Глава 8

ЭТО ОКАЗАЛОСЬ ОЧЕНЬ ПРИЯТНО, ХОТЯ И НЕПРИВЫЧНО – проснуться от крика петуха. Вокруг было темно. Воздух был густым и теплым, словно парное молоко. Еще не вполне очнувшись ото сна, я блаженно потянулась.

– Куда-а-а-ак! Кук-ку-да-а-ак!

Кроме петушиного крика, отчетливо слышалось негромкое металлическое позвякивание – наверное, ветер раскачивал снасть с металлическим блоком. Затем я различила лязг посуды – вероятно, в камбузе пришвартованного рядом с нами фрегата кок занялся приготовлением завтрака. Потом вдалеке раздалось цоканье лошадиных подков, а также скрип и громыхание телеги – в гавань доставили очередную порцию припасов. На шхуне по другую сторону от «Искушения» кто-то громко выругался.

Я потерла глаза и села, заставив закачаться гамак. Солнце уже показалось из-за горизонта, раскрасив облака на востоке в розовый цвет. Пора было подниматься. Если для крестьян сигнал к пробуждению – крик петуха, то для моряков – громкая ругань.

У нас на борту было тихо. Видимо, все остальные еще спали. Накануне вечером Кашмир ускользнул на берег, и к тому времени, когда я заснула, он еще не вернулся. Сквозь сон я слышала, как Би и Ротгут почти до самого утра негромко переговаривались, сидя за старой доской для настольных игр и сражаясь в го. Отец после всего того, что происходило ночью, тоже вряд ли бодрствовал.

Мой гамак перестал раскачиваться. Я перевела взгляд с гавани и города на горы, покрытые зеленым бархатом буйной тропической растительности, и разделяющие их долины. Интересно, в которой из них прятался просторный дом с большим садом?

Тряхнув головой, я отогнала непрошеные мысли. Пора было заниматься уборкой. Я невольно порадовалась этому – работа должна отвлечь меня от раздумий.

– Куда-а-а-а-ак!

Я выскользнула из гамака и, оглядевшись, вдруг замерла.

Оказывается, кричал вовсе не петух. На поручнях бортового ограждения сидел каладриус и смотрел на меня своими черными глазками-бусинками. Пошарив по карманам, я достала кусок галеты и бросила на палубу. Каладриус недоверчиво склонил голову набок. Однако, когда я отошла подальше, мое подношение все же было принято. Глядя, как каладриус клюет галету, я порадовалась, что птица осталась цела и невредима.

Однако каладриус был не единственным голодным живым существом на борту. Спустившись в трюм, я схватила банку с пчелиной пыльцой, которую купила в нью-йоркском универмаге «Натуральная еда». Затем, начав с трюма, обошла все имевшиеся на корабле светильники, чтобы покормить копошащуюся внутри них «небесную сельдь» из мифов северных народов – крохотных рыбок, благодаря которым, если верить легендам, в небе возникает северное сияние. Когда я высыпала пыльцу внутрь шарообразных фонарей из закопченного стекла, рыбки принялись раскрывать и закрывать рты, жадно хватая лакомство.

Мы поймали довольно много этих любопытных существ, проведя неделю в мифологической стране под названием Скандия. Именно так она называлась на попавшей в наши руки сказочной карте. По очертаниям страна приблизительно совпадала с территорией Скандинавии. Помнится, мы несколько дней шли под всеми парусами под розовыми, голубыми и зелеными всполохами, то и дело озарявшими черный небесный свод. Рыбок мы с отцом наловили, запустив двух воздушных змеев с привязанной между ними сетью. Это был единственный случай, когда мне с отцом довелось запускать змеев. Я хорошо запомнила, как смеялись тогда его глаза.

Та карта была первой, которую я сама выбрала из нескольких кип, хранившихся в его каюте. Слэйт ничего не знал о Скандии – полагаю, не подозревал даже о том, что в его коллекции имеется ее карта. Но я научилась понимать карты и стала изучать их еще до того, как выучилась читать. К тому же я знала поверья мифической страны. В общем, я рассказала отцу о Скандии и попросила его направить корабль туда, и он – удивительное дело – выполнил мою просьбу. В такие моменты мне начинало казаться, будто я могу попасть куда угодно – сто́ит только захотеть.

Было еще несколько случаев, когда происходило нечто подобное. Имея карты и используя мою способность читать их, а также благодаря искусству судовождения, которым обладал наш капитан, мы сумели населить наш корабль кое-какими мифологическими существами. Помимо «небесной сельди» в наших светильниках, в плите на камбузе обитало несколько огненных саламандр, добытых нами во французских легендах девятнадцатого века. Имелись у нас и кое-какие необычные предметы – например, бездонный мешок из валлийских сказок семнадцатого века. Он оказался очень полезной и нужной вещью, хотя для того, чтобы раздобыть его, мы потратили немало усилий. Карта, которой мы воспользовались в тот раз, оказалась самой старой из всех имевшихся когда-либо в собрании Слэйта. Ирландское море встретило нас неприветливо, как нежеланных пришельцев, обрушив на нас ледяные валы, то и дело заливавшие палубу. В тот момент, когда я пыталась убрать грот, чтобы его не порвало страшным ветром, мачта переломилась пополам. Часть рангоута рухнула на палубу, придавив меня. В результате я сломала руку и едва не захлебнулась в то и дело прокатывавшихся по палубе волнах. Бездонный мешок стал мне наградой.

