Июнь, 1, пятница

Иван Артемов уже два дня собирался навестить дачников, вляпавшихся в невероятную историю с похищением старухи, да все никак не получалось – рано утром и поздно вечером беспокоить их ему не хотелось, а дни выпали, как назло, напряженные, то случилась пьяная драка с поножовщиной, то неизвестные гастролеры обчистили несколько деревенских домов, не погнушались взять последнее у небогатых сельских жителей: у кого-то телевизор украли, у кого-то деньги. Иван крутился с утра до вечера, а заглянуть к Демидовым было надо. Он работал участковым уже много лет, работу свою любил и давно привык быть в курсе всего сомнительного, что случалось на его непростом участке. Не то чтобы он предполагал, что у дачников Демидовых могут быть еще какие-то проблемы с криминальным миром, просто считал необходимым поговорить с ними и убедиться, что его помощь больше не нужна. Тогда спокойно можно будет вычеркнуть их из списка недоделанных дел.

Демидовы ему нравились. Понравилась Лена, без истерики и раздражения дающая показания. И бабуля, тоже говорившая спокойно и четко. И мужик этот, Сергей, вызывал доверие. А когда Лена, заплакав и вытирая слезы, извинилась перед ним и продолжала говорить все так же ровно, он почувствовал к ней настоящее уважение: ее только что пытались убить, ее единственную родственницу похитили, и она не знала, жива ли та, а девушка не бьется в истерике, не причитает. Хорошо держится, с достоинством.

К Демидовым он отправился утром, отложив на потом все другие дела. В дачном поселке Иван бывал редко – здесь не случалось пьяных драк, никто ни на кого не жаловался, разве что изредка залезали в оставленные без присмотра дачи случайные воришки.

Дом у Демидовых был отличный, двухэтажный – ему бы такой, Ивану. Тут он усмехнулся, не представляя, что бы он один делал в двухэтажном особняке. Усмехнулся и сразу принял строгий вид, потому что увидел девушку, курившую на крыльце. Сначала он даже решил, что ошибся и попал не на тот участок, – настолько не ожидал увидеть кого-то помимо хозяев. Особенно эту девушку.

Ее он узнал сразу. В прошлом году, возвращаясь из Москвы, он сидел напротив нее в полупустой электричке. Она смотрела в окно, и он совсем не обращал на нее внимания. Не обращал до тех пор, пока к ним не подбежала маленькая, лет двух, девчушка. Так получилось, что очень скоро ребенок оказался у девушки на руках и они всю дорогу шептались о чем-то, как мать и дочь или как подружки.

Мамашу ребенка Иван знал, она была местной, сидела с двумя подругами наискосок от них. Подруги пили пиво, хохотали, изредка оглядываясь в поисках девочки, и равнодушно отворачивались, видя, что та под присмотром совершенно чужого человека.

Вообще-то девки были неплохие, ни в чем неподходящем никогда замечены не были, и ребенок был веселый и ухоженный, но Ивана тогда молодая мамаша разозлила почти до бешенства. Он отлично знал, что достаточно мгновения халатности, чтобы с ребенком случилось несчастье, особенно в таком опасном месте, как электричка.

Иван поднялся, ухватил девочку за руку и подвел к матери.

– Следить за дочкой надо, – бросил испуганно притихшей мамаше.

И только тогда заметил, что ребенок тоже испугался. Девочка больше не смеялась, как только что с незнакомой тетей, и всю оставшуюся дорогу тихо сидела около матери.

Он вернулся на место и встретился с укоризненным взглядом своей попутчицы. Она опять уставилась в окно, а он почти ее не замечал.

Ему почему-то стало стыдно.

Потом он встречал ее изредка в деревне и всегда отчего-то подолгу смотрел ей вслед…

Девушка его не видела, она сидела на перилах, глядя прямо перед собой, и качала ногой. Она была очень красива, походила на какую-то строгую и надменную греческую богиню из учебника истории, только он не помнил, на какую именно. Удивительно, но ни потрепанные шорты, ни вызывающая прическа – она как будто бы специально растрепала волосы – не делали ее более доступной для простых смертных. И на крыльце она сидела так, словно в любую секунду могла исчезнуть из этого скучного мира и перенестись в свой, божественный. Она показалась ему надменной, а надменных людей Иван терпеть не мог и почувствовал глухое раздражение.

– Здрасте, – наконец заметила его красавица. Ничего надменного в ее голосе не оказалось, наоборот, звучал он приветливо, но это раздражало его еще больше. Окажись она хамкой с большими претензиями, он так и записал бы для себя и разговаривал бы с ней, глядя как будто сквозь нее, он это умел, и ему не захотелось бы молчать и разглядывать ее, как сейчас.

