Глава 6. Судьба прапора
Утро старшего прапорщика Бори Мешакера началось с визита младшего лейтенанта Миши Успенского. Тот частенько заходил в каптёрку поболтать за жизнь – пообщаться в этом захолустном гарнизоне было особенно не с кем, окончивший в прошлом году общевойсковое командное училище лейтенантик откровенно скучал, и размеренным течением службы тяготился. Прапорщик же имел заслуженную репутацию человека начитанного, умного и ехидного. Немало времени провёл Михаил у него в каптёрке, рассуждая под бутылочку чая о вопросах мироздания и человеческих отношений – на все у Бориса был ответ, как правило, повергающий молодого лейтенанта в ступор и вызывающий желание кричать и спорить. Но, как говорят американцы: «неважно, что крупье жулик, если это единственная рулетка в городе…»
Борис сидел в глубоком кресле, приватизированном из гарнизонного клуба, и заматывал перевязочным пакетом правую руку. На бинте проступали красные пятна. Борис Мешакер (он любил, чтобы его называли на еврейский манер Борухом) – основательный еврей среднего возраста, – против всяческих уставов носил густую окладистую бороду. Разрешение на эту бороду он получил каким-то немыслимым образом, аргументируя её необходимость глубоким шрамом на щеке. Происхождение шрама оставалось загадкой – Борух на такие вопросы отвечал, мрачнея, что порезался при бритье.
Прапорщик даже и не подумал встать и откозырять при появлении старшего по званию – за свою долгую и сложную армейскую жизнь он этих младших лейтенантов повидал немало. Миша на это нимало не обиделся – ведь он хоть и лейтенант, но младший, а Борис хоть и прапорщик, но старший – и дело тут не в нюансах военной субординации, а в приличной разнице в возрасте и несравнимой – в жизненном опыте.
- Опять при бритье порезался? – пошутил лейтенант, глядя на намокающий кровью бинт.
- Нет, – коротко ответил Борух.
Помолчав, он добавил:
- Видел собаку такую серую, которая у столовой вечно трётся?
Михаил напряг память, но ничего определённого не припомнил. Вроде бы, было что-то такое, но кто на собак внимание обращает? Он пожал плечами:
- Ну, собака и собака…
- Так вот она на меня вдруг кинулась и в руку вцепилась. Прокусила чуть не до кости. Представляешь – пару лет уже мимо неё хожу, она всегда хвостом виляла и в глаза заглядывала – а сегодня вдруг прыгнула. Да ещё молча так, не гавкнула, не зарычала…
- Может она взбесилась? Ты б к медицине нашей сходил, пусть укол вкатят.
- Так суббота же, в город все уехали кроме дежурного фельдшера, а он, зараза, такой косорукий, что мимо жопы шприцом промахивается. Да и нету у них, небось, сыворотки, откуда… Придётся в понедельник в город тащиться, в госпиталь.
- Кстати о собаках, – спохватился лейтенант, – я ж по делу. Там вас как раз собачники просили подойти, какое-то ЧП у них.
«Собачники» – кинологи, готовящие собак для погранслужбы – формально не относились к ведомству старшего прапорщика Мешакера, но авторитет его в расположении был непререкаем, и как-то само собой получалось, что ни одно серьёзное ЧП не решалось без его здравых советов. Борух надел фуражку и раскатал рукав камуфляжной куртки, закрывая повязку.
- Пошли, вместе сходим. Посмотрим, что они там натворили.
Старший прапорщик Борис Мешакер и младший лейтенант Михаил Успенский вышли из сумрака казармы на продуваемый степным горячим ветром плац – это были последние спокойные минуты их воинской службы.
Собачьи вольеры располагались на самом краю маленького гарнизона, где короткие асфальтированные дорожки превращались в пыльный просёлок и терялись в сухих ковылях выжженной степи. Уже издалека было видно, что там неладно – по бестолковой суёте, свойственной оставленному без руководства рядовому составу. Не выносивший всякого беспорядка Мешакер прибавил шагу, и лейтенанту пришлось его догонять, поднимая офицерскими ботинками неистребимую даже на плацу пыль. Навстречу им бежал, загребая стоптанными сапогами, солдатик-узбек, страстный собачник, готовый сидеть сутками с любимыми зверями, скармливать им свою пайку масла и, коверкая русский язык, выбивать у самого старшины дополнительную кормёжку. Лицо его было изжелта-бледным, а по пыльным щекам бежали дорожки от слез.
- В чем дело, Файхутдинов? – не останавливаясь спросил Борух.
- Товарища прапорщик! Большой беда! Все собака мёртвый, совсем мёртвый!
- Что за чушь! – воскликнул прапорщик и тоже перешёл на бег.
Бегущего Боруха Михаил видел первый раз за все полтора года службы в этом гарнизоне. Обычно тот передвигался со степенным достоинством, приличествующим комплекции. Впрочем, в этот день молодому лейтенанту многое предстояло увидеть впервые…
Возле собачьих клеток бестолково толпились человек пять рядовых. Ещё двое, согнувшись, блевали в пыльную траву. Открывшееся зрелище не сразу дошло до сознания лейтенанта – какие-то мокрые красные тряпки были разбросаны по полу вольера… Когда мозг воспринял чудовищную картину, Михаилу сразу захотелось присоединиться к блюющим солдатам – все шесть здоровенных, натасканных на любого противника овчарок, были буквально порваны в клочья. Куски мяса и внутренностей вместе с клочьями шерсти валялись в бурых лужах крови, а из угла вольера смотрела на Успенского повисшим на ниточке глазом оскаленная собачья голова.
Первым пришёл в себя прапорщик:
- А ну, войска! Хули уставились, как в телевизор? Собак дохлых не видели? Ты, ты и ты, – показав пальцем на растерянных рядовых, – бегом за лопатами. Ты и ты – за вёдрами и к колонке за водой. И чтоб через две минуты все здесь, а то руками отскребать будете! А вы кончайте там блевать! Тоже мне, институтки нашлись! И убрать за собой в темпе!
Громовой голос прапорщика моментально вернул безумную, никакими уставами не предусмотренную ситуацию в рамки реальности – движения солдат стали осмысленны и стремительны, только несчастный узбек стоял и трясся, а слезы так и бежали из его раскосых глаз. Борух подошёл к нему, поправил на голове пилотку, застегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки и резко встряхнул за плечи.
- Рядовой Файхутдинов! Когда это произошло?
- Товарища прапорщик! Моя утрам спал в казарма, потом дневальный кричать: «Подъем, ваша мать!», потом я пошёл в столовая, миска для собак брать…
- Короче, азия!
- Моя пришёл и увидел – большой беда, кто-то все собака убивать совсем. Я кричать громко – солдаты прибегать…
- Понятно, – прервал его Борух, – ни хуя ты не знаешь. Шагом марш отсюда – думать мешаешь.
Узбек, продолжая всхлипывать, поплёлся в сторону казармы, ещё сильнее сутулясь и загребая сапогами.
Борух подошёл поближе к вольеру и, стараясь не глядеть пристально на разбросанные останки несчастных собак, начал осматривать сетку и решётчатую дверь. Он прошёлся вокруг вольера, проверяя руками прочность ограждения и пиная ботинком столбы. Все было на местах, и засов на двери закрыт.
- Что же это за Джек-Потрошитель у нас завёлся? А, Миша? И как он это проделал, объясните мне? Ведь если бы кто-то кроме азиата нашего, или второго собачника – как бишь его фамилия? – в вольер вошёл, то собачки бы его сами порвали на тряпочки…
- Не справится один человек с шестью собаками, – сказал лейтенант, – это Рэмбо какой-то должен быть, или Шварценеггер с пулемётом…
- Никаких пулемётов. Тут их кто-то не то ножом, не то как бы не топором разделал…
Борух задумчиво прошёлся взад-вперёд и осмотрел землю. Впрочем, чтобы найти какие-то следы в жёсткой степной траве, надо быть настоящим индейцем – на закаменевшем глинозёме наследил бы разве что тяжёлый танк.
- А скажи-ка мне, лейтенант, кто у нас сегодня службу несёт?
