Вторник, 10 ноября

Наташа опять пришла на работу первой и, раздеваясь в пустой комнате, залюбовалась собой в зеркале. Сегодня ей впервые после долгого перерыва захотелось накраситься, и теперь она казалась себе божественно красивой.

Она вспомнила вдруг вчерашнего Вадима, как он навалился на нее всем телом, словно действительно прикрывал от пуль, и ей стало так весело, что она прыснула, радуясь, что ее никто не видит.

Она включила компьютер, полила цветы, заглянула в соседнюю комнату – Морошина опять не было, дальше день покатился по обычной колее, пока перед самым обедом неожиданно не позвонила школьная подруга Лариса Щербакова, в замужестве Брагина.

– Наташ, давай встретимся, – робко предложила Лариса.

– После работы? – удивилась Наташа. Обычно они договаривались о встрече заранее.

– Когда хочешь. Можно после работы, можно пораньше. Я на больничном – Степка болеет. А у Виталика сегодня выходной.

Виталик Брагин учился в параллельном классе и лет с двенадцати был надежно и преданно влюблен в Ларису. Они поженились, как только им исполнилось по восемнадцать, сейчас растили сына Степана и всегда служили для Наташи примером абсолютного семейного счастья.

– Давай, – согласилась она, – хочешь, ко мне приезжай. Хочешь, я к вам приеду.

– Нет, – быстро отказалась Лариса, – давай… на нейтральной территории.

– Лар, что-нибудь случилось? – Наташе почудилось что-то необычное в голосе подруги.

Та помолчала и виновато произнесла:

– Давай встретимся. Тогда расскажу.

В четыре часа Наташа ждала подругу в небольшом уютном ресторане, где они уже однажды встречались.

Невысокая и очень живая Лариса, всегда словно излучавшая веселье, показалась Наташе расстроенной и даже как будто нездоровой.

– Лара, что случилось? С Виталиком что-то? Или со Степой? – всерьез испугалась она.

– Нет, – Лариса старалась не смотреть на нее, и Наташа почувствовала, что начинает паниковать, – с тобой.

– Что?!

– Случилось с тобой. – Подруга помолчала, вертя в руках книжечку меню. – Я не знаю, правильно поступаю или нет. Виталик говорит, что не нужно тебе рассказывать…

– Лара, не тяни! Не пугай меня!

– Я много раз видела Виктора с женщиной.

Наташа облегченно вздохнула, подруга перепугала ее до полусмерти. Трудно сказать, чего она ожидала, но известие, что Виктор ей изменяет, показалось ей сущей ерундой. А речь шла именно об измене – Лариса была очень тактичной и наблюдательной и пугать подругу по пустякам не стала бы.

Они заказали по салату и кофе, есть ни той, ни другой не хотелось. То есть еще десять минут назад Наташе казалось, что она готова упасть в голодный обморок, а сейчас аппетит пропал совсем. Можно было и салат не заказывать.

– У нас рядом с работой есть ресторанчик маленький, вроде этого, – Лариса обвела глазами зал. – Я туда часто хожу, очень уж в столовой готовят невкусно. Я там обедаю и часто встречаю Виктора с женщиной. Они целуются как… как любовники, – выдохнула подруга. – Понимаешь, это сразу… чувствуется.

Наташа кивнула. Она понимала, что близкие отношения… заметны окружающим.

– Ну вот. Мне уже давно казалось, что он меня там не один раз видел. И узнал. Я думала, они будут куда-нибудь в другое место ходить, а они продолжают там встречаться как ни в чем не бывало. Я в четверг не выдержала, прошла мимо их столика и поздоровалась. Так он со мной тоже поздоровался, совершенно спокойно, даже руку с ее плеча не убрал. Только поморщился: видно, не ожидал от меня такой… наглости. А вчера опять появились, целуются, держатся за ручки… Господи, хоть бы ресторан поменяли, их же на каждом шагу навалом! И я решила тебе сказать. Наташ, ты прости, если…

– Ты все сделала правильно, спасибо тебе, – перебила Наташа. – Жаль, что раньше не сказала… А когда они начали встречаться, не помнишь?