Девушка смотрела весело и ждала, когда он заговорит, а он все молчал. Иван вдруг пожалел, что всего-навсего деревенский участковый – он не пара богине, стряхивающей пепел с сигареты тонкими пальцами. Иван жалел, что он участковый, несколько раз в год, правда, очень недолго – пару секунд, не дольше. Учась в школе, Иван собирался поступать в институт, но не поступил и пошел в армию. Тогда еще думал, что будет инженером, и не сомневался в этом. После армии он пошел работать в полицию, потому что другой работы не искал, а эта подвернулась, он был уверен, что это временно – он будет поступать в технический вуз. А если временно, какая разница, где трудиться? Он не стал поступать в вуз, а поступил в школу полиции, потому что уже через несколько месяцев понял: его место здесь, ему не нужна никакая другая работа.

– Иван! – отчего-то обрадовалась вышедшая на крыльцо Лена. – Пойдемте с нами завтракать. Пойдем, Люсь.

Он удивился, что Лена сразу его узнала и запомнила, как его зовут, все-таки состояние у нее тогда было шоковое. А девушку-богиню, оказывается, зовут Людмила. Странно, что у нее такое немодное имя, подумал он, проходя за Люсей-Людмилой в небольшую комнату. Немодное имя ему понравилось, оно как будто приближало красавицу Люсю к нему. Люся казалась высокой, он прикинул: если и ниже его, то на сантиметр-другой. Плохо. Посмотрел на ноги: она была без каблуков, в тапочках. Нет, пожалуй, ниже она все-таки сантиметра на три. Все равно плохо.

Не то чтобы он комплексовал из-за своего роста, вовсе нет, фигура у него была стройная, а мускулами он даже гордился. С какой стати ему пришло в голову мериться ростом?

Старая тетка возлежала на диване, укрытая пледом, она тоже его узнала и обрадовалась:

– Иван! Здравствуйте. Садитесь завтракать. Садитесь, садитесь.

– Да я вообще-то на минуту, – наконец произнес он и посмотрел на Люсю, как будто спрашивал разрешения.

– Ну и что же, что на минуту. – Лена слегка надавила ему на плечо, сажая за стол, придвинутый к дивану, на котором лежала тетка.

– Мы провозились все утро, – говорила Лена, подавая на стол тарелки с ароматными котлетами и жареной картошкой. – Теперь сами не поймем, то ли завтрак у нас, то ли обед.

– Спасибо, – отказался он. Неуютно себя чувствовал при Людмиле. Сейчас задаст вопросы, которые приготовил, и навсегда забудет и Демидовых, и Люсю, и свое неожиданное раздражение.

Он совсем недавно плотно позавтракал, и тоже котлетами, правда, магазинными, готовыми, но вдруг отчаянно захотел и котлет, и огурцов, и помидоров, и грибов в смешной вазочке. А еще ему неожиданно понравилось, что все три женщины смотрят на него ласково, а Люся улыбается, даже недавнее раздражение отступило.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он Елизавету Александровну, похвалив себя за то, что не забыл, как ее зовут.

– Нормально. Надоело уже лежать, – улыбнулась та.

– Надоело – не надоело, а лежи, – приказала племянница.

– Вы в отпуске? – спросил он у Лены. На самом деле ему хотелось выяснить другое: кто такая Люся, хотя выяснять это не было никакой необходимости, и он опять почувствовал, как возвращается раздражение. На себя.

– Лена в отпуске, а я просто так… В отгуле. Мы работаем вместе, – объяснила Люся, будто угадав его мысли.

– Отпуск уж в очень неподходящее время – ни искупаться, ни позагорать, – сокрушалась тетка. – Я им говорю, не нужно со мной сидеть, привезли бы продуктов, а разогреть я и сама могу, не парализованная же, слава богу.

– Отпуск хорош в любое время, – улыбнулась Лена. – И позагорать вполне можно. Двадцать градусов почти. Да, Люсь?

Люся покивала и опять улыбнулась.

– Мы, наверное, вам много хлопот доставили, – заметила Елизавета Александровна. – Тут, по-моему, ничего страшнее краж не случалось никогда.

– Да нет, всякое бывает. Как везде.

Надо было повернуться и уйти, но он все медлил. Стоять у накрытого стола было глупо, он вздохнул и протянул Люсе визитку.

Вторую визитку, для Лены и Елизаветы Александровны, положил на маленький столик.

