Глава 21
Воскресным утром позвонила тетя Уджу, разгоряченная и напряженная:
— Ты глянь на этого мальчика! Приезжай и посмотри, что за дрянь он хочет надеть в церковь. Отказался надевать то, что я для него приготовила. Ты же понимаешь: если он не оденется как следует, они все найдут, что про это сказать. Если они неряхи — это не беда, а вот когда мы — совсем другое дело. Я его так же и про школу просила — веди себя потише. Давеча мне сказали, что он болтал на уроке, а он мне заявил, что он болтал, потому что доделал, что велено. Пусть ведет себя потише, потому что он вечно будет отличаться от всех остальных, но пацан не понимает. Поговори, прошу тебя, с твоим двоюродным!
Ифемелу попросила Дике уйти с телефоном к себе.
— Мама хочет, чтобы я носил эту уродливую рубашку. — Говорил он вяло, бесстрастно.
— Я знаю, какая это неклевая рубашка, Дике, но надень ради нее, ладно? Только в церковь. Только сегодня.
Она знала, о какой рубашке речь, — о полосатой безвкусной рубашке, которую для Дике купил Бартоломью. Такие рубашки Бартоломью и покупал, они напоминали его друзей, с которыми Ифемелу однажды познакомилась на выходных, — нигерийская пара, приехавшая в гости из Мэриленда, их двое сыновей сидели рядом с ними на диване, оба застегнутые наглухо, чопорные, заточенные в духоту иммигрантских устремлений родителей. Она не хотела, чтобы Дике выглядел так же, но понимала тревоги тети Уджу — та торила себе путь по неизведанной территории.
— Ты, может, в церкви никого из знакомых и не встретишь, — сказала Ифемелу. — А я поговорю с твоей мамой, чтобы она тебя больше не заставляла это носить.
Она уговаривала, пока Дике не согласился — если ему разрешат идти в кроссовках, а не в ботинках со шнурками, как настаивала мама.
— Я приеду в эти выходные, — пообещала Ифемелу. — Привезу с собой своего бойфренда Кёрта. Наконец-то познакомитесь.
* * *
С тетей Уджу Кёрт был услужлив и чарующ и так ее умасливал, что Ифемелу несколько смутилась. За ужином с Вамбуи и прочими подругами Кёрт то и дело доливал в бокалы. Обаятельный — таким сочла его одна из девушек: «Твой бойфренд — он такой обаятельный». И Ифемелу пришло на ум, что обаяние она не любит. Не любит такое, как у Кёрта, — с потребностью ослеплять, изображать. Она жалела, что Кёрт не ведет себя поспокойнее, посдержаннее. Когда он заводил разговоры с людьми в лифтах или обильно раздавал комплименты посторонним, она затаивала дыхание, уверенная, что все увидят, до чего он любит чужое внимание. Но все всегда улыбались в ответ, отвечали и позволяли себя обожать. Как и тетя Уджу.
— Кёрт, попробуйте суп? Ифемелу вам такой не готовила? А жареный банан пробовали?
Дике наблюдал, говорил мало, вежливо и учтиво, хотя Кёрт шутил с ним, болтал о спорте и очень старался завоевать его расположение — Ифемелу опасалась, что он сейчас начнет ходить колесом. Наконец Кёрт спросил:
— Хочешь в кольцо покидать?
Дике пожал плечами.
— Ладно.
Тетя Уджу смотрела им вслед.
— Ты глянь, он ведет себя так, будто все, к чему ты прикасаешься, начинает пахнуть духами. Ты ему и впрямь нравишься, — сказала тетя Уджу, а затем, поморщившись, добавила: — Даже с такой прической.
— Тетя, бико, оставь мою прическу в покое, — сказала Ифемелу.
— Как джут. — Тетя Уджу запустила пальцы в афро Ифемелу.
Ифемелу отвела голову.
— А если бы в любом журнале и в любом фильме, какие тебе бы попались, были красавицы с волосами, как джут? Ты бы сейчас моими любовалась.
