Я соврала Вику про Борна, потому что в то время этот вопрос что-то значил… В общем, не имеет значения. Еще до того, как я первый раз взяла Борна в город, мы с Виком в очередной раз спорили, может ли Борн быть оружием, и я сказала: нет никаких признаков, что мой воспитанник – оружие. Но дело в том, что Борн сам мне объяснил, что может быть оружием, во время нашего ночного разговора, одного из тех, которые я заводила, когда не могла уснуть, и от которых, наоборот, вся дремота разом слетала.

Борн рассуждал:

– Я не чувствую себя оружием. Я не выгляжу как оружие. Может, из меня хотели сделать оружие, но не получилось? Я вышел бракованным? Я даже не понимаю, что это за слово такое, оружие. Раньше у меня его не было. Оружие-оружие-оружие. О-ру-жи-е. Ор-уж-ие. Ору-жие, – повторял он на разные лады, прежде чем усвоил новое понятие.

Его глаза превратились то ли в миниатюрные скалы, то ли в хребты, он стал похож на малюсенькое сине-зеленое море, растекшееся по полу моей комнаты. Глаза-хребты напоминали застывшие волны.

– Рахиль, – сказал Борн, – я знаю, что ты не спишь.

Разумеется, он это знал. Мои глаза были открыты, а он уже не раз демонстрировал мне, что прекрасно видит в темноте.

– Где это ты узнал слово «оружие»? – поинтересовалась я.

Борн привык, что я спрашиваю, откуда он узнал то или другое, а многое он узнавал от меня самой.

– Ну, ты понимаешь, – начал темнить Борн. – Все там же.

– И где именно?

– Тут и там, там и сям.

Борн перешел на язык детских книжек, и я решила, что расследование ни к чему не приведет. Я уже пожалела, что подарила ему такое количество детских книг.

– Сомневаюсь я, что ты у нас оружие. Ты слишком глуп для этого.

– А оружие не может быть глупым?

– Нет.

Однако потом мне пришло в голову, что почти все оружие или на самом деле глупое, или выглядит таковым, потому что умно в каком-то ином, своем смысле.

– Но что, если я все-таки оно, Рахиль?

– Тогда не знаю.

– Чего именно ты не знаешь? Как меня можно остановить? Ведь тебе придется меня остановить, если я – оружие? В книжках всегда так поступают.

А вот это было уже серьезно. В каких книжках? Я села в постели и сделала сердитое лицо. Я влияла на Борна точно так же, как Борн влиял на меня, мое сидение на кровати с измененным выражением лица воспринималось им как изменение формы тела и глаз.

– Ты комичен, – сказала я.

Один из трюков, чтобы переключить внимание Борна, – это воспользоваться новым для его лексики словом. Обычно он принимался повторять его то так, то эдак и зацикливался. Но в тот раз моя хитрость не сработала.

– Но как ты меня остановишь, Рахиль? Как?

Мне ужасно не хотелось об этом думать, сидя перед ним на кровати.

– А как ты останавливаешь другое оружие? – продолжил допытываться Борн. – Ты убиваешь людей, чтобы их остановить? Как ты это делаешь?

– Давай лучше предположим, что ты не оружие, – сказала я. – Что ты никакое не оружие, а нечто удивительное, восхитительное и полезное. Постарайся придумать эту удивительную штуку и стань ею.

После того разговора я долго не могла уснуть, смутно о чем-то волнуясь. Что же все-таки стало известно Борну? Все мы, в той или иной степени, – оружие. Потому, что все мы, в той или иной степени, – вооружены.

– Я личность или оружие? – Он всегда хотел быть уверен, что он личность, и периодически переспрашивал, словно проверяя, не проговорюсь ли я и не скажу: «Нет, ты не личность».

– Да, Борн, ты – личность. Но как и любая личность, ты можешь стать оружием.

Теперь, когда мы с Виком ползли наверх, надеясь обнаружить там свет, я припомнила тот разговор, и часть надежды на свет стала надеждой на то, что прежде меня страшило.

