6

Дело близилось к осени, жизнь шла своим чередом, сопротивление не давало о себе знать. Я стал тренировать Альтинга и его команду неудачников на их базе в порту, так как всерьез опасался, что свартальвы могут стать целью террористического акта прямо у меня дома. Точнее, опасался я за Горди и ребенка: вот кинут через ограду гранату с пустыря, к примеру — а дом-то фанерный.

Так что я наплел Альтингу о подозрительных личностях вокруг. Правда, пришлось еще раз встретиться с капитаном Сайбаном.

— Как они выглядели? Опишите их.

— Да я без понятия, не запомнил. Толком и лиц не разглядел.

— Тогда почему они вам показались подозрительными? — задал резонный вопрос контрразведчик.

— Потому что я их не знаю. А улица у нас тихая, не проходная, выходит на пару таких же улиц, населенных средним классом, а дальше парк и пустырь. Я вижу каждый день одни и те же лица, я не знаю их по именам — но когда человек с соседней улицы каждый день ходит через мою на работу и с работы, то я его рано или поздно запоминаю. Живу тут уже почти пять лет и тех, кто ходит по моей улице, запомнил. И новые лица бывают редко. Да, то кто-то в гости, то новый жилец, то кто-то квартиру снимает — да, незнакомые лица всегда есть, но их мало. А тут внезапно появляются чужие. И мало того что чужие — так еще и неопределенные какие-то. Вот через четыре дома и через дорогу от меня живет докер. Я не знаю его имени, я ни разу с ним не говорил — но я вижу, что это докер. Он выглядит, как докер. У него жилистые руки и шея, это трудяга. И наверно, он бригадир, раз живет на этой улице. Через два дома живет инженер. Я понял, что он из интеллигенции, как только впервые увидел. Худой, умное лицо, очки, в нагрудном кармане карандаши. По моей улице часто ходят люди очень характерной наружности, я подмечаю в их детали, которые говорят мне что-то о них. Вот увидел я как-то год назад на нашей улице чужого, он мне говорит, не подскажу ли я ему адрес? Я отвечаю, не к инспектору ли он пришел, который на моей улице живет. Он говорит — а как я узнал? Да как узнал… внешность у него как у копа и манера держаться профессию подсказывает. А я их много перевидал в силу своей работы. Ну а тут — чужие люди, которых я раньше не видел, и которые… никакие. Помните, что я вам говорил про того аквилонского шпика? Вот и те — никакие. Может, аквилонские, может, еще чьи. Но подозрительные. А что еще делать шпикам на моей-то улице, как думаете?

Эта байка сработала: Альтинг принял решение высылать за мной машину, чтобы я проводил тренировки у них на припортовой базе, а капитан пообещал, что мою улицу проработает усиленно, и поблагодарил за помощь.

— Мне не нужны ваши благодарности, — фыркнул я, — я не о ваших хозяевах пекусь, а о своей семье. Пусть вас всех хоть задом на противотанковые мины посадят и взорвут — лишь бы не у моего дома.

То есть, понятно, что любви к моей персоне это никому не прибавило — но достоверный имидж эгоиста, который не будет помогать никому, ни свартальвам, ни их врагам, поддерживать надо.

Так что в итоге я исключил вероятность стать случайной жертвой теракта и заодно получил доступ на окраины базы свартальвов.

Конечно, к моим тренировкам проявили интерес и посторонние, что мне, в общем-то, было ни к чему. Однажды забрел на тренировку какой-то офицер с еще двумя свартальвами званием пониже и поинтересовался, есть ли с этого махания кулаками практический толк.

Десять секунд спустя их табельное оружие было у меня, а сами они отправились корчиться на полу.

— Судите сами, — пожал плечами я.

— Излишне жесткая демонстрация, — зловеще пробурчал, поднимаясь, офицер.

— Это? Жесткая? — удивленно спросил я и повернулся к ученикам: — хе-хе, если это жестко, то я даже не знаю, как тогда ваши тренировки назвать.

Офицер и его сопровождающие поспешно ретировались. Ну правда, зачем мне новые «ученики»?

Правда, какой-то особенной пользы от доступа на вражескую базу я не извлек и ценной информации не разведал. Шпионское ремесло — не мой профиль. Точнее, я все же узнал, что самих свартальвов где-то с три-четыре роты, не считая моряков, а флот их состоит, помимо линкора, из нескольких однотипных катеров вроде корвета, которые периодически сновали в порт и из порта. Потому я их даже не смог посчитать, так как не знал, это все разные или одни и те же. В общем, явно не фонтан, и те, кому эта информация нужна, скорее всего сами ее разузнали давно.

Впрочем, я пару раз сходил в т'лали, на второй раз застал там парня в берете и передал ему то, что накопал. Вдруг все же будет какой-то прок.

Однажды я совершенно неожиданно встретил Райзеля, прямо на базе. Он с видом праздношатающегося гуляки топал по оживленному коридору, по которому сновали туда-сюда с занятым видом свартальвы и их слуги, а я как раз выходил из зала.

