23

— Ну, это и я знаю, — отозвалась Алеа. — Это сделала Алуэтта, но я не знаю, как она его ранила, и по–настоящему не понимаю, как она могла так глубоко поразить его. — Она мрачно нахмурилась, ощущая нарастающий гнев. — Думаю, я никогда не прощу ей этого!

— Не будь так уверенна, — призвал её Род. — Шрамы в его душе оставила не та Алуэтта, которую мы знаем, которую все ещё приходится отвлекать, не давая ей ненавидеть себя за совершенные ею преступления.

— Целиком её в этом поддерживаю, — зло бросила Алеа. — Как только Корделия и Джефри могли простить её? Как только Грегори мог влюбиться в женщину, способную сделать с человеком такое?

— Потому что у него не было особого выбора. — Род отвернулся, переведя взгляд на огонь. — Все конечно думают, будто им известно, что именно сделала Алуэтта, но Грегори был тогда слишком юн, чтобы понять. Даже Джефри этого не понял, хотя, уверен, он–то думал иначе. Но вот Корделия была достаточно взрослой и разумной. Фактически, именно она–то и помогла ему заштопать душевную рану.

— Но не станет об этом говорить — не нарушит его доверия, как сказала она мне. И это означает, что вы — единственная моя надежда узнать то, что я хочу.

— А разве он сам тебе не расскажет? — На лбу Рода пролегли морщины печали. — Было время, когда он отличался своей открытостью.

— В самом деле? — Алеа пугающе пристально заглянула Роду в глаза. — Когда он был мальчишкой? Расскажите мне о нем!

Род несколько минут смотрел на неё изучающим взглядом, а затем ностальгически улыбнулся, устремив взор куда–то вдаль.

— Он был толковым и смышлёным, хотя всегда с тем преувеличенным чувством ответственности, которое приходит с положением старшего сына…

— Должно быть и время, когда он не был старшим сыном, — поднажала Алеа. — Ведь Корделия на три года младше него, не так ли? Каким он был, когда оставался единственным ребёнком?

— Смелым, — улыбнулся Род, оглядываясь на минувшие годы. — Жизнерадостным, всегда счастливым, немножко озорным — и очень смелым. Ему никогда и в голову не приходило чего–то бояться. — Он повернулся к ней с образующейся между бровей морщинкой. — Знаешь, он тогда был блондином — золотистым блондином.

— Нет, не знаю. — Алеа глядела широко раскрыв глаза, жадно впитывая каждую кроху сведений. — Как же он мог стать брюнетом?

— Так вышло в результате одного небольшого путешествия, в которое отправилась наша семья, — рассказал Род, — на экскурсию в страну фейри, где и впрямь действовала магия, и где мы открыли, что у каждого из нас есть свой аналог, человек, очень похожий на нас и играющий в своей стране роль, во многом схожую с теми, какие играли мы здесь, на Грамарии.

— Это всего лишь повесть, не так ли? — спросила Алеа.

— Нет, куда как более чем просто сказка. — И Род рассказал ей, как трехлетний Джефри угодил в ловушку врат между измерениями, как вся семья отправилась следом за ним, и как, уже немало лет спустя, когда все четверо детей попали в затруднительное положение, выбраться из которого они не могли даже с помощью своих пси–способностей, Магнус дотянулся с помощью Грегори и его аналога, Видора, до своего альтернативного «я», Альбертуса, старшего сына лорда Керна, и позаимствовал его таланты — но приобрёл больше, чем ожидал, так как волосы у него сделались чёрными, как у его аналога, а в его жизнерадостном характере развилась мрачная сторона, которая обычно оставалась скрытой, но всплывала на поверхность, когда он был расстроен.

— Слишком фантастично, чтобы поверить, — выдохнула Алеа, но Род видел по её лицу, что она как раз поверила.

— А я вернулся из того путешествия с совершенно ужасным нравом, — признался Род. — У меня ушёл не один год, прежде чем мне удалось избавиться от него — да и то только с помощью Гвен.

— Именно это и имел в виду Магнус, говоря, что вы исцелились, когда он пострадал? — спросила Алеа.

