Оникан — старый Лагос, кусочек прошлого, храм угасшего величия колониальных лет: Ифемелу помнила, что дома здесь сутулые, некрашеные, неухоженные, по стенам плесень, петли ворот ржавые, обессиленные. Но девелоперы теперь ремонтировали и сносили, и на первом этаже свежеотделанного трехэтажного здания тяжелые стеклянные двери открывались в вестибюль, выкрашенный в терракотовый оранжевый, где секретарша Эстер с приятным лицом сидела перед маячившими на стене исполинскими серебряными буквами ЖУРНАЛ ЗОЭ. Эстер переполняли некрупные амбиции. Ифемелу представляла, как она роется в ношеной обуви и одежде на боковых стеллажах «Теджуошо-маркета», отыскивает лучшее, а затем без устали торгуется с хозяином. Она носила опрятно выглаженные наряды и потертые, но тщательно начищенные туфли на каблуке, читала книги из разряда «Как молиться, чтобы преуспеть», с шоферами общалась высокомерно, а с редакторами — подобострастно.

— Эта сережка у вас, ма, очень изящная, — сказала она Ифемелу. — Если соберетесь ее выбросить, отдайте, пожалуйста, мне, я вам помогу ее выбросить.

И она беспрестанно звала Ифемелу к себе в церковь.

— В это воскресенье придете, ма? Мой пастор — очень могущественный божий человек. Столько людей свидетельствует о чудесах, которые у них в жизни случились благодаря ему.

— Почему вы считаете, что мне нужно к вам в церковь, Эстер?

— Вам понравится, ма. Это одухотворенная церковь.

Поначалу от этого «ма» Ифемелу было не по себе — Эстер на пять лет ее старше, но положение, конечно, превосходило возраст: Ифемелу — редактор отдела очерков, у нее визитки, шофер, а над головой витает дух Америки, и потому даже Эстер ожидала, что Ифемелу будет изображать мадам. Она и изображала — говорила Эстер комплименты, шутила с ней, но всегда и игриво, и снисходительно, а иногда дарила Эстер вещи — старую сумочку, старые часы. Так же вела себя и с шофером Айо. Жаловалась на его лихачество, угрожала уволить, если он еще раз опоздает, просила повторять свои указания — убедиться, что он все понял. И все же постоянно слышала противоестественную писклявость у себя в голосе, когда все это произносила, и никак не могла убедить в мадамности даже себя саму.

Тетя Онену любила повторять:

— Мой персонал — в основном выпускники иностранных вузов, а эта женщина из «Стекла» нанимает какую-то шушеру, не способную знаки препинания во фразе расставить!

Ифемелу представляла, как тетя Онену произносит это на каком-нибудь званом ужине, «мой персонал в основном», и журнал от этого кажется крупным кипучим предприятием, хотя в редакции работало трое, административкой занималось четверо, и только у Ифемелу и Дорис имелись заграничные степени. Дорис, тощая, с запавшими глазами вегетарианка, заявляла, что стала вегетарианкой, как только смогла, говорила с подростковым американским акцентом, из-за чего ее повествовательные фразы звучали как вопросы, — за исключением бесед с матерью по телефону: тут в ее английском появлялась плоская невозмутимая нигерийскость. Ее длинные систерлоки выгорели на солнце до меди, одевалась она тоже причудливо — белые носки и броги, мужские рубашки, заправленные в велобриджи, — сама Дорис считала свой стиль оригинальным, а все в конторе прощали ей его, потому что она вернулась из-за границы. Макияж не носила, если не считать ярко-красной помады, придававшей ее лицу некую эпатажность, этакая алая рана, в чем, возможно, и состоял замысел, но кожа без прикрас тяготела к пепельно-серому оттенку, и первый порыв Ифемелу, когда они познакомились, — предложить хороший увлажнитель.

— Ты в Филли в Уэллсоне? А я в Темпле? — сказала Дорис, чтобы сразу постановить, что они члены одного и того же высшего клуба. — Ты в этом кабинете будешь работать, со мной и Земайе. Она помощник редактора, до обеда на задании, а может, и дольше? Вечно торчит сколько захочет.

Ифемелу уловила зловредность. Зловредность была не изощренной: Дорис хотела, чтобы ее уловили.