Тетя Уджу фыркнула:
— Ладно, можешь говорить об этом по-английски, но я говорю как есть. В натуральных волосах всегда что-то неряшливое и неопрятное. — Тетя Уджу примолкла. — Ты читала сочинение своего братца?
— Да.
— Как он может говорить, будто не знает, кто он такой? С каких это пор он запутался? И с каких пор у него трудное имя?
— Поговори с ним, тетя. Если он так чувствует, значит, он так чувствует.
— Думаю, он так написал, потому что этому их там учат. Все у них запутанные, самосознание то, самосознание сё. Кто-то совершит убийство и скажет — все потому, что это мама его не обнимала, когда ему было три годика. Или вытворят что-нибудь гадкое и скажут, мол, у них болезнь, они с ней борются.
Тетя Уджу глянула в окно. Кёрт с Дике стучали бейсбольным мячом во дворе, а дальше начинались густые заросли. В последний приезд Ифемелу проснулась и увидела в кухонное окно пару изящно несшихся оленей.
— Я устала, — сказала тетя Уджу вполголоса.
— В смысле? — Ифемелу знала, впрочем, что далее последуют лишь очередные жалобы на Бартоломью.
— Мы оба работаем. Мы оба приходим домой в одно и то же время, и знаешь, чем занимается Бартоломью? Усаживается в гостиной, включает телевизор и спрашивает, что у нас на ужин. — Тетя Уджу скривилась, и Ифемелу заметила, до чего та поправилась, приметила зачаток второго подбородка, незнакомый разлет ноздрей. — Хочет, чтобы я отдавала ему свою зарплату. Вообрази! Сказал, что так устроен брак, раз он глава семьи, и что я не должна слать деньги брату без его разрешения, что платежи за машину мы должны делать из моей зарплаты. Я хочу подыскать Дике частную школу — при таких-то глупостях, что творятся в государственной, — но Бартоломью говорит, что это слишком дорого. Слишком дорого! Меж тем его дети учились в частных школах в Калифорнии. Он вообще не берет в голову, что там происходит в школе у Дике. Давеча я туда пошла, а завуч на меня накричала через весь зал. Вообрази. Так нагрубила. Я заметила, что на других родителей она через весь зал не орет. Ну я подошла и отбрила ее. Эти люди, они тебя доводят до зла, а никуда не денешься — чтоб достоинство сохранить. — Тетя Уджу покачала головой. — Бартоломью плевать, что Дике до сих пор зовет его дядей. Я говорила ему предложить Дике звать его папой, но хоть бы что. Ему только и надо, чтоб я ему зарплату отдавала, готовила потроха с перцем по субботам, пока он смотрит европейскую лигу по спутниковому. С чего это я должна ему зарплату отдавать? Он за мое медобразование платил? Хочет начать дело, ему не дают кредит, а он им говорит, что засудит их за дискриминацию, потому что кредитная история у него неплохая и он выяснил, что человек, который в нашу церковь ходит, получил заем при кредитной истории куда хуже. Я, что ли, виновата, что ему заем не дают? Его сюда заставляли переезжать, что ли? Он разве не знал, что мы тут будем единственные черные? Он сюда ехал, не потому что ему тут будет выгоднее? Сплошь деньги, деньги, деньги. Он рвется рабочие решения принимать за меня. Что бухгалтер знает о медицине? Мне всего-то и надо, чтоб с удобствами. Хочу заплатить ребенку за колледж. Не надо мне работать дополнительно, чтоб денег накопить. Я ж не собираюсь яхту покупать, как американцы. — Тетя Уджу ушла от окна и села за стол. — Даже не знаю, чего я сюда приехала. Тут на днях аптекарша сказала, что у меня непонятный акцент. Вообрази, я попросила лекарство, а она мне прямо сказала, что у меня акцент непонятный. В тот же самый день, будто они сговорились, один пациент, бездарный брандахлыст, весь в татуировках, сказал мне катиться откуда приехала. А все потому, что я знала: врет он про боли — и отказалась выписать ему обезболивающее. Почему я эту дрянь терпеть должна? Во всем виноваты Бухари, Бабангида и Абача, потому что они разрушили Нигерию.
