Он очнулся в машине с воющей сиреной и, словно с глубокого похмелья, подумал – где это я?..

Затем разлепил глаза, увидел перед собой широкую кевларовую спину и успокоился. Пошевелил языком – язык распух и обрел какую-то странную чувствительность: собственный рот казался огромным и пустым…

И подумал, что впервые в жизни ему так досталось и впервые заковали в наручники.

Везли куда-то далеко, до местного отделения вневедомственной охраны было рукой подать… Сообразил: конечно же в УВД округа или на Петровку. Как ни говори, а грабителей взяли на месте преступления, взломщиков квартир.

Интересно, где Скворчевский? В другой машине? Или показал удостоверение, успел отбрехаться и отпущен? Вот досада, если так!..

Привезли в УВД – зачем Петровке отдавать свою добычу? Они запишут победу на свой счет, те еще деятели статистики…

Первый раз Бурцева ввели под конвоем в казенное учреждение… Потом впервые в жизни бросили за решетку! В настоящую камеру-одиночку, с дверью из металлических прутьев. Наручников не сняли (первое нарушение!). Ну да и плевать! Зато следом протащили Скворчевского в другой конец коридора! Разумеется, в одну камеру не посадят…

Куда делся его напарник-телохранитель с лестничной площадки? Тоже прихватили или, согласно инструкции, помчался за подмогой?

Скорее последнее. При начальнике такой спецслужбы ротозей, которого мог бы схватить патруль вневедомственной охраны или даже ОМОН, ходить не будет. Оставил шефа и тихо ушел, чтобы не устраивать перестрелки и не нарываться на скандал. Группа захвата спокойно могла принять его за соучастника, стоящего на стреме…

А скандала все равно не избежать генералу!.. Разумеется, замнут, еще и извиняться перед Скворчевским станут, но все равно в своих кругах хвоста ему навертят. Есть ведь у него свой шеф… Заслать бы ему копию пленки с допросом Елизарова, чтоб все до кучи…

Садиться на деревянную, закрепленную лавку Бурцев не стал, обнаружив, что вокруг него – невероятная и мерзкая грязь.

Он знал: к этой грязи нельзя прикасаться ни в коем случае. Иначе она, как всякая тонкая материя, начнет впитываться в кожу, в кровь, в мысли…

Сергей облокотился на решетчатую дверь – голова еще кружилась, выглянул наружу. Седой коридорный старшина с дубинкой за поясом и длинным, как шомпол, ключом заметил его, подошел, спросил через губу:

– Чего тебе? Отойди от решетки!

– Снимите наручники, – сказал Бурцев, но из-за разбитых губ получилось невнятно, шепеляво.

– Что? – протянул старшина. – Садись, говорю!

– Снимите! – он показал скованные за спиной руки.

– Я тебе сейчас сниму, – вяло пригрозил коридорный. – Отойди и сядь.

А Сергей поймал себя на мысли, что уже ненавидит этого коридорного. Какие-то вывернутые ноздри, тонкие, бесцветные губы на плоской физиономии, свиные, туповатые глазки… Натуральный ублюдок! И вообще, козел вонючий, мент поганый!..

И тут же затормозил поток своей ненависти.

У него уже срабатывала психология затворника, узника, насмерть пронизанного отчаянием и злобой человека.

Не то что прикасаться к стенам и предметам – тут нельзя было даже находиться, ибо отрицательной эфир всасывался в кровь…

И в разум…

И попробуй жить потом на воле, среди нормальных людей, кто не изведал такого эфира, кто не отравился энергией ненависти и презрения.

Бурцев попытался представить коридорного в кругу семьи (должна же быть у него семья – жена, дети, старые родители?) – не удалось. Его образ сопротивлялся, не вписывался в нормальную человеческую среду.

– Пригласите офицера, – попросил Бурцев. – Я работник Генпрокуратуры, специальный прокурор.

– Кого тебе? Прокурора? – не расслышал старшина. – Будет тебе прокурор… Отойди от решетки!

Коридорный выдернул резиновую палку, прицелился сквозь решетку, чтобы ударить в живот, – Сергей предусмотрительно отошел и встал посередине камеры.