— Эй, Реджинальд! — окликнул он меня. — Как там твои успехи в изучении формулы?

— Да не очень, — признался я, — слова кое-как зазубрил, но вот все эти строго выверенные паузы и длина слов… Этот твой теневой шаг не самая простая вещь, которую я когда-либо изучал, прямо скажем.

Райзель развел руками:

— Ну я же не обещал, что это будет просто. Ты сам прекрасно понимаешь, что крутые кунштюки освоить всегда трудно, иначе крутыми были бы все вокруг. Ладно, бывай, загляну как-нибудь на днях.

И он потопал себе дальше — руки в карманах, гордая осанка высококвалифицированного бездельника. А я повернулся и пошел на проходную, отметив, что стал объектом пристального интереса окружающих, а точнее — даже не пристального, а удивленного. Кажется, всем в диковинку, что некий иерарх вот так по-панибратски общается с человеком, да еще и чему-то его учит.

Как-то уж больно легкомысленно ведет себя Райзель. Мог бы и не орать на весь коридор.

Мои ученики-свартальвы постепенно становились ловчее и сильнее, их движения начали приобретать уверенность и четкость, а удары — силу. Я устроил им своеобразный экзамен, состоящий из четырех тысяч полновесных ударов подряд — по тысяче на каждую ногу и руку — и они, в общем-то, довольно неплохо справились, нанеся за два часа тренировки около трех с половиной. Лиха беда начало.

— А вы не такие уж и безнадежные, — подытожил я, — если б я практиковал цветные пояса, вы бы уже заслужили желтый.

Альтинг, тяжело дыша от усталости, обвел остальных взглядом.

— Всего лишь желтый? Это только мне от такой похвалы захотелось застрелиться? — пошутил он.

Рунтинг что-то ответил ему на своем языке.

— Что он сказал?

— Что мы и без пули околеем где-то между красным и коричневым, — перевела мне Тантиэль.

Я улыбнулся:

— Что вас не убивает — делает сильнее. Был один древний царь, Антиох, который очень боялся, что его отравят, и потому приучал себя к яду, регулярно принимая маленькие дозы. Правда, это сыграло с ним злую шутку, потому что когда он сам решил отравиться, дабы не попасть в руки врага живым — яд не подействовал, и ему пришлось броситься на меч. А мораль в этой истории такая: закаленный и сильный мастер способен легко перенести то, что когда-то, в бытность его новичком, казалось ему невозможным. В этом и есть смысл самосовершенствования, постоянно отодвигать свой предел возможностей и делать все новые и новые вещи, невозможные для прежнего себя. Когда ты сделал то, чего раньше не мог — ты стал лучше и сильнее. И самое главное в этом процессе — не останавливаться.

К середине сентября у Горданы уже наметился едва заметный животик, но тут возникла проблемка: в городе не нашлось ни одного врача нужного профиля. В начале оккупации сбежало вообще очень много квалифицированных специалистов, в том числе и врачей, и так вот вышло, что гинекологи тоже уехали.

Выручили меня, как ни странно, Тантиэль и Альта Кэр-Фойтл. Вначале Тантиэль «повисела» на своем, внутреннем свартальвовском телефоне и сообщила мне, что в столице врачей полным-полно, потому что на столицу пошел удар основных сил и город был моментально взят в кольцо, а на Гиату выдвинулся только небольшой корпус, которому не хватило сил для быстрого окружения.

— Значит, нам надо в столицу, — сказал я.

— Идея так себе, — ответила Тантиэль, — прямой дороги нет, мосты взорваны. Но у меня есть мысль…

Она ушла, посовещалась с Альтой, и комендант вскоре решила привезти в Гиату нескольких столичных врачей, чтобы наладить медицину в зоне своей ответственности. Правда, и тут возникли проволочки.

А затем Тантиэль, поговорив с кем-то по телефону, выяснила, что один из наших городских врачей, профессор, читавший лекции и по гинекологии, и по еще паре специальностей, на самом деле не сбежал, а был пойман и сейчас добровольно-принудительно работает в госпитале свартальвов, в отделении для людей-ауксилиариев.

— И можно попасть к этому доктору? — спросил я.

— Вообще-то нет, госпиталь, как и все важные объекты, засекречен, и даже его точное местоположение — военная тайна. Но я это решу через Альту… или Альтинг решит.

И она действительно утрясла проблему. Правда, отправить туда Гордану придется с соблюдением всех мер предосторожности, включая завязанные глаза и так далее, но выбора особого нет, что поделать. Я, правда, пытался настоять на том, чтобы пойти с Горданой, но ничего не вышло.

— Во-первых, уговорить ответственного офицера пустить даже одного постороннего человека и так было непросто…

— Уговорить? Я думал, Альта приказала…

— Она не может ему приказывать. Комендант госпиталя не под ее началом. К тому же, учитель, у вас тренировка, а визит в госпиталь возможен только утром и поздно вечером, затемно. Днем туда войти можно только в компании с тяжелораненным, без настолько веской причины не подпустят и близко. И договориться о посещении для вашей жены было не очень-то и просто.

