Книга: Человек и компьютер: Взгляд в будущее
Назад: 9. Доска в огне!
Дальше: 11. Человек плюс машина
10

СВЯТОЙ ГРААЛЬ

Принимая во внимание тот факт, что сейчас мне далеко за 50 и нужно думать о своем артериальном давлении, позвольте мне ненадолго отвлечься от этой горькой истории, прежде чем я вернусь к рассказу о последних партиях матча-­реванша и финальной пресс-конференции, по сравнению с которой описанная выше пресс-конференция после 3-й партии выглядела как детская вечеринка.

Матчи на первенство мира имеют долгую и некрасивую историю взаимных враждебных выпадов и обвинений в нечестной игре. Популярные книги о шахматах не обходятся без изложения подобных якобы курьезных случаев, которые кажутся забавными только на расстоянии. Требование Фишера в матче со Спасским (1972) убрать из зрительного зала все телекамеры привело к тому, что ему было засчитано поражение из-за неявки на 2-ю партию, а 3-я партия была перенесена с главной сцены в тесное закрытое помещение. Карпов и Корчной тоже прославились своими склоками во время матчей за мировую корону, особенно в Багио (1978). В команде Карпова был психолог, а поговаривали — и парапсихолог, доктор Зухарь, который во время партий пристально смотрел на Корчного. Последний требовал пересадить этого человека подальше от сцены, Карпов подавал встречные протесты. В ответ Корчной пригласил двух американских членов индийской секты, которые медитировали и гипнотизировали взглядом игроков и Зухаря. Имели место протесты и расследования по поводу кресел (кресло Корчного даже разобрали и просветили рентгеном), зеркальных очков Корчного и йогурта Карпова.

Конфликты на титульном матче между Владимиром Крамником и Веселином Топаловым (2006) опустились до нового минимума — до уровня туалета. После заявлений представителей лагеря Топалова о том, что во время партий Крамник проводит подозрительно много времени в своей личной туалетной комнате, организаторы закрыли ее и предложили Крамнику пользоваться общественной уборной. В знак протеста Крамник не явился на 5-ю партию, и ему присудили техническое поражение. Журналисты быстро окрестили скандал «Туалетгейтом» (а Крамник в конце концов выиграл матч).

Мои эпические битвы с Карповым тоже проходили негладко. В матче-реванше 1986 года Карпов многократно демонстрировал сверхъестественную интуицию и ясновидение в отношении моей дебютной подготовки. На несколько моих новинок он почти мгновенно давал очень сильные ответы и, казалось, был прекрасно подготовлен даже к самым неожиданным дебютным линиям. Я был уверен, что это объяснимо только одной причиной: кто-то из моих помощников снабжает его информацией. После того как я проиграл три партии кряду — 17, 18 и 19-ю, один из тренеров покинул мой лагерь. Потом один из членов команды Карпова засвидетельствовал, что накануне 18-й партии Карпов провел бессонную ночь за анализом дебютной позиции, которая, как он предвидел, «завтра будет стоять», хотя две мои предыдущие партии, выигранные белыми, я начал совершенно иначе! Излишне говорить, что «предчувствие» Карпова не обмануло.

Вы можете выбрать одно из трех объяснений: либо в шахматных верхах процветает предательство, либо некоторые гроссмейстеры просто страдают паранойей, либо же уловки и интриги за пределами шахматной доски — стандартная составляющая тотальной психологической войны. Или вы можете выбрать «все вышеперечисленное» и присоединиться к консенсусу.

Возвращаясь к разговору о матче-реванше, хочу обратить особое внимание на слова Эшли о «человеческом вмешательстве», произнесенные им на пресс-конференции. В течение 20 лет мне приходилось сталкиваться с многочисленными истолкованиями того, что я подразумевал под этой фразой, хотя произнес ее не я и мои подозрения касались более тонких вещей. В ходе матча определенное вмешательство людей в работу Deep Blue разрешалось. В частности, это касалось исправления ошибок в программе, перезапуска сис­темы после сбоев, а также внесения между партиями изменений в дебютную книгу и оценочную функцию. В последующих матчах между людьми и машинами действия такого рода будут ограничены как создающие несправедливое преимущество для компьютера.

Во время матча с Deep Blue произошло как минимум два сбоя, потребовавших ручной перезагрузки. Как сообщает команда Deep Blue, это случилось в 3-й и 4-й партиях. Хотя, с их точки зрения, эти инциденты не имели никакого значения, поскольку не повлияли на следующий ход Deep Blue, во время напряженного эндшпиля в 4-й партии мне пришлось отвлечься от игры и спросить у Сюй Фэнсюна, что происходит. И, как впоследствии сказали мне шахматные программисты, перезагрузка сис­темы имеет серьезные последствия с точки зрения воспроизводимости. Поскольку перезагрузка приводит к потере таблиц памяти, используемых машиной для сохранения позиций, нет никакого способа добиться того, чтобы машина точно воспроизвела предыдущие ходы.

Если отбросить эти разрешенные действия, многие люди истолковывают идею человеческого вмешательства таким образом, что где-то внутри Deep Blue прятался Карпов или другой сильный гроссмейстер — как в шахматном автомате «Турок» Вольфганга фон Кемпелена. Но в нынешние времена благодаря резервным сис­темам и удаленному доступу нет необходимости прятать шахматных гномов в большом черном ящике. Это любопытная мысль, но я имел в виду совсем другое. Просто перезагрузить машину или инициировать какой-либо сбой, дабы вынудить Deep Blue потратить больше времени на обдумывание сложной позиции, могло быть вполне достаточно, чтобы существенно повлиять на результат. Помните тот случай на чемпионате в Гонконге в 1995 году, когда прототип Deep Blue после перезагрузки во время решающей партии с программой Fritz сделал более слабый ход? Не повезло, но после перезапуска он вполне мог сделать и более сильный ход, особенно если был запрограммирован использовать дополнительное время после сбоя.

Выступая 15 сентября 2016 года в Оксфорде на конференции по социальной робототехнике и искусственному интеллекту, я воспользовался случаем познакомиться с Ноэлем Шарки из Университета Шеффилда. Шарки — один из ведущих в мире специалистов в области ИИ и машинного обучения, участвующий в различных проектах, связанных с исследованием этических принципов и социальных последствий роботизации. Но в Великобритании Ноэль больше известен как эксперт и главный судья в популярном телешоу «Битвы роботов». Мы встретились во время короткого перерыва на ланч, после которого должно было состояться его выступление. Я собирался побеседовать с ним о машинном обучении и организованной им дискуссии об этических аспектах роботизации в Организации Объединенных Наций. Но он жаждал поговорить со мной о Deep Blue!

«Эта тема не дает мне покоя много лет, — сказал он мне. — Я был так воодушевлен перспективой того, что искусственный интеллект победит чемпиона мира! Но я хотел, чтобы это было честное состязание. Увы, оно таковым не оказалось. Сис­темные сбои? Подключенные сис­темы? Как все это можно контролировать? Они могли менять между ходами программное обеспечение и даже оборудование. Я не могу утверждать, что IBM смошенничала, но я и не могу сказать, что она этого не делала. Определенно, у них была такая возможность. Если бы я был арбитром, я бы вырвал из их машины все провода, построил вокруг нее клетку Фарадея и сказал: "Окей, теперь играйте". В противном случае я бы немедленно присудил этой чертовой штуке техническое поражение».