Вспоминая об этом, я невольно улыбнулась. После того памятного происшествия, нося руку на перевязи, я чувствовала себя победительницей. Мне давно хотелось раздобыть бездонный мешок, потому что я не любила заниматься загрузкой трюма.

Единственной проблемой оставалась пресная вода. Ее запасы занимали в трюме много места. К тому же набирать ее в некоторых портах было опасно. Существовали легенды о котле с никогда не заканчивающейся похлебкой, а также о никогда не пустеющем винном кувшине, но ни о каких магических емкостях для воды мне слышать не приходилось. К счастью, позднее мне удалось выяснить, что, оказывается, бездонный мешок вполне можно было называть бездонным бурдюком – жидкости, в том числе воды, он тоже мог вместить сколько угодно.

Не зная этого, я долго пыталась сделать все возможное, чтобы обзавестись волшебным резервуаром для хранения запасов пресной воды. Результатом одной из моих попыток стало появление среди нашего магического «инвентаря» магического топора племени майя, который, если бросить его в небо, разрубал тучи и вызывал дождь. Однако он сработал всего один раз – было бы куда полезнее, если бы это был не топор, а бумеранг. Имелась еще сказочная лягушка Тиддалик, которая удерживала в своем животе воды целой реки. Ее можно было уговорить исторгнуть воду из себя. Однако, когда мне это удалось, лягушка едва не потопила корабль, разом выдав все свои запасы. Словом, бездонный мешок, или бурдюк, в итоге пришелся как нельзя кстати.

Однажды я совершила большую ошибку, рассказав Кашмиру про папаруду – магический танец из языческого обряда вызывания дождя, когда-то весьма популярного у румын. Обряд состоит в том, что девушка бродит среди жилищ, а их обитатели льют ей на голову воду. Три недели он умолял меня опробовать этот ритуал и держал наготове кувшин, предусмотрительно наполненный водой. К счастью, я отвергла его просьбы.

На корабле было множество предметов, напоминающих о местах, где мне удалось побывать. Имелось даже кое-что из Гонолулу. Сувенир, правда, был довольно специфический – рваное лоскутное одеяло, в которое мой отец завернул меня, забирая из опиумной курильни. Оно лежало на полу в моей каюте. Не знаю, почему я его не выбросила – наверное, просто из лени.

Подумав так, я тихонько засмеялась. Пожалуй, если бы я сказала об этом кому-нибудь незнакомому, мне, возможно, поверили бы.

Опустив щепоть пыльцы в последний светильник, я вытерла пальцы о штаны. Было еще совсем рано – лучи солнца лишь слегка окрасили в розовый цвет вершины гор. В ближайшие несколько часов меня никто не должен был хватиться, да и никаких срочных дел у меня не имелось. Поэтому я решила, что стоит сойти на берег, и отправилась переодеться. Моя каюта была первой со стороны полубака – узкое пространство неподалеку от носовой части корабля. При сильной качке меня болтало и мотало внутри, словно жука в спичечном коробке. Раньше я жила в более просторной каюте – той, которую сейчас занимал Кашмир. Когда он появился на борту, я уступила ее ему. В конце концов, для любимого гамака места в моей нынешней каюте было вполне достаточно, а все имущество состояло из одежды и книг, которые я обычно беспорядочно разбрасывала по полу. В каюте отца я делала уборку гораздо чаще, чем в своей собственной.

Разбросав в стороны грязное белье, я пересекла каюту и открыла стоящий в углу большой кедровый сундук – тот самый, где лежала нарядная одежда и моя карта Карфагена. Порывшись в нем, я отбросила в сторону украшенную бисером пелерину, хлопчатобумажную нижнюю юбку, платье-мантию, которое было бы уместно разве что в Европе эпохи Возрождения, и футболку с надписью «Я люблю Нью-Йорк». Правил, которых мы строго придерживались во время Навигации, было не так уж много, и одно из них гласило, что необходимо одеваться так же, как окружающие. Когда я была младше, во время путешествий в девятнадцатый век я обычно держала волосы под кепкой, и все принимали меня за мальчика. Однако в последние годы подобная маскировка перестала быть убедительной. В Калькутте, где-нибудь неподалеку от пристани, я бы еще могла показаться на людях в брюках. Но если бы я, одевшись подобным образом, здесь, на Гавайях, попыталась войти в магазин, меня бы скорее всего вышвырнули вон… или же сделали какое-нибудь гнусное предложение.

