Из черепа неизвестного старца сделали золоченый кубок – от этого веяло такой древностью, временами варварских обычаев и ритуалов, что разум противился и не хотелось верить в реальность происходящего. Но сосуд, окованный желтым металлом, стоял перед Бурцевым и страдальчески таращился на него огненными рубиновыми глазами, словно напоминая, что связь времен – вещь вполне обыденная и относительная.

Начальствующая жена взглянула на этот кубок всего лишь раз и замахала руками:

– Убери от меня это! Господи, какая гадость – из черепа сосуд! Ужас!

Между тем она совершенно не боялась покойников, растерзанных взрывами мертвых тел…

Приостановленному делу о надругательстве над усопшим Фемида не дала ходу и не освободила Сергея от прочих дел, в результате чего вместо венчания в храме вспыхнула новая домашняя ссора, перенесенная потом в служебные отношения. Бурцев попытался взять реванш и в обход непосредственного начальства полез наверх. Всякого, кто знакомился с обстоятельствами событий в Зубцовске, охватывало чувство брезгливости, ужаса и ошеломления, ибо все это отдавало явным каннибализмом. В воздухе словно витал запах серы. Бурцеву дали по шапке за несоблюдение субординации и срочно командировали на Кавказ – можно сказать, сослали, как ссылали во все времена бунтарей.

Наденька и пальцем не пошевелила…

В бывших союзных республиках вовсю заработали мясорубки межэтнических конфликтов и войн, так что Бурцев успел лишь несколько раз допросить араба по фамилии Марджан – типичного подставного, нанятого кем-то провезти в Саудовскую Аравию набор сувениров, и установить почерк ювелира, оковавшего золотом череп. Им оказался тульский мастер, можно сказать, безработный Левша, за небольшие деньги взявшийся инкрустировать человеческие останки. Он ничего не скрывал и даже не таился, когда работал, совершенно не задумываясь, откуда взялся череп, а мало ли какие прихоти бывают у вчерашних нищих и сегодня разбогатевших людей? Пришел человек, принес материалы, половину заплатил вперед и дал очень короткий срок, оговорив сумму премии за скорость. Так что пришлось трудиться днем и ночью, тайно от заказчика привлекая к этому делу других мастеров: слишком долго и нудно было выстригать из сусального золота непонятные буковки для надписи на лобной кости – поистине ювелирная работа. Сувенир получился замечательный, так что заказчик остался доволен, а это самое главное для настоящего инкрустатора. Что потом с ним было, куда его повезут, мастера не интересовало, но он с удовольствием согласился опознать этого человека, если ему покажут, и два часа подсказывал художнику, когда тот составлял фоторобот.

Курьер Марджан наверняка знал больше, и его следовало бы пустить в оперативную разработку, но тут и начались командировки на Кавказ. И три года пролетели как один день, заставив Бурцева забыть о могиле старца в Зубцовске и о его голове, поскольку впереди маячили горы черепов, как на знаменитом полотне Верещагина.

Политики уже давно расписались в собственном бессилии, перестали даже латать дыры, хотя какие-то высокопоставленные чины, сбившись в пугливые команды, под прикрытием спецназа еще гоняли специальные рейсы в Степанакерт будто бы налаживать переговорный процесс с враждующими сторонами и, отсидев какой-то срок в горных санаториях, улетали назад, однако генеральная прокуратура еще пыталась обуздать расползающуюся войну, и бригады следователей по особо важным делам метались по всему Карабаху, возбуждая десятки уголовных дел по фактам убийств азербайджанцами армян и наоборот, за незаконное хранение оружия, захват госсобственности, чужого жилья и так далее. Но уже было ясно, что пожар ничем не сдержать, ибо сюда, в горную область, был заброшен теми же политиками тлеющий уголь междоусобицы, раздуваемый всеми сторонами конфликта.

Сергей Бурцев выбирался из своей третьей командировки в Карабах, когда уже наметилась линия фронта и в ход пошли артиллерия и танки. Последнее уголовное дело, возбужденное им, изначально было проигрышным: потоки краденного со складов оружия уже нельзя было ни остановить, ни хотя бы проконтролировать, над всем этим хаосом довлела чья-то жесткая злая воля. Местные органы власти отказывались от помощи и сотрудничества, мало того, постоянно намекали, что пора бы возвращаться в Москву. И наконец в местную прокуратуру, где размещались следователи, пришли трое: некто в белой чалме и маске и с ним пара вооруженных небритых людей, больше похожих на сельских механизаторов, чем на боевиков. Один наставил ручной пулемет, а этот, в чалме, объявил, что автомобиль для эвакуации бригады стоит внизу и что все следственные материалы следует оставить в кабинетах.

