой борьбы семейств Медичи и Гонзага, но сама Мария Гонзага обвинила в этом Ришелье, к которому питала глубокое отвращение. Одним из способов, к которым прибегал Сен-Мар, для того чтобы посеять раздор между королем и Ришелье, были постоянные напоминания королю о его эмоциональной зависимости от кардинала. Теперь Сен-Мар решил попросить короля, чтобы тот сделал его герцогом и пэром, дабы уменьшить социальное несоответствие между ним и принцессой, на которой он собирался жениться. Ришелье напрямик и, принимая в учет обстоятельства, с полным основанием напомнил Сен-Мару о его сравнительно низком происхождении.
В начале 1642 г. Сен-Мар начал открыто высказывать получившее широкую поддержку мнение о том, что Ришелье подвергает французский народ тяготам войны просто потому, что ее продолжение — необходимое условие для удержания им власти. Сен-Мар поделился с королем, которого все еще мучили пробужденные Коссеном угрызения совести, предположением, что Людовик может начать личные переговоры с Римом и Мадридом, возможно использовав одного из друзей Сен-Мара — Франсуа Огюста де Ту, сына известного историка религиозных войн, — в качестве посредника.
Пикантный, но ненадежный Монгла сообщает, что Сен-Мар предложил Людовику убить Ришелье. Короля, утверждает он, ужаснула скорее перспектива последующего отлучения от церкви за попустительство убийству священника и кардинала, чем сама возможность такого убийства. Как рассказывает Монгла, капитан конных мушкетеров короля, которого обычно называют Тревилем, заметил, что Людовику XIII без труда удастся получить от Рима отпущение грехов. Во всю эту историю трудно поверить, несмотря на то что в этот период король испытывал редкие, но сильные приступы раздражения по отношению к кардиналу. Впрочем, вполне может быть правдой то, что король мог в момент раздражения недостаточно решительно отвергнуть эту часть плана Сен-Мара. Он, разумеется, не был причастен ни к какому-либо заговору, имевшему целью убийство кардинала, ни, насколько нам известно, к каким-либо дипломатическим переговорам, проводившимся за спиной Ришелье.
Ришелье предложил сделать Сен-Мара губернатором Турени, чтобы убрать его с дороги. Сен-Мар безуспешно просил позволения присутствовать на заседаниях королевского совета. Он поддерживал связь с герцогом Буйонским, который теперь был командующим французской армией в Италии, противостоящей Томмазо Савойскому, а в конце 1641 г. сообщил Гастону, что Людовик планирует сместить Ришелье. Мог ли Сен-Мар, поддерживавший короля, рассчитывать еще и на поддержку Гастона? Людовик, что было для него несвойственно, излил душу Гастону, который верил словам Сен-Мара о том, что король хочет избавиться от Ришелье. Более характерным было то, что Гастон снова оказался замешанным в заговоре против кардинала.
Связь между Гастоном и Сен-Маром осуществлял озлобленный Фонтрай. Герцог Буйонский готов был поддержать любое восстание, но для защиты Седана ему нужна была помощь испанцев. Был составлен договор для подписания Гастоном и Филиппом IV Испанским, гарантировавший, что французские мятежники поддержат вторжение испанской армии. В этом документе говорилось об отстранении от власти, а не о физическом уничтожении кардинала, хотя трудно усомниться в том, что убийство все же планировалось Сен-Маром или, по крайней мере, Фонтраем. На суде Фонтрай сказал, что убийство входило в их намерения, в то время как Сен-Мар отрицал это. План, безусловно, был изменническим, хотя Гастон оставил для себя в договоре лазейку, вставив фразу о том, что он не хочет ничего, что противоречило бы воле короля. Предположительно это было сделано для того, чтобы обезопасить себя на случай, если король не пойдет против Ришелье. Было также оговорено, что если Гастон станет наместником, то права короля, королевы и дофина будут уважаться.