– Помню, – чуть не плакала Лариса, – отлично помню. В тот день, когда тебя машина сшибла. Я тогда еще ничего про тебя не знала. Виктор очень нервничал, это было заметно. Они тогда поскромнее держались, мне сначала и в голову не пришло, что…

– Лара, – опять перебила Наташа, – а они… часто там обедают?

– Раза два в неделю. То есть девица-то почти каждый день, как и я. А он появляется два раза в неделю, иногда реже. – Подруга залилась краской. – После обеда садятся в такси. А когда она одна бывает, то уходит на своих двоих, видно, тоже работает где-то рядом.

Наташа отодвинула почти нетронутый салат. В тот день, когда она лежала вся покрытая бинтами и наполненная болью и ждала его и ей казалось, что, как только он появится, ей сразу станет легче, боль отпустит и она сможет выдержать унижение беспомощностью, он обедал в каком-то ресторане с неизвестной женщиной, разговаривал, скорее всего, очень себя жалел – как же, у него жена в больнице, и он очень переживает, – и получал сочувствие от этой незнакомки.

Наташа знала, что муж слабый, трусливый, безвольный и капризный, но она никогда не думала, что он законченный подлец, который способен проводить время с какой-то дамой, зная, что жена едва не погибла, что она страдает и ждет его. Наташе показалось, что мир вокруг изменился: и Лариса, и официант в черном костюме с галстуком-бабочкой, и даже улица за окном вдруг посинели, как будто она надела очки с синими стеклами. Это было так удивительно, что Наташа завертела головой, стараясь получше рассмотреть фантастическую действительность, и опомнилась только тогда, когда почувствовала, что перепуганная Лариса трясет ее за плечо.

Наташа подняла руки, чтобы протереть глаза, и отдернула – вспомнила, что сегодня, как назло, накрасила ресницы. А ведь из-за вчерашнего Вадима накрасила… Тут ей стало так жаль, что она не пошла с ним в японский ресторан, не выпила вина, не съела противной сладковатой рыбы. Может быть, проведи она вечер с Вадимом, ей не было бы сейчас так жутко.

– Ничего, – успокоила подругу Наташа, – я в порядке.

Очень хотелось спросить, как выглядела та женщина, с которой Вите было лучше, чем с ней, но она не спросила – это было бы уж совсем унизительно. Даже перед лучшей подругой унизительно. И перед собой.

– Я тебя отвезу, – Лариса осторожно держала ее за локоть, как будто боялась, что она сбежит или грохнется в обморок. – А хочешь, поедем к нам?

– Отвези, – кивнула Наташа.

С недавних пор у Ларисы была маленькая «Дэу», которую она очень любила и ездила на ней даже тогда, когда проще было дойти пешком.

«Куплю себе машину, – решила Наташа. – Займу у родителей денег и куплю».

В окнах квартиры горел свет, Виктор был дома. Наташа вошла в подъезд и медленно поплелась по лестнице. Отперла замок и устало привалилась к захлопнувшейся двери.

– Витя, – вышедший в прихожую муж собирался что-то сказать, но Наташа его перебила: – Ты мне изменяешь?

– Ну, Брагина! Ну, стерва!.. – Виктор смешно схватился за голову и закружил по прихожей.

– Лариса стерва? Ты мне изменяешь, а виновата Лариса? – опешила Наташа и зачем-то спросила: – А при чем тут она вообще?

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, по-видимому, спросить, откуда она узнала, если не от Ларисы, но так и не спросил.

– Витя, уходи, – устало сказала Наташа.

– Что? – искренне изумился он.

– Уходи, пожалуйста.

– Но… Это что же… все? Да? Я вот сейчас прямо так и уйду, да?

– Витя, уходи.