Бурцев предчувствовал такую развязку и многие данные по последнему уголовному делу забивал на компьютерные дискеты, поскольку кражи и захват оружия с армейских складов, в том числе тяжелого вооружения, бронетехники и артсистем, нельзя было объяснить простой халатностью командования воинских частей. И тут он чувствовал эту злую волю, исходящую вовсе не от человека в белой чалме и не от механизатора с пулеметом в руках, неясный пока след поднимался из этих долин, как предутренний дымок тумана в горах, и становился незримым где-то на уровне самых высоких вершин.

Около десятка таких дискет Бурцев, не мудрствуя лукаво, спрятал в чемодане под самодельным двойным дном и две наиболее важные закатал в пленку и замаскировал в начатой булке черствого хлеба – с продуктами было уже трудно, и потому ничего удивительного, что каждый, кто отправлялся в дорогу, тащил с собой домашний запас: война есть война.

Обыск следственной бригады не проводили, зато сразу же отняли табельное оружие и ключи от сейфов, а потом очень внимательно следили за сборами, чтобы не прихватили никаких бумаг. В спешке погрузили в микроавтобус и в сопровождении милицейского конвоя повезли в сторону Тбилиси. Через несколько часов пути недалеко от грузинской границы кортеж остановился, азербайджанец в погонах майора заглянул в салон и велел всем выйти с вещами. Ребята из бригады почувствовали неладное, заволновались, но майор успокоил, дескать, чисто формальная проверка перед въездом в другую республику, а Бурцев сразу понял, что ищут. Один из милиционеров начал обыскивать микроавтобус, остальные принялись перетряхивать личные вещи и досматривать одежду пассажиров. Двойное дно было сделано довольно искусно, хотя и из подручных материалов, однако при тщательном осмотре его обнаружили, возможно, потому, что искали тайник.

Майор выгреб дискеты, не поленился уложить назад содержимое чемодана и приказал пересесть в легковую машину. Товарищи Бурцева сделали попытку отбить его: их поставили под автоматы, затем посадили в микроавтобус, который вскоре укатил к границе. Майор связался с кем-то по радиостанции, после чего Сергея на милицейской «Волге» повезли в обратную сторону.

Все это было не произволом местной власти, а спланированной операцией, управляемой оттуда, с горных вершин, где дымный след таял в воздухе и становился незримым.. Кто-то тщательно обрубал концы, перекрывал малейшую утечку информации о путях поступления оружия. Это означало, что Бурцев непроизвольно влез в чужую большую игру, которая имела некую глубинную связь с людьми, разрывающими чужие могилы и желающими пить из кубков-черепов. Их связывало одно – незримость существования, неуловимость, способность не оставлять никаких следов и улик. Так что, если найдут оставшиеся две дискеты в хлебе, – живым не отпустят, а найдут их обязательно, поскольку все вещи отобрали, в том числе и сумку с продуктами. Стоит попасть в руки хорошему оперу: сопровождающий майор, похоже, обыкновенный сотрудник ГАИ. Тем более Сергей уже сделал ошибку – попросил вернуть сумку, дескать, целый день ничего не ел, на что конвоиры сразу же сделали стойку, пообещав поставить его на казенное довольствие, и не отдали продукты. Вырваться от них силой пока было невозможно: по бокам подпирали воняющие потом небритые молодцы в милицейских погонах с короткими автоматами в руках, а впереди сидели водитель и майор.

К поселку Мир-Башир они подъехали в сумерках, и сразу стала заметна напряженная осторожность в поведении охраны. Говорили на азербайджанском, и по отдельным словам Бурцев понял, что идет спор, по какой дороге безопаснее двигаться дальше. Договориться они так и не смогли, а потому загнали «Волгу» на какой-то проселок, и майор вылез из машины, чтобы связаться с начальством по радио, – кажется, просил кого-то выехать навстречу. Вернулся он повеселевший, но едва открыл дверцу, как возле автомобиля словно из-под земли возникли четверо бородачей с автоматами. Эти говорили на ломаном русском и тоже напоминали сельских трактористов. Майора тут же уложили на землю вниз лицом, а всем остальным приказали выйти из машины, оставив там оружие. От размягченных и послушных милиционеров сильнее завоняло потом, без всякого сопротивления они выполнили команду и тоже оказались на земле. А Бурцева поставили у капота, один из бородачей ткнул стволом в живот:

– Кто такой? Почему с ними?

– Я из пожарной охраны нефтепромыслов. Эти задержали на дороге, – на ходу сочинял Сергей. – Отобрали вещи, хотели убить…

Он опасался проверки документов и того, что майор начнет опровергать вранье и можно попасть из огня да в полымя, но тот пыхтел в дорожной пыли и молчал: здесь были свои разборки – воистину говорят, Восток – дело тонкое…

– Возьми вещи, иди, – сказал бородач. – Никто не тронет.