- Ну, сегодня же суббота – офицеры все в город поехали, развлекаться, первая рота тоже там – в клуб и в баню. С ними капитан Максимов отправился. Ну и товарищ подполковник в штабе… отдыхает…
Подполковник Кузнецов служил некогда в элитных частях, хаживал и по афганским, и по чеченским горам, командовал спецоперациями чуть ли не в Сомали и был, говорят, непобедим. Поборол же старого вояку обыкновенный зелёный змий. Говорили, что в состоянии жестокого похмелья он, будучи ещё полковником, страшно поскандалил на совещании в Генеральном Штабе. По слухам, сам министр был им поименован в глаза паркетным шаркуном и табуреточником. Полковник, недовольный новой военной доктриной, предлагал ему даже стреляться на дуэли. Министр вызова не принял, а полковник, ставши немедленно подполковником, отправился дослуживать в самый дальний и занюханный гарнизонишко, который только сыскался на картах генштаба. Отправить под трибунал или в отставку героя всех последних войн было как-то неудобно…
В общем, героический миф про героического человека, весьма, кстати, далёкий от правды – но зато в него было легко поверить. Одно было верно – теперь его суровые воинские будни проходили в ежедневном принятии вовнутрь горячительных напитков – причём начинал боевой подполковник прямо с утра, и к обеду, обычно, надирался в своём кабинете до состояния полной прострации. Командование гарнизоном, таким образом, сводилось к подписыванию дрожащей рукой всех бумаг, готовил которые как раз лейтенант Успенский.
Прапорщик вздохнул, подёргал себя за бороду и сказал:
- Сходи-ка ты, Миша, в штаб. Может товарищ подполковник ещё того… не совсем отдохнул… Всё-таки он гарнизоном командует, а тут такие дела творятся… Надо бы доложить.
Лейтенант пожал плечами и пошёл через плац к кирпичному двухэтажному зданию штаба. Объясняться с героическим подполковником совершенно не хотелось – скорее всего, он пошлёт его вместе с докладом подальше. Плевал он на всех собак, сколько их ни есть на этом свете, с высокой колокольни. Однако служба есть служба… Навстречу без особого энтузиазма тащились солдаты с лопатами и вёдрами.
- А ну, войска, – бегом! – прикрикнул на них лейтенант, скорее, для порядка. – Долго вас прапорщик ждать будет?
Солдаты нехотя ускорили шаг, перейдя на лёгкую рысь, но, как только офицер скрылся за дверями штаба, снова поплелись нога за ногу. Раскалённый воздух был полон пыли и дурных предчувствий.
В полутёмных коридорах штаба было немного прохладнее, и Михаил ускорил шаг. Как говорил прапорщик Мешакер, «неприятную работу надо делать как можно быстрее». Выслушивать же пьяные матюки подполковника было самым что ни на есть неприятным делом.
Кабинет был по обыкновению заперт изнутри – герой предпочитал напиваться в одиночку. Лейтенант постучал – сначала вежливо, потом настойчиво. Изнутри донёсся быстрый шорох и опять воцарилась тишина. Выждав для приличия полминуты, Михаил решительно пнул дверь ногой – тихо. Это было странно – обычно подполковник в любом состоянии реагировал на стук в дверь достаточно бурно, призывая на голову настырного посетителя кары земные и небесные. И горе тому, кто побеспокоит старика без достаточных оснований!
Из кабинета не доносилось ни звука. Михаил примерился пнуть дверь ещё разок, посильнее – и тут увидел нечто такое, отчего в жаркий летний день покрылся мурашками, как в ледяном погребе. Внизу толстой деревянной двери зияли веером жёлтых щепок две пулевых пробоины…
Михаил нервно оглянулся – полутьма коридора теперь давила на него своей тишиной и неизвестностью. Ему неожиданно стало очень страшно – как в детстве, когда в пустой квартире непонятные ночные шорохи за дверью заставляют прятаться с головой под одеяло и закрывать ладонями уши. «Товарищ подполковник, откройте! Это я лейтенант Успенский!» – закричал он, уже понимая, что никто ему не откроет. «Това…» – голос предательски сорвался, перейдя в горловой всхлип. В кабинете раздался какой-то странный скрежещущий звук, и Михаил кинулся бежать, спотыкаясь, изо всех сил сдерживая рвущийся крик. Выскочив на плац, перепуганный лейтенант с разбегу наскочил на твёрдое брюшко прапорщика Мешакера.
- Там, там… – задыхаясь просипел Михаил.
Прапорщик молча железной рукой задвинул лейтенанта обратно в двери штаба.
- А ну, кончай панику подымать! Что ты орёшь, как больной слон? Ты лейтенант или мамзель с филфака? Докладывай!
Михаил почему-то ни на секунду не усомнился в необходимости докладывать младшему по званию – Борух в этот момент казался ему единственной незыблемой опорой в страшном и непонятном мире.
- Докладываю, – с облегчением сказал он, все ещё нервно вздрагивая, – дверь в кабинет товарища подполковника закрыта, в ней имеются свежие пулевые пробоины, за дверью подозрительные шорохи…
- Шорохи? А это не сам ли наш старик с перепою в дверь пулял? Может он там просто по чертям зелёным пострелял, да и уснул. Такая мысль не приходила под твою фуражку?
- Нет, я… Я не знаю… Я почему-то… Там…
- Да что «там»? Не тяни кота за яйца!
- Не знаю. Я испугался и убежал – неожиданно для себя самого признался Михаил. Ему было очень стыдно, но единственное, чего хотелось – убежать ещё дальше.
Оглядев оценивающе лейтенанта с ног до головы, Борух хмыкнул и сказал:
- Ладно, жди здесь. Посмотрю, что там за шуршунчик. В штаны-то хоть не наделал, воин?
Миша почувствовал, что заливается краской, но Борух не стал ждать реакции, а направился к лестнице. Бодро поднявшись на один пролёт, он неожиданно остановился и застыл, прислушиваясь и как будто даже принюхиваясь. Потом медленно, по одной ступеньке, прижавшись спиной к стене и заглядывая за поворот лестницы, стал двигаться к площадке второго этажа. Правая рука его зависла возле пояса, где на широком офицерском ремне не было кобуры. Заглянув в коридор второго этажа, он напрягся и тихо, аккуратно переступая, попятился вниз. Спустившись, он задумчиво посмотрел сквозь Михаила и сказал:
- А знаешь, кажется, она пришла…
- Кто, Борис?
- Жопа. А ну, за мной!
Михаил с удивлением отметил, что старший прапорщик Борух неуловимо изменился – куда девался сытый философ из каптёрки, лениво смотрящий на мир сквозь стекла неизменных тёмных очков? Мешакер нёсся через плац упругим быстрым шагом, и лейтенанту приходилось почти бежать. Даже брюшко у прапорщика как будто втянулось, а движения стали быстрыми и уверенными. В казарму он влетел так стремительно, что дневальный даже не успел принять уставную позу, а так и застыл с открытым ртом и пальцем в носу.
- Как стоишь, обезьяна! – рявкнул на него прапорщик. – Ты на тумбочке стоишь или на лиане болтаешься? Ты ещё в жопу палец засунь, гамадрил бритый!
Солдат подскочил и вытянулся, нервно выпучив испуганные глаза.
- Ключи от оружейки мне, быстро! – прапорщик протянул к дневальному большую волосатую руку.
- Но, товарищ старший прапорщик, только по тревоге…
- Тогда – ТРЕВОГА! – заорал Борух и тихо добавил: – Вот балбес-то, прости господи…
Солдат судорожно пытался отцепить от ремня ключи, а второй дневальный, заметив в коридоре офицера, уже кричал «Рота-а! Становись!» Из казарменного помещения послышался грохот сапог рядовых второй роты, торопящихся на построение.
Борух, оттолкнув бестолкового дневального, одним движением сорвал ключи с ремня и шагнул в казарму.
- Сержант Сергеев, сержант Птица, ефрейтор Джамиль – ко мне!
Трое солдат, торопливо подтягивая ремни и застёгивая пуговицы, кинулись бегом по проходу между кроватями. Прапорщик Мешакер командовал редко, предпочитая говорить спокойно и по-человечески, так что все поняли, что случилось что-то экстраординарное. Ну и слухи о происшествии в «собачнике» по казарме, конечно, расползлись.
- Птица и Джамиль, – получить в оружейке автоматы и по два рожка – пойдёте со мной. Сергеев – возьмите пять человек, получите оружие и проверьте посты у склада, столовую, технический парк и часовых на въезде. Остальные – считать боевую тревогу объявленной, не расслабляться и ждать приказа.
Борух повернулся к обалдевшему дневальному:
- Фамилия?
- Михайлов…
- Что-о-о?
- Рядовой Михайлов, товарищ старший прапорщик!
- Так-то! Обеспечить выдачу оружия и боеприпасов немедленно. Оружейку держать открытой, заняв пост у двери. И если увижу, обезьяна, что ты в носу ковыряешься – лично прочищу шомполом! Понял?
