Если взглянуть на мою комнату свежим взглядом, в глаза бросится отсутствие водопровода, плесень, ведущая войну с созвездиями светлячков на потолке, полуобвалившаяся стена с окном, выходящим на гору мусора… Несмотря на все это, а также на уличные сцены, когда один измученный грязнуля дерется с другим, таким же измученным грязнулей, за остатки, которые старый мир счел бы ненужной дрянью… так вот, несмотря на все это, я упорно продолжала фантазировать о том, как вернуть всякие приятные нам в прошлом мелочи.

– Это просто я, – сказал Борн.

Довольно долго я ему не отвечала, свернувшись на кровати калачиком и пытаясь хоть как-то оклематься. Вернее, отвечала, но это сложно было назвать ответом. Выплевывала в забытьи бессвязные слова. Иногда рядом с Борном появлялся Вик – и тут же опять исчезал. Порой я чувствовала, как он меня обнимает. Порой замечала его виноватый и вроде бы подозрительный взгляд.

Он подозревал что-то насчет Борна? Со времени нападения Борн изменился еще сильнее. Теперь он уже не напоминал морского анемона. Скорее, напольную вазу или кальмара, балансирующего на приплюснутой мантии. Отверстие на верхушке вывернулось краями наружу, вытянувшись вверх и образовав что-то вроде длинной шеи. Тонкие, похожие на перья нити вокруг «рта» казались почти неестественными. С долгим, едва слышным вздохом они собирались в пучок, потом раздвигались, как странные пловцы-синхронисты. Борн вырос настолько, что на добрых два фута возвышался над кроватью. Его тело продолжало мерцать, цветные пятна плавали по поверхности словно обрывки слоистых туч: лазурь, лаванда, изумруд. Обычно от него пахло ванилью.

Я лежала на боку и наблюдала за ним, полуиспуганно, полулюбопытствуя. Борн обзавелся целой коллекцией глаз, расположенных по окружности тела. Каждый такой глазок был совершенно не похож на остальные. Одни были человеческими – голубыми, черными, карими и зелеными, другие – звериными. И всеми он определенно видел. Эти глаза меня смущали, я не могла понять, что они значат. Я решила считать их необычным украшением, чем-то вроде пояска.

Заметив, что я на него смотрю, Борн издавал робкое покашливание и прятал лишние глазки, оставляя одну пару и помещая ее повыше. Иногда они, наоборот, опускались ниже, к «бедрам», но с самого начала, всегда имели голубой цвет и длинные ресницы, хотя увеличились в размерах и двигались независимо друг от друга.

Наверное, Борн думал, что таким образом выглядит человечнее.

На шестой день я почувствовала, что прихожу в себя, проснувшись всего лишь с легким головокружением. Вик снова куда-то ушел, упрямо не желая отказываться от своего бизнеса. Моих обидчиков он так и не нашел, и я подозревала, не найдет никогда. Мы больше с ним не говорили о случившемся. Другое дело, мы вообще мало говорили. Когда он ко мне приходил, я притворялась спящей. Моих сил хватало только на Борна.

Лежа в постели, я задала ему вопрос. Один-единственный, острый вопрос, напрямую связанный с моим опасным расположением духа. Я все еще «сидела» на фарм-червях и хотела быть чем-то полезной, а не валяться бревном.

– Скажи, что ты такое?

Мое сердце забилось, но нельзя сказать, чтобы я очень боялась.

– Не знаю, – хрипловато, но мелодично ответил Борн, и мне вдруг померещилось, что он заговорил голосами сразу обоих моих родителей. – А сама ты знаешь, что ты такое? – добавил он.

– Давай сыграем в игру и попробуем кое-что выяснить, – предложила я, проигнорировав его вопрос.

Несколько секунд Борн молчал, «пригасив» свои краски. Затем вновь вспыхнул.

– О’кей, – согласился он. – О’кей!

– Но ты должен быть честен со мной.

– Чес-тен, – Борн прокручивал слово в голове.

– Это значит – говорить правду.

– Честен, – по его коже пробежала яркая пурпурная рябь. – Я могу быть честен. Я честен. Честен.

Я то ли огорчила его, то ли вызвала какие-то иные эмоции, но вернее всего, он просто пробовал новое слово на вкус.

– Ты уже много обо мне знаешь, – рискнула начать я. – А я о тебе не знаю ничего. Это будет игра в вопросы и ответы. Готов ответить на несколько вопросов?

