На третьем году его стали выводить на прогулку, правда, по каким-то определенным ночам. Тренер Женя был и конвоиром, и охранником, предупредил, что за Дворянским Гнездом возможно круглосуточное наблюдение. Все это время Ярослав не видел солнца, а лишь его отраженный свет, попадающий в окно, не смотрел в небо, не ходил по земле и не дышал вольным воздухом… Он вжился в свое новое пространство – сводчатый подвал – и, выйдя на волю первый раз, испытывал страх и одновременно потрясающее чувство новизны и радости. Его качало, будто эти два года он плыл в корабельном трюме, привык держать равновесие и сейчас сошел на берег.

Наверное, что-то подобное испытывают новорожденные…

Эти прогулки сменились полной свободой на целые сутки. Это случилось осенью. Поздно вечером в подвал спустился доверенный Овидия Сергеевича, приказал быстро одеться и повел куда-то через проходную, потом вдоль озера в лес. Бежали каким-то узким проселком вдоль охранной зоны заповедника в полной темноте, затем свернули в тайгу и остановились среди каменных развалов километрах в пяти от усадьбы. Устроились под глыбой, спрятавшись от косого дождя и ветра, перевели дух, но доверенный так ничего и не объяснил, а Ярослав ни о чем не спрашивал. Было понятно: произошло что-то серьезное.

Несколько раз возникала мысль сбежать, однако доверенный глаз не спускал. Иногда он доставал радиотелефон, с кем-то связывался и почти ничего не говорил, только слушал. Так просидели до утра, и на рассвете наконец-то пришло какое-то сообщение, отменяющее тревогу, после чего доверенный рассказал, что ночью в Дворянском Гнезде проводился повальный обыск, устроенный спецслужбой Ястреба. Теперь можно очистить район от его агентуры, она выдала себя, и подрезать крылья Ястребу, что сейчас и делает Закомарный в Москве. А обыск производился в присутствии адвокатов и журналистов, которые «случайно» оказались в усадьбе.

– Кое-что они могли бы предъявить, – заключил с ухмылкой доверенный. Например, возбудить дело за незаконное лишение свободы. Но мы же никого не лишали, правда? Тем более Ярослава Пелевина, он, как известно, погиб в автокатастрофе, устроенной, опять же, господином Скворчевским. – И вдруг протянул Ярославу радиотелефон. – Ты погуляй еще тут несколько часов, а получишь сигнал – иди домой…

И ушел не оглянувшись.

Когда его спина, помелькав, исчезла за деревьями, Ярослав с трудом выждал еще пять минут – вдруг вернется? – и, озираясь, побежал. Он не думал, куда и что произойдет после побега; он словно исполнял некую потребность, как пить воду, если мучает жажда, или спать, если от усталости валишься с ног. Он лишь иногда останавливался и таился, высматривая, нет ли слежки или погони.

Никто не выслеживал и не догонял. Несколько километров Ярослав промчался на одном дыхании, забирая на северо-восток, подальше от своей тюрьмы. Почему-то впереди оказалась незнакомая протока, по-осеннему мелкая и спокойная. Он перешел ее, вымочил ноги, и вода чуть остудила голову: место было чужое, какие-то плоские горки, торчащие из густого чернолесья, а за ним просвечивает открытое пространство, скорее всего озеро… Но какое? Ярослав пересек полосу ельников, взобрался по осыпи на каменную гряду и остановился.

Он исходил заповедник вдоль и поперек, знал всю охранную зону обозначенную аншлагами полосу в десяток километров; сидя в своей камере, много раз мысленно возвращался сюда, вспоминал любимые места, где ночевал у костров, протоки с цепенящим и чарующим током воды на порогах, ходил по горам и увалам, но такого ландшафта никогда не видел ни реально, ни в воображении. То ли не узнал рельефа, то ли вообще попал неизвестно куда.

Даль открывалась на добрый десяток километров и хорошо просматривалась в ненастную погоду – какие-то вырубки, перелески, болота с камышовыми полями, и ни единого озера…

Не говоря о лебедях, давно вставших на крыло и в предотлетные дни постоянно парящих над землей, и не только над заповедником.