Представив себе картину, как Ноэль Шарки вырывает сетевые кабели из Deep Blue, я подумал, что охотно включил бы его в свою команду — против кого бы я ни играл.

Наконец, очень популярный в то время ключевой аргумент, будто IBM никогда бы не совершила неправомерных действий ради победы Deep Blue, сегодня звучит почти нелепо. В 1997 году оставалось еще четыре года до того, как корпоративный мир сотряс скандал вокруг американского энергетического гиганта Enron, оказавшегося империей зла и обмана. Это стало своеобразным «Уотергейтом» для корпоративного мира и предвестником череды разоблачений, связанных с финансовым кризисом 2007–2008 годов. Разумеется, я не ставлю шахматный матч в один ряд с финансовым крахом. Но хочу сказать, что после истории с Enron люди пере­стали говорить мне, что «крупные американские корпорации наподобие IBM никогда не сделают ничего неэтичного». Многие призадумались, особенно когда узнали, как выросла цена акций IBM после матча.

Благодаря откровенности Мигеля Ильескаса мы знаем, что IBM была готова расширить границы этичного поведения, чтобы любой ценой повысить шансы Deep Blue на победу. В упомянутом интервью журналу New In Chess (2009) Ильес­кас рассказал любопытные вещи: «Каждое утро мы собирались всей командой — инженеры, специалисты по связям с общественностью, все. Никогда в жизни я не видел такого профессио­нального подхода. Принимались во внимание все детали. Раскрою вам один секрет. Правда, это больше похоже на анекдот, потому что не имело никакого значения. Однажды я увидел, как Каспаров и Дохоян что-то обсуждают после партии. Я хотел узнать, о чем они говорят, и спросил: можем ли мы сменить охранника на такого, который знает русский язык? Назавтра они поставили нового охранника, и теперь я знал, о чем они говорят после партий».

Возможно, с практической точки зрения это и впрямь «не имело никакого значения», но мы видим, как далеко была готова зайти IBM, чтобы получить любое состязательное преимущество. Если бы во время матча стало известно, что IBM наняла русскоязычных сотрудников безопасности для слежки за мной и моим секундантом в комнате отдыха, вряд ли разразился бы скандал, но могу сказать одно: это было некрасиво.

Сказав все это, я тоже хочу сделать признание. В самом главном, что и стало основной причиной потери мной само­обладания, я был неправ и должен принести команде Deep Blue свои извинения. Ходы компьютера во 2-й партии, которые привели к проигрышной для меня позиции и подорвали мой боевой дух, были уникальными для машины только в те годы. Уже через пять лет коммерческие программы, работающие на стандартных серверах Intel, смогли воспроизвести все лучшие ходы Deep Blue и даже улучшить некоторые из его «человеческих» ходов, которые так впечатлили меня и всех остальных во время матча. Сегодня шахматная программа на моем ноутбуке меньше чем за десять секунд отдает небольшое предпочтение «шокирующе человеческому» ходу 37.Се4 во 2-й партии, хотя оценивает его почти так же, как вылазку ферзем — маневр, которого я ожидал, считая его более правильным, чем ход слоном. Если бы я защищался лучше и не сдался бы в порыве эмоций, игру машины во 2-й партии можно было бы рассматривать как очень хорошую, но не более того, независимо от конечного результата.

Это в очередной раз показывает, почему я придаю столь большое значение тому факту, что перед матчем я не видел ни одной партии противника. Если бы я знал, что Deep Blue способен на «некомпьютерный» позиционный подход, как в случае с 37.Сe4 во 2-й партии или удивительным рывком пешки h7–h5 в 5-й партии, я бы реагировал и играл совсем по-другому. Полная таинственность вокруг Deep Blue была самым сильным ходом во всем матче, однако возможность пойти таким образом имелась у IBM, но не у меня.

В свою очередь, теперь, когда я понимаю, что при всей своей силе Deep Blue по-прежнему мог допускать нелепые ошибки и неточности, становится объяснимым, почему он просмотрел вечный шах в конце 2-й партии. Учитывая его колоссальную способность к расчетам, данный промах кажется странным, но не невероятным. Если бы я знал обо всем этом во время матча, история могла бы сложиться по-другому. Моя преждевременная сдача 2-й партии и порожденная этим буря эмоций и посторонних мыслей практически лишили меня возможности играть нормально.

Безусловно, я сожалею об этом, но считаю мое состояние шока и растерянности на тот момент совершенно оправданным. В 1997 году игра Deep Blue была для меня совершенно непостижима, и IBM сделала все, чтобы сохранить ее таковой. Возможно, в стане соперника и не происходило ничего такого, что стоило бы от меня скрывать, но они решили разжечь мои подозрения и действовать так, словно им есть что утаивать. Они специально устроили целую эпопею с распечатками записи 2-й партии, поскольку, если бы они показали их Кену Томпсону и тот не нашел в них ничего плохого, это могло бы частично развеять мои опасения и вывести меня из состояния стресса.

Перед 4-й партией мой агент Оуэн Уильямс сказал организаторам: если Томпсон не получит запрошенные распечатки по 2-й партии, то он не явится на игру как член апелляционного совета. IBM восприняла это как предупреждение о том, что я тоже могу не прийти, и предупредила СМИ, что партия, возможно, не состоится. За 30 минут до начала игры мы получили от Ньюборна сообщение о передаче распечаток в апелляционный совет, но, когда мы прибыли на 35-й этаж, Томпсон сказал, что ему передали информацию только по варианту с 37.Фb6. В отсутствие лог-файлов, касающихся других ходов и позволяющих воссоздать контекст, эти сведения были для нас бесполезными.

Скрытность и враждебное отношение команды соперника проявлялись и множеством других способов. Например, вот что написала газета The New York Times после 5-й партии: «Журналист Джефф Киселофф, нанятый компанией IBM для освещения на веб-сайте положения дел в лагере Каспарова, был уволен после того, как включил в свою статью негативные комментарии болельщиков чемпиона мира по поводу игры Deep Blue. По приглашению IBM гроссмейстеры Джон Федорович и Ник де Фирмиан участвовали в работе над дебютной книгой компьютера, хотя никто из команды Deep Blue не сказал об этом публично, даже когда на пресс-конференции их прямо спросили о привлечении дополнительных помощников. Между тем г-н де Фирмиан подтвердил, что они с Федоровичем принимали участие в проекте, однако отказался от любых обсуждений, сославшись на то, что IBM настояла на подписании договора о неразглашении».

Все это вынудило мою маму заметить: «Это напоминает мне твой первый матч с Карповым (1984/85). Тогда тебе пришлось сражаться не только с Карповым, но и с советской бюрократической машиной. А теперь, спустя 13 лет, тебе приходится биться с суперкомпьютером и капиталистической сис­темой, которая использует свои методы психологической войны». (Если мамины слова о «капиталистической сис­теме» кажутся вам марксистским анахронизмом, вспомните, как взлетела цена айбиэмовских акций после первого матча!)