Я поблагодарил ее за помощь: лучше так, чем никак, показаться врачу Гордане надо непременно.

На следующее утро за Горданой приехала машина и увезла в госпиталь, а я пошел на тренировку. Занятия прошли как обычно, хотя сразу бросилось в глаза, что Тантиэль откровенно, целенаправленно и злостно филонит. Надо будет как-то поговорить с ней и объяснить, уж не знаю каким образом, что тренироваться вполсилы — это довольно бессмысленная трата времени. Я не раз говорил ученикам, что если кто-то хочет получить то, чего у него раньше не было, он должен делать для этого больше, чем делал раньше. Хочешь больше денег — надо больше работать или знать и уметь больше, чем знал и умел раньше. Хочешь больше мышечной массы — надо таскать гири побольше, чем таскал ранее. Хочешь бежать быстрее — надо приналечь на ноги. А хотеть больше, но не прилагать к этому дополнительных усилий — значит остаться на том же месте.

Однако сегодня я не располагал особо хорошим настроением для подобных бесед, точнее, не хотелось тратить время впустую. Я ей объяснял? Объяснял. Она поняла? Нет. Какая гарантия, что поймет теперь? Да никакой.

После тренировки я пошел домой. Горди вернется только вечером, и я надеюсь, что с хорошими новостями. Надо бы приготовить какой-нибудь праздничный ужин…

Я затарился в магазине продуктами, которых у нас не было среди припасов, и пошел домой, соображая, что готовить: мясо в вине и рыбу в соусе или же приготовить мясо с соусом, а вино оставить к рыбе.

Однако войдя во двор, я увидел на крыльце у двери Тантиэль, которая сидела на помосте и болтала ногами.

— Что ты тут делаешь?! — удивился я.

— В гости заглянула, чайку попить, — с наивным видом ответила она. — Я тут узнала, вам наш напиток понравился — вот и принесла гостинца, так сказать, его ведь, кроме как с наших складов, больше нигде не раздобыть.

И форменный камзол на ней частично расстегнут. К чему бы это?

Ситуация усугублялась тем, что вот так взять и грубо выставить ее за дверь, после того, как она помогла решить вопрос с врачом, было бы очень некрасиво с моей стороны, воспитание мастера Куроно не позволяет мне так поступить…

И Тантиэль, чью игру я вроде бы раскусил, это знает, скорее всего, и обязательно воспользуется… Наверное, аналитики свартальвов просекли, что я очень вежливый человек.

И они правы. Японцы — самая вежливая нация в мире. Если у немцев национальной чертой считается орднунг, то есть порядок и пунктуальность, габровцы — жители болгарского города Габрово — знамениты своей жадностью, британцы славны чопорностью, латиноамериканцы — темпераментом, славяне — гостеприимством, то национальной чертой японцев стоит считать вежливость. Другие нации поражаются тому, что маленьким японцам до семи лет не говорят слова «нельзя», но из них все равно вырастают самые вежливые и воспитанные люди на свете. Японцы настолько вежливы, что даже якудза никогда не грозятся отомстить, ведь это грубо и невежливо. Вместо этого они пообещают «зайти в гости». А втыкая в живот обидчика катану, почтительно произнесут «прошу вас умереть».

И надо думать, вот это последнее о моей вежливости свартальвам неизвестно.

Я открыл дверь и гостеприимным жестом пригласил непрошеную гостью войти. Строго говоря, женщины в Японии не пользуются привилегиями слабого пола, как в Европе, так что жест, видимо, принадлежит Реджинальду. Да и я, немало поколесив по Европе и пожив в Америке, кое-каких манер поднабрался. Ведь вежливость — она универсальна, и никогда не бывает некстати.

— Устраивайся поудобнее, — предложил я, указав на татами и низенький столик в гостиной, тот самый, за которым мы чаевничали с Райзелем, — а я отнесу покупки на кухню и соображу, чем тебя угостить.

Тантиэль достала из кармана небольшую коробочку с надписями на языке свартальвов, такими же нечитабельными, как и непроизносимое название напитка: шутка ли, алфавит темных альвов насчитывает порядка пятисот букв, и свартальвоведы все еще не пришли к общему мнению, сколько их точно, потому что одна и та же буква в разных случаях пишется по-разному.

— Научить, как правильно заваривать? — томно проворковала она.

— Я умею, — улыбнулся я, — Райзель научил.

На кухне я вытряс из шкафа пару банок с консервированными овощами и пакет с охотничьими колбасками, а также говяжью бастурму. Консервы — из того груза, который привезли нам свартальвы в качестве платы, и надо сказать, что слово «консервы» тут не подходит. Способ, которым свартальвы запасают свежие продукты, людям попросту неизвестен. В банках — практически безвкусная жидкость, в которой плавают ломтики огурца, сладкого перца, персиков, слив — чего угодно. И все это, извлеченное из емкостей, на вкус и по консистенции ничем не отличается от свежатины, только-только сорванной с ветки или грядки, помытой и нарезанной. Должно быть, без магии не обошлось.