- Так точно!
- Выполнять!
Михаил с некоторым смущением подумал, что ему ни за что бы не удалось в три минуты организовать из бестолковой кучи рядовых боеспособное подразделение. Такому в училище не научишься. Между тем группа из пяти солдат с сержантом уже отправилась проверять территорию гарнизона и посты часовых, а сержант Птица и ефрейтор Джамиль стояли рядом с прапорщиком, повесив на плечо автоматы с пристёгнутыми рожками. Борух спросил уставным тоном, как всегда говорил с лейтенантом в присутствии рядовых:
- Товарищ младший лейтенант, где ваше табельное оружие?
Михаил растерялся.
- В сейфе… Сейчас схожу.
- Не стоит, возьмите лучше автомат.
Михаил и Борух взяли по автомату и два подсумка с рожками и вышли на плац. Здание штаба казалось лейтенанту непривычно угрюмым и даже каким-то зловещим. Сзади шаркали сапогами по асфальту слегка растерянные солдаты.
В коридорах штабного здания царила все та же мрачная полутьма. За дверью кабинета подполковника не было больше слышно никаких шорохов – тишина. Борух внимательно посмотрел на пулевые отверстия, потом показал жестом Михаилу и солдатам, чтобы они отошли от двери в стороны. Вздохнув, он решительно грохнул в дверь прикладом.
- Товарищ подполковник! Здесь прапорщик Мешакер и лейтенант Успенский. Откройте дверь.
Выждав секунд двадцать, он отступил от двери на два шага, передёрнул затвор, и выстрелил прямо в замок.
Говорят, что АКМ калибра 7,62 простреливает рельсу… Это, конечно, солдатский фольклор. Однако выстрел его на пробой мощнее, чем у более современного 5,45, которым перевооружили российскую армию. В захолустном степном гарнизоне перевооружение пока только планировалось – старого образца АКМ с потёртым деревянным прикладом оглушительно бухнул в гулком коридоре, и замок вместе с куском филёнки просто влетел внутрь, оставив рваную дыру с торчащими щепками. Дверь распахнулась, открыв небольшой кабинет.
В кабинете был страшный беспорядок – деревянные стенные панели пробиты выстрелами, стекла шкафа блестели стеклянной крошкой на полу вперемешку с бумагами со стола. За столом сидело тело героического подполковника, все ещё сжимающее в руке именной «стечкин». Затвор стоял на затворной задержке – подполковник отбивался до последнего патрона. Сидело только тело – голова старого вояки, крайне неаккуратно отделённая от разорванной шеи, смотрела на лейтенанта пустыми глазницами с ковра. Морщинистые плохо выбритые щеки неряшливо смялись, а на губах застыла кривая усмешка.
- Да что же это за черт… – тихо пробормотал прапорщик. – За что его так?
Лейтенанта тихо трясло. Если бы сейчас выскочил откуда-то неизвестный убийца, он бы, наверное, бросил автомат и с диким криком забился в угол, закрыв руками глаза. Происходящее настолько не укладывалось в привычную картину мира, что Михаил чувствовал себя на грани помешательства.
- Товарищ прапорщик, слюшай, что делать будем, а? – Джамиль изо всех сил старался выглядеть бесстрашным джигитом, но автомат в его руках ходил ходуном.
- Лейтенант!
Михаил с трудом понял, что прапорщик обращается к нему.
- Ты, как старший по званию, – у Успенского успела мелькнуть в голове мысль, что прапорщик сейчас скажет «должен принять командование», и мысль эта вызвала моментальную панику, однако Борух продолжил: – Сейчас свяжешься со штабом округа и аккуратно доложишь…
- Сказать, что Кузнецову голову оторвали?
- Ты в себя приди! Тогда тебе в первую очередь санитаров пришлют… Скажешь буквально следующее: «В гарнизоне чрезвычайное происшествие, подполковник Кузнецов погиб!» – и отключишься.
Узел связи находился этажом ниже. По штатному расписанию там должен был находиться дежурный, но, по недостатку личного состава, в субботу его не ставили – банный день. В гарнизоне в этот день вообще оставалось человек двадцать… Держа автоматы наизготовку, вся компания ссыпалась, грохоча сапогами, по лестнице и побежала по коридору. Дверь в комнату была приоткрыта…
Лейтенант как-то сразу понял, что они там увидят. Уж слишком все происходящее напоминало кошмарный сон, когда ты бежишь, бежишь, а спасения нет, и ноги начинают вязнуть в сгущающемся воздухе… Предчувствия его не обманули – узел связи был начисто разгромлен. Могучим железным ящикам стационарной радиостанции мало что могло повредить, но все провода были грубо оборваны, а телефонные аппараты проводной связи разбиты. Неизвестные варвары ухитрились перерубить даже бронированные кабели в металлической оплётке. В принципе, грамотный радиомеханик мог бы все это если не починить, то хоть как-то заставить работать за несколько часов, но радиомеханика не было – банный день.
- Может к секретчикам, Борь? – с надеждой спросил Михаил прапорщика. – У них-то, поди, связь есть…
«Секретчики» были головной болью гарнизона. Несколько лет назад они накрыли быстровозводимым металлическим куполом кусок степи рядом с городком, что-то под этим куполом рыли, вывозя грунт самосвалами и разбивая и без того паршивую дорогу, потом требовали личный состав на расчистку подходов и установку ограждений, потом притихли и занимались чем-то своим загадочным. Однако их пришлось как-то вписывать в караульную схему, которая из-за этого выпирающего за границы городка купола выглядела, как прыщ на жопе. При этом в купол никому хода не было, служащие там офицеры, хотя и стояли в гарнизоне на довольствии, никому не подчинялись и даже неизвестно, по какому ведомству числились. В общем, бардак, геморрой и нарушение нормальной командной цепочки.
Солдаты болтали, что там внутри, разумеется, НЛО, что там копают гробницу Чингисхана (и как выкопают, так всему и пиздец!), и что именно из-за «секретчиков» в городке не работает сотовая связь. На НЛО и Чингисхана Боруху было посрать вприсядку, а вот отсутствие сотового покрытия периодически создавало некоторые неудобства. Вот, например, сейчас.
Территория «секретчиков» была отделена от гарнизонной высокой сеткой на стальных столбах и воротами с видеоглазком. Периметр охранялся гарнизонными срочниками, но внутрь их не пускали, надо было звонить, говорить в объектив, объяснять, что тебе нужно… Процедура глупая и унизительная, Борух каждый раз чувствовал себя при этом дураком каким-то.
На этот раз, впрочем, унижаться не пришлось – индикатор селектора не горел, ворота были приоткрыты. Прапорщик пощёлкал клавишей вызова, никакой реакции не получил, и они просто прошли внутрь, направившись к входному тамбуру купола. Массивная стальная дверь была распахнута настежь, внутренняя притворена – а между ними висела плотная полупрозрачная занавесь из толстого полиэтилена, образуя как бы тамбур в тамбуре. На потолке были смонтированы мощные ультрафиолетовые лампы.
- Что за хрень они тут устроили? – удивился вслух лейтенант.
- Черт их поймёт, – рассеяно ответил Борух, прислушиваясь к обстановке внутри купола. Там было, на его взгляд, слишком тихо, чтобы оказалось спокойно. Вот такой парадокс.
Он осторожно толкнул дверь стволом автомата и заглянул внутрь. Там было почти темно, свет не горел, пространство освещалось только через небольшие стеклянные секции вверху купола, которые изрядно затянуло степной пылью. Пахло порохом, кровью и говном – настоящими запахами войны.
- Внимание! – скомандовал Борух. – Прикрывайте, я захожу…
Скомандовал и вспомнил, что за спиной у него теперь не опытная сработавшаяся команда, а зелёный, как огурец, летеха и два срочника, не держащие автоматы, а держащиеся за них.
- Стоп, отбой! – сказал он быстро. – Вы мне тут, блядь, наприкрываете сейчас… Стоять тут, на шорохи не стрелять, в силуэты и тени не стрелять, в «ой, мне показалось» тоже не стрелять. Лучше всего вообще ни во что не стрелять, ну его нахрен. Дождитесь моего возвращения.