Между тем матч продолжался, и в 4-й партии мне предстояло играть черными. Понятно, что я не хотел повторения ужасной 2-й партии, в которой машина и человек фактически поменялись ролями: компьютер вел сильную стратегическую игру и достиг подавляющей позиции, а я переставлял фигуры в пассивной обороне. Затем компьютер пошел на прорыв с целью реализовать свое преимущество, но допустил тактический промах, которым я мог воспользоваться, чтобы неожиданно форсировать ничью (как все тогда думали). Да, во 2-й партии все перевернулось с ног на голову. В 4-й же и 5-й партиях оба игрока должны были выступать в своих привычных амплуа.

В 4-й партии я избрал гибкую защиту и после нескольких посредственных ходов Deep Blue получил крепкую позицию. Неспособность компьютера логически связывать отдельные ходы, как это делают люди, по-прежнему давала о себе знать. Он продвинул пешки на королевском фланге и, кажется, забыл о них, найдя иные продолжения, что выглядело очень странно. Безусловно, у подобной объективности есть свои плюсы, но недаром мы говорим, что даже плохой план лучше отсутствия всякого плана, по крайней мере в человеческих шахматах. Понимая, что у вас есть схема, но следовать ей не удается, вы можете прийти к полезному выводу. Если же вы действуете бесцельно, от шага к шагу, от решения к решению, будь то в политике, бизнесе или шахматах, вы ничему не научитесь и станете разве что умелым импровизатором.

Компьютер стремился развить давление, но при этом он создал слабости в собственной позиции. На 20-м ходу я пожертвовал пешку, чтобы активизировать фигуры и нарушить баланс сил в свою пользу. Компьютер снова сделал пару странных ходов, поспешно названных комментаторами «неуклюжими» и «бессмысленными». Гроссмейстер Роберт Берн высказал удивление: «Как ему удается так сильно играть в один день и так глупо — спустя пару дней?» Между тем я уже понимал, что, какими бы глупыми и неуклюжими ни выглядели ходы Deep Blue, они на самом деле далеко не бессмысленны. Пусть машина не применяет целенаправленную стратегию, как это обычно делают люди, но выбранный ею ход получает наивысшую оценку потому, что оценочная функция нашла что-то весьма привлекательное в создаваемых этим ходом позициях. Другими словами, компьютер, как и любой гроссмейстер, имеет свой стиль игры, хотя и весьма своеобразный. Ход, который сделал экс-чемпион мира Тигран Петросян, прославившийся своим оборонительным стилем, может не иметь смысла с точки зрения такого агрессивного игрока, как я. В моей партии этот ход оказался бы слабым, но в партии Петросяна — весьма эффективным, поскольку Железный Тигран хорошо его понимал и знал, что за ним последует. Конечно, Deep Blue мог делать действительно плохие или бессмысленные ходы, но он был достаточно силен, чтобы использовать эту присущую компьютерам непоследовательность себе во благо.

Четвертая партия показала это как нельзя лучше и стала для меня еще одним тяжелым разочарованием. Я упустил одну хорошую возможность для атаки, но сохранял явное преимущество вплоть до эндшпиля, когда компьютер, совершив серию непредвиденных мною маневров, добился ничьей. И сегодня, анализируя позицию после 36-го хода, я не могу поверить, что не сумел ее выиграть, — более того, эта позиция, вероятно, даже не является объективно вы­игранной. В окончании с двумя ладьями и конем у каждой стороны все складывалось в мою пользу: черные фигуры, включая короля, были более активны, пешки противника — изолированы и уязвимы. По моим прикидкам, играя с очень сильным гроссмейстером, я одержал бы победу в четырех из пяти партий.

Создавалось впечатление, будто Deep Blue специально манил меня близкой победой, в то время как сам реализовывал план ничьей. Материал на доске постепенно редел, и из-за усталости расчеты давались мне все тяжелее. Победа, которая, как я был уверен, ждала за углом, так за углом и оставалась. Комментаторы и, позже, аналитики удивлялись не меньше меня и пытались найти в моей игре ошибки, позволившие Deep Blue соскочить с крючка в эндшпиле. Но, хотя я играл небезупречно, по всей видимости, выигрыша здесь попросту не было. Любой сильный игрок может объяснить, почему позиция черных однозначно лучше, но даже гроссмейстеры с мощными шахматными движками не в состоянии указать путь к победе. Так закончился еще один изнуряющий и деморализующий поединок с машиной.

После партии я спросил Фредерика, не думает ли он, что Deep Blue мог использовать секретное оружие, чтобы добиться такой чудесной ничьей. Ходили слухи, что компьютер имеет доступ к эндшпильным базам, и если так оно и было, то в этом следовало винить Томпсона. В 1977 году Кен представил на чемпионате мира по шахматам среди компьютерных программ свое новое творение — базу данных окончаний шахматных партий, которая позволяла в совершенстве разыг­рать эндшпиль с королем и ферзем против короля и ладьи (KQKR). Это был не шахматный движок, поскольку анализа и оценки не требовалось. По сути, Томпсон создал базу данных, которая генерировала позиции в обратной последовательности — то, что мы называем ретроградным анализом. Она начинала с мата и, продвигаясь к началу, находила все возможные позиции с указанным материалом. Затем в каж­дой из этих позиций она определяла оптимальный ход. Например, при игре на стороне ферзь+король эндшпильная база KQKR всегда делала ходы, ведущие к самому быстрому мату, а при игре на стороне ладья+король всегда выбирала ходы, максимально отдаляющие мат. Она играла не просто как бог. Она была богом. Или, точнее, шахматной богиней Каиссой!

Это ознаменовало прорыв в компьютерных шахматах, где эндшпиль с его тонкостями традиционно являлся слабым местом машин. Человек может взглянуть на пешечный эндшпиль и мгновенно увидеть, что если у него на одном участке доски есть две пешки против одной, то он может провести одну из своих пешек до края доски и превратить ее в ферзя. На это может потребоваться 15 или даже 20 ходов, но человеку не нужно просчитывать каждый ход, чтобы понять, что может произойти. А вот компьютеру, чтобы схватить суть позиции, нужно просчитать все ходы вплоть до превращения пешки в ферзя, но это зачастую требует анализа, слишком глубокого даже для самых сильных шахматных программ.

С появлением эндшпильных баз ситуация начала меняться. Вместо того чтобы проводить расчеты на протяжении всей партии, теперь машине нужно было только достичь позиции, включенной в эндшпильную базу, чтобы точно знать, к чему она ведет — выигрышу, проигрышу или ничьей. Можно сказать, что машины вдруг стали ясновидящими. Конечно, не каждая партия достигает эндшпиля, поэтому полезность эндшпильных баз была ограничена, но по мере того как они становились все обширнее и включали все больше фигур и пешек, они превратились в новое мощное оружие в компьютерном арсенале.

Эндшпильные базы Томпсона также стали первым новшеством в компьютерных шахматах, оказавшим влияние и на человеческие шахматы. Создав свою первую базу KQKR, Кен бросил вызов гроссмейстерам — он предложил им победить его машину, играя ферзем. Имейте в виду, что для сильного игрока считается несложным выиграть эндшпиль с ферзем против ладьи; общий алгоритм описан в каждом эндшпильном справочнике. Невероятно, но машина показала, как на самом деле непроста такая задача: она делала ходы, необъяснимые даже для гроссмейстеров.