— Он так сказал? — удивлённо переспросил Род, а затем ответил: — Хотя понимаю. Произошло это конечно ни тогда — не один год спустя. Понимаешь, я впал в бредовое состояние — последствия попытки отравления, но теперь оно прошло…

Алеа вспомнила рассказанное Магнусом и придержала своё мнение по данному вопросу — Я всегда чувствовал себя очень виноватым из–за этого, — продолжал Род, уставясь на пламя костра. — Не сойди я как раз тогда с ума, прояви я больше терпения и понимания, то возможно сумел бы защитить его… — голос его стих, а взгляд сделался ещё более пристальным.

Алеа увидела его боль и сочувственно коснулась ладонью его руки.

— Нельзя винить себя за болезнь, — мягко сказала она.

— Да. Да, нельзя, — Род с мрачной улыбкой повернулся к ней. — Или, если и можно, то не следует. Но время для такой болезни оказалось самым неудачным — злосчастное совпадение, если угодно.

Это слово заставило сработать сигнализацию в глубине мозга Алеа, и та мигом напряглась.

— Магнус говорил, что вы учили его остерегаться совпадений, — сказала она.

Род уставился на неё.

Через минуту он кивнув, снова повернулся к костру.

— Да, я учил его этому. Следовало б и самому помнить об этом. Странно, как же я не понимал этого вплоть до данной минуты — но та гадюка, которая ужалила его, запросто могла проникнуть в мои мысли и снова раскочегарить безумие, чтобы не дать мне помочь ему.

— Кто была та гадюка? — тут же прицепилась Алеа, и, когда Род промолчал, сидя с виноватым видом, она догадалась: — Это ведь была Алуэтта, не так ли?

— Тогда её звали Финистер, — уведомил её Род, — почти иная личность. Алуэтта — это имя, которое ей дала её настоящая мать до похищения — ещё во младенчестве — Он повернулся к ней с очень серьёзным взглядом, положив руку на её ладонь. — Ты не должна винить её за сделанное ею — она сама достаточно винит себя. Её вырастила и воспитала пара эмоциональных убийц, которые промыли ей мозги, доведя девушку до паранойи, разрушив её самоуважение, извратив её природную доброту в жажду крови и разрушения, и оставив её эмоционально изувеченной. Исцеление её было самой трудной работой, за какую когда–либо бралась Гвен — но также и самым главным её достижением, стоящим в одном ряду с детьми, которых она вырастила сама.

Алеа заметила, что он не упомянул о собственной роли в том воспитании, но у неё хватило осмотрительности не спрашивать, почему.

— Ладно, я постараюсь не винить Алуэтту, хотя и вижу, как тяжело приходится Магнусу, когда то же самое пытается сделать он. Почему? Что же она сделала с ним?

— Пообещай не ставить ей этого в вину.

— Постараюсь проявить доброту и понимание и не осуждать. Я могу пообещать не мстить, но не могу пообещать не желать мести.

Род с минуту глядел ей в глаза, а затем коротко кивнул.

— Достаточно хорошо. Большего просить я не имею никакого права. Ну, в таком случае, сделала она вот что. — Но он снова перевёл взгляд на пламя костра, когда рассказал ей о гигантских способностях Алуэтты как проецирующей телепатки, о её умении заставлять встреченных ею людей думать, будто они видят какую–то совершенно иную особу — более прекрасную или более безобразную, в зависимости от того, что ей требовалось в данной ситуации — и о её таланте мгновенно гипнотизировать, склоняя разум жертвы влюбляться в неё даже когда она представлялась в самом безобразном обличье. Он рассказал ей, как Финистер прикинулась неверной молодой женой старого рыцаря, которая заманила Магнуса к себе в опочивальню и подстроила все так, что к ним ворвался её «муж». Затем он рассказал, как Финистер притворилась самой безобразной ведьмой северной округи, о том, как она заставила Магнуса все равно влюбиться в неё, о его сопротивлении и о том, как она вынудила его поверить, будто он стал змеем, обязанным вечно ползать вокруг основания дерева — а потом о том, как Корделия разбила эти чары и вернула брату человеческое мировосприятие. Далее он рассказал о дикой, волшебной красавице, увлёкшей Магнуса в ещё более дикую погоню за ней и, когда он влюбился в неё, бросившей его, ввергнув тем самым в отчаяние, в настолько глубокую депрессию, что он даже не видел, что она не настоящая, не мог вырваться из её тисков — но отправился, побуждаемый родителями, на поиски Зелёной Ведьмы, которая исцелила его от самых худших эффектов той депрессии, хотя и не смогла избавить его от слишком глубоко засевшего остаточного презрения к себе.