Похоже, что этот документ показали королеве, прежде чем отправить его Оливаресу с Фонтраем, вплотную за которым через Пиренеи следовал один из агентов Ришелье. Благодаря письму от Гастона Оливарес немедленно принял Фонтрая. Оливарес скептически относился к любому плану, в центре которого стоял Гастон, особенно когда главными его сообщниками были герцог Буйонский и Сен-Мар, но считал, что это может оказаться последним шансом выиграть войну, и уж в любом случае эта ситуация не принесет ему вреда. 13 марта Филипп IV поставил свою подпись под договором.
Пока зрел этот заговор, Людовик объявил о своем намерении быть при армии, осаждающей Перпиньян, столицу Руссийона. И Людовик, и Ришелье понимали, что они неизлечимо больны. Ришелье тяжело страдал от язв, а его правая рука была фактически парализована из-за множественных абсцессов. Он бы предпочел не сопровождать короля, если бы у него был выбор, и, должно быть, знал, что король уже не так предан ему, как прежде. Он также знал, что обо всем этом папский нунций сообщает в Рим.
Сен-Мар пытался отвлечь короля от его намерения, потому что плести интриги было бы проще, если бы Ришелье оставался в Париже. Людовик, однако, оставался непреклонным и выехал из Парижа в феврале; Ришелье спустя пару дня последовал за ним. В Лионе Людовик присоединился к армии под командованием Ла Мейере, состоявшей из 15 000 пехотинцев и 14 000 конных. Сен-Мар сначала хотел, чтобы намерение заговорщиков осуществилось в Лионе, но не стал бы этого делать в отсутствие герцога Буйонского, находившегося в Оверни по пути к итальянской армии. Герцог написал Гастону о своих подозрениях, что после победы Гебриана со шведскими войсками при Кемпене 17 января, открывшей путь к завоеванию герцогства Юлих, испанцы вряд ли смогут поддержать намеченное восстание. Брат Ришелье прочел в Лионе в присутствии самого Ришелье и короля торжественную благодарственную молитву по поводу событий при Кемпене.
Армия двинулась на Перпиньян, а в Валансе, на пути вниз по Роне, король пожаловал Мазарини кардинальскую шапку. Ришелье, заботясь о своей безопасности, следовал за двором с отставанием в два дня, но был слишком болен, чтобы двигаться дальше Нарбонна. Он продиктовал Шавиньи прощальную записку, попросив его сказать королю, что если он умрет по вине короля, тот и сам пропадет. Затем он продиктовал семнадцатистраничное завещание, не сумев даже подписать его. В нем он, в частности, утверждал, что всегда испытывал уважение к королеве-матери, которой всем обязан, и был покорным ее воле.
Де Нуайе и Шавиньи держали его в курсе всего происходящего в королевском окружении под Перпиньяном, где Сен-Мар, казалось, вернул утраченное влияние на короля, хотя его наглость была еще более возмутительной, чем прежде. Таллеман сообщает, что король жаловался на то, что ему часами приходилось ждать в карете, пока Сен-Мар распутничал, что Сен-Мар погряз в пороках и проявляет вопиющую неблагодарность, что на его расходы не хватило бы целого королевства, и что у него триста пар сапог.
Ришелье подозревал, что против него готовится заговор и что герцог Буйонский к нему причастен. Он написал д’Эстраде, французскому послу в Гааге, чтобы тот заручился гарантией поддержки со стороны принца Оранского, поскольку Сен-Мар строит козни с целью занять место кардинала рядом с королем. Принц сказал, что он потрясен неблагодарностью Сен-Мара и что только авторитет Ришелье во Франции удерживает его самого от заключения соглашения с Испанией. Ришелье удалось перебраться в Арль, где римские бани могли облегчить его боль, и по пути получил письмо от короля, гласившее: «Я люблю вас больше, чем когда-либо. Мы слишком долго были вместе, чтобы нас можно было разлучить». Конечно, это могло быть лицемерием, но более вероятно то, что король осознавал, что вышедшая из под контроля напряженность в отношениях с Ришелье пагубна для них обоих, и эти заверения были вполне искренними. Но это отнюдь не означало и даже не подразумевало разрыва с Сен-Маром.