Борух осторожно шагнул в помещение, привыкая к пыльной полутьме купола. Запах смерти усилился, но ни движения, ни звука не было. Похоже, всё, что могло тут случиться, уже случилось. Возле входа начинался металлический сборный пол из рифлёных квадратов, но через десяток метров он обрывался в темноту – в центре круглого помещения находилась воронка раскопа и свет туда не доставал. На полу стояли обычные армейские кровати, они были пусты и аккуратно застелены. «Значит, – подумал Борух, – никто тут этой ночью не спал. Но где они все?» По штатному расписанию «секретчиков» было двенадцать человек, в званиях от старлея до майора, но Борух не очень в эти звания верил. Ухватки у них были не армейские, больше на комитетчиков похожи, а там со званиями свои игры, ему ли не знать…
Рубильник на стене нашел быстро, но он и так был в положении «включено», дело было не в нем. Впрочем, ближе к провалу обнаружилась аккумуляторная стойка с подключённой к ней «люстрой» из шести автомобильных фар на прожекторной стойке и вот её выключатель сработал, залив раскоп ярким, слишком контрастным и дающим множество ломаных чёрных теней светом. Однако главное он увидел сразу – в яме, залитой чёрной в синеватом свете фар кровью, лежали «секретчики». Разобрать, кто их них старлей, а кто майор теперь было бы затруднительно – вид у тел был такой, как будто они на сенокосилку врукопашную ходили. «Гуляш просто какой-то» – подумал с содроганием Борух. В центре ямы – как выяснилось при свете, не такой уж глубокой, метра три-четыре, – торчали несколько грубо обработанных камней, образующих щербатый круг, в центре которого возвышалась идеально цилиндрическая колонна из чёрного матового камня. При взгляде на неё, Боруха охватило некое дежавю – он уже видел такую же. И это странное, как бы тянущее под ложечкой ощущение от неё тоже вспомнилось. Вместе со всей неприятной историей, с этим связанной. «Кажется, я понимаю, что здесь случилось, – сказал он себе. – И мне это категорически не нравится…»
Вокруг камней стояли стойки с электронными ящиками самого сурового вида, змеились кабели, громоздились какие-то научно-технические штуковины неизвестного предназначения. Они были обесточены, поэтому Борух счёл их не опасными. Однако связное оборудование «секретчиков» – стойка с компьютерами и военной радиостанцией, – была разбита и покорёжена, будто её топором рубили. Кажется, кто-то тут сильно не любил передающую аппаратуру…
Борух хозяйственно выключил прожектора, подошёл к тамбуру и сказал громко: «Не стрелять! Я выхожу!» – чтобы не пальнули остолопы с перепугу.
Выйдя, притворил за собой внутреннюю дверь, вытолкал свою команду из тамбура и закрыл толстый наружный люк, притянув его ручной закруткой.
- Что там? – спросил с любопытством лейтенант.
- Ничего полезного для нас, – покачал головой Борух. – Аппаратура связи испорчена.
- А что там копали-то, а? – не выдержал сержант. – Правда, что НЛО?
- Отставить базар! – скомандовал Борух. – Оно вам таки надо? Хотите всю жизнь под подпиской просидеть? Не видели ничего – и спроса с вас никакого. Как сказал один умный еврей: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».
- Какой еврей, Шимон Перес что ли? – спросил любознательный лейтенант.
- Любой. Любой умный еврей, Миша, скажет тебе эти слова, – Борух тяжело вздохнул и покачал головой. – А ты бы поменьше телевизор смотрел, что ли…
С окраины городка донеслись звуки заполошной автоматной стрельбы. Два или три автомата промолотили безостановочно, непрерывной очередью выплёвывая содержимое рожков – и смолкли. Наступила тишина.
- Ну вот, блядь, за что мне это?.. – безнадёжным голосом сказал прапорщик.
Переглянувшись, они бросились бежать в расположение.
Навстречу им по плацу бежал человек – вид его был страшен. Зеленое х/б практически не имело рукавов – вместо них свисали полоски разлохмаченной окровавленной ткани, штанины выше сапог торчали тёмными клочьями, по предплечьям струилась кровь, оставляя тёмные капли на асфальте плаца. Прапорщик Мешакер узнал своего лучшего сержанта только по лычкам – лицо бегущего превратилась в кровавую маску. Сержант пытался на бегу вытереть заливающую глаза кровь несуществующим рукавом – но только размазывал красные полосы. Бросив это безнадёжное занятие, он на ощупь, не прекращая бежать, отстегнул пустой магазин у болтавшегося на шее автомата и начал копаться в подсумке, пытаясь достать новый. Рожок запутался и не желал выниматься – окровавленные пальцы впустую скользили по жёлтой пластмассе, оставляя на ней красные следы. За ним, накрывая кровавую капель следа разноцветным лоскутным покрывалом, выбегали на плац собаки.
Никогда прежде лейтенант Успенский не видел столько собак сразу… Они бежали плотной массой, плечом к плечу – на плац как будто вытягивался разномастный лоскутный мохнатый ковёр, усеянный точками злых глаз. Стремительность и слаженность их движений поражала и вызывала невольный ужас. Казалось – их здесь тысячи.
- Сергеев, ложись! – заорал прапорщик, вскидывая автомат.
Сержант среагировал мгновенно – как подкошенный рухнул на плац и резво откатился в сторону, продолжая лапать правой рукой застрявший в подсумке магазин. Оглушительно шарахнула длинная очередь – прапорщик стоял в классической стрелковой стойке и, ощерившись, вёл стволом по стае. Через пару секунд вступили автоматы Джамиля и Птицы, и только лейтенант никак не мог сдёрнуть внезапно ослабевшими руками тугой предохранитель. Несколько секунд, показавшихся Михаилу вечностью, он видел, как автоматные пули рвут в клочья маленькие мохнатые тела, как взлетают фонтанчиками кровь и ошмётки шерсти, как, несмотря на потери, накатывается пёстрая волна – и тут, когда, наконец, щёлкнул предохранитель, лоскутное покрывало распалось на отдельных животных, которые проворно метнулись в разные стороны. Запоздалая очередь лейтенанта бесполезно хлестнула по плацу, выбивая из него асфальтовую крошку.
Пыльная поверхность асфальта теперь была покрыта кровью и собачьими трупами, в воздухе висел синий и горький пороховой дым. Поскальзываясь на рассыпанных гильзах, прапорщик бросился поднимать Сергеева. Вытирая ему лицо носовым платком, он приговаривал:
- Ничего, ничего, жить будешь… Главное – глаза целы…
- Товарищ, прапорщик, все куда-то пропали! И у складов никого, и в столовой, и часовых на местах нет… – сержанта трясло от пережитого ужаса. – Они кинулись на нас из-за угла – целая куча чёртовых собак… Мы начали стрелять – но все произошло так быстро! Один я уцелел, остальные…
- Потом расскажешь – надо в казарму бегом. Там есть бинты в аптечке, а то истечёшь тут кровью…
Лейтенант вспомнил, что в казарме оставалось ещё десять человек. Оружейка открыта, но приказа выдать оружие не было – кто знал, что события будут развиваться так быстро? Десять человек безоружных, а он, лейтенант – человек, который отвечает за рядовых – вспомнил о них только сейчас. Михаил развернулся и побежал к казарме, слыша за собой топот ног остальных.
Ещё на бегу он понял – опоздали. Из разбитых окон казармы выскакивали собаки – от их пушистых лап оставались на белой штукатурке стены бурые отпечатки… Он вскинул автомат, ловя в прицел разбегающихся тварей, и решительно нажал на спуск. Животные кинулись в разные стороны, но несколько собак остались лежать, запятнав ошмётками своего тела белую стену казармы. Сзади ударил автомат сержанта – лицо Сергеева было перекошено жуткой гримасой, и он не отпускал спусковой крючок, пока не кончился магазин, поливая длинной очередью разбегавшихся зверей. И всё-таки их оставалось слишком много – собаки были проворны, и попасть в них оказалось непросто. Основная часть успела разбежаться.
Влетев внутрь казармы, Борух ожидал увидеть кровавое побоище, но помещение было совершенно пустым. Только рядовой Михайлов, которого совсем недавно так обругал прапорщик, лежал головой в оружейке, держась застывшими руками за разорванное горло. Он успел схватить автомат – но не смог даже присоединить магазин.
- Набирайте патроны, – бесцветным голосом сказал прапорщик Мешакер. – Мы остались одни.
«Куда делись солдаты? – думал он. – Разбежались? Но куда? Вокруг гарнизона степь, бежать некуда. Погибли? Но как? Почему нет крови и следов борьбы?»