Наконец, мне удалось отыскать в груде одежды длинное черное платье с кружевным воротником. По фасону оно соответствовало тому времени, в котором мы находились, но было шерстяным. Я вспомнила небольшую толпу, встречавшую нас на пристани. Женщины были в платьях светлых цветов, свободного покроя. И никаких корсетов или жакетов – все-таки мы находились в тропиках. Бросив платье обратно в сундук, я достала хлопчатобумажный полосатый сарафан, про который совсем забыла. Он был дюйма на три короче платья и таким тесным, что не застегивался на спине. Но после Калькутты я предпочитала выглядеть немного неаккуратной, нежели обливаться по́том.

Затем настала очередь обуви. Забраковав свои черные викторианские башмаки, я сунула ноги в кожаные туфли без каблуков, отвратительные на вид, но очень удобные. В их швах еще остались следы желтой грязи после посещения нами Индии. Затем я внимательно изучила свое отражение в зеркале, привинченном к стене каюты.

Я была очень, даже слишком загорелой, но на борту корабля, совершившего длительное плавание, избежать этого было невозможно. Мои просоленные морскими ветрами волосы цвета кофе с едва заметным медным оттенком не вполне соответствовали тому, что считалось общепринятым в викторианском обществе. Было очевидно, что в моих жилах течет кровь не только белой расы, но и выходцев из Азии. На Гавайях это не было необычным. А вот когда мы оказывались в Англии девятнадцатого века, я, находясь в обществе Слэйта, нередко ловила на себе косые взгляды – как, впрочем, и он.

Так или иначе, многие детали моей внешности изменить было нельзя. Однако я знала, что на улице, среди людей, буду чувствовать себя вполне комфортно – тем более что я без труда понимала местный разговорный язык. Небольшой огрех во время сборов я все-таки допустила, но сознательно: накинула на плечи шаль. Она не сочеталась со всем остальным, но зато прикрывала раскрытую застежку на спине сарафана. Попытка стянуть ее края с помощью броши не удалась, и я решила – сойдет и так.

Я вышла из каюты и уже хотела ускользнуть с корабля, как это сделал каладриус, но в последний момент меня остановил знакомый голос:

– Хорошие туфли. Очень красивые.

– Черт бы тебя побрал! – с чувством произнесла я и, обернувшись, увидела Кашмира, лежавшего в моем гамаке. – Ты тоже одет не лучшим образом. Это что, та самая рубашка, в которой ты был прошлой ночью?

– Кажется, да. Куда вы собрались?

– На берег. Как и ты.

Кашмир приподнял брови, но уточнять ничего не стал.

– Каждый человек должен делать свои ошибки, а не ошибки других, амира, – наставительно заметил он.

– В таком случае пойдем со мной.

– Вы собираетесь на берег в этом наряде?

– А что с ним не так?

– Похоже, вы брали из сундука что попало, а не подбирали одно к другому. К тому же платье коротковато. – Глядя на мои обнаженные лодыжки, Кашмир игриво подмигнул. – Ваши ступни полностью открыты. Не боитесь, что вас примут за потаскуху?

Ухватив край платья, я приподняла его и продемонстрировала Кашмиру свои коленки. Он сделал вид, будто собирается упасть в обморок.

– Можешь не волноваться. Все-таки сейчас не ранняя викторианская эпоха, а скорее поздняя. Общество стало более либеральным.

– Ну что ж, если вы так считаете, ладно. Только старайтесь держаться подальше от питейных заведений и прочих злачных мест. Если намерены идти по какому-то конкретному маршруту, я помогу вам составить его таким образом, чтобы он был более или менее безопасным.

– Лучше я сама его проложу, – сказала я со смехом.

Кашмир окликнул меня, когда я уже миновала середину трапа:

– Амира!

– Что?

Я оглянулась и увидела, что в мою сторону летит какой-то предмет. Едва не потеряв равновесие, я вытянула руку, чтобы поймать его, и мои пальцы сомкнулись на кожаном мешочке. Внутри него что-то звякнуло. Я выругалась вслух.

– Хахеш миконам, – улыбнулся Кашмир и помахал мне рукой.

– А я тебя не благодарила.

– Просто вы плохо воспитаны. Но я вам это прощаю.

– Откуда деньги?

– Я их честно выиграл. Или азартные игры вы тоже не одобряете?

Я взвесила кошелек на ладони.

– Да, не одобряю. Но не настолько, чтобы вернуть тебе это.

Кашмир громко расхохотался. Он продолжал смеяться, пока я не сошла с трапа на пристань. В этот ранний час улицы были еще пусты. Передо мной находился настоящий старый Гонолулу – такой, каким был до массового нашествия туристов и появления в нем приморских отелей и небоскребов. Местное население все еще говорило на своем родном языке и помнило местные легенды и сказки. Их культура уже была на грани гибели, но пока существовала. Пляж Вайкики оставался обыкновенным болотом, и во всем городе не было ни одного здания выше трех этажей – если не считать церквей, возвышавшихся между барами и борделями.

Это был тот город, в котором я жила бы, если бы моя мать не умерла.

Выйдя с территории порта, я зашагала по плотно утоптанной грунтовой дороге.