Глава двенадцатая. Схватка
За окном вовсю гремит гром, оглушительные разряды которого похожи на выстрелы пушек; молнии ослепляют, на считаные мгновения превращая вечерние сумерки в день. Сильный ливень барабанит по карнизу, добавляя свою лепту в мелодию разыгравшейся стихии.
Запах озона смешивается с ароматом волос жены, таким же пьянящим и дурманящим, как и ее поцелуи. Как же сладко быть рядом с ней!
Неповторимый контраст бушующей природы и уюта уединения с любимой женщиной делают этот миг уникальным; хочется, чтобы он растянулся в вечность. Хочется, чтобы эта минута, это сейчас не кончалось. Такое уютное, теплое, нежное сейчас…
Гроза уходит, а дождь теперь мерно поливает, принося долгожданную прохладу измученному жарой городу. Вдруг на западе расступаются тучи, и на миг карие глаза жены освещают лучи заходящего солнца; они будто зажигают их. Самые прекрасные и родные очи сами начинают словно источать свет, который так тепло греет мое взволнованное сердце… Красивый жест уходящего дня.
Сейчас нет места разговорам, нет. Лишь бессвязные слова любви и ласки, перемежающиеся нежными поцелуями…
Воспоминание одного из последних моих увольнений, после которого я узнал, что любимая непраздна…
…Ребенок. Такой маленький, крохотный, так нелепо и в то же время по-детски мило переступающий маленькими ножками. Я не понимаю, мальчик это или девочка – в годовалом возрасте одетых в штанишки детенышей трудно различить. Я вижу невероятно счастливую улыбку во весь рот, четыре зубика и слышу детский такой писк, перемешивающийся со смехом: ребенок пытается догнать маму. Последняя, также весело и счастливо смеясь, убегает от малыша на четвереньках, нарезая круги вокруг детской кроватки… Какая же добрая и милая картина… В матери я узнаю Дунишу, а в крохе своего ребенка. Ребенка, которого я никогда не видел.
Из глубины дома раздаются голоса. Кажется, они мне знакомы. В одном я узнаю свою маму, в другом Айнгерру… Господи, неужели это правда и они в безопасности?!
…Томящая, сладкая и нежная грусть, тоска по любимым сменяется вдруг тревогой. Это чувство вытесняет оставшуюся негу не сразу, но, появившееся вдалеке, оно нарастает и заполоняет все мое сознание.
Вдруг я оказываюсь в лодке. Окружающий туман, скрывающий противоположный берег, безмолвие, мерный скрип уключин – я вспоминаю это место мгновенно, оно навсегда отложилось в моей памяти. Это та самая ночь, Буг… Только плыву я не на советскую сторону, а, наоборот, к немцам.
Страх ледяной иглой пронзает сознание. Я помню, что он умер, что я его убил. Но это было в той жизни, а ведь сейчас он должен быть рядом… Я чувствую его присутствие, пытаюсь повернуть голову к носу лодки – и не могу. Будто какая-то чудовищная сила сковала меня, я не могу пошевелиться – но все-таки борюсь.
Наконец будто бы получается развернуться. В лодке никого нет, сдавленный вздох облегчения невольно вырывается из груди. Но в этот же миг сильный толчок бросает меня на деревянное сиденье.
Я причалил к берегу. Туман рассеялся, и сквозь ночную тьму я различаю одинокую фигуру, неспешно приближающуюся ко мне. Сомнений быть не может, это ОН. Я чувствую вдруг тяжелый запах свертывающейся крови и разлагающейся плоти. Горло сдавливает от нахлынувшего ужаса, а гауптман с разорванным животом вплотную подходит ко мне. Его лицо бело как мел, и эта неживая белизна хорошо заметна даже в темноте.
Его губы вдруг кривятся. Он пытается что-то сказать:
– Локи, это Валькирия! Локи, ответь! – вдруг раздаются в моей голове слова выходящих в первый день на связь летчиков. Или, может, они звали группу позже?