Вздрогнув, прапорщик отогнал от себя рассуждения. «Не знаешь, что делать – поступай по уставу!» – вот первая и главная армейская мудрость. Про собак в уставе ничего не писано, но на то он и устав, чтобы быть универсальным. На гарнизон совершено нападение – это факт. Есть потери – тоже факт. А были ли это собаки, морские свинки или маленькие зелёные человечки – дело десятое. Задача военного – доложить командованию, занять оборону и ожидать приказа. По идее, старшим по званию среди уцелевших был Миша – он и должен принять командование. Но субординация для Боруха никогда не была на первом месте. Надо сказать, что старший прапорщик Мешакер переквалифицировался в каптерщики относительно недавно, но информацией относительно его сложной военной биографии владел только покойный ныне героический подполковник. Даже его личное дело, которое хранилось в штабном сейфе, представляло из себя лишь образец скучной бюрократической фантастики. Поэтому он отнюдь не собирался ставить жизнь свою и личного состава в зависимость от приказаний зеленого, как огурец, младшего лейтенанта. Впрочем, Миша Успенский совершенно ошалел от происходящего и тихо сидел на столе в оружейке, вовсе не пытаясь принять командование. Устремлённый вовнутрь взгляд, отрешённое выражение лица и напряжённая поза – типичный синдром «боевого шока», который переживают почти все, побывавшие в первом серьёзном бою. Потом это проходит – если дожить. «Сейчас бы водки стакан ему накатить…» – подумал Борух. Однако чего нет, того и взять негде. Борух хорошо разбирался в шоковых состояниях – если лейтенанта не привести в чувство, то боец из него будет никакой. Младший состав перенёс первое боестолкновение гораздо легче – сержант Птица перематывал бинтами руку Сергееву, который, шипя и матерясь, свободной рукой пытался стереть подсыхающую кровь с лица, а ефрейтор Джамиль Алиев, прислонившись к стене, держал под прицелом разбитые окна казармы. Руки его слегка дрожали, но лицо было спокойным.
- Товарищ младший лейтенант! – обратился Борух нарочито официально.
- Да? – Успенский все ещё пребывал в шоке, и реакция его была вялой.
- Бой ещё не окончен, мы получили только временную передышку. Надо принимать решение, что делать дальше.
На какие-то разумные предложения со стороны лейтенанта прапорщик не рассчитывал, но, если мозги у него заработают – это уже полдела. В таком заторможенном состоянии Миша годился только на собачьи консервы.
Лейтенант огляделся, как будто заново оценив обстановку. Видно было, что никаких идей у него нет, за исключением сильного желания проснуться и увидеть, что весь этот кошмар ему приснился. Да, к такому в училищах не готовят… К счастью, он оказался достаточно самокритичен, чтобы это признать.
- У вас есть идеи, прапорщик?
- Есть. Надо связаться со штабом округа и сообщить о ситуации.
- Но центр связи повреждён, сотовые у нас не берут…
- На складе стоит КШМ, там коротковолновая радиостанция. Связаться можно хоть с Австралией.
Лейтенант явно оживал – в глазах появились отсветы мыслей. И первая мысль была очевидной для любого офицера – перевалить ответственность на командование. Пусть штабные думают, у них звёздочки больше.
- Но… Машина на консервации!
- Ерунда – развернём генератор, заправим и запустим.
- Хм… Я не уверен, что помню, как пользоваться этим старьём…
- Я помню – ничего сложного. Это же военная техника – там все на табличках нарисовано, чтобы самый тупой солдат понял.
На самом деле Борух не испытывал такой уверенности – с передвижной радиостанцией он имел дело всего пару раз, да и то лишь наблюдал за действиями оператора. Однако сидеть на месте и ждать неизвестно чего было ещё хуже. Сидя в казарме, они утрачивают тактическую инициативу, отдавая её противнику.
- Так, хватит тут яйца высиживать! – скомандовал он. – Вскрывайте цинки с патронами, снаряжайте магазины – пойдём на прорыв.
Тягостное ожидание сменилось осмысленной деятельностью – заскрипели крышки цинков, защёлкали, укладываясь в магазины, зеленые цилиндрики патронов. Сергеев сноровисто сматывал набитые рожки попарно изолентой. К сожалению, ничего, кроме автоматов, в оружейке не было – ещё один аргумент для выдвижения к складу. Прапорщик не отказался бы от десятка осколочных гранат – незаменимая вещь при численном превосходстве противника.
Погромыхивая полными подсумками, держа автоматы наизготовку, небольшой отряд выстроился посреди казармы. Прапорщик был краток:
- Быстро выпрыгиваем через дальние окна и бегом продвигаемся к складу. В случае нападения не останавливаться – прорываемся с ходу. Держаться середины дорожки, подальше от стен и окон, по сторонам глядеть внимательно, огонь по обнаружении противника без команды. Патронов не жалеть, пленных не брать. Доступно?
- Так точно! – нестройно, но уверенно ответили солдаты. Лейтенант промолчал.
Выскочив в окно первым, Борух сдержал рефлекторный порыв уйти в перекат – стрельбы не ожидалось, и сбивать прицел противнику было незачем. Внимательно осматривая улицу, он краем глаза продолжал контролировать свою спонтанно образовавшуюся команду. Все действовали более-менее осмысленно – выпрыгнув, на секунду замирали, обводя взглядом и стволом возможный сектор атаки, затем стартовали по направлению к складу. Только лейтенант зацепился ремнём автомата за створку окна и чуть не упал, но удержал равновесие и тоже побежал вслед за всеми. Борух мысленно пожал плечами – может и выйдет толк со временем, – и направился за ним, прикрывая отряд сзади. Никаких признаков готовящейся атаки не было, и можно было предположить, что кошмар закончился – но увы, то там, то тут мелькали быстрые неуловимые тени. Стрелять по смутным силуэтам прапорщик не счёл нужным – вероятность попасть была ничтожной, а вот нервы у всех не железные. Азартно грохочущие кирзачами солдаты ничего не замечали, а лейтенант вообще был сосредоточен только на том, чтобы не отстать от тренированных сержантов.
До склада было с полкилометра по прямой. Если держаться широких проездов – а Борух считал разумным избегать узких мест, где неожиданное нападение моментально перейдёт в рукопашную, – то чуть больше. Отряд бежал быстро, но грамотно – не забывая смотреть по сторонам и держа автоматы наизготовку. Шумновато только – далеко им до настоящих разведчиков. Впрочем, счесть их выдвижение скрытным мог бы только самый махровый оптимист, так что пусть шумят.
Ворота в высоком заборе, окружающем бетонный параллелепипед склада, были приоткрыты. Прапорщик вспомнил, что здесь подвергся нападению Сергеев – и потерял пять человек. Асфальтированное пространство вокруг забора было обширным, хорошо просматривающимся и – пустым. Значит засада – если она существовала, – могла быть только внутри. А логика подсказывала, что засада просто обязана была существовать – не отдаст же противник склад без боя? Борух бы, вот, не отдал. В гостеприимно приоткрытую створку ворот хотелось катнуть гранату – но гранат не было. Можно было бы ещё отправить туда кого-нибудь наименее ценного – лейтенанта, например, – и посмотреть, что будет, но это было бы уже полным свинством.
- Сергеев, где на вас напали?
- Прямо возле КПП, товарищ прапорщик, сразу за воротами. Мы сунулись – в будке никого. Пока ребята клювом щёлкали – из-за будки кинулись штук сто… Порвали вмиг, только я сообразил кувырком покатиться, стряхнул с себя этих тварей – и бегом.
- Молодец, что сообразил. Ворота оставались открытыми?
- Нет, я их закрыл – думал задержать. Но куда там… Я рожок высадил – и драпать. Насилу утёк.
- Значит, ворота открыли уже потом… Что думаешь, Миша?
- Думаю, засада, Борух.
- Ясный пень, что засада… Что делать будем?
Лейтенант пожал плечами.
- Нам надо на склад? Значит, пойдём вовнутрь. Лезть через стену глупо – значит пойдём в ворота. Вопросы тактики оставляю тебе.
«Язвит – похоже, оклемался», – с облегчением подумал Борух. Его вовсе не радовала перспектива нянчиться с обалдевшим лейтенантом.
- Сергеев!
- Я!
- Подходишь к воротам, распахиваешь створку – и сразу назад. Засекаешь движение – падаешь и откатываешься в сторону с линии огня. Мы прикрываем. Понял?
- Так точно!
- Остальные – смотрим глазами. Появится противник – стрелять только по команде. И смотрите – сержанта не зацепите.