Все извлеченное быстро превратилось в пару «скоростных» салатов, колбаски подрумянились на сковороде, бастурму я выложил на тарелку отдельно: все же не совсем привычное блюдо. Я готовил ее сам по старому национальному рецепту, за тем исключением, что вместо конины была взята говядина: увы, но конину в Кортании не достать. Хотя на самом деле чрезвычайно распространенная в двух мирах байка о том, что конина якобы не годится в пищу — чистейшей воды бред. Еще ладно, в прежнем мире миф о мерзком вкусе конины распространился среди европейцев, видимо, оттого, что во время отступления из Москвы солдаты Наполеона ели павших лошадей, используя вместо соли и приправ порох, что вызвало многочисленные пищевые отравления. Но тут-то не было ни Наполеона, ни Москвы, ни похода первого на вторую, откуда бред такой?

Конечно, есть тут одна деталь: стойловое содержание лошадей сказывается на вкусовых качествах мяса наихудшим образом, разведение лошадей на мясо может быть только пастбищное, оттого оно выгодно только в Венгрии и больше нигде не распространено. У кочевых народов конина — основное и любимое блюдо, но уже у оседлых — практически не встречается. В средние века в Японии на пирах у даймё иногда подавали блюдо из конины «басаси», основная ценность которого заключалась в его фантастической дороговизне: в условиях Японии лошадей на мясо разводить чрезвычайно невыгодно.

Я погрузил все состряпанное на поднос, туда же поставил чайник с альвовским чаем, столовые приборы и чашки, а затем понес все это в гостиную.

Тантиэль уже довольно вольготно устроилась на татами за столиком, успев снять свой камзол и положить рядом. Ее форменная белая рубашка уже тоже частично расстегнута. С учетом того, что я стоял в полный рост, а она сидела на полу, вид открывался довольно многообещающий.

Я выгрузил снедь на столик и отложил поднос в сторону.

— Приятного аппетита. Вот это попробуй: такого у себя в Свартальвсхейме ты не отведаешь. Только учти, что блюдо остро приправленное.

Тантиэль поддела вилкой кусочек мяса и отправила в рот.

— Интересный вкус, — одобрила она, — пикантный.

Мы непринужденно побеседовали за трапезой, а затем взялись за напиток.

— Хороший «чай», — заметил я, — хотя он и горький, но душистый.

— Его надо уметь пить, — стрельнула глазами Тантиэль. — Он наливается обычно в очень маленькие чашечки или стаканчики. Ну или в большую чашку на самое донышко, ровно настолько, чтобы выпить залпом один большой глоток. А затем вот так.

Она подняла лицо к потолку и влила в себя напиток. Я попробовал повторить этот маневр и обнаружил, что «чай», стремительно миновавший рот, практически не горчит, а ощущение свежести остается.

— А Райзель меня так не научил пить, — сказал я.

— А это уже вопрос вкуса, — ответила Тантиэль, — некоторые любят пить, набирая в рот и не спеша глотать. Я так пью — мне вкус с горчинкой нравится. Уфф, что-то тут жарковато слегка…

С этими словами она расстегнула еще одну пуговицу рубашки.

— У тебя сегодня вроде выходного? — поинтересовался я.

— Нет, я просто попросила меня подменить сегодня. Не упускать же такой замечательный момент.

— Какой такой момент?

— Я имею в виду, учитель, что твоя супруга, с учетом порядков в госпитале, засветло точно не вернется домой. Так что до вечера у нас еще целых полдня. — Она перешла на «ты» и весьма красноречиво посмотрела мне в глаза.

— Знаешь, Тантиэль, ты чем-то напоминаешь мне мою мать, с поведенческой точки зрения, — пошутил я.

— Это хорошо или плохо?

— Для моей матери было хорошо, для тебя вряд ли. Видишь ли, еще когда моя мать жила в Аквилонии, она спала со своим тренером магии, чтобы он не утаил от нее никаких секретов, и, в общем-то, преуспела. Родившись сильной четверкой, выросла до пятерки и освоила магические техники настолько хорошо, что вышла на шестерку. А теперь устроилась в Свартальвсхейме вполне себе замечательно, со своим-то шестым уровнем. А что касается тебя — увы, я не тренер магии, у меня нет никаких секретных тайн мастерства, узнав которые, ты вознеслась бы из грязи в князи. Путь пустой руки проходит не через мою постель, а через тренировки, упорные, тяжелые, до седьмого пота, а не как ты сегодня.

Тантиэль чуть помолчала и пожала плечами:

— А тебе не приходило в голову, что мне от тебя не секреты нужны?

Настала моя очередь чуть помолчать.

— Нет, — признался я, — не приходила.

— Ну вот я тебе и подсказала.