И уже совсем другой, мертвенно-скрипучий голос капитана Климова вопрошает:
– Что же ты молчишь, Локи? Ответь…
Видение вдруг сменяется другой картиной. Черный, будто нависший над головой деревянный потолок, маленькая комнатушка, освещающаяся тусклой лучинкой, и мужское лицо, смотрящее на меня в упор. Борода клином, обвислые усы и длинные волосы, нахмуренные брови, длинный, будто клюв, нос… Этот мужчина почему-то ассоциируется в моем сознании с Кощеем Бессмертным. Да, Кощей. Значит, очередной кошмар.
– Держись, парень…
Становится невыносимо жарко. Рядом работают печи, огромные, жаркие печи. Наверное, доменные. Да, наверняка доменные.
Становится все жарче…
Мне кажется, я слышу людские голоса, какой-то неясный, тревожный рокот, в котором еле различимы отдельные стоны и вскрики.
Как же страшно…
Я иду темными пустынными коридорами, сопровождаемый этим тревожным рокотом. Все чаще я слышу в нем глухой плач, в который иногда вплетается детский визг.
Им нужна моя помощь!
– Ау, люди! Я здесь! Я иду! Где вы?!
В коридорах повисает глухая тишина… Что я потревожил?
Наконец-то я выхожу в какое-то помещение. В нем также никого нет, а из всей мебели только столы. И куча какого-то тряпья на них.
Я подхожу ближе. Становится понятно, что это уже ношенная одежда, аккуратно отсортированная по видам и половой принадлежности. Кто же ее носил и где они?
Вдруг сзади раздается противный скрип двери и грохот поставленного на пол железного ведра. Я резко оборачиваюсь, но в помещении никого нет. Зато вновь раздаются крики и плач, теперь гораздо более отчетливо.
Я подхожу ближе к ведру. Что в нем? Какая-то серая масса. На что это похоже? Наклоняюсь чуть ближе… Пепел.
Жарко, как же здесь нестерпимо жарко…
Откуда этот пепел, что здесь жгли? Может, одежду? Да нет, вряд ли бы ее тогда так тщательно отсортировали…
Вдруг мой взгляд падает на отложенные в сторону детские ботиночки. Такие, которые носят как раз совсем еще малыши. И сумасшедшая догадка, пронзившая мое сознание… Она столь ужасна, что даже в кошмаре такое себе страшно представить.
И в этот же миг я услышал истошный детский плач. Так надрывно малыши плачут, когда рядом долго нет мамы. Очень долго нет. Секунду спустя он превращается в короткий вскрик нечеловеческой боли… Я знаю, откуда этот пепел.
ТВАРИ!!! ВАМ НЕТ МЕСТА НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ!!! ГОСПОДИ, ДАЙ МНЕ СИЛ ИХ ОСТАНОВИТЬ!!!
Нестерпимая жара спадает, когда мне на лоб опускается тряпка, обильно вымоченная в ледяной воде. Губ касается влага, и я начинаю жадно пить. Это какой-то отвар, отдающий малиной и смородиной, медом и чем-то еще…
– Пей, пей, вот так…
А это, кажется, та самая деревня, в которой я сделал окончательный выбор. В ее земле остались лежать последние «бранденбуржцы» моего отделения.
Теперь на околице стоит «ганомаг» и пара «цундаппов». Люди в ненавистных серых кителях сгоняют народ на площадь. Дежавю: Вольф делал так же.
Здоровый, толстый фельдфебель что-то зачитывает. Затем дает какие-то команды своим противным, лающим, визгливым языком, что-то кричит собравшимся людям.
К сельчанам выводят председателя, фельдшера и еще двух жестоко избитых мужчин. Между ними еле перебирают ногами обе дочери фельдшера. Платья на обеих девушках изорваны на груди и спине, и последние вынуждены постоянно придерживать их покрытыми кровоподтеками, оголенными руками. Лица девчонок также изувечены.
Становится понятна и причина их тяжелой походки: платья обеих ниже пояса густо обагрены кровью. Девичьей кровью. То-то подталкивающие их конвоиры смотрят такими сальными взглядами…
Мрази.
Жирный фельдфебель вновь что-то выкрикивает (не разберу что), после чего заключенных выводят за околицу. Крестьян насильно гонят следом.