Что Борн действительно является оружием. И не важно, что случится с нами, когда мы найдем свет, я хотела, чтобы Борн был не просто хорошим оружием, но величайшим оружием на свете. Оружием, способным победить Морда.

Никакого света мы не нашли, потому что проваландались в своей «протрещине» до темной ночи. Нашли только дыру, выход наружу, словно напоминание о Балконных Утесах, и были счастливы, как дети, так обрадовались свежему воздуху, сочащемуся из нее. С глупым хихиканьем подставляли сквозняку лица, пачкая их пылью и паутиной, подползали поближе, пролезая между огромными, пожелтевшими позвонками какой-то бестии и гипсовой медвежьей головой, вид которой заставил Вика беззвучно смеяться, схватившись за бок.

– Ох, Рахиль, – сдавленно выдохнул он. – Ох, Рахиль…

Роскошь открытого пространства, возможность вытянуться, дышать нормальным воздухом, – слишком много кислорода сразу, слишком много свободы.

Мы смотрели на безоблачное, темно-синее небо, плавно сереющее к горизонту, на восходящую мертвенную луну. Чувствовался слабый, всепроникающий солоноватый смрад, которого не мог развеять даже сильный ветер. Это пованивал левиафан, убитый Мордом. Рядом с его позвоночником мы сейчас и лежали.

Все здесь было неподвижно, кроме ветерка. Окружающая тишина казалась неестественной, фактом было то, что никто пока не вскочил и не напал на нас. Просто покинутое здание, и все его обломки, от искореженного оборудования до обрывков палаток, свидетельствовали, что сотрудники Компании жили здесь как сквоттеры до самой своей смерти. Вся эта их импровизированная линия обороны, отпечаток их последних дней.

Один-единственный звук, донесенный ветром, как будто вернул нас в тот день, когда Морд разрушил здание Компании. Однако теперь у Морда был поединок с Борном. Мы услышали рычание двух Бегемотов: один рычал гневно, другой – недоуменно, будто до сих пор не понимал истинной природы соперника. Далекий, но ясный и настойчивый звук пришел с севера, и мы догадались, что Борн все еще сражается с Мордом.

Мы, два мешка плоти, выжившие среди развалин, в которые Морд превратил здание Компании. Мы так перепачкались в грязи, что Вик представлялся мне каким-то пещерным жителем, не поднимавшимся на поверхность даже не дни, а многие годы. Если бы Морд все еще умел летать и увидел нас сверху, то не стал бы тратить усилий, чтобы сожрать два маленьких кусочка мяса, дрейфующих в море хаоса, едва сдерживаемого стенами, высоты которых было пока достаточно, чтобы нас скрывать. Эти кусочки мяса так радовались своему спасению, слабые, опьяненные своим счастьем.

Но Вик был куда слабее меня. Каждый мускул моего тела дрожал и побаливал, бок и спину жгло огнем от трения о стены «протрещины». Ничего, зато меня не тронул медведь.

Я прислонила Вика к могучему позвонку и начала рыться в аптечке. Бинты, обезболивающие таблетки, дезинфицирующие средства.

– Как ты себя чувствуешь, Вик?

– Хорошо, – ответил он, и его голос был словно звук рашпиля, проведенного по серебряной канители. – Со мной все в порядке.

Ничего хорошего, вопреки его утверждениям, заметно не было. Его руки дрожали, а его лицо потемнело, но не от грязи, и не от пыли расползлась желтизна вокруг глаз. Отметины когтей на плече распухли, они подсохли сверху, но налились жаром изнутри, выпирали, точно могли вот-вот лопнуть. Рану надо было хотя бы промыть и перевязать, даже если я не могла удалить из нее яд.

– Будет больно, – предупредила я.

И напрасно, судя по взгляду, которым Вик на меня покосился. Хорошо. Он уже устал бояться. Не взвыл, когда я делала то, что следовало: вскрывала рану, поливала ее жидким огнем, забинтовывала плечо, не слишком туго, чтобы кожа не присохла к повязке. О том, что означает эта рана, мы не говорили, как и о стадиях отравления.