И расстегнула еще одну пуговку. Под рубашкой у нее оказалась тоненькая футболка или майка, а лифчики в Свартальвсхейме, судя по всему, неизвестны, да они там не особо и нужны, у темных альвок бюсты весьма и весьма недурственные, надо признать.

Я вздохнул.

— Видишь ли, я все-таки женат. Так что давай не будем доводить ситуацию до той черты, когда придется опосля жалеть.

— Ну и что, что женат? — удивилась Тантиэль и расстегнула последнюю пуговку. — Твоя жена еще долго не вернется, нам никто помешать не сможет. И не надо говорить мне о верности, мужчины выдумали это для своих жен, но хоть длинноухие, хоть короткоухие — любят разнообразие, не так ли?

— Некоторые мужчины любят своих жен, ты не знала?

Она картинно вздохнула, ее грудь от этого слегка качнулась.

— Я опасалась, что ты можешь оказаться… несмелым. А страх легче всего победить другим страхом. Видишь вон тот дом? — указала она пальцем в окно и победно улыбнулась. — Там в одной из квартир сидит мой помощник с мощной камерой и делает снимки…

— С твоим стриптизом? Так они тебя скомпрометируют, а не меня.

Темноухая зараза улыбнулась еще шире.

— Женщины людей — самые ревнивые, между прочим… А женщины моего народа — самые целеустремленные…

— … И беспринципные.

— Ага, есть такое, — согласилась она. — В общем, если эти снимки попадут кому-то на глаза — тебе придется доказывать, что все ограничилось только тем, что на снимках. Тут вопрос даже не в том, поверит тебе Гордана или нет, а в том, что она точно будет расстроена… И ее будут грызть черви сомнения… Так у вас говорится?

Я картинно вздохнул, скопировав этот жест у нее.

— Да уж, ты основательно подготовилась… Ладно, куда деваться-то. Выпьем, что ли, на брудершафт… Знаешь, как это делается?

— М-м-м… Нет, — ответила она, беря в руку чашку с напитком. — А как?

— Вот так. Рука за руку и опрокидываем синхронным движением… Стой, что это? Это твоя охрана бузит?

— Где? — удивилась Тантиэль. — Я сюда без охраны пришла, не считая человека с камерой…

— Но на улице точно что-то орали на твоем языке человечьими голосами…

— Сейчас посмотрю…

— Только китель надень, еще не хватало, чтобы у моего дома видели полуголых альвок!!

За те тридцать секунд, пока Тантиэль отсутствовала, я достал из кармана кусочек сахара, положил в ее чашку и размешал ложкой, которую тоже держал в кармане.

— Тебе послышалось, — сказала, входя, Тантиэль, — ты не мог услышать ничего такого, чего не слышала я, мой слух потоньше будет.

— Возможно, так и есть, — согласился я и поднял чашку.

Мы сцепились руками, Тантиэль успела стрельнуть в меня глазами с короткой дистанции — и мы опрокинули чашки с душистым напитком.

Она повела плечами, сбрасывая китель и рубашку, но внезапно замерла, ее глаза округлились, и я услышал мощное урчание начавшейся в ее желудке химической реакции.

— Уборная по коридору и направо, — спокойно сказал я.

Если бы взглядом можно было убить — пришел бы мне конец в тот же миг. Но Тантиэль испепеляла меня взглядом только секунду, а затем вихрем метнулась в указанном направлении.

Надеюсь, успеет добежать…

Я пошел на кухню готовить ужин для Горди, но вскоре этот мирный творческий процесс был грубо нарушен воплями, доносившимися из уборной. Правда, докричаться до меня сквозь три стены, даже фанерные, и веселое шипение масла на сковороде было не так-то просто. Но чуть позже разъяренные вопли сменились жалобным хныканьем, так что я всерьез забеспокоился за свою гостью.

— Ты там как, в порядке? — поинтересовался я, стоя в коридоре.

— В порядке? В порядке?!! Ты меня отравил!!

— О чем ты говоришь? — удивился я.

— Ты подсыпал мне в чашку сахар!!!

— Сахар — не яд. Хотя в чем-то ты права, его называют «белой смертью», поскольку чрезмерное употребление приводит к серьезным проблемам со здоровьем…

— Ты знал, знал!!! — завопила Тантиэль. — Не вешай мне макароны на уши, на столе не было сахара, но он оказался в моей чашке, я вполне могу сложить дважды два!!!

Я тяжело вздохнул.

— Ладно. Я знал. Что дальше?!

— Ты просто мерзавец и подлец!

— Со свартальвами жить — по-свартальвовски выть. Боюсь, ты не оставила мне выбора.

— Какой же ты…какой же ты вредный.

— Только что был мерзавцем и подлецом, а затем внезапно стал просто вредным? Дай угадаю, тебе от меня что-то нужно?

— Ох-х… Спирт и активированный уголь, чтобы справиться с отравлением.

— Отравление сахаром и вашим чаем ликвидируется углем и спиртом?

