Возвращаться оказалось ничуть не легче, даже труднее. И единственная истина, которую я вынесла из этой борьбы, это то, что вся моя жизнь – борьба. Истина эта помогла мне в том сером, нудном состоянии тоски и запредельных усилий. То есть я уже совершенно выбилась из сил, но все еще боролась.

Мелкие зверюшки ничем не могли мне помочь: у них были собственные цели и устремления. Их не волновало, насколько болен Вик и до какой степени устала я. Они теснились вокруг мертвого тела Морокуньи, обнюхивали ее, лизали ей лицо и руки, а потом просто оставили труп и разбежались по своим делам. Наверное, тело так и сгнило там, под землей.

Это было словно отражением того, что я сделала с Виком, точнее, того, что я еще не сделала в тот момент, но потом мне все равно пришлось бы сделать, пока я еще была в состоянии. Хуже всего было то, что я не могла справиться с мерным ходом времени. Каждое мгновение представлялось мне четким и цельным, и каждое из них было само по себе. Нужно было как можно скорее найти временное убежище для Вика и каждая пропадающая секунда отдавалась в теле физической болью. Чтобы уйти от мыслей о произошедшем несчастье, я вспоминала родителей, наши долгие изнурительные походы, их щедрую помощь и мужество. Ведь это именно они привезли меня сюда, а значит, я не могла сдаться и подвести их.

В какой-то момент оказалось, что я все еще слышу шум битвы. Мы по-прежнему скрывались в здании Компании, но и сюда доносились отголоски яростного боя между Мордом и Борном. Другое дело, что когда ты видишь, как безвозвратно уходит время, когда ты уверена, что умрешь прежде, чем удастся обрести свободу, некоторые вещи теряют важность. Я слышала звуки их битвы словно издалека, сквозь мутную толщу своих воспоминаний.

Мне удалось протащить Вика сквозь оставленный Компанией мусор. Я заволокла его наверх через настоящий торнадо обломков, вся в синяках и царапинах, скользя и оступаясь, протащила его через «протрещину». И вот мы оба придушенно охнули, с облегчением падая на кровавый песок у отстойников, совсем рядом с их опасным мелководьем. Мы кое-как выползли на свет, опасаясь, что он станет причиной нашей смерти, и обнаружили, что стража покинула эти места: последыши исчезли. На горизонте висел какой-то мираж, но мы были не способны его понять.

Два огромных существа сражались на горящих руинах города. Сшибались, расходились и вновь кидались друг на друга – вымотанные боем и собственной жестокостью. Серый дым столбом поднимался в небо и расплывался стаями черных стервятников, круживших, словно колючие темные венцы вокруг двух исполинских голов.

В длинном узком ходе Вику опять стало плохо. Он бы упал там без сознания, если бы я не следила за ним. Подхватив его, заставила двигаться вперед и поддерживала голову, когда его рвало. Яд уже глубоко проник в тело: вены чернильными линиями прорисовались на багрово светившейся коже, губы почернели. Он дышал быстро, прерывисто, от него шел ужасный запах.

Глаза Вика закрылись, но в трещине так и так было темно. Я дотронулась кончиками пальцев до его век и ощутила легкий трепет.

Оказавшись возле отстойников, я собрала остатки решимости и, спотыкаясь, потащила Вика на пустошь, это было наградой нам за то, что мы еще были живы. Мы возвращались в город, разрушенный чудовищами.

Лисиц и прочих там уже не было, может быть, все они попрятались при виде сразу двух Мордов. Мы представляли собой легкую добычу, но, к счастью, никто к нам даже не приблизился. Я прихватила с собой камуфлирующего биотеха Морокуньи, но он находился в таком глубоком шоке, что у меня не хватило духу им воспользоваться, и я просто уложила его в рюкзак, поверх остальных вещей, после чего застегнула молнию. Если нас и окружали опасности, я их не замечала.

– Ты для меня слишком ценен, чтобы тебя бросить, – сказала я Вику.

– Ты в порядке – тебе уже лучше, – уверяла я его позднее.

– Тебе надо продержаться еще совсем чуть-чуть, – умоляла я.

Его тело было такое легкое, такое податливое, словно Компания создала его именно таким, и такое слабое сейчас, что я была куда сильнее его, сильнее, чем я прежде думала. Но его руки по-прежнему инстинктивно цеплялись за меня.

– Мы заново отстроим Балконные Утесы, – говорила я ему, прекрасно зная, что он не может меня слышать. – И снова будем там жить.

