В городе граница между кошмаром и реальностью была текучей и изменчивой, так же как смысл слов «убийца» и «смерть». Наверное, ответственность за это лежала на Морде. А может быть, на всех нас.

Убийцей называли того, кто убивал по причинам, не связанным с выживанием. Убийцей был сумасшедший, а не тот, кто пытался просто пережить следующий день. Однажды я ударила камнем женщину. Мы встретились при раскопках на пустынной улице в западной части города. Я нашла гладкий обломок металла, почти поглощенный лоснящимся красным растением, напоминавшим плоть. Я никогда прежде такого не видела и не знала, пригодится ли оно Вику.

Вывернув из-за угла с добычей в руках, я наткнулась на ту женщину. Лет пятидесяти, жилистая, как и многие выжившие, с распущенными седыми волосами, одетая в заплатанные черно-серые тряпки. Увидев меня, она улыбнулась. Потом перевела взгляд на то, чтобы было в моей руке, и улыбка сползла с ее лица.

– Отдай, это мое.

Может быть, она имела в виду: «Сейчас оно станет моим».

Не имело смысла дожидаться, когда она нападет. Присев, я нашарила свободной рукой камень. Незнакомка рванулась ко мне с середины улицы. Я запустила в нее своим камнем, угодив прямо в лоб. Она пошатнулась и повалилась на бок, тяжело дыша. Потом с трудом поднялась. Я швырнула другой камень, снова попав в голову.

На этот раз она покачнулась, скрючилась, уперлась руками в колени. Из раны на голове закапала ярко-красная кровь. Женщина тяжело осела среди обломков, держась за голову, и глядела, как я разжимаю кулак, роняя уже приготовленный третий камень.

– Я просто хотела посмотреть, – произнесла она, в замешательстве то отнимая ладонь от раны, то вновь прижимая. – Просто посмотреть и больше ничего, – глаза женщины начали стекленеть.

Я не стала задерживаться ни чтобы помочь ей, ни чтобы добить. Я ушла.

Умерла ли она? Убила ли я ее, и если – да, убийца ли я?

Случившееся между мной и той женщиной не было чем-то из ряда вон выходящим, какой бы амнезией мы все тут не страдали. Это было старо как сам старый мир, и даже старше. Первое и единственное правило заключалось в том, что вы сами отвечали за свою безопасность в той степени, в какой могли: мы защищались изо всех сил и имели на это полное право.

Однако в один вечер, через три недели после того, как нашла Борна, я утратила-таки бдительность. Банда подростков, подкравшись по мху и детритам, перехватила дверь прежде, чем та за мной закрылась. Они бесшумно пробрались по коридорам прямо к комнатам, ступая точно по моим следам и счастливо избежав всех ловушек, атак феромонов, пауков и прочего. Я ничего не заметила, все мои мысли поглощены были Борном и тем, где его обнаружу.

Вик как раз подался обслуживать дальний предел своей разваливающейся наркотической империи. А никто из моих собственных защитников вроде хищных тараканов в коридоре, пауков-бокоходов, встроенных в дверь, или доброго, проверенного временем стального лезвия не мог остановить нарушителей.

Помимо Морда, ядовитых дождей и разнообразных дефективных биотехов, несущих если не смерть, то неудобство, самой большой неприятностью в городе был молодняк. В их глазах не осталось ничего человеческого. У них не было воспоминаний о старом мире, которые сдерживали бы их или внушали надежды. Их родители умерли, если только с ними не произошло чего похуже, и с ранних лет в среде этих детей торжествовало самое ужасное и извращенное насилие.

Их было пятеро. Четверо из них уже сменили свои глаза на зелено-золотых ос, которые, будучи вставленными в глазницы, усиливали зрение. На руках, напоминая отточенные запятые, красовались длинные когти. Чешуя на шеях вспыхивала красным при каждом вдохе. На голой спине самого низенького, сохранившего серо-голубые человеческие глаза, трепетало крылышко. Очень скоро я пожалела, что он тоже не поменял глаза на ос.