Шестикратный чемпион США Уолтер Браун проиграл пари Томпсону, не сумев переиграть его эндшпильную машину менее чем за 50 ходов — по правилам именно столько ходов имеют шахматисты, пытающиеся выиграть в подобных позициях, после чего обороняющаяся сторона может потребовать ничьей. Браун, азартный по натуре человек, готовился в течение нескольких недель и со второй попытки одержал победу точно на 50-м ходу, вернув себе свои деньги. Между тем согласно эндшпильной базе при идеальной игре эта позиция выигрывалась всего в 31 ход. Впервые компьютеры продемонстрировали, что шахматные способности людей далеки от совершенства.

Чтобы добавить в базу любую новую фигуру, необходимы огромные объемы памяти, что поначалу делало эндшпильные базы неподходящими для большинства шахматных программ. Одна из наиболее популярных баз требует 30 Мбайт для четырех фигур, 7,1 Гбайт для пяти фигур и 1,2 Тбайт для шести фигур. Они получили широкое распространение, когда появились новые методы генерации и сжатия данных и более емкие жесткие диски.

Как при просчете шахматной партии с самого начала дерево поиска разрастается слишком быстро, так и в эндшпильных базах деревья вариантов быстро становятся слишком разветвленными и сложными, чтобы можно было просчитать партию с конца. Теоретически можно сгенерировать эндшпильную базу с 32 фигурами, но трудно даже представить, какой объем памяти ей нужен. Семифигурные базы, создание и хранение которых требуют огромного ресурса вычислительных мощностей, начали появляться только в 2005 году. Сегодня существуют полные базы семифигурных окончаний с объемом памяти около 140 Тбайт, создание которых занимает несколько месяцев. Первую полную базу семифигурных окончаний, ныне доступную в интернете, разработали российские исследователи Виктор Захаров и Владимир Махнычев на суперкомпьютере «Ломоносов» в Московском государственном университете.

Разработка эндшпильных баз привела к интересным открытиям, касающимся сложности шахмат, и одновременно к опровержению некоторых предположений, на которые веками опирались при шахматном анализе. Например, оказалось, что в самой длинной матовой позиции для семифигурного сочетания КрФККрЛКС (король, ферзь и конь против короля, ладьи, коня и слона) при лучших ходах обеих сторон мат достигается в 545 ходов. Также были переоценены более распространенные и хорошо известные позиции. Веками считалось, что в ряде позиций с двумя слонами против идеально расположенного коня выигрыш невозможен, но эндшпильные таблицы показали, что это не так.

Шахматные задачи типа «белые начинают и выигрывают» или «белые начинают и ставят мат в три хода» издавна пользуются заслуженной популярностью. Раньше их часто публиковали в шахматных колонках местных газет (сейчас, увы, остается все меньше таких колонок, да и самих местных газет). Многие из подобных задач имеют очень красивые и неординарные решения. Но машину не волнует эстетический аспект, и она отвергает множество комбинаций.

Иногда людям бывает полезно посмотреть, как эндшпильная база разыгрывает ту или иную распространенную позицию, но такое случается редко. Нам нужны общие установки и эвристические правила, которые мы можем применить на практике, например такие как «держать ладью позади проходных пешек» или «имея ладью против ферзя, держать ладью возле своего короля». Но эндшпильные таблицы обычно никак не помогают людям понять, как разыграть тот или иной эндшпиль. Даже для меня 99% ходов, предлагаемых эндшпильными таблицами в некоторых позициях, совершенно непонятны. Я изучил несколько шести- и семифигурных окончаний, требующих более двухсот ходов, и в подавляющем большинстве случаев первые 150 ходов выглядели так, будто на доске ничего не происходит: я не мог понять логику с виду хаотического передвижения фигур. Только в позициях, ведущих к мату через 40–50 ходов, мне удалось разглядеть некоторую методику в «бессмысленных» манипуляциях машины.

Но одно дело — сражаться с гигантской дебютной базой, подготовленной командой гроссмейстеров. И совсем другое — противостоять эндшпильной базе с ее в буквальном смысле совершенной игрой. Впоследствии, когда эндшпильные базы стали более проработанными и распространенными, в матчах между людьми и машинами организаторы вводили специальные правила, чтобы обеспечить равные условия для обеих сторон. Например, когда я играл в 2003 году с программой Deep Junior, решили, что «если будет достигнута позиция, которая имеется в эндшпильной базе машины, и если при правильной игре эта позиция приведет к ничьей, то партия немедленно завершается». Иначе оставшаяся часть партии могла бы из состязания превратиться в пасьянс «Солитер».

Благодаря эндшпильным таблицам можно ясно увидеть, насколько несхожи человеческие и машинные шахматы и как по-разному люди и машины добиваются результата. Пару десятилетий программисты пытались научить машину играть эндшпиль, но это в одно мгновение стало ненужным после появления нового инструмента. Данный сценарий мы видим снова и снова во всем, что связано с интеллектуальными машинами. Сначала мы пытаемся научить машину думать как человек, но потом понимаем: зачем машине думать как человек, если она и так может стать богом?

Этот вопрос крутился в моей голове, когда я наблюдал за невероятной обороной Deep Blue в 4-й партии. Ладейный эндшпиль завершился ничьей при восьми фигурах — слишком много, чтобы и тогда, и сейчас можно было бы использовать эндшпильные таблицы. Но что, если Deep Blue имел доступ к таблицам во время поиска? Не мог ли он, чтобы уточнить свои оценки, заглядывать далеко вперед и видеть, какие малофигурные позиции ведут к поражению, а какие — к ничьей? Потом «зондирование» эндшпильных таблиц в ходе поиска станет для шахматных движков обычным делом, но тогда мы еще не могли с уверенностью утверждать, что Deep Blue использует подобные базы данных. А если он все-таки их использовал? Это был весомый повод для беспокойства. Не добавить ли и окончания в список позиций, которых мне надо избегать в игре с Deep Blue?

Как я узнал впоследствии из статей, опубликованных членами команды Deep Blue, во время матча компьютер действительно имел доступ к эндшпильным таблицам и использовал их при поиске в 4-й партии — единственной, достигшей простого эндшпиля. В то время базы шестифигурных окончаний были еще редкостью, поэтому я с удивлением прочитал, что в памяти Deep Blue хранились «избранные позиции с шестью фигурами», специально подобранные шахматным экспертом.

В 4-й партии после моего 43-го хода произошел еще один сис­темный сбой. Все пользователи компьютеров хорошо знают, что это такое: ваш компьютер зависает или же его экран становится синим и вы, ругаясь, нажимаете кнопку пере­загрузки. Во время своих лекций я регулярно сталкиваюсь с такими сбоями в ноутбуках и проекторах и обычно шучу, что мы с машинами давно враждуем. Однако беседы с экспертами, в том числе с Шаем Бушински, создателем шахматной программы Deep Junior, многократно побеждавшей на чемпионатах мира среди компьютерных программ, показали, насколько упрощенным было мое понимание. Бушински отметил, что во время процесса восстановления сис­темы может происходить все что угодно, особенно в случае «контролируемого отказа», а не аварийного сбоя. Программисты часто вставляют код, который при определенных условиях инициирует перезапуск всей программы или ее отдельных процессов. Как пишет Сюй Фэнсюн в своей книге «Дип Блю: Создание компьютера, который победил чемпиона мира» (2004), во время матча-реванша происходило именно это. Сюй говорит не об отказе или сбое сис­темы, а об «автозавершениях» и «фрагменте кода, который контролировал эффективность параллельного поиска и завершал работу всей программы, если эффективность падала ниже допустимого уровня».