Я говорила все это не для того, чтобы его утешить, а чтобы ободрить себя. Верила в каждое слово, только бы он остался со мной. Очутись я вновь одна, забыла бы свое имя, свое прошлое, надежду обрести дом. Я бы исчезла, превратилась в ничто.

На краю пустоши, неподалеку от замершего на холмах леса, я опустила свою ношу на редкую траву, сбросила с плеч рюкзак. Губы Вика были плотно сжаты, глаза все так же закрыты, он был холодным на ощупь. Ужасное чувство охватило меня, словно темные воды сомкнулись над головой. Что, если он умер, пока я его несла? Что, если он мертв?

Я не могла проверить его пульс своими изувеченными пальцами, к тому же мои руки сильно тряслись. На лице Вика было спокойствие отдыхающего, и я не знала, как это понять. Нет, не мог он быть мертвым. Я не могла позволить ему умереть.

Смочила водой сперва его губы, потом свои. Поцеловала и обмыла грязное лицо. Снова и снова повторяла его имя. Меня ничто больше не интересовало, за исключением этого худого слабого тела, лежащего на пожелтевшей траве. Я не решалась встряхнуть его или попробовать разбудить как-то еще, боялась, что малейшее беспокойство причинит ему вред.

Так и стояла на коленях рядом с ним, чувствуя себя опустошенной и беспомощной, вся покрытая грязью и кровью – своей и чужой. Мой желудок сморщился до размеров ореха, а тело высохло так, что я не могла даже плакать.

Все же я попыталась успокоиться. Зажала правую руку левой, словно тисками, чтобы остановить дрожь, и прикоснулась к запястью Вика. Я убедила себя, что почувствовала слабый пульс и, значит, если не сдамся и не брошу его, он выживет.

Снова надела рюкзак, подсунула руки под тело Вика, напрягла колени, с усилием подняла его.

И мы с Виком направились вверх по склону.

Бывают моменты, когда события, свидетелем которых ты являешься, настолько огромны, что ты просто не можешь найти им место в своей повседневной жизни. Хуже, когда эти события повторяются снова и снова, становясь все огромнее, своего рода водопад, подобного которому ты никогда не встречал и не знаешь, к чему его отнести. Что особенно во всем этом неприятно, это то, что постепенно ты привыкаешь, перестаешь обращать внимание. И когда эти явления продолжают повторяться, само их величие приобретает для тебя черты повседневности, сам их масштаб делает невозможными любые попытки ими восхищаться, ужасаться или судить. И понять их значение.

Когда я несла Вика вверх по склону, из города позади меня донесся новый, непривычный звук. Как бы противоположный звуку, исчезнувшему, когда Морд потерял способность летать. Словно резкий щелчок, эхом отозвавшийся в воздухе и даже в земле. Вроде землетрясения, но не совсем. Этот звук заставил меня оглянуться.

Вдалеке, ясно видимый над деревьями в утреннем свете, Морд сражался уже не с Мордом, а с Борном. С Борном, сбросившим личину Морда, избавившись от клыков и когтей, чтобы обрести свою истинную форму – еще более совершенную и устрашающую. Словно истинный бог, безразличный к поклонению, потому что его подобрали и вырастили мусорщики, не ведавшие, что такое религия. Чудовище, которое я вырастила, сражалось с чудовищем, которого помогал создать Вик.

Для меня было шоком увидеть вместо мохнатого силуэта того самого Борна, которого я знала прежде, только несравненно более огромного. Вздымающийся над городом мерцающий силуэт напоминал громадную пурпурную вазу или странную башню, но был живым существом. Борну не удалось победить соперника в облике Морда, и он решил попробовать в своем истинном виде. В полный рост он оказался даже выше Морда и выбрасывал перед собой знакомые мне щупальца. Я знала, что внизу его основание держится на подвижных ресничках, каждая размером с мое тело.

Морд в изумлении отпрянул назад, сшибая и без того полуразрушенные здания и подняв облака пыли. Но его удивление длилось недолго. Едва пыль начала оседать, Морд рванулся вперед, атакуя вроде бы беззащитную плоть стоящего перед ним существа, в то время как его последыши, скорее всего, роились вокруг основания Борна.

Морд издал хриплый радостный рык, видя, что противник наконец сбросил личину и ему не нужно больше сражаться с собственным отражением.