Я дала ему глоток воды из фляжки, сама отхлебнула чуток. Довольно долго мы так и сидели, привалившись к костям поверженного Мордова врага. Я слишком устала и в окружающей тишине не замечала ничего, кроме того, что в данную минуту мы были в безопасности. Если бы я все-таки не выбралась из трещины в полу, где могла умереть, так и не поняла бы, что спокойствие означает контроль. Из отсутствия мусорщиков следовало, что кто-то контролировал это место, несмотря на его запущенный вид.

– Ты знаешь, куда отсюда идти? – спросила я.

Как ни крути, а нам предстояло теперь топать вниз, если только мы были еще на это способны. Я надеялась, что там мы найдем не только обычное лекарство для Вика, но и какое-нибудь противоядие.

– Да, – ответил Вик. – Если только дверь не завалена левиафаньими костями.

Снова со стороны города послышался ослабленный расстоянием рев, судя по этим громовым раскатам, исход схватки оставался неясен.

– Скажи, когда будешь готов, – попросила я.

Сама идея встать на ноги представлялась мне путешествием в далекие, волшебные земли, лежащие за зыбучими песками.

– Я готов, – ответил Вик, скрежеща зубами. И, упершись рукой о пол, встал.

Я тоже поднялась и потопала за ним. Голова закружилась почти до обморока, но я как-то оклемалась, рюкзак словно тяжелый маятник качался на плече. Вик схватился за мое запястье и потащил за собой, морщась от боли.

– Мы почти на месте, – сказал он. – Дверь должна быть где-то здесь.

Все слова, которые мы теперь говорили друг другу, были очень практичными, словно теперь, у самого края смерти, другие было произносить уже поздно. То, что мы должны были сказать друг другу, надо было сказать раньше, до того, как мы узнали свое будущее.

Проходя лабиринтом из обломков стен, напоминающих детали пазла, мимо брошенных сломанных столов, сложенных в поленницы, и скелета левиафана, лежащего на всем этом, будто обессилевший охранник, мы с Виком замечали многочисленные признаки заброшенности и запустения. Кучи бумаг, присыпанные пеплом. Небольшие палатки, приютившиеся там и сям, с кострищами неподалеку, обычно сосредоточенные вокруг покинутых лабораторий – открытых всем ветрам и зачастую – разгромленных Мордом, причем, похоже, разгромленных целенаправленно, потому что остальные помещения остались нетронутыми. Время от времени попадались мертвые тела, одни жались по углам, другие лежали под открытым небом. Впрочем, это место с трудом функционировало и было наполовину разрушенным еще до того, как Морд сорвал с него крышу. Его разрушили не столько гражданская война, сколько нарастающий хаос.

Больше всего мне действовали на нервы медведи. Медведи были повсюду. Фотографии медведей и картины с медведями – рваные, покоробившиеся от влаги, висели на стенах. Грубые статуэтки медведей и медвежьи бюсты. Медведи бегущие, идущие, сидящие на корточках. Рисунки, изображающие медведей. Похоже, все это использовалось при создании последышей, а теперь милосердно тонуло в тенях, скрытое от нас темной ладонью ночи. Страсть, с которой выжившие сотрудники Компании присоединились к культу Морда, была совершенно очевидна. Или так проявилась их глубинная потребность в решении проблемы? Используя оставшиеся знания, они работали, служа Морду, отчаянно служа ему, но в итоге он все равно их уничтожил.

Мы, впрочем, так и не обнаружили никакой потайной двери, и поиски на нижних уровнях напоминали блуждание двух пьяных от слабости, болезни и ран людей, поддерживающих друг друга, чтобы не сломаться и кое-как перелезать через завалы обрушившихся потолков, шатающихся несущих стен, дыша пылью и уже равнодушно глядя на очередной труп.

Но для Вика это было все равно что вернуться домой, в то место, которому он желал смерти. То, что Компанию уничтожил не он, а кто-то другой, было для него невыносимым, но я радовалась этому его чувству, потому что оно разожгло в нем огонь, горящий все ярче и чище, может быть, еще на какое-то время.