Сергеев шёл к воротам как по минному полю – тихо и сосредоточенно. Подойдя, он на секунду остановился, глубоко вздохнул – и изо всех сил толкнул железную створку. Воротина с неприятным скрипом (опять не смазали, раздолбаи! – успел подумать Борух) распахнулась вовнутрь, и сержант кинулся назад. Прапорщик ещё раз порадовался сообразительности Сергеева – тот побежал не прямо, а чуть в сторону, чтобы не перекрыть линию огня. Однако эта предосторожность не понадобилась – за воротами была тишина и никакого движения.
- Так, войска! – скомандовал Борух. – Через ворота бегом! Бдительности не терять! Я первый, за мной Миша, потом Джамиль и Птица, Сергеев прикрывает. Пошли!
Все предосторожности оказались излишними – за воротами было пусто, пыльно и уныло. Поблёскивали свежей краской двери склада, стояла рядами законсервированная техника, только непривычно пусты были вышки часовых. Боруху эта тишина действовала на нервы: он предпочёл бы атаку, стрельбу, любое действие – лишь бы не эту тягостную непонятность. Когда возникает огневой контакт с противником, по крайней мере, становится точно известно, где тот находится… Весь опыт Боруха протестовал против идеи, что склад им просто так отдали – берите и пользуйтесь. Значит, он, Борух, не сумел разгадать замысел противника – и это крайне плохо, поскольку непонятно чего ожидать. Однако подчинённым об этом сообщать не следовало: уверенность в командире – первое дело.
- Птица – закрыть ворота, потом на вышку. Джамиль – сразу на вышку. Смотреть в оба! Стрелять на любое движение, кроме нашего. Сергеев – проверить КПП и с нами на склад. Бегом!
Ключи от склада у прапорщика, к счастью, были – ломать замки не пришлось. Между стеллажей плясали в солнечных лучах пылинки, и пахло армией – кирзовыми сапогами, оружейной смазкой и хлоркой. Привычные запахи и безукоризненный порядок успокаивали. Хотелось верить, что броня крепка, что от тайги до британских морей, и что значение косинуса может достигать черт знает каких величин. Запакованная в ящики и аккуратно складированная согласно описи военная мощь внушала уверенность и невольный оптимизм. Вот как провернёт военная машина своими шестерёнками – и сотрёт в порошок кого угодно…
Борух щёлкнул выключателем – лампы под потолком не зажглись. Это было странно – но черт с ним, окна давали достаточно света. Он не нуждался в описях – склад находился в его ведении и тренированная память хранила информацию о расположении всего, вплоть до последней портянки. Первым делом – оружие, потом – жратва, потом – все остальное.
- Миша, принеси с той полки пять разгрузок и пять вещмешков, – кратко распорядился прапорщик и потащил с полки зелёный ящик с гранатами.
Распихивая по карманам разгрузочного жилета гранаты, перевязочные пакеты и автоматные рожки, прапорщик привычно подивился на камуфляжную расцветку «тайга», до крайности неуместную в степном гарнизоне. На фоне выгоревшего буро-серого пейзажа солдат в таком камуфляже напоминал подозрительного арлекина. Наверное, в таёжных гарнизонах на складах лежали жёлтые «песчанки» – обычное дело в армии…
Падающий из открытой двери солнечный свет на мгновение исчез – рука Боруха метнулась к автомату, но сразу расслабилась, – вернулся Сергеев.
- Товарищ прапорщик… – окончание фразы повисло в воздухе. Было видно, что сержант чем-то крепко озадачен.
- Докладывай.
- КПП проверен…
- Ну, сопли не жуй, солдат! Что не так?
- Там… нет никого…
Борух пожал плечами:
- А ты ожидал найти там голых баб?
- В смысле… Вообще никого… Трупов тоже нет.
До прапорщика дошло.
- А много было… трупов?
- Пятеро ребят. А сейчас ни одного – кровь только на полу.
Ситуация Боруху категорически не нравилась. Зачем утащили трупы? Жрать они их собрались что ли? Бррр… Или это акция устрашения? Непонятно… А что непонятно – то, скорее всего, и опасно.
- Так, Сергеев – ты про это не трепись. Меньше знаешь – крепче спишь, так что побереги сон товарищей. Сейчас возьми разгрузку – я её уже снарядил, возьми вещмешок – там консервы и галеты, и замени Джамиля на вышке – пусть идёт сюда, прибарахлится. На вышке пожуёшь – но вполглаза! Бдительности не терять!
Сержант убежал, а прапорщик продолжил обтирать ветошью смазку с ручного пулемёта. Рядом пристроился Миша Успенский, успевший сменить офицерский китель на камуфляжное х/б и туфли на высокие солдатские ботинки. В руках он держал грубо вскрытую штык-ножом банку тушёнки, из которой черпал волокна мяса прямо галетой.
- Что делать будем, Боря?
Борух вздохнул.
- Драпать будем, Миша. Долго мы тут не высидим – воды всего пять литров в баклажке. Я её по фляжкам разлил, а больше взять негде. По такой жаре, да если двигаться – через сутки никакие будем.
- Так сразу и драпать?
- Нет, не сразу. Пожрём сначала.
- А как же радиостанция?
- Радиостанцию опробуем, конечно, но что-то я в неё мало верю… Она лет десять на консервации простояла. Ты когда-нибудь видел, чтобы после консервации что-то сразу заработало? А я не радист, починить не сумею… и ещё один момент…
- Какой?
- Электричества нет. Не знаю, куда оно делось, но без прожекторов нам ночью кранты – бери голыми руками. Не удержать нам склад.
- От кого не удержать-то?
- Вот веришь, Миш, не знаю точно. Но подозрения имею самые нехорошие.
- И куда будем драпать?
- В город, вестимо. Командование нас, конечно, с говном съест за оставление гарнизона, но другого выхода я не вижу.
- А если и там… тоже?
- Ну… это вряд ли. Там народу много. Всех не сожрут.
Борух вытащил из вскрытого ящика обмазанную густой смазкой банку «стратегической» тушёнки и начал аккуратно вскрывать её тупым штык-ножом. Однако выгребая из раскромсанной банки последние волокна жирной говядины, он уже начал беспокоиться – пора бы с вышки Джамилю прибежать.
- Миша, – окликнул он отдыхающего на ящиках лейтенанта, – взгляни там на вышки, чего наши рядовые попритихли? Только аккуратно, мало ли чего…
Успенский подошёл к воротам и осторожно выглянул наружу. Несколько секунд он крутил головой, всматриваясь в жаркое марево, потом обернулся к Боруху:
- Никого на вышках нет! Куда эти черти делись?
Борух замысловато выругался, и, отбросив пустую банку, подхватил с пола РПК.
- Твою мать, Миша! Дорасслаблялись мы с тобой! Совсем нюх потеряли!
- Может они куда-нибудь… ну, поссать пошли… – нерешительно сказал Успенский.
- Миша, ты где учился? – проникновенным тоном спросил Борух.
- В N-ском общевойсковом… – удивлённо ответил лейтенант.
Борух расстроено покачал головой:
- Миша, если, находясь в окружении противника, ты, не обнаружив на месте часовых, первым делом решаешь, что они пошли поссать, то в училище тебя учили чему-то не тому.
Успенский, обиженно засопев, отвечать не стал, только щёлкнул предохранителем автомата.
Борух, крякнув, вскинул ручной пулемёт и осторожно пошёл к выходу. Он ожидал чего угодно – стремительной атаки собачьих полчищ, оружейного огня неизвестного противника, влетающей в ворота гранаты – но двор склада был пуст. Пусты были и вышки – невысокие ажурные сооружения прекрасно просматривались снизу, но ни Джамиля, ни Птицы, ни Сергеева на них не было – как, впрочем, и трупов. Такое впечатление, что часовые действительно отправились в кустики – вот только кустиков на территории склада не наблюдалось. Спрятаться на заасфальтированном пространстве было негде – солдаты просто исчезли.
Выскочивший вслед за ним лейтенант растерянно водил по сторонам дулом автомата, не понимая, что происходит и в кого стрелять. Впрочем, Боруху было не легче – ситуация складывалась просто абсурдная. Черт с ними, с собаками – противник, конечно, непонятный и непривычный, но в него, по крайней мере, можно всадить пулю, и только брызги полетят. Но тихое и бескровное исчезновение часовых не лезло ни в какие ворота.
- Что-то у нас не слава богу, Миш… – протянул прапорщик.
- Я, Борь, знаешь ли, заметил! – сарказм из лейтенанта просто сочился. Видать, обиделся за училище…
- Не, кроме собак. Тут что-то ещё есть. Кто часовых схарчил?
- Ага, человек-невидимка унёс! Сбежали твои часовые, как последние засранцы!