Наташа смотрела на мужчину, с которым прожила девять лет и которого когда-то очень любила. Она знала, что вступать в пререкания нельзя, иначе они будут выяснять отношения до утра, и понимала, что объяснять ему что-то бесполезно. Если человек на четвертом десятке не понимает, что обманывать женщину, которая ему верит, подло, значит, не поймет никогда.

– Наташа…

Он попытался обнять ее, и она испуганно попятилась.

Она так и стояла в куртке у входной двери и повторяла как заведенная: «Витя, уходи», – пока он пытался ее образумить, а потом, молча и насупившись, собирал вещи в дорожную сумку. И только когда он уже шагнул к двери, Наташа вспомнила:

– Отдай ключи.

– Что-о?

– Отдай ключи. Я не хочу, чтобы ключи от моей квартиры были у чужого любовника.

Он порылся в кармане и протянул ей связку. Наташа тоже сунула ее в карман и отступила, давая ему пройти. А потом, когда хлопнула внизу дверь подъезда, тихо заплакала, уткнувшись лбом в стену.

Утром Вершинин проспал. Он почти всегда просыпался рано и заводить будильник забывал, и вчера, как назло, забыл. Он наскоро собрался на работу, выезжая из двора, помедлил и свернул налево, совсем не туда, куда ему было нужно. А ведь ему все утро казалось, что он почти не помнит о Наташе. То есть о Наталье. Он даже злился на себя за вчерашние проводы, ему было совсем не свойственно провожать случайных девушек. И только мысль о возможном выстреле в какой-то степени его оправдывала, словно этот непонятный выстрел каким-то образом связал его с девушкой Наташей. Натальей.

Если стреляли, то стреляли в нее. Во-первых, в него-то точно стрелять некому и незачем, у него ничего нет, кроме квартиры и машины. Квартира по завещанию отходила тетке, он и сам не знал, зачем написал завещание – он собирался жить долго. Наверное, затем, чтобы ни отцу, ни матери бабушкина квартира не досталась ни при каких обстоятельствах. И отца и мать Вершинин почти ненавидел.

Ну а во-вторых, когда он прижимал Наталью к мерзлому асфальту, он просто физически чувствовал, что опасность угрожает ей.

Вершинин бросил машину, немного не доехав до ее дома, и под моросящим дождем медленно обошел двор. Трудно сказать, что он ожидал увидеть, но почему-то при виде редких спешащих прохожих да несчастных собачников, торопящих своих мокрых псин, внезапно подступившая тревога отпустила, он постоял еще немного около лавочки, на которой они вчера сидели, вернулся мыслями к неготовой установке и поехал на работу.

Наконец-то прислали долгожданные платы, и уже к трем часам установка была не только собрана, но и без единого сбоя прошла все необходимые тесты. Вершинин посмотрел на часы, висящие на стене лаборатории, и поблагодарил присутствующих, что означало – все свободны. И только тогда заметил, что стоящие рядом коллеги смотрят на него не только удивленно, но как будто с некоторой обидой. После обязательных испытаний Вершинин всегда сам заново тестировал каждый сдаваемый прибор, при этом пытался создать нештатные ситуации и даже дергал провода, проверяя качество монтажа, и сегодняшнее его равнодушие не могло не вызвать вполне понятного удивления.

Ему стало стыдно – ребята сработали на совесть, но задерживаться он просто больше не мог: душным тягучим комом накатило беспокойство. Он пытался говорить себе, что его не касаются проблемы совсем чужой Натальи, что у нее есть муж, и он, Вершинин, совсем ей не нужен, да и она ему не нужна, ему хватает Танечки, но уговоры не помогали. Вершинин извинился перед присутствующими, попросил еще раз проверить все без него, успокаивая себя тем, что на тестирование еще есть в запасе несколько дней, и через сорок минут въезжал в уже знакомый двор.

Припарковался он удачно, наискосок от ее подъезда. Как и утром, обошел двор, непонятно отчего заметно успокаиваясь, и снова устроился в машине, глядя на выкрашенную зеленой краской дверь.