Конвой останавливается на месте, где землю по всем признакам недавно копали. Я даже знаю для чего, а точнее, для кого. Только боюсь, немцы это тоже знают.
Я пытаюсь броситься вперед, отвлечь «гансов», но на этот раз свое тело даже не ощущается.
Между тем мужиков грубо сбивают с ног и силком ставят на колени. Снова дежавю. С девушек срывают лоскутки платьев, до того скрывающих наготу. Взгляду предстают тела жертв жестокого насилия: груди, животы, бедра и спины их покрыты огромными кровоподтеками, следами укусов и свежими порезами, еще сочащимися кровью. Девочек не просто насиловали отделением, над ними глумились, их истязали…
Шесть палачей подходят каждый к своей жертве. Вот «гансы» вскидывают винтовки; звучит команда и раздается залп…
– НЕТ!!!
Бросаясь на помощь последним отчаянным рывком, я вновь проваливаюсь в дом Кощея. Или это уже не сновидение?
А вот и он, легок на помине.
– Вставай.
Ну что, здесь мне становилось легче. Почему бы и не послушать сурового дядьку?
Правда, встать получается не сразу и с чужой помощью…
…Я снова бреду в тумане. Опять ночь переправы?
Да, так и есть. Передо мной лодка. Хотя… Вроде как бы и день и вроде не река?
…Или все-таки туман и Буг? Да, я вновь плыву, вновь скрипят уключины, хотя вроде как и посветлее…
– Плыви, давай, шевелись, двигай веслами!
Как скажешь, Кощеюшка, как скажешь. Странно даже, такой негативный персонаж, а здесь дружелюбный. Детские сказки врали?
– Греби, еще греби!
Тело ломит от боли. Туман опять становится гуще, снова спускаются сумерки.
Я причаливаю. И от берега ко мне вновь направляется одинокая фигура. Хех, опять мертвец Климов? Уже вроде не так и страшно.
Хотя нет. Очень даже страшно. Это не покойный гауптман. Это казак-пластун, обучавший меня тонкостям ножевого боя. И вполне предсказуемо он сжимает в руке длинный тонкий клинок.
– Давай, давай, греби, борись!
…Я понимаю, это схватка. В правой руке вдруг оказывается зажата финка. Принимаю стойку.
Пластун криво усмехается и змеиным броском проводит укол…
По лбу стекают первые капли пота. Как же тяжело… Но бороться надо, тут сказочный персонаж прав…
Рывком ухожу с линии атаки и с разворота выстреливаю стопой в живот противника. Такого старый воин еще не видел: он сгибается от пропущенного удара.
Ободренный первым успехом, стремительно бросаюсь вперед, но казак мгновенно реагирует уходом в сторону и легким точным взмахом клинка рассекает плоть левой руки…
Сквозь старательно наложенную на предплечье повязку (точно, сказки врут!) явственно проступают капли крови.
Только атаковать, только атаковать! Так есть хотя бы один мизерный шанс, что он ошибется!
Выстреливаю классическим джебом в голову, а правой колю точно в «солнышко». Но пластун, ловко перекинув нож в левую руку, легко уходит в сторону и оказывается чуть позади. Мгновением позже левую лопатку поражает узкое тонкое жало вражеского клинка…
– Сейчас все решится! Пойми! Это тоже схватка, схватка за жизнь!
Я понимаю. Но мой противник слишком силен.
Остался последний шанс.
Я чувствую направление его атаки, на этот раз он уверенно бьет ножом в живот. Но я не пытаюсь переместиться, скрыться от удара. Дикая боль в пронзенном левом боку сотрясает тело, но шея врага оказывается совершенно открыта справа.
Точный пластающий удар хлестко ее кромсает.
Я окончательно прихожу в себя. Надрывно болят ранения, из-под повязок струится кровь. Но я не чувствую жара. Нет, наоборот, мне удивительно легко, только сильно хочется пить. Одежда насквозь сырая от пота; такое ощущение, что меня обильно поливали из ведра. Но это именно пот.
Мужчина, сидящий напротив меня (ну вот действительно похож на Кощея), довольно усмехается в бороду:
– Теперь выживешь, паря, теперь точно выживешь!