Ярослав поискал солнечное пятно за тучами, однако облачность была плотной. Следовало бы признаться себе, что заблудился, но инстинктивная жажда бежать еще сушила гортань и горячила голову. Он спустился с гряды, взял правее и пошел скорым шагом. Показалось, замелькал впереди частокол молодого соснового бора – это значит, он когда-то перескочил вспаханную противопожарную полосу и теперь попал на территорию заповедника. Сразу отлегло: еще пара километров – и будет протока в Зимнее озеро…

Он прибавил шагу и неожиданно увидел впереди руины церквушки возле фамильного склепа князей Захарьиных. Обрадовался и не поверил, осмотрелся и, прячась за редкими кустами боярышника, подобрался ближе: нет, это все-таки Дворянское Гнездо, вон и стальная решетка ограды чернеет сквозь заросли шиповника…

А над летним озером – лебединый клин…

Снова пошел дождь, горизонт приблизился, подступил к самой усадьбе, резко сократив пространство, из которого теперь никуда не хотелось убегать. Ярослав забрался в заросшие ярко-зеленой крапивой и кустами рябины церковные развалины, отыскал нишу в стене, куда не захлестывал дождь, и примостился на кирпичах. Наверное, оставаться в непосредственной близости от Дворянского Гнезда было нельзя, потому что радиотелефон по-прежнему молчал, однако здесь, среди руин, пришло чувство полной безопасности. Ярослав нарвал твердой, еще не убитой морозом рябины и стал есть. Горечь показалась приятной, хотя ягода была жесткой и сухой. Бережно подтянув к себе ветку, стараясь не стряхивать воду, он стал рвать гроздья губами. Ел, пока не затошнило, а потом сжался в комок, согрелся и задремал.

И в полусне, когда реальность чуть отступила, понял, отчего так хорошо и безопасно: наконец-то он ощутил волю. Ничего не держало, не сковывало, и в любой момент можно было встать и уйти куда хочешь.

Но никуда уходить не хотелось. Его будто приручили, как волка, подержав в клетке…

Он не слышал, когда в развалинах появился тренер, увидел его сидящим у стены под рябиновым кустом. Женя тоже ел ягоды, захватывая гроздья ртом.

– Пошли домой, – сказал он. – Отбой тревоги…

– Как ты меня нашел? – спросил Ярослав, разминая затекшие ноги.

– У тебя же трубка в кармане, – буркнул тот, набирая рябины с собой. Куда ты денешься… И тут была «охота на лис»…

– А если бы выбросил?

– Выбросил… Отнимать бы стали – не отдал. Ярослав решил, что теперь-то уж, после такой проверки, его не посадят за решетку, пусть под надзор, только не в подвал. Но после ужина доверенный Закомарного достал ключи, выразительно позвенел, дескать, пора, и отвел в камеру.

– Так и тебе спокойнее будет, среди картин… Наутро Ярослав услышал гул вертолета над Дворянским Гнездом. Это значило, что нагрянул в резиденцию сам хозяин. Прошло часа три, прежде чем в подвале появился доверенный, молча открыл дверь, поздоровался за руку и сообщил, что Овидий Сергеевич ждет.

Закомарный встретил его сдержанно, без обычного свойского, панибратского тона – не хлопал по плечу, не говорил «брат», и за этим крылось что-то серьезное или торжественное.

– Насколько я понимаю, тебя больше не тянет к скитнической жизни? спросил он с явным намеком на то, что Ярослав не сбежал, оказавшись на воле.

– Привык к тюремной, – не удержался он. – Комплекс узника – вернулся туда, где кормят.

– А языки еще не забыл? Правила хорошего тона, дипломатические протоколы… В общем, чему тебя в институте учили?

– К сожалению, за решеткой ничего этого не требуется.

– Обижаешься? – усмехнулся Овидий Сергеевич. – А на кого? На обстоятельства? На судьбу? Так тебе крупно повезло, сейчас бы уже черви съели… Или на кого-то конкретно?

– Жалко потерянного времени.

– Допустим, ты потерял его с пользой для души и собственного здоровья. Но знаешь, по чьей воле… отбывал свой срок?