— Значит, Зелёная Ведьма оставила его в таком состоянии, в котором его можно исцелить, но пока никто этого не сделал, — медленно произнесла Алеа.

— Ей это было уже не по силам, — ответил Род, — возможно потому, что Магнусу требовалось время, чтобы притупилась боль, или потому, что он достиг той эмоциональной точки, на которой мог понять, и не только умом, но и глубоко внутри, что те кажущиеся различными женщины были на самом деле лишь одной в трёх разных обличьях, и что не все женщины подобны им.

— Вы хотите сказать, что не все мы стремимся поработить или унизить его?

— Именно это, — кивнул Род. — И не только.

— Значит, по–вашему, он все ещё способен полюбить?

— О, да, — подтвердил Род. — Понимаешь, он вырос в очень тёплой и любящей семье, пусть даже у него был отец, способный без предупреждения впасть в ярость. Этого определённо достаточно для возможности полюбить.

— Несмотря на пережитое им?

— Из–за выпавших на его долю тяжёлых испытаний ему определённо будет труднее полюбить вновь, — признал Род, — особенно оттого, что эти испытания, также как пребывание сыном двух исключительных людей, оставили его с низким самоуважением. Но это не значит будто он не может полюбить — это означает лишь, что ему понадобится время — много времени — с женщиной, которой он может доверять, зная, что она никогда не обратится против него, какие б там удобные случаи ей не представлялись.

Алеа сидела не шелохнувшись и не говоря ни слова.

— Ты несколько раз теряла с ним самообладание, не так ли? — мягко предположил Род.

Алеа напряглась, но сумела коротко кивнуть.

— Это не будет иметь значения, — заверил её Род, — поскольку все происходило открыто и честно, даже если ты швыряла в него все оскорбления, какие только смогла придумать, пытаясь ранить его побольнее, или обвиняла его в том, чего он не делал и заставляла пытаться угадать, в чем же его винят.

— Да, — медленно проговорила Алеа. — Я по крайней мере выступала открыто — возражала ему напрямик — хотя то, из–за чего я ссорилась с ним, не всегда бывало настоящей причиной спора.

Род подождал продолжения.

— На самом–то деле я сердилась не на него, — произнесла она так тихо, что он едва расслышал, — но тогда я не понимала этого.

— Думаю, он понимал, — сказал Род. — Я б не тревожился из–за подобных стычек — особенно если они остались в прошлом.

— О да, — подтвердила Алеа. — Было несколько лет, когда я набрасывалась на него всякий раз, когда испытывала гнев или страх. Но теперь этого меньше. Намного меньше.

— Поскольку ты знаешь, что тебе нечего его бояться? Она кивнула — а затем раздражённо добавила:

— Меня злит только то, что он не обращает на меня внимания!

— Я думал, он все время с тобой разговаривает.

— Ну, в общем–то да — но только как друг! Род подождал.

— Нельзя однако заставить кого–то полюбить тебя, если любви там нет, не так ли? — спросила Алеа.

— Ты имеешь в виду, не являетесь ли вы неподходящими друг для друга? Если ваши эмоции не реагируют, то может ли произойти волшебство? — Род покачал головой. — Нет — но у вас, на мой взгляд, не тот случай. Я видел, как он то и дело тянется к тебе, видел восхищение в его глазах, когда он смотрит на тебя.

— Восхищения недостаточно!

— Да, — согласился Род, — но оно достаточно хорошее указание, что есть и нечто большее.

На сей раз продолжения ждала Алеа, и, когда его не последовало, спросила:

— Что ещё потребуется для его исцеления?