- Сам, смотри, в штаны не наложи. Куда они сбежать могут? В казарму, собачек погладить? И ворота закрыты, кстати. Изнутри, на засов. Нет, Миш, неладно что-то в датском королевстве, валить отсюда надо.
Успенский только пожал плечами – на самом деле, он был согласен с прапорщиком, и ещё – ему было очень страшно. Но всё-таки хорошо, что отступление он предложил не первым. Как-то неприятно было бросать вверенный гарнизон, да и как объяснить произошедшее в штабе округа? Лейтенант живо представил себе, как они с Борухом заявляются в город увешанные оружием и начинают рассказывать про нападение собак и растворяющихся в воздухе солдатах… Как бы в госпиталь не отправили, к добрым, но не слишком доверчивым военным психиатрам. Вообразив все прелести предстоящего рапорта и недоуменные лица командиров, Миша тихонько застонал от переживаемого авансом стыда. Тут поневоле задумаешься – не лучше ли героически погибнуть в бою? Хоть бы и с собаками…
Старенькая БРДМ-1, выпущенная ещё в начале 60-х, давно не представляла собой никакой военной ценности, и даже пулемёт с неё был демонтирован. Быть бы этому музейному экспонату порезанным на металлолом, но уж больно удобно было на ней ездить степями и оврагами по всяким, не всегда стратегическим, делам. И потому, после своего закономерного списания по возрасту, боевая машина затерялась в грудах интендантских бумаг, став фактически ничейной. Сильно пьющий, но рукастый гарнизонный механик Петрович перегильзовал старый ГАЗовский мотор и поддерживал технику в рабочем состоянии. Не ради, понятное дело, обороноспособности Родины, а ради присущей многим офицерам пламенной страсти к выпивке на природе, скромно именуемой «рыбалкой». Ну, а уж запчасти к машине и лишнюю сотню литров бензина опытный интендант всегда для хорошего дела сыщет… Вот так и прижилась в гарнизоне бээрдээмка, частенько оправдывая народное название «бардак». Нет, не только за рыбой катались «на рыбалку» героические офицеры… Так что грозное некогда средство боевой разведки, хотя и утратив своё главное предназначение, не прозябало без дела, а потому содержалось в идеальном порядке – благо, свободных рабочих рук в армии всегда хватает. Вон, полная казарма бездельников – есть кому смазать-покрасить. А ежели инспекция какая – так оврагов в степи полно. Есть куда убрать с начальственных глаз неучтённый транспорт…
Именно на этот технический раритет и рассчитывал Борух в своей надежде покинуть гарнизон. Внутри бронированной коробки ему было бы как-то спокойней – никакой собаке 12 миллиметров бронелиста не прогрызть, да и жутковатые невидимки, ворующие солдат с вышек, небось, поостерегутся встать на пути пятитонной машины. Скоростью это транспортное средство, конечно, не блещет, зато и траншею переползёт, и стенку своротит, да и плавать в случае чего умеет…
К гаражу шли молча, насторожённо крутя головами и до рези в глазах всматриваясь в крыши и окна. Однако стрелять по-прежнему было не в кого. Неизвестный противник никак себя не проявлял, да и собаки куда-то подевались. Гарнизон был пуст и тих – зрелище противоестественное. Не стоят на вышках разморённые часовые, не метут плац взмокшие на жаре солдаты, не бродят в поисках тени слегка поддавшие к вечеру офицеры, не орёт матом из окна кабинета проснувшийся подполковник Кузнецов… От этой затаившейся тишины Боруху было очень не по себе. Казалось, вот-вот что-то начнётся: либо сухо щёлкнет выстрел снайпера, либо взревут моторы и пойдёт обычная человеческая забава – жестокий уличный бой накоротке, когда не разберёшь, где враги, а из-за любого угла может выкатиться рубчатый мячик гранаты… Но нет, тишина продолжала тянуть нервы, а враг не желал схватки, будто наплевать ему было, что в захваченном (а он ведь кем-то захвачен, не так ли?) гарнизоне остался живой и вооружённый противник. Все это напоминало какой-то дурной муторный сон, который бывает под утро после сильной пьянки – до тошноты реальный, но напрочь лишённый внутренней логики.
Утробно рыкнул стартер, и мотор, тяжко вздохнув о своём пенсионном возрасте, заработал, отдаваясь в железной коробке навязчивым гулом. БРДМ осторожно попятилась из ангара, выкатываясь на улицу. Борух сидел, напряжённо подавшись вперёд, вглядываясь в смотровую щель бронекрышки, готовый рывком бросить тяжёлую машину вперёд, уходя с линии огня, но противник высокомерно игнорировал возросшую боевую мощь отряда. Это беспокоило прапорщика больше всего – логика врага никак не угадывалась, а значит, можно было ждать любых сюрпризов. Уж лучше понятные опасности открытого противостояния, даже бой с превосходящим противником, чем напряжённое ожидание невесть чего. Пока рычащая БРДМ медленно катилась по улочкам гарнизона, лейтенант Успенский крутил ручки бортовой радиостанции, пытаясь связаться хоть с кем-нибудь. Конечно, старая «эр сто пятая» была не бог весть какой мощности, но хоть что-то ловила всегда. Однако не на это раз – в наушниках шлема был только шорох помех. В конце концов, прощелкав все диапазоны, лейтенант с досадой стянул с головы старый танкистский шлем.
- Ничего? – спросил Борух.
- Абсолютно. Полная тишина.
- И летуны молчат?
Расположенная неподалёку вертолётная часть относилась к подразделениям «дружеским». То есть в редких учениях «летуны» прикрывали «пехоту», тактически взаимодействуя против условного противника, а потом совместно отмечали этого условного противника условный же разгром. Так в совместных пьянках на лоне скудной степной природы рождалось «боевое братство», характерное для невоюющей армии. И потому рабочие частоты «летунов» лейтенанту были хорошо известны.
- Молчат.
- День, конечно, выходной, но у них все время хоть кто-то в воздухе да болтается. И в диспетчерской дежурный непременно есть… Странно.
- У нас все странно…
- Поехали-ка, Миш, к ним. Тут степью напрямик недалече. Может, они нам чем помогут. Или мы им…
- Думаешь, у них… Тоже не все в порядке?
Борух ничего не ответил, только плечами пожал. Ощущение глобальности разразившейся катастрофы преследовало его уже давно. И дело было не только в странном радиомолчании вечно, вопреки всем инструкциям, трындящих в эфире вертолётчиков. Просто чуялось прапорщику что-то этакое – не объяснимое пока словами. Какая-то неправильность, отнюдь не ограниченная маленьким степным гарнизоном. Казалось, из картины мира исчезли несколько малозначимых, но обязательных мелочей, и теперь их отсутствие тревожит подсознание.
Перед дальней разведкой заехали обратно на склад. Оставив Успенского торчать в верхнем люке и наблюдать за периметром, Борух сноровисто закинул в недра БРДМ несколько ящиков с боеприпасами и сухпайками. Хозяйственный прапорщик с удовольствием погрузил бы гораздо больше – но было некуда. БРДМ совсем не грузовик, так что пришлось ограничить свой аппетит в пользу нескольких канистр с бензином.
Пропавшие солдаты не обнаружились. Собак не было видно. Монстры-расчленители по плацу не маршировали. Инопланетный десант запаздывал. Невидимый похититель сержантов тоже никак себя не проявлял. Борух дважды проехал гарнизон насквозь, прокатившись до купола секретчиков и обратно, останавливаясь и крича:
- Птица, Сергеев, Джамиль! Есть кто-то живой?
Тишина была ему ответом.
Вечерняя степь ложилась под колеса то плавными волнами, то резкими кочками, заставляющими лейтенанта вцепляться в жёсткое сидение. В свете садящегося солнца длинный шлейф пыли выглядел как кометный хвост, несущийся в пространстве бесконечного космоса. Борух поднял бронекрышки смотровых окон – жара, несмотря на вечер, стояла неимоверная, и в тесном пространстве бронемашины вскоре стало как в духовке.
Борух снова и снова прокручивал в голове все произошедшее – эпизод за эпизодом, – пытаясь понять, что же случилось. Увы, логическая картина произошедшего не выстраивалась. Прапорщик чувствовал, что все его действия были вроде бы тактически верны – но результат, откровенно говоря, был ни к черту. Как ни крути, гарнизон оставлен, личный состав части потерян, и вся его боевая мощь – старинная БРДМ да задремывающий, несмотря на тряску, лейтенант. Кроме того, Боруха не отпускало тягостное ощущение, что он что-то пропустил. Какую-то неправильность, которая маячит перед глазами, но никак её не уловить, не сосредоточиться на ней. Как на картинках Эшера, где надо присмотреться, чтобы понять нарушения геометрии, но, если бросить рассеянный взгляд, останется только впечатление, что что-то не так. Увы, этот безумный день не оставил времени на осмысление и неторопливые медитации, но ощущалось, что вот-вот, как на детских картинках «найди в кустах зайцев», из хаотического на первый взгляд нагромождения листиков и веточек нарисуются вдруг длинные уши и ехидные морды.