— Ага…

— Ясно. Буду знать. Принесу чуть позже, а пока посиди там.

Тантиэль снова сменила пластинку с гневной на хныкающую.

— Что значит «посиди»?!! Мне худо!

— Искренне сожалею. Устраивайся там поудобнее и наберись терпения. Это очень важное качество на пути пустой руки, между прочим.

— Да ты издеваешься?! И сколько мне ждать, пока ты соизволишь принести мне лекарства?!!

— Пока Гордана не приедет.

— Чего-о-о-о?!! Это шутка?!!

Я вздохнул.

— Увы, не шутка. Ты поставила меня перед необходимостью доказывать, что между нами ничего не было, помимо чаепития, и я решил доказать это, предъявив тебя жене в таком состоянии, которое исключает любые «помимо».

Пару секунд царило гробовое молчание, пока узница уборной осмысливала свои перспективы, а затем просто взвыла.

— Да ты вообще соображаешь, что творишь?! Ты… ты за это ответишь, ты хоть знаешь, что тебе за это!.. — и тут ее речь прервалась очень громким звуком, характерным именно для уборной и совершенно несовместимым с приятным аппетитом.

— Ты продолжай свою мысль, продолжай. Мне очень интересно, что же мне за это будет.

Тантиэль гневно сопела, то ли живот особенно сильно прихватило, то ли от стыда и досады.

— Ладно, ладно! — сказала она. — Твоя взяла! Твоей жене совсем ни к чему знать, что я сюда приходила, ладно?

— Это ты сейчас так говоришь, пока сидишь на ватерклозете. А потом захочешь отомстить. Увы, но эту историю со снимками ты начала сама, посеяла ветер — пожни бурю.

— Да нет никаких снимков! Я блефовала!

— И я должен поверить тебе на слово?

Тут она решила поменять подход, и ее тон зазвучал заискивающе.

— Да я же не желала тебе никаких проблем, удастся — хорошо, а не удастся блеф так не удастся, думала я, мне же совершенно ни к чему ссориться со своим учителем!

— Тот, кто вначале говорит одно, а потом противоположное — лгун по определению. А лгунам верить нельзя. Так что увы, придется тебе немножко потерпеть.

— Немножко?! Мне худо, совсем худо! И стульчак неудобный!

— Жизнь — боль, если совести ноль. Тебе принести газетку там или журнальчик, которые Гордана читает?

— Она же меня убьет, — снова захныкала Тантиэль, — за то, что к тебе подкатывала… Испепелит же! А отвечать вам обоим! Даже троим!!

— Не переживай. Гордана не свартальв, она не бьет ни лежачих, ни сидящих на ватерклозете. В общем, я пошел на кухню, ты там только в обморок не упади, хорошо?

— Я сейчас вызову охрану! У меня рация, ты не знал?

— Вызывай. Я уже себе представляю, как ты им объясняешь, что с тобой стряслось, и как завтра об этом будет знать весь оккупационный корпус. Меня такой вариант устраивает.

Когда Тантиэль окончательно осознала, что я не дам ей лекарств, пока не вернется Гордана, то начала ругаться на своем языке длинными-длинными витиеватыми словами, аккомпанируя себе характерными для уборной руладами, но минут через десять смирилась со своей участью.

— И вы еще говорите, что свартальвы злые… — печально подытожила она, наругавшись и отдышавшись, — я к тебе с самыми прекрасными намерениями, а ты…

— Насильно мил не будешь. Надо уметь понимать и принимать слово «нет» и уважать право других на свободный выбор, даже если они не желают выбирать тебя. Сила действия равна силе противодействия, это закон не только физики… Может, тебе плед принести?

Оставшееся время узница уборной страдала молча, периодически напоминая о себе громкими руладами, которые напрочь отбивали у меня аппетит. Ну и ладно, обед не удался — поужинаю с Горди на славу. Завершив готовку, я убил немного времени, поиграв на компьютере в «Угадай слово»: полезная штука для шлифовки знаний кортанского языка. На максимальной сложности там загадываются такие слова, которых я за годы, прожитые в Гиате, даже краем уха не слышал.

Гордана вернулась после захода солнца. Урчание двигателя броневика я услышал заранее и вышел встречать.

Как только ее высадили, я быстро заглянул внутрь кабины:

— Вы понимаете по-кортански?

Два человека в камзолах уставились на меня, один из них прогундосил в ответ:

— Мое Кортана понимай есть!

— Твоя тут стоять и ждать хозяйка! — тот смотрел на меня непонимающе, пришлось растолковывать: — твоя хозяйка! В моем доме. В гостях. Ты жди тут, вези ее домой!

— Какой хозяйка?

— Свартальв! С ушами! Жди тут!

— Какой гости дом? Она выйти!

— Она выйдет потом! Ей плохо! Ты ждать тут, она выходить, ты везти ее домой!

Однако дальнейший разговор пошел по сценарию «моя твоя не понимай», потому я еще раз медленно и раздельно повторил:

— Ты стоять тут, ждать хозяйка!