— Я подумала, что ты типа на этой неделе попривыкнешь тут ко всему? Поглядишь, чем мы занимаемся? А на следующей уже примешься за дела? — сказала Дорис.

— Ладно, — согласилась Ифемелу.

Кабинет — обширная комната с четырьмя столами, на каждом по компьютеру — казался голым и необжитым, будто сегодня все явились на работу впервые. Ифемелу не очень представляла, что нужно сделать, чтобы кабинет смотрелся иначе: может, семейные фотографии на столах поставить или просто чтобы вещей было побольше, побольше папок, бумаг и степлеров — доказательств, что кабинет обитаем.

— У меня в Нью-Йорке была отличная работа, но я решила вернуться и осесть здесь? — сказала Дорис. — Типа семья надавила, что надо остепениться и все такое, ну? Типа я единственная дочь? Когда только вернулась, одна моя тетка посмотрела на меня и сказала: «Я тебе найду работу в хорошем банке, но тебе придется срезать эти свои дада». — Она насмешливо качала головой из стороны в сторону и изображала нигерийский акцент. — Богом клянусь, в этом городе битком банков, которые хотят, чтоб ты была умеренно привлекательной, но эдак предсказуемо, — и получишь место менеджера по работе с клиентами? Короче, я вышла сюда, потому что здесь удобно знакомиться с людьми — из-за всяких событий, на которые мы попадаем, ну?

Дорис говорила так, будто у них с Ифемелу был один сюжет жизни на двоих, одинаковый взгляд на мир. Ифемелу это немножко не понравилось — высокомерие уверенности Дорис, что и она, Ифемелу, само собой, придерживается того же мнения.

Прямо перед обедом в кабинет вошла женщина в тугой юбке-карандаше и лакированных туфлях с каблуками-ходулями, спрямленные волосы гладко стянуты назад. Некрасивая, черты лица никакой гармонии не создавали, но несла она себя так, будто все у нее как надо. Зрелая. Это слово пришло Ифемелу на ум — из-за фигуристой стройности, крошечной талии и неожиданно высоких изгибов груди.

— Привет. Вы Ифемелу, так? Добро пожаловать в «Зоэ». Я — Земайе. — Она пожала Ифемелу руку, лицо прилежно сохраняла бесстрастным.

— Привет, Земайе. Рада знакомству. У вас красивое имя, — сказала Ифемелу.

— Спасибо. — Она привыкла это слышать. — Надеюсь, холод в помещении вам не нравится.

— Холод в комнатах?

— Да. Дорис любит выкручивать кондиционер слишком сильно, а я вынуждена сидеть в кабинете в свитере, но поскольку теперь вы с нами в одном кабинете, вероятно, мы сможем голосовать, — сказала Земайе, усаживаясь за свой стол.

— О чем ты вообще? С каких это пор тебе приходится сидеть в свитере? — спросила Дорис.

Земайе вскинула брови и вытащила из ящика стола толстую шаль.

— Да влажность просто чумовая? — сказала Дорис, обращаясь к Ифемелу и ожидая согласия. — Такое чувство, что я дышать не могла, когда вернулась?

Земайе тоже обратилась к Ифемелу:

— Я девушка из Дельты, на домашних дрожжах, урожденная и выращенная. Без кондиционеров росла и дышать могу без мороза в комнате. — Она говорила бесстрастно, произносила все ровно, без взлетов и падений тона.

— Ну, насчет холода не знаю? — сказала Дорис. — В большинстве контор в Лагосе есть кондиционеры?

— Не выкрученные до самого низа, — возразила Земайе.

— Ты ничего про это не говорила?

— Все время об этом говорю, Дорис.

— В смысле, что это прямо-таки мешает тебе работать?

— Холодно — вот и все, — сказала Земайе.

Их взаимная неприязнь — притаившийся, крадущийся леопард.

— Я не люблю холод, — сказала Ифемелу. — Думаю, я бы заледенела, если выкрутить кондиционер до упора.

Дорис сморгнула. Вид у нее был не просто как у человека, которого предали, а изумленный от того, что ее предали.

— Что ж, ладно, можем включать и выключать в течение дня? Мне без кондиционера тяжело дышать, а окошки такие, блин, малюсенькие?

— Ладно, — сказала Ифемелу.