Когда солнце уже коснулось горизонта, заливая степь тревожным красным светом, Борух забеспокоился – уже давно пора было показаться диспетчерской вышке аэродрома. Более того, сотни раз езженная дорога к вертолётчикам выглядела какой-то незнакомой. Вроде бы та же степь – холмы да овраги, а между тем мелких привычных ориентиров почему-то не наблюдалось. Однако врождённое чувство направления указывало Боруху, что он ехал правильно, да и трудно заблудиться, держа постоянно по носу садящееся солнце.
Остановив машину, прапорщик высунулся в верхний люк и прищурился из-под ладони, пытаясь разглядеть против света силуэты аэродромных строений, антенную решётку, полосатые ветровые конусы – хоть что-нибудь. Горизонт равнодушно перекатывался пологими холмами, словно никто никогда и не пытался заселить древнюю степь. Было полное ощущение, что со времён диких монголов тут не стояло ничего крупнее юрты.
Борух постучал кулаком по броне и крикнул в люк: «Миша, Миш, проснись! У нас тут аэродром спёрли!». Лейтенант не отозвался. Нырнув под броню, прапорщик огляделся и похолодел – Успенского не было, только валялся сиротливо брошенный на сиденье автомат. Мелькнула нелепая мысль, что лейтенант куда-то спрятался – но в тесной кабине БРДМ не укрылся бы и кролик. Обалдевший прапорщик рухнул на водительское место и застыл, тупо глядя на осиротевшее оружие. Это было просто невозможно. Ещё минуту назад Михаил спал, привалившись к броневому борту – а сейчас его не было. Вылезти из машины незаметно он никак не мог – в угловатом внутреннем пространстве это требовало неслабой акробатики, да и люк был занят немалой фигурой Боруха. Тем не менее – место стрелка-радиста было вызывающе пусто, и игнорировать этот факт не представлялось возможным. Изрядно приложившись в спешке плечом об закраину, прапорщик вылез через люк и огляделся – в красных лучах догорающего заката, на сколько мог достать взгляд, расстилалась пустая степь. Никого. Ничего. Только выгоревшая под летним солнцем невысокая трава да бесконечно чужеродный в этом безлюдном пространстве остроносый силуэт боевой машины.
«Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит»,2 – вспомнил Борух. Опустившись на горячую броню, он свесил ноги в люк и закурил. Придирчиво посмотрел на руки – нет, не дрожат. Вообще, ему почему-то не было страшно. Было очень одиноко, и ещё давило горькое чувство бессмысленности происходящего. Впервые за долгие годы военной службы, Борух Мешакер не знал, что ему делать. Раньше всегда был противник – более или менее опасный. Была боевая задача – более или менее трудная. Был приказ – разумный или не очень, как повезёт. Были средства выполнения боевой задачи – люди и оружие. Иногда средства правильно соотносились с целями – и тогда задача была выполнима, иногда нет – тогда приходилось выкручиваться, стараясь свести к минимуму потери. Это была довольно суровая, но понятная жизнь военного человека. Жизнь, которой пришёл нелепый и неожиданный конец.
Борух долгое время считал, что когда-нибудь непременно погибнет в бою – Родина частенько посылала его далеко и требовала, подчас, невозможного. В принципе, он с этой мыслью не то чтобы смирился, а просто перестал её думать, приняв как неприятную неизбежность. Поэтому и не обзавёлся семьёй – ну зачем плодить детей, которые заведомо останутся сиротами? Потом, когда его, вместо награды за верную службу, засунули в маленький гарнизон, он понял, что героическая смерть в бою ему, похоже, не светит. И это тоже не стало неожиданностью – то, что «во многая мудрости многая печали», ему было известно с детства. И то, что слишком много знавшего Боруха не закопали поглубже, а просто отложили на дальнюю пыльную полку – это уже было хорошо. Ему совсем не надоело жить.
Иногда он думал, что жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Если бы он не остался на сверхсрочную, а вернулся на гражданку, поступил бы в какой-нибудь ни к чему не обязывающий институт, женился бы на красивой еврейской женщине, наплодил бы красивых еврейских детей, а там, может быть, и уехал бы жить в Израиль, оставив неласковую Родину разбираться со своими проблемами самостоятельно. Был бы тот предполагаемый Борух тем же человеком, что и сидящий сейчас на броне прапорщик? Или это был бы совсем другой Борух, связанный с этим лишь общими ФИО? Загадка не хуже противоестественных отношений Лао Цзы с бабочками.
Докурив, Борух неторопливо спустился в машину, завёл двигатель и, включив фары, двинулся вперёд. Стоять на месте было глупо и скучно, возвращаться в гарнизон – незачем. Он ехал, не выбирая особо направления, но стараясь двигаться примерно в одну сторону. Куда? Зачем? Эти вопросы почему-то потеряли свой смысл. Шок прошёл, и на смену стрессу пришло медитативное отстранение от действительности. И даже когда Борух осознал, чего не хватает в окружающем мире, и что зудело настойчивым звоночком в подсознании, он уже не удивился. Ведь не хватало всего-то Луны. Подумаешь, какая мелочь, на фоне всего остального… Ну и что, что ещё прошлой ночью полная Луна висела над пыльной степью, как адская сковородка? Теперь её нет. И черт с ней. И как теперь планета будет обходиться без спутника – приливы там океанские, месячные циклы у женщин, полет ночных бабочек, – Боруха совсем не волновало. Разберутся как-нибудь. Тем более что, может быть, уже и океанов никаких нет, и женщин нет, и бабочек, вполне вероятно, тоже. Нет ничего, кроме бесконечной тёмной степи, по которой ползёт угловатая железная коробка, внутри коей обретается абсолютно никому не нужный немолодой еврей. Вполне возможно, это его, Борухов, персональный ад – вечная темнота, вечное движение и бесконечная пустая степь. За то, что не соблюдал субботы, не ходил в синагогу и закусывал некошерную водку некошерной же тушёнкой. А также за прочие грехи в ассортименте.
Вымотанный безумным днём и однообразным пейзажем, Борух уже начал незаметно задрёмывать за рулём, когда БРДМ резко тряхнуло, и клиновидный нос со скрежетом заскользил вверх, задирая машину к небу. Треснувшись носом об тонкую баранку, прапорщик моментально очнулся и резко нажал на тормоз. Остановившаяся машина начала, опасно кренясь, скользить назад. Борух дёрнул рычаг демультипликатора, и дал газу – БРДМ, опершись на дополнительные колёсные пары под днищем, перевалила насыпь и оказалась стоящей поперёк широкого асфальтового шоссе. В свете фар ярко сияла дорожная разметка. Поколебавшись с секунду, прапорщик повернул направо – просто так, без особенных к тому причин. Спать больше не хотелось – шоссе, несмотря на свою пустынность, означало город, людей, и вообще хоть какие-то изменения. По сравнению с унылой тёмной степью это уже был значительный шаг вперёд. Приободрившийся прапорщик даже начал что-то мурлыкать себе под нос, настроение его стремительно улучшалось. У него появилась цель – пусть даже такая неопределённая, как добраться до города. Будет город, будут люди – а там разберёмся. Борух прибавил газу, и БРДМ разогналась до предельных 80 километров в час. Старая машина протестующе гудела своей замысловатой трансмиссией и сильно вибрировала всеми рычагами, но прапорщик продолжал упорно давить на педаль – ему очень хотелось побыстрее добраться до людей и разобраться в ситуации. Поэтому, когда на асфальте ярко мелькнула флуоресцентная жёлтая надпись, Борух среагировал не сразу, и машина под пронзительный скрип тормозов пролетела ещё метров пятьдесят. Аккуратно сдав назад, прапорщик вылез из люка и в свете фар прочитал: «Я Артём. Еду на юг, к морю. Берегитесь собак!!!» И сегодняшняя дата.
«О, чёрт, и тут собаки?» – подумал Борух. И по мере того как его уши отходили от рыка мотора в железной коробке, он услыхал гулкие удары набата и звуки торопливых выстрелов.