Нет, лучше абстрагироваться от реальности и думать о чем угодно, только не о собственном положении. Допустим, о скандале, который ждет генерала Скворчевского. Приятная и забавная мысль…

Нет, лучше думать о Наденьке. Или о колдунье Ксении…

О дочери! Это же прекрасно, думать о дочери! Ей сейчас должно быть шесть лет. Боже мой, скоро пойдет в школу! Платьице, белый фартук, цветы в руке… На кого она похожа? И как ее зовут… Как ее имя, Господи?!

Коридорный услышал этот немой возглас, словно Архангел возник перед решеткой, вставил ключ, отработанным движением распахнул дверь.

– На выход! Руки за спину!

Забыл, что задержанный сидит в кандалах…

В коридоре, а потом на внутренней лестнице Бурцеву стало чуть легче: продуваемые летними сквозняками, эти пространства не скапливали столько летучей черной материи…

Его привели в тесный, типичный для уголовного розыска кабинет, где на столах сидели в ожидании работы два молодца в рубашках с короткими рукавами и галстуках, перетянутые ремнями от подвешенного под мышки оружия. Бравые ребята, смелые, с хорошим опытом, наверняка с чувством злого милицейского юмора. Усадили на стул посередине, так, чтобы можно было подходить с любой стороны, осматривали, будто скульптуру на площади.

– Типичный гаврюха, – сразу же определил тот, что был в маленьких модных очечках. – На зоне ходил в мужиках, откинулся, судя по бороде, полгода назад.

– Да, не повезло тебе, парень, – пропел, а потом резко склонился к Бурцеву второй, с крашеными волосами. – Из какой губернии в столицу пожаловал? Из Тверской? Вологодской? Или из Урюпинска?

С каждым вопросом он делал несильные, но ощутимые толчки то в плечо, то в грудь – это был чисто милицейский прием: держать постоянный физический контакт с допрашиваемым, психологическое давление.

– Мужики, – прошепелявил Сергей. – Снимите наручники.

– Жора, это что за диалект? – спросил крашеный очкарика. – Вятский, что ли?

– Московский.

Бурцев глянул исподлобья, опасаясь, что вновь накатит волна ненависти.

Не накатила. Даже когда крашеный дыхнул в лицо запахам жевательной резинки, рассмеялся с жалостью и тычки стали почти дружеские.

– Слушай, ты, лох… Да ты хоть знаешь, в чью квартиру вы с приятелем въехали? Ты представляешь, кто там живет?

– Я живу, – как мог сказал Бурцев и обнаружил, что одного переднего зуба нет, а два рядом качаются.

– Что? – теперь развеселился очкарик. – Не понял? Кто живет?

– Бурцев Сергей Александрович, – сказал он, жалея выбитый зуб – ну как теперь на люди показаться?

Они мгновенно переглянулись, поняли друг друга. Крашеный резко схватил за бороду, сжал пальцы.

– Сука… Да ты не гаврюха, если по наводке работал. А чей тогда? Из какой братвы?

– Из спецпрокуратуры, – едва выговорил, а скорее высвистел Бурцев.

Они еще раз переглянулись. Но не оттого, что поверили и испугались, напротив, возвели его в более высокий воровской ранг. Шутка сказать, знали, чья квартира, и пошли.

– На хрен, в камеру его, – сказал умненький очкарик и поднял трубку прямого телефона.

– Это не правильно, – заметил Бурцев. – Снимите наручники и оставьте здесь. Иначе потом не прощу, мужики.

– Что ты не простишь? – Крашеный, похоже, разобрал только одно слово, но выпустил бороду.

– Гестапо…

– Тебя, мразь, на дыбу повесить мало! – зарычал крашеный, и тычки его тяжелого кулака покрепчали. – Губу раскатал – демократия!.. И не пугай! Я на твою братву вот такой положил! С прибором!

Секунду назад он выглядел как вполне нормальный человек – живое, подвижное, ироничное лицо, блестящий задорно глаз; тут же, словно по собственной команде, он стал грозным и страшным. И не играл эти чувства! Потому что излучал их густым, холодящим потоком.

Бурцев вспомнил способ, как избегать резких приступов влюбленности и страха, представил, как этот крашеный сидит утром на унитазе и пыжится, наливаясь краснотой, выкатывая и так выпуклые глаза.

Стало смешно.

– Молодец, – похвалил он. – Злой… Значит, воровские взятки не берешь.

– Что? Взятки? Ты что, предлагаешь взятку?

– А возьмешь?

– Сдаем в камеру хранения! – окончательно решил очкарик, что-то почувствовав.