Таким образом, Сюй Фэнсюн признает, что отвлекавшие меня от игры неполадки — простите, «автозавершения» — являлись свойством программы, а не дефектом. Конечно, они не случались по требованию, но были рабочим элементом сис­темы и использовались для «прочистки каналов», когда сис­тема параллельной обработки данных Deep Blue начинала «засоряться». Это не означает, что сбои напрямую улучшали игру Deep Blue и что, если даже и улучшали, это было нечестным преимуществом. Но так или иначе «автозавершения» мешали мне сосредоточиться во время партии, и, кроме того, они исключали возможность воспроизвести игру машины.

По мнению Шая Бушински, в этом состояла самая большая проб­лема. «После сис­темного сбоя все действо превращается в своего рода шарлатанство, поскольку вы никак не можете доказать аутентичность того, что происходило до сбоя», — сказал он мне в 2016 году за ужином теплым майским вечером в Тель-Авиве. Я прилетел в Израиль, чтобы прочитать пару лекций на тему образования и отношений людей и машин, и воспользовался этим, чтобы встретиться со своим старым другом и одним из ведущих мировых экспертов по шахматным машинам. «Меняется хронология ходов, меняются хеш-таблицы, кто знает, что еще там может меняться? После сбоя нет никакого способа сказать: "Вот почему машина сделала этот ход". При тестировании или в товарищеской партии это не так важно, но в статусном матче, когда на кону стоят миллионы долларов, такое недопустимо».

Сбой в 4-й партии случился во время хода Deep Blue и, к счастью, в такой позиции, где у него имелся только один допустимый ход. Я только что дал шах ладьей, и ответ соперника был вынужденным, поэтому не стоило беспокоиться о том, что после перезагрузки машина найдет более сильный или слабый ход.

Во время 4-й партии матч посетил генеральный директор IBM Лу Герстнер, хотя я сомневаюсь, что ему сообщили о том, что у их звездного суперкомпьютера снова произошел сбой. Учитывая имидж, который IBM создала себе благодаря проекту Deep Blue, компания вряд ли бы хотела, чтобы СМИ начали бомбардировать их вопросами о сис­темных сбоях или «автозавершениях». Герстнер произнес зажигательную речь и назвал наше состязание «шахматным матчем между сильнейшим в мире шахматистом и Гарри Каспаровым». На фоне ничейного счета в матче и единственной победы Deep Blue в потенциально ничейной позиции это заявление прозвучало не просто как некорректное, а скорее как оскорбительное.

После 4-й партии я чувствовал себя выжатым как лимон, но впереди было два выходных дня, чтобы подготовиться к двум финальным партиям матча. Я очень хотел воспользоваться своим преимуществом игры белыми в 5-й партии, чтобы заставить Герстнера взять свои слова обратно.

В тот вечер мне хотелось только одного — лечь в постель и проспать десять часов, но мы устроили праздничный ужин для моей команды и друзей. В первый день отдыха мы посвятили немного времени подготовке к 6-й партии, в которой мне предстояло играть черными. В пятницу мы занялись подготовкой к 5-й партии и решили, что я буду придерживаться все той же антикомпьютерной стратегии, достаточно хорошо показавшей себя в 1-й и 3-й партиях. Мы снова наметили дебют Рети. Кроме того, мы потребовали, чтобы после игры распечатки 5-й и 6-й партий были немедленно скреп­лены печатью и переданы апелляционному совету.

Дебютная стадия 5-й партии снова показала все плюсы и минусы моей антикомпьютерной, антикаспаровской стратегии. Несмотря на некоторую потерю времени в дебюте, я получил маневренную позицию, как и собирался. Я не достиг белыми никакого реального преимущества, но впереди была долгая игра. На 11-м ходу Deep Blue неожиданно двинул пешку по вертикали «h» на два поля вперед. Комментаторы сочли это очередным нелепым компьютерным ходом, но я так не думал. Этот ход создавал угрозу на фланге и, на мой взгляд, скорее соответствовал манере игры очень агрессивного шахматиста. Партия только началась, и у черных было много других логичных ходов. Решение Deep Blue начать фланговую атаку в очередной раз заставило меня задуматься над тем, на что он способен. Кажется, после 11…h5 я даже бросил мгновенный взгляд на Кэмпбелла, чтобы убедиться, что это не ошибка оператора.

Как показал последующий анализ, ход 11…h5 в действительности не был очень хорошим и я мог получить перевес, сыграв 16.Кe4, — но я принял другое, малопродуктивное решение. Снова объективно слабый, но неожиданный ход Deep Blue серьезно повлиял на мое психологическое состояние и поэтому оказался более эффективным, чем просто хороший ход. Я никогда не знал, чего ожидать от моего противника и как мне следует играть, и это пагубно отразилось на моей концентрации внимания. А странные ходы в сочетании с недоброжелательностью организаторов заставили разыграться мое воображение.

Пока я искал пути к преимуществу, позиция на доске вскрылась. Анализируя сегодня эту партию, я снова поражаюсь тому, сколько возможностей я упустил. Во время матча-­реванша я находился на пике своей спортивной карьеры, а сегодня, на момент написания этой книги, я вот уже больше десяти лет как отошел от профессио­нальных шахмат. И тем не менее сейчас я сразу вижу, что некоторые мои ходы были откровенно плохими, и анализ это подтверждает. При такой слабой игре мне просто повезло, что матч не сложился для меня еще хуже.

После ряда разменов позиция осталась примерно равной. Я не видел шансов на выигрыш ни у одной из сторон. Затем, к моей радости, Deep Blue сделал ужасный ход ферзем, что позволило мне разменять ферзей. Без сильного ферзя, способного создавать угрозы, пешечные слабости в позиции черных стали более ощутимыми и передо мной обозначились конкретные цели.

Какое-то время ситуация развивалась для меня благоприятно; по мере размена еще нескольких фигур я улучшал свое положение. Как и в 4-й партии, я смотрел на эндшпильную позицию и был абсолютно уверен, что могу ее выиграть — если бы играл против человека. Но Deep Blue защищался агрессивно, находя замечательные тактические ресурсы. В конце концов он использовал своего короля и пешки, чтобы создать угрозы моему королю, и я был вынужден согласиться на ничью ввиду скорого троекратного повторения позиции, хотя моя пешка находилась в одном шаге от превращения в ферзя. Я увидел форсированную ничью гораздо раньше, чем комментаторы, которые до последней минуты были уверены в моей победе. Во второй раз подряд я испытал тяжелое разочарование; я был раздосадован тем, что снова упустил выигрыш, и винил себя в отвратительном качестве игры.