Земайе промолчала: повернулась к компьютеру, словно безразличная к этой маленькой победе, и Ифемелу безотчетно огорчилась. Она, между прочим, выбрала сторону, встала за Земайе, а та осталась безучастной, непроницаемой. Ифемелу задумалась, что она за штучка. Земайе ее интриговала.

Позднее Дорис с Земайе рассматривали фотографии, разложенные у Дорис на столе, — снимки крупной женщины в тесных растрепанных одеяниях, и тут Земайе сказала:

— Простите, меня прижало, — и ринулась к двери, а из-за пластики ее движений Ифемелу захотелось сбросить вес. Дорис тоже провожала ее взглядом.

— Тебя не бесит, когда говорят «меня прижало» или «мне надо облегчиться», а им нужно просто в уборную? — спросила Дорис.

Ифемелу рассмеялась.

— Ну!

— По-моему, «уборная» — это очень американское. Но есть же «туалет», «одно место», «дамская комната».

— «Дамская комната» мне никогда не нравилась. Мне нравится «туалет».

— И мне! — сказала Дорис. — А еще бесит же, когда люди употребляют «дай» в широком смысле! «Дай свет»!

— Знаешь, чего я не выношу? Когда люди говорят «приму» вместо «выпью». «Я приму вина. Я не принимаю пива».

— О господи, ну!

Когда Земайе вернулась, они смеялись, она глянула на Ифемелу все с той же зловещей бесстрастностью и сказала:

— Вы, народ, видимо, обсуждаете следующую сходку «бывалых».

— А это что? — спросила Ифемелу.

— Дорис постоянно о них говорит, но меня пригласить не может, потому что это исключительно для людей, приехавших из-за границы. — Если и была в тоне Земайе издевка — а должна была, — она скрыла ее под плоским тоном.

— Ой, да ладно. «Бывалые» — это типа такое старье? Не 1960-е же, — отозвалась Дорис. А затем обернулась к Ифемелу: — Я вообще-то собиралась тебе рассказать. Называется клуб «Нигерполитен», это просто компания, где все недавно вернулись, кто-то из Англии, но в основном из Штатов? Совсем междусобойчик, типа поделиться опытом и наладить связи? Ты верняк знаешь оттуда кого-то. Прям стопроц приходи?

— Да я с радостью.

Дорис встала и взялась за сумочку.

— Мне пора к тете Онену.

После ее ухода в кабинете стало тихо, Земайе набирала что-то на компьютере, Ифемелу копалась в интернете и размышляла, о чем думает Земайе.

Наконец Земайе сказала:

— Так вы, значит, та самая знаменитая американская блогерша по расовым вопросам. Когда тетя Онену нам рассказала, я не поняла.

— В смысле?

— Почему расовые вопросы?

— Я в Америке открыла для себя эту тему, и она меня увлекла.

— Хм-м, — пробормотала Земайе, словно сочла, что открыть для себя тему рас означает экзотически потакать своим причудам. — Тетя Онену говорила, что у вас бойфренд — черный американец и он скоро приедет?

Ифемелу удивилась. Тетя Онену спрашивала о ее личной жизни — с непринужденностью, но настойчиво, и Ифемелу скормила ей подложную историю с Блейном, решив, что в любом случае не дело начальства — совать нос в ее личную жизнь, а теперь, похоже, выяснялось, что ее личной жизнью поделились и с другими сотрудниками. Может, она слишком по-американски к этому относится — цепляется за неприкосновенность своего пространства просто из принципа. Какая разница, знает Земайе о Блейне или нет?

— Да. До следующего месяца должен приехать, — сказала она.

— Почему там все уголовники — одни только черные?

Ифемелу открыла рот — и закрыла его. Вот вам и пожалуйста: знаменитая блогерша по расовым вопросам — а слов-то и нету.

— Мне нравятся «Копы». Я ради этого сериала себе цифровое спутниковое ТВ завела, — сказала Земайе. — И все уголовники — черные.

— Это все равно что сказать, будто каждый нигериец — 419-й, — выдала наконец Ифемелу. Прозвучало это слишком вяло, совсем не убедительно.

— Но это же правда, у всех у нас есть немножко 419 в крови! — Земайе улыбнулась, и в ее глазах впервые, кажется, мелькнуло настоящее веселье. А затем она добавила: — Простите-о. Я не хотела сказать, что ваш бойфренд — уголовник. Просто спросила.