– Ребята, не прощу! – еще раз предупредил Бурцев. – Снимайте наручники. Буду сидеть здесь.

– Не пойму, что он бормочет? – крашеный поморщился и снял с вешалки резиновую палку, ткнул ее концом в грудь. – Чего ты хочешь?.. Ты можешь говорить нормально? Ну?!

– Не трогай его, Рома. – Очкарик наконец дозвонился, вызвал конвой и вдруг достал ключик, стал расстегивать наручники.

– Похлопочу, чтобы наградили часами, с надписью, – пообещал ему Бурцев. Только не сдавай в камеру, Жора!

– Ну ты крутой! – пропел крашеный удивленно и стал вешать палку на место.

В этот момент в коридоре загремели ботинки, и не одна пара, – Сергей ощутил ветерок долгожданной суматохи. Кто-то приоткрыл дверь, и в ту же секунду очкарик бросился к ней, оставив висеть наручники на правой руке Бурцева, высунулся и обернулся с лицом покойника, белый и страшный.

– Что? – спросил крашеный, заметно розовея. Они вышли, оставив дверь нараспашку, и Бурцев услышал отчетливый шепот крайнего отчаяния:

– Это звездец, мужики!..

Сергей отцепил клешни наручников – ключик остался в замке, – с силой ударил ими в стену и принялся разминать руки, прохаживаясь между столами.

И подумал вслух:

– Ну теперь, суки, я вам устрою!

А за дверью снова сказали про «звездец» и как-то неслышно удалились, поскольку через минуту, когда Бурцев выглянул, в полуосвещенном казенном коридоре тишина стояла необыкновенная, словно на оставленном командой корабле.

Можно было идти на все четыре стороны, однако он вернулся в кабинет и сел на стол. Эти двое бежали из кабинета, оставив ключи, торчащие из сейфового замка – читай оперативные материалы, бери что хочешь. Не вставая с места, он дотянулся, откинул дверцу, небрежно переворошил бумаги и пластиковые папки и подумал: «Неплохо бы сейчас все это вынести и спалить». Однако замкнул сейф и спрятал ключи в карман.

– Вам и так звездец! – опять подумал он вслух, ощущая прилив какой-то веселой злобы и жажды глумления. – Ничего не прощу…

Нижняя челюсть враз потяжелела, и кровь застучала не в ушах, а в кистях рук, сжатых в кулаки.

На сей раз в коридоре послышались шелестящие шаги и в дверном проеме очутился невысокий моложавый полковник. Нет, не испуганный, а скорее отчаянный и в высшей степени решительный: с таким лицом, пожалуй, идут закрывать амбразуру…

– Садитесь, – Бурцев указал на стул, где сам недавно сидел.

Полковник сел – руки на коленях, прямая спина, голова прямо, будто фотографироваться собрался. Эдакий последний в жизни снимок, на могилу героя.

– Вышло недоразумение… преступное… – неуклюже выдавил он. – Готов понести…

Бурцев ткнул его в плечо и отдернул руку, словно от ожога.

Еще мгновение, и он бы превратился в примитивного мента, в руки которого попался беззащитный воришка, гаврюха из какого-нибудь Урюпинска: злобно-веселая кровь пульсировала в кулаках, а глаза уже отыскивали резиновую палку на вешалке…

В этом кабинете витал в воздухе иной эфир, противоположный тому, что был в камере и впитывался в сознание, но одинаковый по природе. Только что пережитое унижение требовало такой же мести. Ихним салом по мусалам…

Полковник ждал именно такой реакции и был готов к унижению, хотя внутренне страдал и противился. Для него сейчас жесткий и унизительный «междусобойчик», без свидетелей и огласки, был понятнее, спасительнее, чем любые официальные действия, которые грозили ему если не сроком, то полным крушением карьеры.

– Претензий к вам нет, – заявил Бурцев. – Я должен поблагодарить… Хотя ваши работники действовали… с нарушениями закона.

Половину слов полковник не понял из-за невнятной речи и потому решил, что это обыкновенная язвительная издевка. Сидел и смотрел в одну точку.

– Я полностью… Готов выполнить… Исправить, – пробормотал он нечленораздельно…

Бурцев склонился к полковнику и сказал по слогам, преодолевая боль в ноющих губах и верхней челюсти, где из десны торчал обломок зуба:

– Я же вам сказал – претензий нет!