– Звоните, если что. Не стесняйтесь. – И добавил уж совсем лишнее: – Если помощь какая нужна по хозяйству, тоже звоните.

– Парень какой хороший, – засмеялась Люся, когда за Иваном закрылась калитка.

Они зачем-то провожали его глазами, даже вышли в другую комнату, из которой была видна широкая дорожка к дому.

– Хороший, – кивнула Лена и не к месту попросила: – Узнай, во сколько Ирка пришла на работу, когда Нонна умерла.

– Я и так знаю, – равнодушно сказала Люся, упорно глядя на опустевшую дорожку. – Ни во сколько. Когда Дмитрий Михайлович позвонил и ты ушла, я поднялась к Ирке. Вообще-то я думала, что она уже знает, поднялась просто так, на всякий случай. Может, помощь какая нужна. Так ее, оказывается, еще не было. Я ей позвонила, и она мне заявила, что находится в автосервисе. Представляешь? Рабочий день давно начался, а она в автосервисе! А если бы Марк Семенович ее вызвал? Короче, она про Нонну от меня узнала. Кстати, та в последний вечер ей звонила.

– А это ты откуда знаешь? – спросила Лена.

– Девчонки сказали. Нонна позвонила ей на мобильный, Ирка ответила, а потом с телефоном из комнаты выскочила. Так что о чем они разговаривали, никто не слышал. Да ясно, о чем, Нонна у Магулова в компе Ирку увидела и объяснений потребовала. Ирка вернулась злющая, девки до вечера боялись словом перекинуться.

Люся опять улыбнулась и потрепала Лену по руке.

– Пошли. Есть хочу.

Люся снова увидела Ивана тем же вечером около магазина. Она всегда покупала продукты, приезжая к подруге на дачу, несмотря на то что и Лена, и Елизавета Александровна ее за это ругали. Иван стоял с какими-то мужиками совсем рядом, метрах в десяти, равнодушно скользнул по ней взглядом и отвернулся. И сразу вся ее веселость, целый день заставлявшая ее беспричинно улыбаться, куда-то улетучилась. Люся перехватила сумки поудобнее и поплелась в поселок.

Она сразу узнала этого парня, рявкнувшего год назад в электричке на нерадивую мамашу. Никому не было дела до чужого ребенка, он один не остался равнодушным. Тогда Люся на него разозлилась, все-таки малышку он напугал, но злилась недолго, чувствовала, что парень за безнадзорную девочку переживал искренне.

Тогда в вагоне она заметила, что он украдкой ее разглядывает, и это ей нравилось. Впрочем, тогда у нее был Гришка, и она не заглядывалась на посторонних мужчин.

Когда Иван протянул свою визитку ей первой, Люся неожиданно почувствовала себя в абсолютной безопасности, как в детстве на руках у родителей. Он как будто излучал силу и спокойствие, и это гарантировало ей, Люсе, защиту от всех напастей, какие только могут встретиться в жизни. И еще раньше, когда он рассматривал ее, думая, что она его не видит, ей было приятно и спокойно под его взглядом, хотя она видела, что он хмурится и выражает явное неодобрение. А оказалось, что она все выдумала.

«Надо выбросить его из головы, Ивана этого, – решила Люся. – Не хочет он меня замечать, и не надо. Приду домой и выброшу визитку. Я же здесь не живу, зачем мне участковый?» Трава была уже густой и высокой, но по-весеннему свежей, и идти полем по дорожке к дачному поселку Люсе нравилось. А все-таки отличается участковый Иван от большинства мужчин, которых она знала. Какой-то капитальностью, что ли, отличается. Вот в Грише этого совсем нет, капитальности.

Впервые Люся заметила, что в их отношениях с Гришкой что-то не так, когда в первый раз поехала с Леной на дачу. Тогда они еще ничего толком друг о друге не знали, просто Люся пожаловалась, что впереди выходные, а Гришка – она называла его мужем, хотя расписаны они не были, как всегда, поедет к матери на дачу.

– Я не могу туда не ездить, – возмущался Гришка, хотя Люся ни в чем его не упрекала. – Если я не буду ездить к маме, выходит, она мне не нужна?

Люся не понимала, почему молодой мужчина должен проводить все выходные с мамой, как будто у него нет и не может быть собственной жизни, но никогда не возмущалась, наоборот, она всегда говорила себе, что если он такой хороший сын, значит, будет отличным мужем и отцом.

– Я не прошу тебя не ездить, Гриша, – сказала она. – Я просто тоже хочу отдохнуть. На даче у подруги.

– Тебе что? – орал Гришка. – С ней очень интересно, да?