Странное дело: тетя Уджу очень часто говорила о бывших главах страны, упоминала их имена с ядовитыми нападками, но никогда не заикалась о Генерале.
Кёрт и Дике вернулись в кухню. У Дике покраснели глаза, он слегка вспотел и сделался болтлив: там, в баскетбольном пространстве, он заглотил звезду Кёрта.
— Хочешь водички, Кёрт? — спросил он.
— Зови его дядей Кёртом, — поправила тетя Уджу.
Кёрт хохотнул.
— Или кузеном Кёртом. Давай куз Кёрт?
— Ты мне не кузен, — сказал Дике, улыбаясь.
— Стану — если женюсь на твоей кузине.
— Смотря сколько предложишь за нее! — воскликнул Дике.
Все засмеялись. У тети Уджу сделался довольный вид.
— Давай попей и выходи ко мне во двор, Дике? — предложил Кёрт. — У нас там дело недоделанное!
Кёрт легонько тронул Ифемелу за плечо, спросил, все ли с ней хорошо, а затем вышел вон.
— О на-эджи ги ка аква, — проговорила тетя Уджу, в голосе — заряд обожания.
Ифемелу улыбнулась. Кёрт и впрямь берег ее, как яйцо. С ним она чувствовала себя хрупкой, драгоценной. Позднее, когда они уехали, она сунула свою руку в его, сжала: она гордилась — и собой с ним, и им самим.
* * *
Как-то раз утром тетя Уджу проснулась и отправилась в ванную. Бартоломью только что почистил зубы. Тетя Уджу потянулась за своей щеткой и заметила в раковине здоровенную плюху зубной пасты. Такой бы хватило, чтобы разок почистить зубы. Лежала эта плюха вдали от стока, мягкая и расплывающаяся. Тете Уджу стало мерзко. Как вообще человек чистил зубы, если после него в раковине осталось столько пасты? Не заметил, что ли? Когда оно упало, он себе на щетку еще выдавил? Или просто почистил почти сухой? То есть зубы у него, значит, нечищеные. Но зубы Бартоломью тетю Уджу не волновали. А вот плюха зубной пасты в рукомойнике — очень даже. Сколько раз она по утрам отмывала зубную пасту, споласкивала раковину. Но не сегодня. Сегодня с нее хватит. Она звала и звала его по имени, громко. Он спросил, что случилось. Она сообщила ему, что случилась паста в рукомойнике. Он глянул на тетю и пробормотал, что, дескать, торопился, уже опаздывал на работу, а она сказала ему, что у нее тоже есть работа, что зарабатывает она больше, чем он, — на случай, если он забыл. Она платит за его машину, между прочим. Он вылетел из ванной и ушел вниз. В этой точке тетя Уджу умолкла, а Ифемелу вообразила, как Бартоломью в этой его рубашке с контрастным воротничком и в брючках, поддернутых слишком высоко, спереди не шедшие ему стрелки, ноги иксом, выметается вон. Голос тети Уджу в трубке был необычайно спокоен.
— Я нашла квартирку в городе под названием Уиллоу. Очень милое место, во дворе ворота, рядом с университетом. Мы с Дике съезжаем в эти выходные, — сказала тетя Уджу.
— А, а! Тетя, так спешно?
— Я старалась. Хватит.
— А Дике что сказал?
— Он сказал, что ему в лесу жить не нравилось вообще. О Бартоломью — ни слова. В Уиллоу Дике будет гораздо лучше.
Ифемелу название города понравилось. Уиллоу: на слух — словно свежевыжатое начинание.