Однако чем дальше, тем больше Вик привыкал к зрелищу погибшей Компании. Место, где он давно не был, оказалось совсем не таким, как в его воображении. Все люди, занимавшие его мысли, умерли, вероятно, много лет назад. Он же, вернувшись, снова стал сотрудником Компании, как будто место определяло человека, а не человек место.

Пока мы так бродили, опасение того, что не осталось ничего, питавшего наши надежды, гнало его вперед, заставляя искать хоть что-нибудь знакомое, не изменившееся с тех пор, как он был здесь в последний раз. Однако в нас гнездилось и иное знание, знание о тикающих часах, пришедшее к нам от Борна. Борна, сражавшегося с Мордом. Скоро все могло стать бессмысленным, даже если бы я помогла Вику спуститься глубже в этот неподвижный, безучастный ко всему мусорный омут, одновременно бесполезный, таинственный и тоскливый. Мы больше не слышали отдаленного рычания Морда, то ли из-за того, что забрались слишком глубоко, то ли потому, что Морд победил.

– Оно же совсем не здесь стояло, – бормотал Вик. – Зачем они это сделали?.. Как глупо! – провозглашал он. – Уж лучше б они это просто съели, чем вот так… Неужели не понимали, что такая баррикада и минуты не продержится?

Пока Вик балансировал на канате прошлого, я заглядывала в его будущее, корни которого уходили в прошлое. Никто из нас больше не мог удерживать своих чудовищ.

И вот время пришло. Мы достигли какого-то порога, решения некоего уравнения, образованного случайной комбинацией балок, стен, умножения распадающегося дерева на металл и пластмассу. Вик остановился и оглянулся, как будто услышал звук. Но это был отзвук того, что давно исчезло. Морд с Борном, может, до сих пор дрались, а может, нет. В любом случае мы их не слышали.

Исчезновение этого звука потушило в Вике огонь, заставлявший его двигаться, осматривать руины, а во мне оставалось только непреходящее ощущение, что кто-то – или что-то? – исподтишка наблюдает за нами с чувством собственного превосходства. От этого я находилась в напряжении, в постоянной боевой готовности. А вот Вика ничто больше не волновало, как будто под воздействием яда он утратил эту способность. Мне не раз и не два приходилось напоминать ему быть поосторожнее, не торопиться, смотреть, куда ставит ногу, и не шуметь.

– Уже близко, совсем близко, – сказал Вик через несколько минут, словно унюхав что-то. По крайней мере, запахи он еще различать мог.

Мы добрались до самого дна провала. Посмотрев вверх, я увидела плотную толщу водоворота над нашими головами, с этой точки зрения он напоминал решетчатую башню, созданную ураганом или землетрясением. Мы опустились в воронку мусорного торнадо. И, честно говоря, меня не прельщала мысль карабкаться потом обратно по этим искусственным развалинам, хотя тогда я еще не знала, будет ли у нас шанс на это.

И тут Вик вдруг начал колотить кулаком в треснувшую дверь, ведшую на лестницу, заваленную щебнем, потом он прижался к двери лбом, шлепая по дереву ладонями. Мне пришлось остановить его, схватить за царапающие, скребущие руки, стараясь не задеть плечо.

– Что с тобой, Вик? Что случилось?

Вик горел. Я чувствовала лихорадочный жар его ладоней, он вспотел, глаза запали, и я увидела в них свет: точки темно-красного пламени, живого, но чересчур яркого. Потом взгляд сделался неподвижным, и я испугалась, не ослеп ли он. Атрофировавшийся червь, зашитый в плечо, прежде бывший цвета слоновой кости, почернел и начал разлагаться, пачкая рубаху маслянистой жидкостью. Вик уже весь провонял этим маслом.

– Это то самое место, Рахиль, – в голосе Вика слышалась нарастающая паника. – То самое. Это было там. Но Морд все завалил. Морд все завалил, нам туда не пройти. Он меня ненавидит. Он хочет меня убить. Хочет меня убить.