В Арле Ришелье получил копию договора, заключенного между Гастоном и королем Испании приблизительно 11 июня. Людовик, все еще стремившийся заставить королеву прочувствовать всю его неприязнь и обеспокоенный любовью, которую проявляют к матери дофин и его младший брат, грозил разлучить ее с детьми. Существует гипотеза, согласно которой именно она, в отчаянной попытке изменить отношение короля, позволила договору попасть в руки кардинала. С конца апреля она засыпала Ришелье письмами, ища его помощи. Вполне возможно также, что это сделал желавший обезопасить себя Шомбер, поддержкой которого хотел заручиться Сен-Мар. Это мог быть и Пужоль, личный агент Ришелье в Мадриде. Хотя это предположение подвергалось серьезной критике, оно тем не менее кажется вероятным.
Фонтрай привез подписанную копию Сен-Мару, а тем временем папский нунций в Мадриде сообщил Ришелье о визите туда Фонтрая. Фонтрай скакал до Тулузы, чтобы встретиться там с де Ту, который раздобыл стопку подписанных Анной Австрийской пустых бланков, предназначенных для распоряжений, которые предполагалось издавать после победы мятежников. 20 мая Фонтрай сообщил Гастону, что по его мнению, падение Сен-Мара неизбежно. Мария Гонзага написала Сен-Мару, что заговор раскрыт, а Фонтрай уже посоветовал ему бежать в Седан. Фонтрай успел спасти собственную жизнь, направившись в Англию прежде, чем разразилась буря.
В день, когда Ришелье получил твердые доказательства заговора, он отправил Шавиньи в Нарбонн, где находился король, чтобы предъявить их Людовику. Король еще спал и поначалу не мог поверить собственным глазам. Немедленно последовали распоряжения об аресте герцога Буйонского, который вел переговоры с Томмазо Савойским в Казале, и в тот же вечер Людовик подписал распоряжение об аресте Сен-Мара, который был предупрежден, пытался бежать, но, выяснив, что все городские ворота закрыты, попытался спрятаться в укромном месте. Его обнаружили на следующий день. Герцог Буйонский попытался бежать из Казале, но был пойман и доставлен в Лион. Гастон не знал, что его договор с Филиппом IV перестал быть тайной, и направлялся в Нидерланды, когда в Мулене его настигла новость об аресте Сен-Мара.
Гастон отреагировал точно так, как и предполагал Ришелье. 7 июля он написал королю письмо, в котором сообщил все, что знал. Он отрицал, что обсуждал с Сен-Маром планы убийства Ришелье, и называл имена своих сообщников. Мария Гонзага сожгла все документы и смогла уговорить герцогиню д’Эгийон уничтожить все бумаги с упоминанием ее имени, которые хранились у кардинала. Сен-Мар был заключен в тюрьму в Монпелье, а де Ту — в Тарасконе. Ришелье, хотя и был болен, продолжал держать под контролем ход дел во Франции. Тем не менее ему не удалось устроить очную ставку Гастона с Сен-Маром и де Ту, поскольку Гастон бежал, на этот раз к своей сестре Кристине Савойской в Аннеси, где и узнал о смерти своей матери, случившейся 3 июля в Кельне. В августе Ришелье убедил его вернуться во Францию, и 29-го числа этого месяца в Вильфранше Гастон подтвердил, что двумя безымянными заговорщиками, упомянутыми в договоре, были Сен-Мар и герцог Буйонский.
После смерти Марии Медичи Ришелье оставил запись о той радости, которую он испытал, узнав о ее «глубоком сожалении» по поводу своих ошибок и о предсмертной просьбе ко всем тем, кого она считала своими врагами, великодушно простить ее. Письмо от Анри Арно, написанное 10 августа 1642 г., свидетельствует о том, что, несмотря на мучительные язвы, Ришелье продолжал работать в постели, но подняться с нее он уже не мог. С 7.00 до 8.00 утра он работал и диктовал документы, с 8.00 до 9.00 подвергался врачебному осмотру и различным процедурам, с 9.00 до 10.00 встречался с теми, кому необходимо было его увидеть, работал с 10.00 до 11.00, затем слушал мессу, обедал и беседовал с Мазарини «et autres» («и другими») до 2.00 дня, затем опять работал до 4.00, после чего снова давал аудиенции. Сохранившиеся письма демонстрируют его удивительную энергичность и внимание к деталям. Даже в этот период он мог давать подробные указания, касающиеся военных действий как внутри, так и вокруг Перпиньяна, а также на севере, договариваться о возвращении тела Марии Медичи в Париж, урегулировании вопроса о ее долгах, размещении движимого имущества, разбираться с деталями строительных работ, которые должны были проводиться в Сорбонне, и определять, какие именно меры нужно предпринять против тех, кто участвовал в последнем заговоре.