Прежде чем выйти из-за стола, я подал официальный протест, потребовав, чтобы распечатки протоколов этой партии были немедленно переданы арбитру или апелляционному совету. Комната наполнилась людьми, к недоумению зрителей, наблюдавших за происходящим по экранам. Си Джей Тан, который раньше отказывался предоставлять какие-либо распечатки до окончания матча, пообещал выполнить наше требование, и мы спустились вниз, чтобы обсудить партию со зрителями. Потом мы вернулись наверх за распечатками, но там никого не было. Я отправился в отель, а Михаил и моя мама остались ждать. В конце концов распечатки были пере­даны арбитру Кэрол Джареки. (Все лог-файлы, связанные с игрой Deep Blue, IBM опубликовала только несколько лет спустя, просто загрузив их на свой специальный сайт, посвященный матчу-реваншу.)

В зрительном зале меня снова встретили аплодисментами. Это было приятно, но я находился в таком состоянии, что мне не могла помочь даже поддержка публики. Я чувствовал, что больше не могу никого и ничего видеть. Я понимал, что сыграл слабо, и, как показывает анализ, проведенный с помощью современных программ, был абсолютно прав. Хотя Deep Blue дал мне несколько шансов, я не сумел довести партию до победы и снова позволил компьютеру чудесным образом спастись. Я упустил два хороших шанса на выигрыш, Deep Blue совершил несколько грубых ошибок, но я снова не сумел воспользоваться его промахами. Как было впоследствии установлено, в эндшпиле 5-й партии белые могли выиграть, но я, узнав об этом, только почувствовал себя еще хуже.

На пресс-конференции я снова откровенно заявил, что был впечатлен и удивлен некоторыми ходами Deep Blue, особенно теми, которые вызвали смех у комментаторов. Я сказал: «Ход h7–h5 меня изумил. За время этого матча я сделал много интересных открытий, и одно из них состоит в том, что иногда компьютер ходит совсем как человек. Ход h7–h5 — хороший, и я хочу похвалить машину за исключительно глубокое понимание позиционных факторов. Думаю, что это выдающееся научное достижение».

Привожу здесь это заявление, чтобы отмести обвинения, будто я отказывался признавать заслуги создателей Deep Blue (кстати, позже выяснилось, что ход 11…h5 вовсе не был так уж хорош!). Да, я не сделал этого на следующий день, когда матч закончился, но, принимая во внимание его финал, я был не в настроении лестно отзываться о лагере противника.

Когда меня спросили, прав ли был Ильескас, заявивший, что я боюсь Deep Blue, я честно ответил: «Я не боюсь признаться в том, что боюсь! И я не боюсь сказать почему. Эта машина по своим возможностям однозначно превосходит любую другую машину в мире». Под конец Эшли спросил, постараюсь ли я выиграть финальную партию черными, на что я ответил: «Я постараюсь делать самые хорошие ходы».

Кдлинному списку сюрпризов и рекордов, которыми мог похвастаться матч-реванш, 6-я партия добавила еще несколько, для меня весьма неприятных. В этой партии я потерпел самое быстрое поражение за всю карьеру. Матч-­реванш стал первым проигранным мной матчем в классические шахматы и первым серьезным сражением, в котором машина одержала победу над чемпионом мира. Как и товарищеские встречи, партии и матчи против компьютеров помечаются звездочками в списке достижений шахматиста, но меня не волновали ни звездочки, ни мое место в истории. Я проиграл, а я ненавидел проигрывать.

Шестая и последняя партия матча-реванша обросла своей мифологией, как и подобает такому историческому моменту, и разные лагеря предлагали свою интерпретацию событий. Слухи о том, что же на самом деле произошло в 6-й партии, распространялись, как лоскутья одеяний пророка среди верующих.

Поскольку шахматы всегда стояли для меня на первом месте, я очень хотел, чтобы качество игры в этом матче соответствовало значимости момента и тому огромному вниманию, которое он привлек. Я бы смирился, если бы потерпел поражение в красивом ожесточенном сражении. Но матч превратился в немногим более чем уродливую пародию на шахматы, силой обстоятельств возведенную в статус исторического события.

Перед 6-й партией счет был ничейным — 2,5:2,5. Может быть, мне стоит перестраховаться и постараться добиться ничьей? Или же лучше рискнуть и нацелиться на победу? Не имея возможности мало-мальски отдохнуть и восстановиться, я осознавал, что мне не хватит сил на затяжную игру, подобную тем, к которым приводили мои антикомпьютерные стратегии. Я уже и так играл нестабильно. За 20 лет соревнований я хорошо изучил свою нервную сис­тему и знал, что она может не выдержать напряжения еще одного четырех-пятичасового интенсивного противостояния машине. Мне нужно было найти какое-то решение.

Второй раз в этом матче я решил сыграть «настоящий» дебют. Первым был неудачный эксперимент с «испанкой» во 2-й партии. На сей раз я разыграл надежный позиционный дебют — защиту Каро-Канн. Ее очень любил Анатолий Карпов и применял против меня в нескольких партиях, а в юности я и сам часто ей пользовался, но потом решил, что острая сицилианская защита гораздо больше соответствует моему активному, атакующему стилю. Deep Blue придерживался основной дебютной линии, которую я знал очень хорошо, потому что сам неоднократно использовал ее при игре белыми. Возможно, тренеры, работавшие над дебютной книгой компьютера, не были лишены чувства юмора или же сочли, что то, что хорошо для меня, будет хорошо и для машины.

На седьмом ходу, по-прежнему следуя своей основной линии, я передвинул пешку «h» на одно поле вперед, вместо того чтобы сначала сделать обычный ход слоном. Когда Deep Blue мгновенно нанес ответный удар конем, отдав его на заклание, и разрушил мою позицию, ни я, ни комментаторы не могли поверить в происходящее. Мой король был раскрыт, фигуры так и оставались неразвитыми, а белые получили опасную атаку. По моему лицу было понятно, что я уже знал: партия закончена. Я попытался защититься, что было бы сложно даже против гроссмейстера и практически невозможно в схватке с Deep Blue.

Почти на автопилоте я сделал еще десяток ходов, едва осознавая, что происходит. Я не обратил внимания, когда оператор Хоан на десятом ходу взял не того слона. На 18-м ходу мне пришлось отдать ферзя, а на следующем я признал свое поражение: дальнейшее сопротивление было бесполезным. Вся партия заняла меньше часа. Матч был окончен.

Если вы можете хотя бы примерно представить, что я чувствовал в тот момент, имейте в виду еще и то, что сразу после партии я был вынужден предстать перед сотнями зрителей и журналистов, которые обрушили на меня лавину вопросов. Казалось, что пресс-конференция — продолжение этой абсурдной партии. Я был шокирован, измучен и раздражен всем произошедшим. Когда настала моя очередь говорить, я заявил собравшимся, что после случившегося в финальной партии не заслуживаю их аплодисментов, и признался, что считал матч проигранным уже после того, как не смог одержать победу в эндшпиле 5-й партии. Я сказал, что мне стыдно, и признал, что с моей стороны было большой ошибкой не подготовиться к матчу надлежащим образом и отказаться от своего стиля игры ради антикомпьютерной стратегии, которая не сработала.