Преображение обошлось Борну дорого. Приходилось все время изменять форму, отращивать заново оторванные Мордом шипы и щупальца. Из них двоих один Морд был истинным убийцей, и Борн не мог его остановить. Медведь вгрызался в плоть Борна, вырывая огромные полумесяцы плоти, которые, падая на землю, тряслись, словно желе. Послышался пронзительный визг Борна, от звука которого у меня подкосились колени, я ощутила глубочайший ужас при мысли о том, что произойдет, если Морд победит в этом бою и Борн погибнет.

Морд нападал снова и снова, пытаясь повалить Борна, сжать лапами его горло. Световые вспышки побежали по Борнову израненному телу. Он вздрагивал, размахивал щупальцами, но Морд крепко вцепился в него, раздирая клыками и когтями, пытаясь загрызть. Клыки медведя с хрустом вгрызались в плоть, и этот звук болью отдавался в моем сердце. Последыши, как темные пятна, карабкались по бокам Борна, пока Морд оставлял в них глубокие борозды, словно раскаленными крючьями в воске. Огромные куски все чаще влажно шлепались на землю.

Борн корчился в смертоносных объятиях врага. Зрелище было настолько ужасным, что мне приходилось отводить взгляд. Я по-прежнему брела, спотыкаясь, вверх по склону с Виком на руках. Но невозможно было не смотреть на это. По мере того, как жизнь утекала из Борна, боль его ран вливалась в мои собственные.

Наконец, Борн сдался.

Вернее, осознал, что должен был сделать. Единственное, что ему оставалось сделать. Он не мог выиграть эту схватку. Возможно, его и создали оружием, но не закоренелым убийцей, каким сделался Морд. Тот до самого конца продолжал бы грызть противника, чтобы только слышать хруст костей, даже испуская последний, задушенный вздох, последний фонтан крови. Морд никогда не остановился бы и не сдался.

Того, что произошло дальше, целиком не видел никто, все видели лишь отдельные обрывки. Но в моей памяти сложилась целостная картина.

Борн внезапно изменил тактику. Вместо того чтобы вытягиваться в высоту, он сплющился и начал растекаться вширь. Морд продолжал вгрызаться в его плоть, уже наполовину увязнув в ней, пытаясь добраться до сердца противника, вырвать этот пульсирующий комок на потеху всему городу. Он все больше погружался в тело Борна, а тот продолжал растекаться все шире, его края начали изгибаться, Борн стал напоминать огромный цветок страстоцвета. Сложный, многолепестковый и очень красивый.

Должно быть, Морд принял это за поражение и вообразил, что тот умирает – именно поэтому дальнейшее произошло так быстро. Морд вздыбился, высоко приподнялся на задних лапах и кинулся вниз, прямо в середину этого «цветка» со все удлиняющимися лепестками. Морд провалился внутрь Борна, чьи щупальца вдруг сомкнулись над его головой, образовав подобие решетки. Борн взвился, заключив врага в себя, как в мешок. Лишь голова Морда еще виднелась через отверстие наверху.

Слышались приглушенные крики, вой, жалобный скулеж, яростный рев и лязганье могучих челюстей: Морд изо всех сил пытался вырваться из живой тюрьмы.

Борн же рос и рос, словно всасывая в себя воздух. Звуки прекратились.

Ослепительная бело-голубая вспышка расколола мир яростной волной света. Я упала, закрыв Вика своим телом. Но жара не было, только где-то рядом, мне показалось, совсем близко, раздался оглушительный удар грома. И, могу в этом поклясться, у меня в голове прозвучало слово. Кто-то произнес мое имя: Рахиль… Которое теперь означало нечто совершенно иное, чем еще несколько мгновений назад.

Какую-то долгую минуту я лежала не шевелясь, гадая, что увижу, поднявшись на ноги. В конце концов я встала и посмотрела на город. Мертвых тел видно не было. Вообще не было никаких останков. Стервятникам не досталось ничего.

Морд с Борном исчезли, словно и не существовали никогда. Город затих, только поскуливали горюющие последыши, да струйки дыма по-прежнему поднимались там и сям над руинами.

Я чувствовала себя опустевшей. Горевала о своей потере, едва могла дышать от горя.

Он родился, но его породила я.

Я знала, что в конце Борн испытывал ужас смерти. Знала, что он мучился не напрасно, оставив нам в дар лучшую жизнь. Я горевала о ребенке, которого помнила – добром, любопытном, милом ребенке, который просто не мог перестать убивать.