Он едва не пропустил ее: сегодня она была в другой куртке, в темно-красной, он не знал точно, как называется этот цвет. Видно, после вчерашнего кувырканья на ледяном асфальте светлая куртка пришла в полную негодность. Сначала он хотел выскочить из машины, но понял, что догнать ее не успеет, и наблюдал, как тонкая фигурка скрывается за унылой зеленой дверью подъезда. Он еще посидел, ни о чем не думая, и только тогда понял, что очень хочет есть, потому что времени перекусить на работе не было, и тут же опять почувствовал острую тревогу, почти панику, потому что опасность могла подстерегать ее в подъезде. Он выскочил из машины, мгновенно оказавшись у зеленой двери, набрал код – видел вчера, какие кнопки она нажимала, и побежал вверх по лестнице. В подъезде было тихо, вернее, из квартир доносились уютные вечерние звуки, слабо различимые голоса, почти неслышная музыка. Ничего страшного, неожиданного не было. Он задержался у ее двери, откуда доносились голоса – мужской и женский, отчего-то почувствовал острую обиду и тут же поднялся выше, к самому чердаку, загороженному железной решеткой.

Вниз он спустился не торопясь, почему-то заспешив только на ее этаже. Снова сел в машину и принялся смотреть на дверь подъезда. Напоминал себе, что голоден, понимал, что нужно уезжать, но не трогался с места.

Наташа слонялась по квартире, радуясь, что родители в отпуске, звонить не будут, и можно отключить все телефоны. Почему-то знакомые вещи казались чужими, и ей было страшно к ним прикасаться. Она уже выкурила на кухне полпачки сигарет, в доме стоял отвратительный запах и чуть ли не висел дым, а она все ходила из комнаты в кухню и обратно, пока не увидела себя в висевшем в прихожей зеркале. Сначала Наташа даже не поняла, что смотрит на себя саму, держащуюся руками за волосы, как будто хочет их выдрать, и даже приблизилась к зеркалу, чтобы получше изображение рассмотреть, а потом ужаснулась. Ей не хотелось узнавать себя в смотревшей на нее безумными глазами незнакомой старой женщине, она же точно знала, что еще совсем недавно, утром, украдкой любовалась собой на работе.

Наташа решительно подошла к окну в кухне, открыла его почти настежь, достала из буфета большую рюмку, нашла в холодильнике початую бутылку коньяка, наполнила рюмку и выпила почти залпом. Подышала немного открытым ртом, снова наполнила рюмку и не торопясь направилась в комнату к компьютеру. Пока ноутбук загружался, она еще отпила немного, удивляясь полному отсутствию мыслей в голове. Снова захотелось курить, но она пересилила себя, поставила рюмку около клавиатуры и защелкала мышью, ища в списке файлов, уложенных той самой программой, фиксирующей каждого, кто включает компьютер, октябрь прошлого года. Она совсем не удивилась, увидев за спиной Виктора женщину, только для верности посмотрела на число – точно, 23 октября. Ее первая ночь в больнице.

Наташа отпила из рюмки, встала, снова прошлась по квартире и посмотрела на себя в зеркало. Слава богу, старая незнакомая женщина исчезла, это опять была она, Наташа, только очень бледная, с красными глазами, как при тяжелом гриппе.

Она вернулась к компьютеру, хотела сразу же удалить страшные снимки, но не удержалась, посмотрела на обнимавшую Витю женщину в ее, Наташином, розовом халате с вышитыми на нем ветками сирени.

Халат подарила мама, и Наташа его очень любила. Он был совсем старый, Наташа периодически подрезала торчащие из махровой ткани нитки, но ей никогда не приходило в голову купить себе другой. Почему-то именно то, что чужая женщина надевала ее халат, показалось Наташе самым ужасным и обидным, даже более обидным, чем то, что эта чужая баба обнимала ее мужа.

Она прошла на кухню, достала мусорный мешок и осторожно, двумя пальцами, сунула в него розовый халат. Потом подумала, прошла в маленькую спальню, зачем-то стянула постельное белье и сунула в тот пакет.