Перпиньян пал после того, как Брезе разбил испанский флот, который был последней надеждой города на помощь, и король вернулся на север. В середине августа Ришелье решил отправиться вверх по Роне до Валанса и взял с собой де Ту, оставив Сен-Мара, чтобы его везли отдельно. Сен-Мар достиг Лиона 3 марта, де Ту, который был отправлен каретой из Валанса, — 4-го, а Ришелье — 5-го. Гастон, как обычно, был прощен, но с этого времени он должен был жить как частное лицо.
Сен-Мара и де Ту судили в первую неделю сентября, и каждого из них хитростью заставили косвенно подтвердить виновность другого. Председательствовал в суде Сегье. Людовик сам написал, что Сен-Мар был самозванцем и клеветником, но де Ту, обвиненный только в соучастии, чуть было не избежал смертного приговора, поскольку свидетельства Сен-Мара против него не были ничем подкреплены и двое судей проголосовали за его оправдание. Ришелье покинул Лион до оглашения приговора. Мать Сен-Мара была заключена в тюрьму в Турени, а замок Сен-Мар разрушили. У профессионального палача на тот момент была сломана рука, а заменивший его человек отрубил осужденным головы так неумело, что толпа пришла в ярость. Де Ту был подавлен, нервничал и молился, но Сен-Мар вел себя с показной бравадой, требовал (и получил отказ), чтобы ему предоставили плаху повыше, чем у де Ту, поскольку он выше рангом, и отказывался снимать шляпу, швырнув ее в конце концов в толпу, которая, похоже, симпатизировала ему. Мазарини договорился о подчинении Седана в обмен на жизнь герцога Буйонского, и Седан полностью вошел в состав Франции. Герцогу позволили удалиться в Рим, где он впоследствии принял католичество и был поставлен командовать папской армией.
Кардинал путешествовал вверх по Роне с большой пышностью, но лежа, и каждый вечер его переносили на специальных носилках в приготовленное жилье. Один раз пришлось разрушить часть стены, чтобы внести его в дом. В Немуре его кровать была поставлена в карету, и он двинулся по дороге к Фонтенбло. Король навестил его, и де Нуайе и Шавиньи помогли ему подняться. Затем Ришелье и Людовик провели три часа, беседуя наедине. В октябре Ришелье почувствовал себя достаточно хорошо, для того чтобы вернуться в Пале-Кардиналь, где он набросал черновик длинного меморандума королю по поводу дела Сен-Мара и заявил, что снова официально попросит об отставке, если король не примет пять обязательств: не позволять своим фаворитам вмешиваться в политику, не слушать обвинений против своих министров, выяснять степень правдивости обвинений против них, прежде чем действовать, наказывать тех, кто окажется виновным в клевете, и не рассказывать посторонним о ходе заседаний совета. Должно быть, он перечислял жалобы, накопившиеся в результате обид, которые ему пришлось снести во время путешествия на юг, а также в Нарбонне, Арле и Тарасконе.
Он напомнил Людовику, как с ним обошлись после смерти Кончини, отправив в ссылку по необоснованному подозрению. Король никак не отреагировал на этот документ, поэтому Ришелье снова попросил об отставке 5 ноября. Шавиньи был с королем, который отправился на охоту. 13 ноября Ришелье снова написал королю, прося о четком ответе и о том, чтобы Людовик сформулировал, на каких условиях он согласится заключить мир с Испанией. Наконец король принял решение. Он ответил 20 ноября, что не поверил обвинениям, выдвинутым против Ришелье Сен-Маром, и хочет, чтобы Ришелье продолжил действовать, имея большую власть и свободу, чем ранее. Он не пойдет на компромиссы по поводу Лотарингии, Арраса, Эдена, Бапома, Перпиньяна, Брейзаха или Пиньероля. Неделю спустя он запретил всем друзьям Сен-Мара появляться при дворе.