Как только я вылез из кабины, Гордана подозрительно спросила:

— Какая еще хозяйка?

— Тантиэль, моя ученица.

— И что она у нас забыла?

— Чаю пришла попить… но отравилась сахаром в этом их свартальвовском чае. И с обеда оккупировала нашу уборную, хотя чего еще ждать от оккупанта?

Мы пошли в дом и Гордана спросила:

— Она что, не знала, что сахар в их напиток класть нельзя?

— Что нельзя класть — знала, что я ей его туда положил — нет.

Горди прыснула:

— Но… зачем?

Я улыбнулся:

— Она похожа на тебя, какой ты была лет восемь назад, не хотела понимать слово «нет». Пришлось объяснять, что я женат и угроз посеять в моей семье раздор и недоверие не боюсь… невербально.

Гордана расхохоталась так звонко, что у меня слегка заложило в ушах, давно не слышал от нее такого веселого и искреннего смеха. Так что спрашивать итоги осмотра у доктора я не стал: она вряд ли смеялась бы так заразительно, будь что-то не в порядке.

Затем я принес пленнице медикаменты и через полчаса вывел ее, оправившуюся от отравления, но пошатывающуюся от двухсот граммов спирта, из дома.

Тут меня ждал сюрприз в виде штурмовой бригады, которые явно готовились к штурму, а два свартальва-офицера как раз ожесточенно о чем-то спорили при помощи жестов и движений губ.

— Не понял, вы кто такие и с какой стати сюда приперлись? — приподнял бровь я. — Тоже чайку захотелось?

Свартальвы мрачно воззрились на меня и Тантиэль.

— Привет, — сказала она с глуповатой улыбкой на своем языке и что-то добавила, но я не понял, что, так как по-свартальвовски только «привет» и знаю.

— Что тут произойти?! — резко спросил меня один из офицеров.

М-да. Еще один моя-твоя-непонимай.

— Моя ученица, — показал я на Тантиэль, — пришла в гости. Напилась спирта и активированного угля.

— Э-э-э, не болтай лишнего! — одернула меня она.

Язык и правда заплетается, а голова соображает, к чему придет разговор, начавшийся с угля. Видать, слова Альтинга о том, что у свартальвов могут заплетаться ноги, но не мозги, соответствуют истине больше, чем я думал.

— Зачем? — спросил меня офицер, проигнорировав Тантиэль.

— Отравилась.

— Чем?

— Надо думать, съела что-нибудь несвежее. Но я так и не получил объяснений, для чего вы сюда всем цирком приперлись.

Тут Тантиэль отцепилась от моей руки и пошла, чуть шатаясь, вперед к броневику, пройдя мимо офицеров и что-то весьма неласково им сказав. Оба офицера повернулись к стоящему возле солдат человеку, в котором я узнал того самого водителя, привезшего Гордану, и как-то нехорошо на него посмотрели. Затем один махнул бойцам жестом «пошли отсюда», а второй, который немного говорил по-кортански, обернулся ко мне.

— Малопонимание, — буркнул он, — пришел весть, что здесь есть в кра'гга… в заложники свартальв. Глупый сн'тос совсем не понимай кортанский.

Да ты его не сильно-то опередил, хотел было сказать я, но промолчал.

Все-таки я, как единственный японец, самый вежливый человек на свете.

И только когда вся эта компашка убралась, меня осенило, что во всем этом необычного: свартальвы всегда очень корректны с вышестоящими, и алкоголь влияет только на точность их движений, но не на язык.

А Тантиэль, по идее, находящаяся в самом низу их социальной лестницы, позволила себе отпустить в адрес офицеров, по идее, стоящих выше нее, крайне грубо звучащую фразу.

Мы с Горданой славно поужинали салатом из овощей и красной рыбы, горячими рисовыми тефтелями в соусе и бастурмой. Мясо я оставил в холодильнике до лучших времен, из-за вторжения Тантиэль и всего последующего до него как-то руки не дошли.

— Ну и каков он из себя, госпиталь свартальвов? — спросил я, вернувшись из кухни с тарелочкой печенья и обычным чаем в двух чашках.

— Да госпиталь как госпиталь. Я там и свартальвов-то не видела, только двое на пропускном пункте, а тот блок, куда меня привезли — там сплошные люди, и персонал, и охрана, и раненые. И знаешь что, Реджи? Как-то очень у них там все оживленно.

— В смысле?

— Бегают туда-сюда, деловитые такие и озабоченные, охрана и врачи на медиков-пленных покрикивают, тележки с пациентами ездят, в операционную, из операционной, на рентген, с рентгена… И все это быстро, торопливо. Я бывала в военных госпиталях еще в Аквилонии, во время своего обучения, в порядке ознакомления, так сказать. Так вот, там тогда было все иначе. Спокойно и малолюдно. Неторопливые врачи, улыбающиеся медсестры, беззаботные больные. Ну а правда, в мирное время военный госпиталь — самое сонное место в армии. А тут все иначе. Понимаешь, что это может означать?