От них пахло морской солью, пылью и потом. Они поминутно облизывали губы и демонстративно поигрывали мускулами словно маленькие воители. Тогда мы еще не понимали, как вышло, что они настолько изменились, предполагая, что это было дурным влиянием Компании. Мы не могли определить источник и смысл этой новой напасти.

Я сражалась, но иногда этого недостаточно. Мало проявить агрессию и волю к сопротивлению. Если ты хочешь остаться в здравом уме, нельзя винить себя в поражении, когда тебя превзошли числом.

Все было бесполезно. Я оказалась бессильна. Несколько часов они измывались надо мной всеми способами, какие только можно вообразить. Коротышка в основном смотрел, стоя у кровати и тараща огромные тускло-стальные глаза, чьи белки были не белее его бледной кожи. Все они были под наркотой, найденной, вероятно, среди токсичных отходов.

Между всхлипами, воплями и ударами, окрашивавшими простыни красным, под удовлетворенные завывания я повторяла сероглазому ребенку:

– Не смотри. Не смотри.

Хотелось верить, что этим я пытаюсь защитить его, на самом же деле, я защищала саму себя. Его – было уже поздно.

Устав от своих забав, они разломали все, что, по их мнению, не представляло ценности, затем, взобравшись друг дружке на плечи, потушили моих светлячков.

А потом они нашли Борна. Видимо, он пошевелился, привлеченный суматохой. Их интерес ко мне уже угас. Уходя, они решили забрать Борна с собой, я заметила опухшим, налившимся кровью глазом, как они его сцапали.

Именно в этот момент я взмолилась в первый раз. Я впервые поняла, как Борн для меня важен. Но молитва не помогла. Они забрали его, бросив меня в темноте, с изрезанными щеками, кровоточащими руками, ногами и лицом, некоторые раны были довольно глубоки. Моя кожа горела. И онемела. Искромсанная плоть чувствовала холод вопреки жару. У меня не было сил встать.

Город нанес мне дружеский визит, напомнив, что я значу для него меньше, чем ничего, и что Балконные Утесы отнюдь не безопасны. Что каждая нить в моей голове, связанная с защитными системами, может быть оборвана в любой момент.

Время тянулось, а я, дрожащая, без умолку вопила и визжала. Всякое самообладание исчезло, об этом позаботилась боль. Придя в очередной раз в себя, я обнаружила, что моя голова лежит на коленях Вика, и он смотрит на меня с каким-то странным выражением на лице. От волнения его кожа мерцала светло-зеленым – побочный результат симбиоза с диагностическими червями. Потом он занялся мною, и тело ощутило мягкое тепло и новую боль, грозившую поглотить без остатка.

– Прости, – тихо, словно над покойницей, произнес Вик.

Прежде я никогда не замечала жалости в его голосе, теперь же она была явственной и определенно искренней, казалось, он плакал. Эти чувства захлестнули меня и напугали, ведь сейчас мне требовалась его сила, а не смятение.

– Лежи спокойно. На время боль утихнет.

Но мне все равно было больно. Да, боль утихла, однако я продолжала ее ощущать. Чтобы не нервировать Вика, я кивнула, глядя на него как сквозь туман. По счастью, я все еще могла видеть точеные черты его прекрасного лица. Это все еще было важно для меня.

Вик запустил на мое тело диагност-жука. Старенького, с поцарапанным панцирем, но его лапки сохранили гладкость и блеск. Там, где они касались моей кожи, я ощущала мгновенное, быстро угасающее тепло. Хирургические слизни уже затянули мои раны. Вспомнилась приятная прохлада, которой сопровождалась их работа, когда я поранилась в последний раз. Подростки имели творческую жилку и порезали меня не абы как, а разрисовали узорами и словами, не имевшими смысла ни для кого, и меньше всего – для самих художников. Слизни двигались точно по этим линиям, тем самым придавая им смысл.

– Я бы тебя обнял, – откуда-то издалека донесся голос Вика, – боюсь только причинить боль.