– Мне с ней интересно, – согласилась Люся. – И я хочу подышать свежим воздухом. И позагорать. А что, ты возражаешь?

Гришка не ответил. Она тогда еще не сформулировала для себя, что он просто не способен принимать решения. Никакие. Он не способен сказать ей: «Не езди», он может только возмущаться и требовать от нее, чтобы она поступала так, как ему хочется, чтобы она угадывала его желания, восхищалась им.

Люся поехала с Леной Демидовой на дачу. Павел, муж Лены, заехал за ними после работы. В городе, как всегда, были пробки, и они ждали Павла до половины восьмого. Ждать было скучно, и они, сидя в 18-й лаборатории, где Лена тогда еще не была начальницей, выпили бутылку вина, которое купили в обед для Лениной тетки – та любила французские вина, но Павел все не ехал, и уже давно никого, кроме них, не осталось в лабораториях. Они пили вино, и Люся спрашивала, не обидится ли тетка, которую она заранее немного побаивалась, а Лена ее успокаивала и говорила, что тетка у нее нормальная, хорошая и, конечно же, не обидится. Они захмелели, много смеялись, и приехавший Павел обозвал их алкашками.

– Паша, – сказала подвыпившая Лена, – завтра обещают ураган и град.

– Откуда? – спросил Павел, покачав головой: удивлялся ее хмельным бредням.

– Мама, – объяснила Лена, поудобнее устраиваясь на сиденье.

Конечно, Люся поняла, что Лена узнала прогноз погоды от матери, о чем и было доложено Павлу. А еще вспомнила, что так же, понимая друг друга с полуслова, разговаривали ее родители, когда отец бывал трезв. Может, именно это и заставляет маму, уважаемую женщину, много лет терпеть его пьяные выходки?

А вот Люся с Гришкой всегда разговаривали по-другому. Как чужие, неожиданно поняла она.

Но тогда ей еще не приходило в голову расстаться с Гришкой.

Люся заметила совсем рядом бабочку и даже остановилась, так приятно было наблюдать за прекрасным насекомым. Потом поставила сумки на землю и нарвала неизвестных ей желтеньких цветов. Цветы рваться не хотели, стебли получились разной длины, а сам букет довольно облезлым, но Люсе он показался очень красивым. Она взяла обе сумки в одну руку, а другой все подносила цветы к лицу и вдыхала почти неуловимый аромат.

К дому она подошла повеселевшая, выложила продукты, не слушая Лениного ворчания, поставила цветы в вазу, нашедшуюся в буфете, поднялась на второй этаж в «свою» комнату, достала из сумки визитку Ивана, покрутила ее в руках и сунула назад.

Дмитрий Михайлович не стал заводить машину в гараж, поставил рядом с крыльцом. У Демидовых горел свет. Он знал от Нины, что на Лизавету было совершено покушение, на Лену тоже. Нужно зайти к соседям, узнать, как дела, но он все откладывал визит. Если бы Лена приехала одна, без «друга», он давно бы зашел, и Нонну помянул с ними, и, может быть, даже заплакал, совсем не стесняясь. Лена была не одна, и он, Дмитрий, ей совсем не нужен. Это она ему нужна, и была нужна все прошлые годы, только он не хотел признаваться себе в этом, потому что признать это означало бы, что надо ломать всю устоявшуюся жизнь и бросить Иру, ни в чем перед ним не виноватую, что являлось для него поступком совершенно недопустимым. Он вспомнил, как, изредка заезжая за женой после работы, выискивал глазами Лену среди выходящих из института людей и какую пустоту чувствовал, когда ему не удавалось ее увидеть.

Он вылез из машины и тихо хлопнул дверью.

В последние дни он, как ни странно, почти не думал о жене, ему казалось даже, что он забыл о ней. Он вспоминал сестру и Лену и думал о том, как легко ему было с сестрой и с Леной, когда она приходила последний раз. Почему-то мысли о Лене казались ему немножко стыдными, и он не понимал, почему. Лена и Ира ровесницы, но он не видел ничего стыдного в женитьбе на Ире, она была для него обычной женщиной, молодой и красивой. Он еще совсем нестарый мужчина, и разница в возрасте у них вовсе не запредельная. Таких браков множество. Думая о Лене, он испытывал какую-то неловкость, как будто ловил себя на чем-то недостойном. Почему? Потому что знал ее девочкой? Ну и что? Таких браков множество, и в этом нет и быть не может ничего противоестественного.