– Я отвечу на вопросы, – неуверенно проговорил Борн, и мне стало интересно, понимает ли он значение слова «вопрос».

– Ты – машина? – спросила я.

– Что такое машина?

– Вещь. Вещь, сделанная людьми.

Похоже, вопрос поставил Борна в тупик, он надолго задумался, потом уточнил:

– Ты тоже вещь. Тебя сделали двое людей.

– Я имела в виду предмет из металла, или плоти, или из того и другого сразу. Но полученный не естественным биологическим путем.

– Тебя сделали двое людей. Ты состоишь из плоти, – Борн казался взволнованным.

– Почему ты меня тогда не выручил?

– Выручил?

– Не спас от тех пацанов. Не помог. Не остановил их, когда они причиняли мне боль.

Наступила долгая пауза. Борн ушел в себя, превратившись в серый силуэт. Даже глазки исчезли. Затем цвета разом вернулись, полыхнув розово-красным, вскипев зелеными вихрями. Вокруг отверстия вылупились и захороводились глаза.

– Но я же помог! Помог! Я помог Рахиль. Я помог, – повторял он в расстройстве.

– Мальчишки мучили меня несколько часов, – рявкнула я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, и, слава Морду, мне это удалось. – Они надо мной измывались, а ты бездействовал. Они причиняли мне сильную боль. Тогда как ты мог бы что-нибудь предпринять.

Снова молчание, потом – тихий шепот:

– Я не мог. Не мог. Помочь. Прежде.

– Прежде чем что?

– Прежде, чем узнал их.

Судя по тону, слово «узнал» было не тем, которое ему требовалось. Наверное, нужного слова просто не существовало в его лексиконе, и он вкладывал в то, что было, двойной, а то и тройной смысл.

– И как ты их узнал?

– Я не завершен, – сказал Борн. – Я был не завершен. Я не завершен.

Борн попытался компилировать слова, но это не помогло, и фраза скомкалась, из-за чего его перистые псевдоподии напряглись, сделавшись похожими на шипы.

– А теперь – завершен? И осведомлен? – Мне хотелось избежать пугающего слова «активирован».

– Более завершен.

– Ты их убил, – спокойно сказала я, заорав про себя: «Но только после того, как они вдоволь наиздевались надо мной!»

– Убил?

– Прервал их существование. Сделал неживыми. Мертвыми. Их больше нет.

– Я их узнал, – недоуменно пробормотал Борн. – Я узнал их.

– Убивать нехорошо. Больше никаких убийств. Не убивай.

Если только на тебя не нападут. Если тебя не вынудят. Мне не хотелось объяснять Борну различия, – сил на это у меня сейчас не было.

Теперь его глаза утратили красоту. Они казались опасными ловушками. Серый глаз выглядел знакомо, или мое воображение сыграло со мной злую шутку? Я резко отвернулась и опять провалилась в беспамятство. Лучше уж оно, чем необходимость обдумывать слова Борна.

И все же, почему я отвернулась, ведь я не чувствовала себя в безопасности?

На седьмую ночь я спала у Вика, а высоко над нами спал Морд, растянувшись на суглинке и мусорных кучах, покрывавших Балконные Утесы. Его дыхание, словно бесплотная глубинная бомба, проникало сквозь потолки, балки, штукатурку, несущие колонны и потрескавшиеся арки, заставляя вибрировать каждый атом дюжины перекрытий над нашими головами. Мы воспринимали этот звук не столько ушами, сколько кожей и всем телом.

До нас доходил и зловонный душок, сочившийся через вентиляционные трубы, тысячи трещинок в почве и ходы, проделанные червями и жуками. Этот запах, как гром после молнии, пришел позже и сдавил горло. Вонь живых существ, убитых Мордом за последние дни. Чуял ли он нас внизу, глубоко под собой? Может быть, принимал нас за мышей? Маленьких человеческих мышек?

Вик лежал неподвижно, в страхе, что это не случайно, и Морд знает, что он, Вик, здесь, потому и явился сюда этим утром, что хочет нас извести. Какое-то время мы только перешептывались, двигаясь нарочито медленно, словно были подводными лодками, а Морд – рыщущим вокруг миноносцем. Шепча, Вик плотно прижимал губы к моему уху. Ему не терпелось передать мне слухи о Мордовых последышах, шастающих по городу в поисках… Чего? Вик не сказал этого, но у меня сложилось такое чувство, что он в курсе.