Вернулась к компьютеру, стараясь не смотреть на экран, стерла все файлы, аккуратно уложенные программой-камерой, вычистила «корзину» и выключила ноут.

Натянула куртку, проверила, не забыла ли ключи, взяла пакет и захлопнула за собой входную дверь.

Теперь она жалела, что видела любовницу мужа в своем халате. Лучше бы она не знала, с кем был Виктор, когда она лежала в больнице. Может быть, в этом случае ей не было бы сейчас так отвратительно. Женщину звали Катя. Наташа видела ее единственный раз совсем давно, даже странно, что сразу ее узнала. Она видела Катю, когда они впервые поссорились с Витей.

Тогда муж повел знакомить ее с друзьями-одноклассниками на Восьмое марта. Идти ей не хотелось, она побаивалась незнакомых людей, которые были почти на десять лет старше, что для двадцатилетней Наташи казалось непреодолимой пропастью. Но Виктор считал, что она обязательно должна пойти, а все, что считал муж, было тогда для нее однозначно правильным, и она пошла. Она улыбалась, когда он целовался со всеми входившими женщинами, среди которых была и Катя, тихонько сидела в уголке, когда он танцевал с этими дамами, прекрасно понимая, что она никому здесь не интересна и не нужна, и ни на кого не обижалась. Прямо напротив дивана, на котором она примостилась, висели очень красивые старинные часы. Наташа все время смотрела на них и торопила время, а когда прошло ровно два часа с того момента, как она уселась на этот диван, тихонько встала, вышла в прихожую, оделась и уехала домой.

Она была уверена, что Витя очень скоро позвонит и попросит прощения, и приготовилась сказать ему, что все понимает и совсем не обижается, но чтобы в следующий раз он ее все-таки не бросал одну в незнакомой компании.

Позвонил Виктор только через сутки, когда она чуть с ума не сошла от беспокойства за него, ей просто не приходило в голову, что он может не поинтересоваться, как жена добралась до дома, все-таки ушла она от веселящейся компании в одиннадцать вечера, практически ночью. Виктор позвонил и сразу начал кричать, что она поставила его в дурацкое положение перед друзьями, что она не умеет находить с людьми общего языка, что она истеричная хамка и еще что-то ужасное, что просто не укладывалось у Наташи в голове, ведь она всегда считала себя человеком воспитанным и тактичным. От обиды, от пережитого беспокойства, от нелепости происходящего Наташа тогда отчаянно разрыдалась, ужасаясь тому, что довела любимого Витю до такого нервного срыва, что он срывается почти на визг. Тогда она впервые услышала этот его визг, потом много лет боялась его повторения и в последний год мужа откровенно презирала за постоянные истерики.

Она тогда рыдала, и просила прощения, и мечтала только о том, чтобы этот кошмар скорее кончился, чтобы муж снова стал ее прежним Витей, добрым и ласковым.

Она рыдала, а нужно было гнать его в шею. Еще тогда.

Вершинин так и сидел в темном чужом дворе, думал об установке, о завтрашнем дополнительном тестировании, о том, что нужно что-то решать с Танечкой, и почти не поверил собственным глазам, когда заметил Наташу, бредущую в темноте от мусорных баков, и почувствовал злое раздражение. Это какой же дурой нужно быть, чтобы искушать судьбу! У нее, что, совсем нет инстинкта самосохранения?

Он догнал ее уже у самого подъезда, ему хотелось встряхнуть ее хорошенько и напомнить, что вчера, возможно, ее спас только случай. Или бог, если она верует.

Она остановилась, когда он вырос перед ней, сегодня Наталья казалась совсем другой, не такой, как вчера, и не такой, как год назад, и он, помолчав немного, спросил:

– Что случилось?

Она совсем не удивилась, вздохнула, огляделась по сторонам и объяснила, глядя куда-то в сторону:

– От меня ушел муж. Только что. То есть я его выгнала.