Еще я похвалил Deep Blue и высказал сомнения по поводу его необъяснимых ходов. Я также бросил вызов IBM, предложив выставлять Deep Blue на регулярные турниры, где обещал «разнести машину в пух и прах». Я сказал, что буду играть с Deep Blue на любых условиях с одной оговоркой: IBM будет участвовать только в качестве игрока, но не как спонсор или организатор. Я заявил, что готов сразиться с их суперкомпьютером снова, поставив на кон мой титул чемпиона мира.

Когда я перечитываю стенограмму пресс-конференции, чтобы освежить ее в памяти, я не понимаю, почему позже говорили, что я повел себя очень агрессивно. Да, иногда я, ведомый адреналином, заходил довольно далеко и повторялся. И я не славословил команду Deep Blue в момент ее славы, за что хочу принести извинения.

Однако, слушая аудиозапись пресс-конференции, я догадываюсь, почему они обвинили меня в том, что я «испортил им праздник». Я был опустошен и раздавлен, и в моем голосе сквозили нескрываемый гнев и разочарование. Не могу сказать, что сожалею о своих словах, потому что таков уж мой характер — открыто высказывать то, что на сердце. Но я думаю, было бы лучше, если бы пресс-конференцию перенесли на следующий день, чтобы у меня была возможность отдохнуть и осмыслить произошедшее. Можно сказать, что в тот день я дважды оказался не на высоте — сначала во время партии, а затем на пресс-конференции.

Итак, что же случилось в 6-й партии? На пресс-конференции мне несколько раз задавали этот вопрос, но я отделывался уклончивыми ответами: «Это даже нельзя считать партией», «Надо признаться, что я вообще не был в настроении играть», «Когда вы создаете возможность для такой жертвы, вы знаете, что это может привести к сдаче партии. Эта линия разыгрывалась много раз в шахматных соревнованиях. Но я не могу объяснить, что произошло сегодня. Я просто не был расположен сражаться».

Все это верно, но совершенно не объясняет, почему вместо стандартного хода 7…Сd6 я сделал роковой ход пешкой — 7…h6. Вокруг 6-й партии сформировалось несколько различных теорий, способствовавших ее мифологизации. Согласно одной из них — той, что продвигалась моими сторонниками и друзьями и нашла отражение во многих статьях и книгах, — я был настолько выбит из колеи и устал, что изменил последовательность этих рутинных ходов случайно. Вторая теория гласит, что я пытался заманить Deep Blue в ловушку, основываясь на недавней публикации в журнале о компьютерных шахматах, которая показала, что черные могли защититься после жертвы коня. Наконец, третья теория утверждает, что решение избрать защиту Каро-Канн было принято мной в последнюю минуту, поэтому я не подготовился к ней и не предусмотрел этого сокрушительного удара.

Честно говоря, я считаю предположение о том, что я мог плохо подготовиться к партии, куда более оскорбительным, чем гипотезу о нервном срыве. Разумеется, я знал о ходе 8.К:e6. И также знал, что буду разбит, если Deep Blue сыграет так в 6-й партии. Но я твердо верил, что компьютер этого не сделает.

Машины не склонны рисковать материалом ради абстрактного выигрыша. Чтобы принять решение что-то пожертвовать, они должны увидеть, что это приносит немедленную выгоду. Я был уверен, что Deep Blue решит увести коня, а не жертвовать его, поэтому ход 7…h6 был призван чуточку улучшить мою позицию: зная, что у меня мало сил для более сложной борьбы, я хотел добиться устойчивого равновесия. Мы протестировали этот ход на нескольких шахматных движках, и все они в ответ на 7…h6 уводили коня назад. Они рассматривали и жертву коня, но даже спустя несколько ходов их анализ вариантов показывал, что лучше отойти, чем отдать целую фигуру ради неочевидной выгоды.

Глядя на неразвитую позицию черных после 8.К:e6, я понимал, что ее может защитить только сам компьютер, и сделал на это ставку. Компьютеры любят материал и умеют мастерски обороняться. Я был уверен, что Deep Blue применит к этой позиции свои фантастические оборонительные способности, оценит ее как хорошую для черных и откажется от жертвы. Но мои расчеты с треском провалились, и причина этого стала ясна только через 12 лет.

Вы будете удивлены, узнав, что в моей оценке Deep Blue я был совершенно прав. Он никогда бы не пошел на жертву коня. Но он это сделал. Почему? Из-за одного из самых невероятных совпадений в истории шахмат и, возможно, в истории вообще.

Вернемся еще раз к интервью Мигеля Ильескаса 2009 года. Вот что сказал он о роковой 6-й партии: «Мы просмотрели все посредственные ходы наподобие 1.е4 а6 или 1.е4 b6 и постарались заложить в компьютер как можно больше обязательных ходов. Мы также ввели удар конем на е6 в защите Каро-Канн, причем сделали это как раз утром перед 6-й партией. Да, тем утром мы сказали компьютеру: если Гарри сыграет 7…h6, отвечай 8.К:е6 и не смотри в базу данных. Просто играй, не думай… Мы предположили, что Гарри сделает ставку на то, что машина никогда не пожертвует коня за пешку. И впрямь, если бы мы дали ему свободу выбора, компьютер никогда бы так не сыграл».

Не буду воспроизводить здесь поток ругательств на русском, английском и других языках, которые сорвались с моих губ, когда я впервые это прочитал. Как, черт возьми, такое вообще возможно?! Через два абзаца после признания в том, что IBM наняла русскоязычных охранников, чтобы шпионить за мной, Ильескас заявляет, что утром перед партией команда Deep Blue решила ввести в дебютную книгу компьютера именно эту линию! Этот малоизвестный вариант, который я обсуждал только с моей командой в нашем номере в гостинице Plaza в Нью-Йорке?!

Я не Нейт Сильвер, но мне кажется, что выиграть миллион в лотерею куда больше шансов, чем угадать конкретный дебютный вариант, избранный мной впервые в жизни, и включить ее в дебютную книгу именно в день нашей решающей финальной партии! Причем не просто подготовить компьютер к ходу конем 4…Кd7 в защите Каро-Канн (даже в тот короткий период времени, когда я применял эту защиту в 15-летнем возрасте, я играл исключительно 4…Сf5), но и заставить его сделать ход 8.К:e6 — вопреки принципу «дать машине как можно больше свободы», о котором говорил Ильескас.

Как ни стараюсь, я не в силах поверить в такое невероятное совпадение. Команда IBM сделала все, чтобы выставить на смех мое замечание о «руке Бога», и, возможно, я это заслужил. Ходы Deep Blue были необъяснимыми — отчасти потому, что IBM отказалась их объяснять, но тем не менее они не были человеческими. Вероятно, все это являлось частью запланированной психологической войны. Как гласит Паремия для параноиков №3 в романе Томаса Пинчона «Радуга тяготения» (1973): «Если они заставят тебя задавать не те вопросы, им не придется париться насчет ответов».