Вик бредил. Голова Вика наполнилась ватой и бритвенными лезвиями, он разговаривал со мной из глубины старого колодца. Вику казалось, что Морд проявляет к нему личный интерес, тогда как ничего подобного не было и в помине. Я вгляделась в заваленную пропасть. Там было темно, холодно и пыльно.

– Вик, послушай меня. Морд этого не делал. Просто не смог бы. Разрушение слишком точечное и давнее. Эту дверь заблокировали давным-давно.

Причем намеренно.

Вик снова тяжело привалился к стене, опустив голову, окруженный всем этим бесполезным ныне богатством.

– А какая, в сущности, разница?

Я увидела в глубине его глаз растерянность, безмерное отчаяние при мысли о необходимости карабкаться обратно, а потом вновь спускаться в «протрещину» и возвращаться к отстойникам. Проделать этот путь ему было не под силу. Да и мне, пожалуй, тоже.

Я побрызгала водой ему на лицо, хотя у нас ее почти не осталось. Напоила, открыла и заставила съесть целый сухпаек из наших тающих запасов.

Постаревший, исхудавший, заросший щетиной Вик вперился глазами в никуда, словно ему требовалось отдохнуть от мира. Оставив его охранять наш рюкзак, я отправилась искать другой путь. Ведь если лестница обвалилась давно, то вполне возможно, когда все эти нагромождения сместились, образовался какой-нибудь новый проход.

Отодвинула от стены стол. Ничего. Проверила щель между стеной и разбитой колонной, упавшей, похоже, с верхнего этажа. И здесь ничего.

И опять ничего. И снова.

Вик выглядел совсем далеким.

Я подумала о Борне, прячущем вещи в шкафу. Припомнила тайники Вика и свои собственные, в которых хранила добычу, слишком крупную, чтобы тащить ее домой самостоятельно, без Виковой помощи. Думала, думала и ничего не придумала.

– Вик, – пробормотала я, – ты должен отсюда выбраться. Ты должен мне помочь.

И вдруг заметила, что на меня смотрит лисья морда, торчащая словно охотничий трофей из стены футах в двадцати. Первой моей мыслью было: «Это лис-призрак, проходящий сквозь стены, сверхъестественный лис, значит, я умираю, это галлюцинация, совсем скоро я увижу белый свет в конце туннеля».

Но тут же обнаружила, что лис выглядывает из дыры в стене, и почти сразу оттуда потянуло сквозняком. После нашей «протрещины» дыра казалась более чем широкой. Если она ведет туда же, куда и лестница…

Лис исчез. Ничего, мы спустимся в его нору. Будем следовать за его хвостом, за яркими, настороженными звериными взглядами. Я решила, что момент настал.

– Вик! – окликнула я. – Иди-ка сюда и захвати рюкзак.

Ответа не было. Вик был рядом, но он обмяк, как будто уснул, а когда я к нему подбежала, то обнаружила, что он почти потерял сознание. С трудом растолкав его, потерявшегося в горячке, объяснила, что нам надо спуститься в дыру. Постаралась убедить себя, что, кивнув, Вик подтвердил мою догадку насчет того, куда ведет эта нора. В желудке противно засосало, но не от голода. Скорее, от неуверенности. Похоже, Вик не слишком-то пришел в себя.

По крайней мере, нам не потребуется лезть обратно наверх. Как не нужно сидеть на месте и ждать смерти. Бросить Вика, а самой отправиться на поиски, я тоже не могла, потому что не знала, найду ли обратный путь. Если бы я оставила Вика, могла бы никогда больше его не увидеть, он так и умер бы в одиночестве.

– Вик, ты меня понимаешь? – спросила я, лишь бы как-то успокоиться. – Шансов у нас немного. Я знаю, тебе очень плохо, но ты должен пойти со мной.

Останься со мной, Вик, хотя бы еще ненадолго.

Ему пришлось идти первым, потому что только так я могла следить, чтобы он не заснул и не впал в кому. Из-за тесноты рюкзак опять пришлось нести перед собой.

Если бы мы провалились в центр Земли, это одним махом решило бы все наши проблемы.