Ей так легче, решил Вершинин. Ей легче думать, что она сама выгнала мужа.

Она открыла дверь подъезда и медленно поплелась по лестнице. И не удивилась, когда он стал подниматься за ней.

Квартирка оказалась действительно крошечной. Вершинин подумал немного, разулся и, повесив на вешалку ее куртку, которую она бросила на тумбочку, а потом и свою, в одних носках прошел за ней в комнату. Она сидела в кресле перед компьютером, равнодушно наблюдая за Вершининым. Рядом с клавиатурой стояла доверху наполненная чем-то рюмка. Он поднял рюмку, понюхал содержимое и понес на кухню.

– У меня мать спилась в такой же ситуации, – объяснил он оттуда, выплеснув коричневую жидкость.

– Я не сопьюсь. – Она потащилась за ним и прислонилась к дверному косяку, как будто сил стоять прямо у нее не было.

Вершинин критически ее оглядел и покивал – то ли согласился с тем, что она не сопьется, то ли, как раз наоборот, что сопьется.

Он хорошо помнил, как уходил отец. Вадику было тогда шесть лет, он болел, видел, что родители ссорятся, и очень хотел их помирить.

– Папа, – потянул отца за рукав маленький Вадик, – мама плачет.

Отец вырвал руку, и сын испугался, что сделал только хуже. Нужно было забиться куда-нибудь в угол и молчать.

Отец присел перед ним на корточки, потрепал по плечу и пообещал:

– Вырастешь – поймешь.

Вершинин давно вырос, но отца так и не понял.

Он не понимал, как можно собрать вещи и уйти, когда плачет жена. И болеет маленький сын.

– Вадим, – Наташа вдруг испугалась, что он заметил развороченную постель в маленькой комнате и обо всем догадался. Почему-то именно то, что он знает, зачем она ходила к мусорным бакам, показалось ей настолько унизительным, что Наташа опять чуть не схватила себя за волосы, как тогда, когда металась по квартире и еще не видела себя в зеркале. – Уходите. Пожалуйста.

Вадим закрыл чайник – только что он снял с него крышку, проверяя, налита ли вода, снова покивал, непонятно что выражая этим, протиснулся мимо нее и, уже одевшись, велел:

– Никуда из дома не выходите!

Наташа кивнула – никуда она не пойдет, некуда и незачем.

– Заприте за мной дверь.

Она снова кивнула.

Он помедлил, попрощался кивком, и она щелкнула железной щеколдой.

Дверь, ведущая из большой комнаты в маленькую, оказалась закрытой. А Наташа и не помнила, когда успела ее прикрыть.

Он понимал, что сегодня уже ничего не получится. Она не отвечает на звонки, он несколько раз пытался дозвониться до нее с подержанного телефона, купленного зачем-то около большого рынка, который почти сразу после этого закрыли на волне борьбы с нелегальной миграцией. Он тогда еще ничего не планировал по отношению к ней, и телефон этот, наверняка ворованный, был ему совершенно не нужен, и у рынка он оказался совершенно случайно – проезжал мимо и остановился купить сигарет. Он давно уже ничего не покупал на рынках, но молодая цыганка, сверкая золотыми зубами, уверяла, что телефон этот принесет ему счастье, и он купил, чтобы она отвязалась. По дороге к машине еще подумал, не выбросить ли трубку сразу. Не выбросил, сунул в карман.

Ему не хотелось уезжать, ему хотелось наконец покончить со всем этим и жить дальше.

Мужик в темной куртке, который второй день крутился около нее и мешал ему, вышел из подъезда, сел в «Хонду» и уехал. Он снова набрал номер ее мобильного, а потом городского, и снова услышал длинные гудки. Можно было попытаться подняться в квартиру, но, если она увидит его в глазок и решит не открывать, объяснить свой визит он не сможет. Она не дура, ее обмануть сложно.

Он опять подумал, как было бы хорошо, если бы он ее не знал.

Вздохнул, наклонился и повернул ключ зажигания.