Если бы я не раскис во 2-й партии и не сдался раньше времени, ничто из вышесказанного не имело бы значения. Сдача 2-й партии — всецело моя вина, но моей главной, поистине роковой ошибкой было то, что я позволил себе потерять самообладание. Я играл настолько ниже своего обычного уровня, что, анализируя эти партии спустя 20 лет для данной книги, испытываю неловкость. На следующий день после матча, отдохнув и успокоившись, я сказал в шоу Ларри Кинга: «Я не виню IBM, я виню себя». Будучи уверенным в том, что после одного выигранного и одного проигранного матча я имею право на реванш, я снова бросил вызов Deep Blue. Я хотел сыграть в условиях, когда организаторы занимали бы нейтральную позицию, и посмотреть, смогу ли я победить суперкомпьютер, играя в нормальные шахматы. Не в антикомпьютерные, а в каспаровские.

Разумеется, мне не дали такой возможности. Deep Blue не сыграл больше ни одной партии. Компания IBM получила то, что хотела: потрясающую рекламу, улучшение своего имиджа и повышение стоимости акций на $11,4 млрд всего за неделю. Поскольку весь проект Deep Blue обошелся компании, по оценкам, в $20 млн, можно сказать, что вложенные ею средства многократно окупились. Третий матч был IBM не нужен: проигрыш поставил бы ее в затруднительное положение, а выигрыш не стоил бы затраченных усилий — никто не помнит имя второго человека, покорившего Эверест.

Позже тем же вечером я столкнулся в лифте отеля Plaza с актером Чарльзом Бронсоном. Мы узнали друг друга, и он сочувственно сказал: «Не повезло тебе, мужик!» Я ответил: «Да, но в следующий раз я постараюсь сыграть лучше». Он покачал головой и сказал: «Они никогда не дадут тебе такого шанса». И он не ошибся.

Через несколько дней после матча мой друг с Уолл-стрит организовал телефонный разговор между мной и генеральным директором IBM Лу Герстнером. Я сказал ему, что раз я однажды согласился на матч-реванш с его машиной, теперь он должен мне и всему миру решающий поединок. Герстнер благосклонно отнесся к идее — дескать, она имеет большой потенциал, — но из его слов мне стало ясно, что третьего матча не будет. Я получил вежливый отказ. Герстнер не был заинтересован в еще одном сражении, а то, что не интересовало Герстнера, не интересовало и его компанию.

Утверждение, что IBM отказалась продолжать проект Deep Blue из-за моих враждебных нападок на пресс-конференциях, звучит, мягко говоря, глупо. Ладно, они могут оправдывать этим свой отказ от третьего матча, но зачем было разбирать Deep Blue на части? «Он уже занимается регулировкой дорожного движения в Питтсбурге», — пошутил один колумнист. Почему было не позволить шахматному суперкомпьютеру играть в турнирах или не использовать его для анализа партий? Или не подключить машину к интернету, чтобы позволить миллионам любителей шахмат побороться с ним? Deep Blue был лучшим творением IBM за многие годы существования компании; его имя стало более популярным и узнаваемым, чем имена многих спортивных звезд, таких как Пит Сампрас, — так зачем же уничтожать компьютер буквально в одночасье, вместо того чтобы заставить его работать на себя и свой имидж? Если IBM была оскорблена моими «огульными намеками» на недобросовестное управление возможностями Deep Blue, то ее решение немедленно закрыть проект и запретить членам команды открыто говорить о матче было довольно странной реакцией. Возможно, они боялись, что даже одна-единственная партия с любым другим противником может свергнуть Deep Blue с пьедестала, сделав его объектом тщательного анализа и критики. И предпочли, чтобы он победил чемпиона мира и, как и Фишер, превратился в миф.

Любители шахмат и особенно сообщество шахматных программистов были возмущены. Они назвали это преступ­лением против науки, против духа поиска святого Грааля, начатого Аланом Тьюрингом и Клодом Шенноном. Подшучивая над словами Монти Ньюборна, сравнившего победу Deep Blue с полетом на Луну, Фредерик Фридель сказал в интервью The New York Times: «Победа Deep Blue над Каспаровым стала важной вехой в области развития искусственного интеллекта, но IBM совершила преступление, не позволив компьютеру играть дальше. Это все равно что высадиться на Луне и сразу вернуться домой, не оглядевшись вокруг».

В декабре 2016 года, когда эта книга была готова к печати, мой соавтор Миг Грингард связался по электронной почте с двумя членами команды Deep Blue — Мюрреем Кэмп­беллом и Джоэлем Бенджамином, и те любезно ответили на интересующие нас вопросы. Кэмпбелл по-прежнему работает в области ИИ в Исследовательском центре IBM и все так же увлечен шахматами. По его словам, он очень хотел, чтобы третий матч состоялся, и его команда уже продумывала возможности дальнейшего улучшения Deep Blue. Кэмпбелл опроверг тогдашние сообщения прессы и рассказал удивительную вещь — оказывается, Deep Blue продолжал работать в их лаборатории: «Он был отключен только в 2001 году. Одну его половину подарили музею Смитсоновского института [в 2002 году], а другую — Музею компьютерной истории [в 2005-м]… Он все еще оставался выдающимся суперкомпьютером. Мы не пользовались шахматным аппаратным обес­печением, когда вся сис­тема работала». Тем более печально, что они прятали Deep Blue от людей, интересующихся его судьбой. Кэмпбелл, начавший работать в области компьютерных шахмат еще будучи студентом в конце 1970-х, также признался, что лучшим этапом в своей карьере он считает подготовку к матчу-реваншу, но не сам матч, который проходил слишком уж напряженно. Если бы только это напряжение повлияло на игру Deep Blue так же, как на мою!

Джоэль Бенджамин опроверг утверждение своего коллеги Мигеля Ильескаса насчет 6-й партии, написав, что это он (Бенджамин) ввел в дебютную книгу Deep Blue смертельный удар 8.К:e6 «за месяц до матча», а вовсе не «в то самое утро» перед партией, как настаивал Ильескас в своем интервью. Бенджамин рассказал нам, что в 2009 году, когда он прочел интервью Мигеля и мой недоуменный ответ на него, он не стал вмешиваться, поскольку не хотел публично вступать в спор со своим старым товарищем по команде. То, что одно и то же событие помнится по-разному через 12 и 20 лет, еще раз показывает, что все файлы и протоколы Deep Blue необходимо было опубликовать вовремя, тем более что компьютер никогда больше не сыграл публично ни одной партии. Разобрав компьютер на части, IBM уничтожила единственного объективного свидетеля.

Что касается меня, то я продолжал жить и играть дальше. Как оказалось, люди все равно нуждались в чемпионе мира по шахматам. Я был глубоко разочарован тем, что у меня так и не появилось шанса расквитаться с Deep Blue. И мне по-прежнему не дает покоя мысль о том, что мы никогда не сможем воспроизвести все ходы в анализах Deep Blue для будущих поколений. Эта история так и осталась вывернутым наизнанку детективом Агаты Кристи: масса косвенных улик и весомых мотивов — но неясно, было ли совершено преступление.

Трудно сказать, сколько раз меня спрашивали, смошенничала ли IBM в матче-реванше или нет, на что я всегда честно отвечал: «Не знаю». Сегодня, после 20 лет самокопания, анализа и изучения откровений участников тех событий, я могу ответить определенно: «Нет». Но все то, на что пошла IBM ради победы, было предательством принципов честного соперничества, и подлинной жертвой этого предательства стала наука.

Назад: 9. Доска в огне!
Дальше: 11. Человек плюс машина