Бурцев достал из багажника сумку с продуктами и, оставив чемодан, без оглядки пошел по дороге. Едва успел сделать два десятка шагов, как за спиной ударили автоматы.

Азербайджанцев расстреляли лежащими, с завидным хладнокровием.

Российская империя, как гигантская льдина в штормовом океане, крошилась и обламывалась по краям, не выдерживая наката волн. Пока еще было полное ощущение, что, подчиняясь законам океанических течений, этот айсберг плывет вперед, но уже остановилось поступательное движение, и неведомый водоворот закручивал его, вращал на одном месте, и у народов, населяющих неуправляемый континент, начиналось головокружение. Периферийная часть материка, повинуясь центробежным силам, раскалывалась на мелкие частицы и пускалась в свободное и опасное плавание без руля и ветрил, однако при этом оставалась твердая надежда, что в самый кратчайший срок попавшие в несчастное положение люди образумятся и станут пригребать к своему привычному берегу. Осознание беды приходит быстрее там, где не только небо, но и твердь под ногами с овчинку, где каждый девятый вал может стать последним в истории народа и где, наконец, ледяная купель скорее приводит в чувство и снимает хмель.

Так думал Сергей Бурцев, пробираясь в Россию сквозь Азербайджан и Грузию то на поездах, то на попутном автотранспорте. Можно было зайти в прокуратуру любого города и попросить помощи, предъявив документы, но в республиках, пока еще союзных, ощущалось безотчетное стремление к самостоятельному плаванию: народы утратили чувство самосохранения и память, словно не было в их истории ни подобного опыта, ни трагических страниц, когда над головами витала реальная угроза полного истребления. Внешне люди оставались прежними, привычными глазу, однако в воздухе чувствовалась – нет, еще не ненависть, но уже нелюбовь к народу, которого еще недавно именовали старшим братом, а теперь обвиняли во всех мыслимых и немыслимых грехах Вместо хлеба запросто могли протянуть камень.. Он миновал взволнованную Грузию и уже в приграничной полосе, когда Россия была совсем рядом, внезапно ощутил сигнал тревоги: на посту ГАИ начали проверять документы, а потом обыскивать. Удостоверение следователя Генпрокуратуры пришлось засунуть в решетчатый зев автомобильной печки попутного «КамАЗа», на котором Бурцев перевалил через Кавказский хребет. И вовремя, ибо минутой позже его заставили раздеться догола и прощупали всю одежду – будто бы искали наркотики. По тому, как перетряхивали сумку с пожитками и початой булкой зачерствевшего хлеба, как изучали паспорт и расспрашивали, откуда и куда, он зримо видел подступившую опасность. Вряд ли конкретно искали его, однако степень самоуправства, беззакония и той самой нелюбви была настолько высокой, что звенела, как перетянутая струна: малейшее неосторожное движение, и можно попасть неизвестно в чьи руки, а потом и вовсе сгинуть без всякой причины, например за найденные дискеты, за то, что слишком подозрительный вид – недельная щетина, как у механизатора в страду, отлично сшитый, дорогой, но грязный костюм при явной вельможности во взоре и повадках…

И здесь пронесло. Передвигаясь по России, Сергей и тут напрочь отказался от мысли обратиться за помощью. В срединной части страны-айсберга его безумное вращение ощущалось менее, чем на окраинах, охваченных буйным, огненным сумасшествием, а ближе к центру и вовсе сходило на нет, но при этом Бурцев чувствовал постоянное умопомешательство, напоминающее вялотекущую шизофрению, когда утрачивается реальность и смысл бытия, когда люди испытывают восторг и удовольствие, бичуя самих себя, окружающих, собственных предков, свою историю и страну. И, словно сектанты, в этом мазохистском устремлении видят единственный путь к очищению.

А самый центр империи, ее ось, на первый взгляд находящаяся в полном покое, на деле обладала всеми свойствами периферии, переживая качественные изменения при незримой перекристаллизации материи, разума и духа.

Бурцев почувствовал это, когда перешагнул порог прокуратуры, где его уже похоронили, и когда достал из сумки хлеб, ссохшийся в камень. Он рассчитывал продолжить следствие по делу об оружии, поступающем в «горячие точки», и если не выявить, то хотя бы обозначить круг, из которого исходит злая воля, однако Сергея под видом отпуска отстранили от работы, причем по инициативе сверху, и он догадывался, от кого исходит эта воля…

А драгоценные дискеты попросту взяли для изучения, и больше о них никто не слышал.