Тут я вспомнила, что они забрали Борна, и хотела уже попросить Вика… Но о чем? Бежать за ними вдогонку? Упреждая, Вик посоветовал мне не пытаться говорить, добавив:

– Прости, что меня здесь не было. Прости, что они сюда пролезли.

Мы с ним находились в различных обстоятельствах и беспокоились о разном.

– Насколько тяжело они тебя поранили? – спросил Вик особенным тоном.

Я поняла, о чем он. Вопрос был медицинским, но касался отнюдь не медицины. Вик воссоздал в воображении всю картину нападения, определив худшее, и теперь ему требовалось понять, насколько инвазивной должна быть диагностика.

– Все на поверхности, – ответила я, и он заметно расслабился, что почему-то меня огорчило.

Нападавшие оказались недоразвиты или нечеловечески холодны, чтобы изнасиловать. Самому старшему из них, сероглазому, было лет одиннадцать. Дитя с пшеничными волосами и изящными кистями рук. Я не обязана была рассказывать Вику всю правду, даже если бы они меня изнасиловали. Но они действительно этого не сделали. Двое из осиноглазых, калеча меня, совали свои языки мне в рот, но, вернее всего, просто пытались чем-то заразить. Я чувствовала еще привкус металла на языке.

И тогда я заплакала. Слезы ручьями потекли по лицу, остававшемуся совершенно безучастным. Не так уж много ты можешь вытерпеть, прежде чем почувствуешь, что все усилия напрасны. Лучше бы на меня напали на улице, и я бы сейчас валялась в подворотне, чем тут, в самом сердце Балконных Утесов, облитая его покаянием, жалостью и заботой. Ощущать на себе его взгляды, тогда как все, чего мне хотелось, это заползти в самую темную нору и либо уже сдохнуть, либо оправиться от ран.

Однако я не стала мешать Вику делать его работу и, как могла, рассказала, что именно тут произошло, передавая информацию о тонких местах в нашей защите. Я выжила и по прошлому опыту знала, что со временем воспоминания потускнеют. Это позволяло мечтать, что когда-нибудь мы освободимся. Освободимся от города, от Морда, от всего на свете. Можно ли было считать это надеждой? Или всего лишь инерцией упрямства?

– А еще они забрали Борна, – добавила я немного погодя, не уверенная, что ясно выговариваю слова.

Мне требовалось время, чтобы примириться с мыслью о потере, иначе можно было сорваться. Вик, сидевший в кресле у моей кровати, нахмурился.

– Ничего подобного, – он кивнул в сторону гостиной. – Вон он, твой Борн.

Сквозь болезненное оцепенение и ощущение бегающих по телу жучиных лапок я почувствовала облегчение пополам с изумлением.

– То есть они его вернули?

– Сомневаюсь. Он торчал в коридоре перед дверью. Рядом никого не было. Я занес его обратно.

– Спасибо, – поблагодарила я, понимая, что это решение далось ему нелегко.

– А он подрос, – добавил Вик.

Я ничего не ответила. Не осмелилась. Впервые Вик выглядел обеспокоенным из-за чего-то, что, очевидно, не было напрямую связано со мной. Последние две недели я успешно скрывала Борна от него.

Жук наконец закончил свою работу. Вик поднялся на ноги.

– Тебе надо отдохнуть. Принесу с кухни чего-нибудь перекусить. Я пока усилил нашу защиту. А потом мне нужно ненадолго выйти, скоро вернусь.

Я понимала. Ему требовалось убедиться, что напавшие действительно убрались восвояси. Вику пришлось сменить замки, чтобы быть уверенным в надежности дверей. А это означало непредвиденное сокращение наших и без того невеликих ресурсов, что в свою очередь ставило нас под угрозу.

Жгучая, жалящая, режущая мука не должна была возвращаться еще несколько часов, теперь она словно отстояла от меня на многие световые годы. Я коснулась щеки Вика, уголка его губ, но мысленно он был уже далеко отсюда.

– Я должен был быть здесь, – повторил он.

– Если бы ты не вернулся, я бы умерла.

Ничего успокоительного в моих словах не было. Если город захочет меня убить, он меня убьет, как убил уже многих.

