Я назвала креатуру Борном, припомнив то немногое, что Вик рассказывал мне о работе в Компании. О своих созданиях он говорил так: «Он зародился, но его породил я».

Когда я не занималась поисками для Вика или для себя самой, то возилась с Борном. Для этого пришлось немного поэкспериментировать, отчасти потому, что прежде мне никогда не приходилось ни о ком заботиться, за исключением нескольких крабов-отшельников в детстве да бродячей собаки. В последнем случае меня едва хватило на день. Семьи у меня не было, родители умерли еще до того, как я перебралась в город.

О Борне я ничего не знала и сначала обращалась с ним как с растением. На первый взгляд это казалось логичным. Борн выглядел вполне довольным, даже раскрылся, пока я тихо-мирно закусывала продовольственным пайком, целую кучу которых обнаружила в полузасыпанном подвале. Борн с таинственным видом стоял на столе передо мной. И вдруг, жуя, я услышала хныканье и отчетливый «чмок». Отложив еду, я увидела, что верхушка Борна вновь раскрылась, и почувствовала аромат, напоминающий одновременно розу и тапиоку. Оболочка его отогнулась, разделившись на «лепестки» и обнажив тонкие, темно-зеленые усики, которые извивались, защищая скрытое ядро.

– Никакой ты не морской анемон, Борн, – непроизвольно вскрикнула я, – ты – растение!

Я уже приобрела привычку «беседовать» с ним, но при звуках моего голоса Борн сразу закрылся – про себя я назвала это «защитным поведением» – и в тот день больше не раскрывался. Так что я, поставив его на тарелку, отнесла в ванную комнату, на полку под косым отверстием в потолке, где на него мог упасть неправдоподобный солнечный свет. Я сама любовалась этим зеленоватым, плесневелым отсветом по утрам, прежде чем отправиться по делам Вика.

К концу второго дня Борн приобрел желтовато-розовый оттенок, продолжая упорствовать в своем «защитном поведении». То ли заболел, то ли впал в религиозный экстаз, – то и другое я часто видела в городе. От него отчетливо запахло кухней. Я сняла Борна с полки и вернула на обеденный стол. Между тем я заметила, что черви, перерабатывавшие мои фекалии в нутриенты, используемые Виком в его бассейне, исчезли.

Итак, я узнала кое-что полезное. Борн может перегреться на солнце. Борн любит навозных червей. Борн может передвигаться самостоятельно, но никогда не делает этого при мне. Следовательно, он сам захотел побыть на солнце. В общем, ничто не указывало на то, что Борн был уродцем или каким-то там «бракованным экземпляром».

Я повысила его в звании до животного, но не перевела в категорию «целеустремленных». А должна была бы, поскольку Борн не старался больше скрывать свои перемещения. Возвращаясь домой, я, бывало, находила его в спальне, хотя оставляла на кухне, или в коридоре, а не на полу гостиной. При моем появлении Борн всегда делался неподвижным и не издавал ни звука, и мне никак не удавалось поймать его на «горячем». Казалось, это его веселит, но вероятно, я просто проецировала на него собственные чувства. Это стало своего рода потехой: угадать, куда он заберется на сей раз. Отныне я возвращалась домой с гораздо большим нетерпением, чем обычно.

Однако когда я сказала об этом Вику, передавая ему полуживого лазурного слизняка, раздобытого неподалеку от Компании, он не увидел здесь ничего забавного.

– Тебя саму это не беспокоит?

– О чем мне беспокоиться?

– Хотя бы о том, что он утаивает от тебя свои способности. Уже. И ты понятия не имеешь, что будет дальше. Ты говоришь, что оно – органическое и, вероятно, умное как собака, а мы до сих пор не знаем его назначения.

– Ты же сказал, что назначение необязательно.

– Я мог ошибаться. Слушай, отдай его мне, а? Я выясню, что оно такое.

– Разобрав на части? – содрогнулась я.

– Ну, может быть. То есть да, разумеется. Оборудование у меня здесь довольно примитивное. К тому же нет ни времени, ни талантов для чего-то неинвазивного.

Вторжение Морокуньи и заканчивающиеся припасы – вот что определяло теперь течение нашей жизни. Для Вика Борн был просто еще одной переменной, чем-то, что требовалось взять под контроль, чтобы держать в узде собственное нервное напряжение. Я это прекрасно понимала, но беда в том, что жизнь в Балконных Утесах создавала ложную уверенность, будто мы можем загадывать на день вперед, а то и на целую неделю. Вместе со смехом над выходками Борна в меня заполз червь сомнения.

Повинуясь порыву, я крепко обняла Вика, попытавшегося отстраниться. «Это просто общее дело, вопрос выживания, – говорило мне его сопротивление, – не надо смешивать личные отношения с бизнесом». Однако я ничего не могла с собой поделать.

Как не могла отдать ему Борна. И отнюдь не из лицемерной жалости, заботливости или чего-то в таком роде. А раз не могла отдать, то и говорить о нем перестала. На вопросы отвечала односложно и легкомысленно: «Он в порядке», «Он всего лишь растение и ничего больше», «Ходячий кактус, горшок по нему плачет». Вик смотрел так, словно видел насквозь, однако Борна не трогал.

Все это стало проверкой того, не исчезло ли между нами взаимное доверие, и каждый раз, потихоньку расширяя эту зону доверия, я ожидала, что Вик не выдержит груза и его терпение лопнет.