— Что где-то продолжаются боевые действия, о которых мы не знаем?

— Вот-вот, Редж. Мы, скорее всего, в информационной изоляции, а где-то все еще идут бои… или уже идут бои.

Я наклонился к ее уху.

— Мы не скорее всего в информационной изоляции, мы точно в ней. Я пару недель назад встретился с аквилонским шпионом, и он сказал мне именно это. И, на самом деле, в тот момент Реданские горы находились под контролем отступивших туда кортанских войск… И если в госпиталь попадают все новые раненные — значит, бои еще идут…

А вслух я не сказал самого плохого: если где-то идут бои — они могут дойти и сюда.

И мне явно стоит предпринять какие-то меры на этот случай. Идеальным решением было бы вывезти Гордану из Кортании…

Вот только как это сделать?

Чай мы выпили весь, потому я пошел на кухню за новой порцией. Когда я миновал комнату, служившую нам с Горди кабинетом, то заметил, что на экране компьютера, который я оставил включенным, мигает что-то беленькое в углу… Пиктограмма, изображающая конверт? Странно, ведь сеть оккупанты отрубили в первый же день.

Мы допили и вторую порцию чая — с печеньем он пошел нам весьма бодро — а затем Гордана устроилась у телевизора, хотя обычно этот прибор включался у нас редко, узнать прогноз погоды и сверить точное время.

— По тому, что и как говорится в новостях, можно делать некоторые выводы о настроениях среди оккупантов, — пояснила Гордана, — к тому же, вдруг они «накрыли» не все каналы…

— В смысле?

— В смысле, что малые коммерческие каналы могут быть пока еще не под их контролем. Или отдельные ведущие могут на что-то намекнуть… Или гости передач… Хотя, думается мне, тот инспектор, чей сын у тебя учится, должен знать новости получше… особенно если работает на свартальвов.

— Он на них не работает. Но насчет новостей — я к нему порой захожу… Другое дело, что ничего действительно важного он мне не скажет.

— Из-за твоих «ученичков»?

— Именно. С его стороны будет неразумно посвящать в свои секреты кого-то, кто тесно общается со свартальвами.

Я пошел к компьютеру и щелкнул по конвертику. Так и есть, письмо от одного из моих учеников, Горана. Стандартные фразы: как я поживаю, все ли хорошо и продолжаю ли тренировать людей.

Я ответил — все отлично, да, тренирую всех, кто не уехал. Горан оказался на том конце прямо сейчас, потому что новое сообщение пришло незамедлительно.

«Как вам наши новые хозяева?»

Хм. Я пододвинул клавиатуру поближе. Кажется, он не просто так спросил.

«Хозяева ли? Это еще далеко не свершившийся факт».

«Точно. И есть люди, готовые популярно разъяснить ушастым всю глубину их заблуждения. Это вопрос времени, притом ближайшего».

«Ты уверен?»

«Знаю».

«Рискуешь. Сеть, скорее всего, контролируется ими, хотя я был уверен, что ее вообще вырубили».

Следующее сообщение меня весьма удивило.

«Ее и вырубили».

«Тогда как ты мне пишешь?»

«Сижу в серверном центре, в компании свартальвовских жополизов, и пишу. Вокруг меня одни идиоты. В буквальном смысле».

«Хм… Что ты там делаешь?»

«Вроде как работаю на них. Помогаю восстанавливать инфосеть. Но на практике мы с ребятами — другими системными инженерами — делаем тут что хотим. Они не могут нас проконтролировать, их «спецы» совершенно ничего не смыслят в компьютерных инфосетях. Вы знали, что среднее образование в захваченных ушастыми провинциях — шесть классов?»

«Нет».

«Теперь знаете. Главный спец, самый образованный из жополизов-чернокамзольников — шесть классов и еще два года в военном техникуме. Он не отличает сервис от сервера. Я и представить себе не мог, что у свартальвов, строящих лучшие корабли и танки, все так плохо со слугами. Ладно, рад был с вами поговорить — есть тут кое-какие дела. Надо передавать сведения от людей к людям — нынче инфосеть самый безопасный способ, всякие явки и пароли отдыхают».

Я почесал макушку, чувствуя, как во мне просыпается Реджинальд, куда более подкованный в техническом аспекте.

«Горан, они могут поймать тебя по логам. Не забывай их удалять».

«Они понятия не имеют, что это такое. А вообще я пользуюсь программой, которая не пишет логов. А вот вы переписку удалите, на всякий случай».

«Ладно, сейчас удалю. Береги себя».

«И вы, учитель».

Я откинулся на спинку стула. Надо же… Я-то думал, что Горан, бездарная единичка в Доме средних магов, работает в конторе семейного предприятия менеджером или директором… А он, оказывается, спец по сетям.

Я потянулся к клавиатуре и принялся удалять переписку.

Дело интересный оборот принимает: подполье обосновалось под самым носом свартальвов.