Почему он не обнял ее тогда в Сокольниках, когда она хотела и ждала этого? Потому что она была совсем ребенком и казалась ему дочерью. А недавно, когда она сидела напротив на маленькой скамеечке и он знал, что она единственная нужна ему? Почему не обнял? Потому что ее ждал «друг»? Ерунда, он взрослый мужчина и мог отбить ее у любого «друга». Во всяком случае, попытаться отбить. Он не сделал попытки приблизиться к Лене, потому что сам заставил себя играть роль «почти отца». А еще потому, что у него семья. Ирина. И он, как и все Лучинские, должен думать о своей семье. Он несвободен. Он обязан думать о женщине, с которой – теперь он отдавал себе в этом отчет – давно мечтал порвать.

Но прежде он обязан сделать другое.

Он отпер дверь, зажег свет в кухне и, не раздеваясь, плеснул себе коньяку. И опять подумал, почему не звонит Ира.

Из страха? Ира боится, что он узнает про ее выходку с прибором и разведется с ней? Больше ей не грозит ничего. Конечно, из института придется уйти, к приборам с военной приемкой даже прикасаться нельзя, не то что развлекаться, подкладывая их кому-то в сейф. Но институт – не единственное место в Москве, где она может работать. Да и не слишком она мечтала работать.

Она боялась его, Дмитрия. Боялась его потерять. Ради него она способна на все, даже на преступление. На самом деле, Ира – единственный человек на свете, кому он нужен.

Ему вдруг открылось то, о чем он никогда не думал – Ира не нужна никому. Она очень красивая женщина, наверняка найдется много желающих провести с ней время, но едва ли есть человек, способный пойти ради нее на преступление.

Дмитрий Михайлович выключил свет и теперь сидел в полной темноте.

Он всегда старался не замечать недостатков жены, баловал ее, никогда не отказывал ей в недешевых и часто ненужных покупках, но и не шел у нее на поводу. Не позволил ей перестраивать дом, прекрасно понимая, что ничем, кроме желания превзойти соседей Демидовых, это не вызвано, а все разговоры о том, что им необходим третий этаж, чтобы не мешать Нонне, только предлог, к тому же не очень удачный: дом был просторным и ни в каких перестройках не нуждался. Он не хотел выглядеть смешным в глазах соседей. А почему, собственно? Какая ему разница, что скажут чужие люди, ну, пусть даже не совсем чужие? Получалось, что их мнение для него важнее мнения Ирины? Да, именно так. Ему небезразлично, что скажут Демидовы, и абсолютно все равно, что думает Ирина. А ведь нужен он именно ей, а вовсе не Демидовым.

И с завещанием Нонны. Почему он решил, что сестра распорядилась их семейными ценностями правильно? Они оба очень любили Лену, но опять-таки она чужой человек, а Ира – его жена. Нонна просто не имела права лишать ее желанных украшений, тем более что они принадлежали не только Нонне, но и ему, Дмитрию. Почему ему сразу не показалось, что решение сестры крайне несправедливо? Потому что Ира – не слишком приятный человек? Ну и что? Она его жена, она имеет право на все его имущество. И он должен отстаивать ее права. А он не отстаивал…

Он виноват перед Ирой в том, что мало заботился о ее душевном комфорте. Вернее, совсем не заботился. Может быть, разреши он тогда жене перестроить дом, она не копила бы в душе такую ненависть к Лене, что ради желания подставить ее пошла на преступление.

Он должен был заботиться об Ирине, но не заботился. Ему было безразлично, что ее волнует и о чем она мечтает. Он беспокоился только о том, чтобы она ему не изменяла. То есть о себе. О своем душевном спокойствии.

Дмитрий Михайлович слегка напрягся – ему почудились легкие шаги под окном. Сначала ему показалось, что это Лена, и он обрадовался, как будто с ее появлением сами собой уйдут мучительные мысли и все в его жизни станет прочным и надежным, как раньше.

Это оказалась не Лена, и он сразу понял свою ошибку. Но и появление этой женщины было лучше его мучительного одиночества.

Точеная фигурка, плохо различимая в темноте, приблизилась, безошибочно угадав, где он находится, и Дмитрий, протянув руки, прижал ее к себе.

За него все решила судьба.

– Все будет хорошо, – гладил он содрогающуюся в рыданиях жену, – все будет хорошо, Ирочка. Не плачь.

Он больше не сомневался. Он сам выбрал свою судьбу, и она решила за него. Судьба напомнила ему о его долге. Только один человек на свете целиком принадлежал ему и нуждался в его защите. Его жена. Больше он не нужен никому.

Он один во всем виноват, только он. Ему и отвечать.

Дмитрий Михайлович старался не смотреть на огни соседнего дома.