Потом, когда Морд начал стонать во сне, Вик окончательно умолк. Стоны, похожие на зубовный скрежет, проникая сквозь почву, заглушали наши слова. Мы ничего не могли понять. Кроме одного: в стонах звучало страдание.

Через несколько часов мы почувствовали, что Морд исчез. Казалось, сами Балконные Утесы облегченно распрямились. Утром мы обследовали Мордову лежку – глубокую впадину, продавленную весом медведя. Если бы Морд решил провести здесь всю ночь, не провалился бы он вниз, пробив, одно за другим, все перекрытия, и не рухнул бы, спящий, прямо на нас? Его вонь оставалась еще день-два, и всякий раз, унюхав ее, я чувствовала себя в замешательстве.

Я ночевала у Вика для того, чтобы он сам не заявился ко мне и не увидел Борна, но именно о Борне Вик и заговорил, когда Морд ушел. Я уже почти пожалела, что медведь ушел, тогда бы Вик продолжал молчать.

– Я все еще могу забрать его, – предложил он.

– Кого? – Я сделала вид, что не понимаю.

– Борна. Сейчас самое время. Заберу его и все выясню. А ты пока выздоравливай.

– Не стоит.

Он замялся, похоже, размышляя, не признаться ли в чем, но потом вроде бы смирился с моим решением. Обнял покрепче, словно я была его щитом против Морда, и вскоре тихонько засопел мне в плечо. Я не отстранилась, хотя было больно. Боль явилась ценой согласия. Так было проще. И лучше для нас обоих.

Но уснуть не получалось. Я думала о безумных беседах, которые вела с Борном. Его знания об окружающем мире были отрывочны и плохо стыковались между собой. Вот, например:

Беседа прерывается поисками перекуса для Борна, что, в общем-то, не трудно. Больше всего ему нравится так называемая «нездоровая еда», она же – «съедобный мусор», хотя эти выражения давным-давно утратили свой изначальный смысл.

Может быть, мне так понравился Борн потому, что Вик был всегда ужасно серьезен? Борн еще очень долго не знал, что значит «серьезность».

Утром, когда Морд с его тяжестью сделался дурным сном, Вик вновь завел свою шарманку.

– Я постараюсь сделать все как можно осторожнее, – неубедительно настаивал он. – И верну его тебе в целости и сохранности.

– Нет.

– В принципе, можно было и не спрашивать, – он тяжело привалился к моей спине. – Ты и сама знаешь, что это надо сделать.

– Не надо.

– Рахиль, ты же понимаешь, что неправа! – Вик уже почти кричал.

Как и большинство мужчин, он, боясь чего-то, выплескивал свой гнев на что-то другое. Я промолчала.

– Отдай мне Борна, – не отставал Вик.

Я даже не шевельнулась.

– Ты обязана отдать его мне, нам нужно знать, что он такое. Он живет здесь, с нами, и ты защищаешь его как наседка цыпленка. А сама даже ничего о нем не знаешь.

– Нет.

– Он вполне мог повлиять на тебя с помощью биохимии. Возможно, ты думаешь уже не своей головой.

В ответ я лишь расхохоталась, хотя его слова могли оказаться правдой.

– Рахиль, ты не имеешь права, – произнес Вик, обиженно подчеркнув это самое «право».

– Лучше расскажи-ка мне о своей работе в Компании, – я уже устала от этого разговора, просто устала. – И не забудь и о своем жутком телескопчике.

Разумеется, о телескопе он ничего не сказал. Нечего ему было говорить, а мне и подавно. Мы оба понимали, что еще одно слово, и либо я уйду из его постели, либо он сам меня выпроводит.

Вик. Вик и Рахиль. Наш портрет: Вик и я – на противоположных краях картины, наполовину вне ее. Мы до странности настороженно относимся друг к другу. Несмотря на всю свою заботу, Вик, наверное, ожидал от меня большего чувства вины, что оправдало бы его собственную. Я же, вероятно, винила Вика в том, что он сделал меня зависимой от его сведений, от его жучков-паучков, за то, что отвыкла полагаться только на собственные ловушки и стала слабой.

Справедливо ли? Нет. Я сама была виновата: утаила от него секрет поважнее.

Борн мог разговаривать. Борн убил моих мучителей и куда-то подевал их тела. Борн – разумен. Борн сделал меня счастливой.