Ярослав вскинул голову. Закомарный удовлетворенно засмеялся.

– Да, правильно, по воле наследницы престола. Она велела спрятать так, чтобы мир забыл о тебе. К тому же случай был подходящий, Ястреб устроил катастрофу…

– Почему не сказать сразу? Я бы сидел и не дергался.

– Дергался бы! И еще как дергался! Бог весть что тебе бы в голову полезло. А так ты же на меня грешил? На меня, и потому сидел спокойно… Ладно, я не затем поднял тебя на свет Божий. Должен сообщить радостную вещь – отсидка в подвалах Дворянского Гнезда благополучно завершилась. А теперь настала пора поменять, скажем так, место заключения.

– То есть переведешь в другую тюрьму? – насторожился Ярослав, готовый к сопротивлению.

– Не спеши, – упредил его Овидий Сергеевич. – В тебе действительно крепко засел комплекс узника. Полное отсутствие дипломатического этикета и простейшей выдержки. Сначала выслушай предложения, а потом делай выводы.

– Не мудрено…

– Обстановка сложилась так, что тебе придется уехать из России. На некоторое время. Например, во Францию или Италию. Сам понимаешь, за рубежом тебе тоже пока нельзя жить в открытую, пусть и под другим именем. Не исключено, что Ястреб может выйти на след. Поэтому есть единственное место, где гарантирована полная безопасность. Это Афонский русский монастырь. Слышал о таком?

– Монастырь? – искренне изумился Ярослав. – А известно тебе, что на Афон приезжают лишь после пострига здесь, в России? И еще по согласованию с братией и особому благословению Патриарха?

– Вот, а говоришь, все забыл, чему учили! – одобрил Закомарный. Кое-что, оказывается, помнишь…

– Помню… Еще помню, из Афонского монастыря ни одному иноку назад пути нет.

– Ну, мы тоже кое-что изучали. Это общеизвестный факт.

– Тем более! Прежде бы спросить, хочу ли я принять постриг. Так вот, не хочу. И не буду. А насильно – увы, постригают только неугодных отпрысков царского рода.

– Ладно, угомонись, – замахал руками Овидий Сергеевич. – Никуда ты не денешься… Кстати, знаешь, сколько твоих предков принимали иноческий сан? Кроме матери, теперь схимницы Илиодоры. Не знаешь… А их было еще шестеро! Ничего, да? Это у вас наследственное, чувствуешь?

– Это невозможно…

– Возможно, все возможно. Монастырь – не наши подвалы, но жить придется в таких же условиях, если не в худших. Да ты же не особенно привередливый?

– Отказаться, естественно, я не могу?

– Можешь. Ты совершенно свободен. Не царский же ты отпрыск, чтобы постригать насильно. Вставай и уходи, никто не задержит.

Ярослав сидел не шевелясь: согласие означало, что он станет восьмым из рода Пелевиных, принявшим монашество…

На всю жизнь, безвозвратно, бескомпромиссно… Перед глазами стоял царственный призрак с каштановыми волосами.

– Мне нужно встретиться и поговорить с ее дядей, Алексеем Владимировичем…

– Он был ей не дядя, а дядька. Так называют воспитателей, – печально вымолвил Овидий Сергеевич. – Помнишь, он часто болел… Неделю назад попросил, чтобы освободили от бремени престолоблюстителя и вернули в монастырь.

– Почему – вернули?

– Потому что он с тридцати лет схимонах, но вынужден был жить в миру. И хлебать его мерзости!.. Каково ему было изображать эти бесконечные женитьбы, семейную жизнь. Хорошо, все «жены» его были Христовыми невестами и понимали, во имя чего страдают… Но умирать им завещано дома, в своей обители. Вот он и умер, Царство Небесное… Перед смертью назвал тебя.

– Меня?! Почему же меня?.. Почему я должен повиноваться его воле?!

– Это не его воля…

– А чья же?! – выкрикнул вопрос Ярослав и замер.

– Да, ты верно подумал, – тихо проговорил Закомарный. – Это ее воля видеть рядом тебя…