В душе король явно сомневался по поводу того, стоит ли продолжать политику Ришелье. Неуверенность была порождена чувством вины, которое пробуждалось еще во время бесед с Коссеном и было несомненно усилено Сен-Маром. Пространный меморандум Ришелье, по-видимому, продолжал темы, затронутые в личной беседе, имевшей место в Фонтенбло. Ришелье по-прежнему отчитывал короля в твердой, даже авторитарной манере, которую мог бы позволить себе, если бы был его духовным наставником, и которая проявится еще раз в «Политическом завещании», странно контрастируя с почти раболепными формулировками, к которым Ришелье прибегал в письмах и меморандумах, адресованных королю. А угроза уйти в отставку звучит так, словно Ришелье — доктор, предлагающий королю выбор: или последовать его совету, или найти себе кого-нибудь другого.
28 ноября начался плеврит, а усиливающийся жар стал свидетельством начала предсмертной агонии кардинала. 2 декабря врач понял, что наступает конец, хотя до самого этого дня Ришелье продолжал давать инструкции государственным секретарям, которые приходили к нему. Он предложил на должность командующих войсками виконта де Тюренна (брата герцога Буйонского) и герцога Энгиенского, который вскоре проявил себя под Рокруа. Герцогиня д’Эгийон постоянно находилась у постели кардинала, король навещал его, принимая последние советы и лично подавая кардиналу яичные желтки. Король пообещал сохранить после смерти Ришелье государственных секретарей, хотя ему все меньше нравился Шавиньи, а также сделать Мазарини преемником Ришелье. Король не вернулся в Сен-Жермен, а остался дожидаться смерти кардинала в Лувре.
Ришелье спросил у докторов о своем состоянии, исповедался перед епископом Шартрским, послушал мессу и получил последнее причастие от священника церкви Сент-Эсташ — прихода, в котором он родился и был крещен. Он умер 4 декабря днем, спокойно, с достоинством и с чувством удовлетворения оттого, что на протяжении всей своей жизни преданно служил церкви и государству. «Я от всего своего сердца молю Господа, — сказал он, — моего Судию, перед которым скоро предстану, осудить меня, если я имел иные намерения, кроме блага церкви и государства». Перед самым концом снова пришли король и его брат Гастон. Ришелье попросил свою племянницу оставить его, желая избавить ее от муки наблюдать его смерть. В его последних словах, сохраненных историей, было выражено желание иметь тысячу жизней, чтобы их все посвятить церкви.
Гриффе отмечает, что народ не любил кардинала. Когда распространилась весть о его смерти, повсюду были зажжены костры. Король, несомненно, должен был почувствовать облегчение, когда с него спали оковы постоянного давления Ришелье на его чувства и суждения. Он чувствовал это давление особенно остро с тех пор, как Коссен внушил ему искреннее чувство личной ответственности, вырождению которого в духовно губительные терзания столь безжалостно способствовал Сен-Мар. В январе пришло известие, что Оливарес отправлен в отставку, а в марте 1643 г. Людовик и сам заболел. Он умер во вторник 14 мая, на Вознесение.
Людовик сделал Мазарини главным министром, и именно Мазарини убедил его назначить королеву регентшей. Однако действия Анны ограничивал и совет, в который входил Конде, и Гастон Орлеанский. После смерти короля Анна (а вернее, стоявший за ней Мазарини) добилась от парламента отмены распоряжений своего мужа, получив полные властные полномочия, которыми активно пользовалась под руководством Мазарини до тех пор, пока дофин, крестный сын Мазарини, не достиг положенного возраста. Конституционные нормы были соблюдены, законность передачи власти была обеспечена. Но гораздо важнее для Франции была подлинная преемственность, которая существовала между Ришелье и выбранным им самим продолжателем его дела — Мазарини.