– Прихвачу Борна с собой, – добавил Вик нарочито небрежно.

– Нет. Ну, пожалуйста, – сморщилась я.

Если бы я закричала или возразила таким же небрежным тоном, наверное, ему было бы проще. Но я не кричала. Произнесла эти три слова тоненьким, ломким голоском, и Вик тут же сдался.

Вскоре после его ухода я поняла, что не смогу уснуть и надумала встать. Было больно, но мне не лежалось, я как-то не привыкла валяться в постели. И еще мне хотелось увидеть Борна. Я плохо соображала и боялась, что похитители могли его повредить. А может быть, желала убедиться, что Вик все-таки не забрал его с собой.

Борн, слабо мерцая золотисто-зеленым, находился на стуле в кухне. Вик успел восстановить не всех моих светлячков, и я могла видеть только свечение Борна. За последние несколько часов он вырос по крайней мере на полфута, а его основание стало толще. Теперь, стоя на стуле, он доставал мне до плеча. Никаких повреждений я на нем не заметила, он оставался идеально симметричен. Он впечатлял.

– Это просто я, – произнес Борн.

Я взвизгнула и отшатнулась, судорожно пытаясь нащупать какое-нибудь оружие: палку, нож, все, что угодно. Голос звучал точь-в-точь как скрипучий басок того сероглазого мальчишки.

– Просто я. Борн.

Черви, запущенные в мое тело Виком, заелозили, впрыскивая наркотики, чтобы меня успокоить. Меня трясло. Я издавала нечленораздельные звуки.

– Это просто я, – повторил Борн, будто пробуя слова на вкус.

Я пятилась, пока не уперлась спиной в стену. На сей раз голос прозвучал не как голос сероглазого, а теплее и восторженнее. Стал таким, какой я впоследствии привыкла считать его обычным голосом, хотя Борн мог подражать кому угодно.

– Рахиль, – сказал Борн. – Не надо. Пугаться.

От голоса сероглазого мальчишки не осталось ничего.

– Не указывай мне! – закричала я. – Что ты вообще такое?

Он начал спускаться со стула.

– Не приближайся! Стой, где стоишь! – Я точно пыталась словами заполнить пространство между нами.

– Иди отдыхай, – голос Борна вклинился между моими судорожными воплями. – Пожалуйста, успокойся. Не волнуйся. Поспи.

Борн тщательно обдумывал каждое слово, прежде чем использовать то или другое, видимо не зная, как их правильно сочетать.

– Поспать? – фыркнула я. – Как я теперь усну? Ты же со мной говорил!

– Я – Борн, – произнесло нечто, стоявшее передо мной. – Я говорю, говорю и говорю.

Сейчас речь Борна стала похожа на сладкозвучное бормотание, напомнившее о наших играх в прятки в последние несколько недель. Но откуда исходила эта речь? У Борна не было ни лица, ни настоящего рта.

– Это сон?

– Сон? – переспросил он.

– Как ты ушел от них?

– Них?

– Да, от них. От детей, которые на меня напали.

– Детей. На меня напали.

Затем, против моей воли, перед глазами у меня все поплыло: заработали крохотные биотехи в моем теле. Я попыталась сопротивляться, чувствуя, что сползаю вниз по стене, пока не уселась на задницу. Черви, похоже, тоже решили, что мне пора спать. Окружающее сделалось расплывчатым и смутным.

Через какое-то время я различила силуэт Борна, нависшего надо мной, и почувствовала, как по моим венам ползают черви. Вот я на кровати. Вот я на полу. Вот в гостиной. Бодрствую. Сплю. Нахожусь между сном и явью. В горячечном бреду никак не могу понять, приснился ли мне кошмар или все только начинается. Все воспоминания о прошлом, которое я пыталась забыть, всплыли на поверхность, а рядом стоит Борн, стоит и слушает. Я все ему рассказала. Даже такое, в чем не признавалась самой себе. То, что всегда хранилось под спудом и над чем у меня не было власти.

Тогда я не могла этого знать, но то, что я доверилась Борну, вероятно, спасло мне жизнь.