МОИМ СОБРАТЬЯМ ЧЕРНЫМ НЕАМЕРИКАНЦАМ: В АМЕРИКЕ, ДЕТКА, ТЫ — ЧЕРНЫЙ
Дорогой черный неамериканец, когда решишь приехать в Америку, ты станешь черным. Не спорь. Перестань долдонить, что ты — ямаец или гайанец. Америке плевать. Ну и что, что в своей стране ты не был «черным»? Ты же теперь в Америке. У нас у всех случается посвящение в Общество Бывших Негров. Мое состоялось на младших курсах, когда меня попросили огласить мнение черного человека, — я, правда, не понимала, о чем речь. Ну я и сочинила что-то там. И признайся, ты говоришь «я не черный» только потому, что знаешь: черный — это самый низ расовой лестницы Америки. И ты такого не потерпишь. Не отрицай. Были б у черных все привилегии белых — что тогда? По-прежнему напирал бы: «Не зовите меня черным, я с Тринидада»? Вряд ли. Короче, ты черный, детка. А заделался черным — расклад такой: показывай, что ты обижен, когда в анекдотах возникают слова «арбуз» или «смоляное чучелко», даже если ты не знаешь, о чем вообще базар, а поскольку ты черный неамериканец, скорее всего, и не узнаешь. (На младших курсах белый однокашник спрашивает, нравится ли мне арбуз, я говорю «да», а другой однокашник говорит, о господи, какой расизм, и я теряюсь. «Что? Почему?») Всегда кивай, когда черный кивает тебе в местах большого скопления белых. Это называется «черный кивок». Так черные говорят друг другу: «Ты не одинок, я тоже тут». Описывая черную женщину, которую ты обожаешь, всегда используй слово СИЛЬНАЯ, потому что такими черным женщинам в Америке полагается быть. Если ты женщина, пожалуйста, не вываливай, что у тебя на уме, как привыкла у себя в стране. Потому что в Америке решительные черные женщины — ЛЮТЫЕ. А если ты мужчина, будь сверхмилым, никогда не заводись, иначе кто-нибудь забеспокоится, что ты сейчас выхватишь пушку. Когда смотришь телевизор и слышишь «расовые оскорбления», — немедленно обижайся. И пусть сам ты при этом думаешь: «Ну чего мне не объяснят, что там на самом деле сказали?» И пусть сам бы предпочел выбирать, до какой степени тебе обижаться и обижаться ли вообще, — обижаться обязан в любом случае.
Когда докладывают о преступлении, молись, чтобы его совершил не черный, а если все же черный, держись от места преступления как можно дальше, недели напролет, иначе тебя могут задержать за сходство с подозреваемым. Если черная кассирша плохо обслуживает человека впереди тебя в очереди, сделай комплимент обуви этого человека или еще чему-нибудь — чтобы возместить ему скверное обслуживание, потому что за проступки кассирши ты отвечаешь в равной мере. Если учишься в колледже Лиги плюща и юный республиканец говорит тебе, что ты сюда попал исключительно благодаря позитивной дискриминации, не хлещись перед ним своими безупречными оценками в старших классах. Мягко намекни, что главную выгоду от позитивной дискриминации получили белые женщины. Если доводится есть в ресторане, чаевые оставляй щедрые. Иначе следующего черного, который сюда придет, обслужат ужасно, потому что официанты воют, когда им достается черный столик. Видишь ли, у черных есть ген, который не дает им оставлять чаевые, так что уж превозмоги его. Если рассказываешь не черному о чем-то расистском, что с тобою приключилось, проследи, что говоришь беззлобно. Не жалуйся. Будь великодушным. Если получится — переведи в шутку. Главное — не сердись. Черным не полагается сердиться на расизм. Иначе сочувствия никакого. Это применимо только к белым либералам, кстати. Белым консерваторам даже и не пытайся рассказывать ни о каких расистских случаях. Потому что консерватор скажет тебе, что настоящий расист тут ТЫ, — и челюсть у тебя отвалится от растерянности.