Полковник медленно поднял глаза, но переспросить не посмел. Сергей незаметно выложил на стол ключи от сейфа.

– Где сейчас находится… мой товарищ? Разглашать, что происходило в квартире Бурцева на самом деле, сейчас ему не хотелось, да и не следовало этого знать полковнику. В общем-то, он спас положение, вытащил из сложной ситуации, и наплевать, что разбили губы и вышибли зуб…

И тут полковник оживился и сам предложил выход:

– Это была… проверка? Негласная проверка?

– Да, плановая проверка, – подтвердил Бурцев. – Подразделение вневедомственной охраны сработало… в общем, неудовлетворительно. Запоздала группа захвата, на целых пять минут. Настоящие грабители удрали бы три раза. И захват провели грубо… Ну а об этих… костоломах и говорить нечего.

– Исправим! – заверил полковник, еще больше оживляясь: ну снимут звезду, врежут выговор, понизят в должности, однако не раздавят!

– Где мой товарищ? – осадил его Сергей.

– С ним полный порядок! – Полковник вскочил и вытянулся. – За ним уже приехали! И увезли.

– Куда увезли? Кто?

– Служба охраны!

– А-а, да-да, все правильно. – Значит, телохранитель Скворчевского действовал согласно инструкции. – Из Генеральной прокуратуры еще не приехали?

– Никак нет!

– А сообщали дежурному?

– Никак нет!

Судя по его военным ответам, полковник пришел в милицию из армии, из числа офицеров, попавших под сокращение.

– Ладно, не сообщайте, сам поеду.

– Прикажу дать свою машину!

Бурцев отставил стул с середины кабинета и сел.

– Мне от вас потребуется не только машина…

– Двери в квартире уже ставят, стальные!..

– И не только двери… В коридоре моей квартиры осталась дорожная сумка. Если хоть что-нибудь из нее пропало!..

– Никак нет! Ничего не пропало! В квартире сейчас усиленный наряд, четыре офицера…

– Молитесь, чтоб ничего не пропало, – посоветовал Бурцев. – Если в Бога веруете… К сумке лучше не прикасаться. Дайте приказ!

– Будет исполнено! Что еще прикажете?

– А что вы еще можете сделать?

– Есть зубной врач! – доверительно сообщил полковник. – Специалист по челюстно-лицевой хирургии, профессор! Прикажу сейчас же доставить в клинику!

– Это хорошо, – не сразу одобрил Сергей, раздумывая. – Только этого мало, полковник.

Тот поднял пытливый, выжидательный взгляд, в котором промелькнул испуг, чего раньше не наблюдалось.

– Слушаю… Слушаю вас, товарищ!..

– Мне нужны два толковых оперативника. Самых лучших! Желательно из отдела по борьбе с организованной преступностью.

Полковник облегченно вздохнул…

– Найдем, товарищ прокурор! Есть такие!..

– Запомните, виртуозы своего дела! А не костоломы. Откомандируйте в распоряжение Генпрокуратуры.

– Все понял, товарищ…

– Прямо сейчас ко мне их… И сроком на месяц.

– Прикажу вызвать! – Полковник схватил телефонную трубку и стал давать какие-то распоряжения.

А Бурцев вдруг подумал, что это его рвение все равно пойдет насмарку. И зря он сейчас приказывает кому-то вытащить из постели зубника-профессора, привести в порядок квартиру спецпрокурора и держать наготове персональную машину. Полковника сократят, а точнее, вышвырнут на улицу: Скворчевский никогда не простит собственного унижения и, даже будучи наказанным, найдет способ, как отомстить.

Полковник положил трубку.

– Через десять минут профессор будет, – отчеканил он. – Можно выезжать. Оперативники прибудут в зубной кабинет.

Профессор оказался на своем рабочем месте – в частной клинике, расположенной на первом этаже жилого дома. Пятидесятилетний человек с припухшими от сна глазами, но веселый и благодушный, наверняка привыкший к ночным побудкам. Работал он виртуозно, шутил, доверительно успокаивал, обещал сделать все быстро и по высшему классу. И пока он ковырялся во рту, залечивал раны, Бурцев никак не мог отвязаться от мысли, что Скворчевский рассказывал именно про этого врача, который сделал жене колье из человеческих зубов…

А потом в кабинет вошли старые знакомые – очкарик и крашеный, лучшие оперативники, откомандированные полковником…