— Преданность, — ответил Род. — Полнейшая верность. Усвоение им, что он может положиться на тебя, несмотря ни на что.

— Он и так уже это усвоил!

— Тогда подожди.

— Сколько?

— Наверняка немногим больше года, — пожал плечами Род. — Он ведь теперь дома; ему требуется ко многому привыкнуть — и встреча с Алуэттой, вероятно, заставила его снова внутренне заледенеть, Алеа нахмурясь повернулась к нему.

— Вы имеете в виду, что находясь дома он оттает?

— После того как привыкнет к нему, — сказал он. — После того как осознает, глубоко внутри, что Алуэтта это не Финистер, что все сделанное Финистер основано на её мастерстве создавать иллюзии.

— Он должен заново усвоить, что есть реальность?

— Да — и усвоить, что он может обратиться за помощью для понимания этого к тебе.

— Значит Магнуса привлекает ко мне только моя надёжность и умение драться?

— Да, — сказал Род, — и твоя забота о других. Магнус рассказывал мне, как ты выхаживала и обучала людей. — Он печально покачал головой, глядя ей в глаза. — Но, девушка, ты просто глупая, если не видишь, что Магнус по меньшей мере считает тебя прекрасной. Также как и я, если уж на то пошло, и большинство других встреченных тобой людей — но это не имеет значения, не так ли?

— Ни малейшего, — отрезала Алеа, — потому что я ни на минуту в это не поверю!

— Тогда поверь, как обрадовался Магнус, повстречав женщину, которая не заставляла его чувствовать себя здоровенной неуклюжей диковиной, — сказал Род. — И коль скоро ты подумала об этом, посмотри на себя и увидишь фигуру, способную заставить грезить любого юношу.

— Я жердь!

— Превосходно сложенная жердь, — поправил её Род. — Может и не эффектная на вид, но после пережитого им чрезмерно эффектная внешность оттолкнула бы Магнуса.

— Возможно, — неохотно признала Алеа, — но у меня лошадиное лицо! Я безобразная!

— На самом деле, у тебя классические черты лица, — не согласился с ней Род, — с прекрасной, прочной костной структурой.

У Алеа потеплело внутри, и поэтому внешне она выглядела сердитой.

— Не убеждена!

— А вот Магнус убеждён, — упорствовал Род. — Тебе нужно только увидеть правду этого взгляда.

— И не обращать внимания на правду своей внешности? — с горечью спросила Алеа.

— Ты не можешь увидеть этой правды, — просто ответил Род. — В конце концов, большинство из нас — самые строгие себе критики. Кроме того, так ли уж на самом деле важно, что я там думаю о твоей внешности, или что думает Джефри, или любой красивый юноша?

Алеа на мгновение молча воззрилась на него, а затем признала:

— Нет. Меня волнует только, что думает Магнус.

— Он даст тебе знать, — предрёк Род, — раньше или позже.

Алеа снова помолчала, а затем полуутвердительно спросила:

— Затеять ссору тут не подействует, верно?

— Если б он мог понять её как форму любовной игры, то подействовало бы, — высказал мнение Род. — Если б он мог увидеть в ней своего рода игру, как видит Джефри — но он не может.

— Это почему же?

— Он утратил где–то по пути своё чувство забавного, — печально ответил Род, — своё чувство игры. Как я понимаю, это нечто такое, чему приходится научиться, когда повзрослеешь, и он научился — только утратил он его ещё до двадцати лет. Тут я подвёл мальчика.

Алеа почувствовала его боль, хотела взять его за руку — но смогла лишь сказать:

— Это было сделано не вами.

— Да, — согласился Род, — но я не сумел уберечь его от этого.

— Вам пришлось дать ему какое–то время действовать самостоятельно, — мягко указала ему Алеа.

— Делай для него столько же, сколько делаешь сейчас для меня, — сверкнул в её сторону улыбкой Род, — а остальное образуется само собой.

Алеа уставилась на него, а затем рассмеялась — но быстро отрезвела.

— Вы хотите сказать, что если в нас есть это волшебство, только и ждущее случая выйти наружу, то любовь образуется сама собой.

Род кивнул.

— И этого никак нельзя узнать, пока оно не случится.

— ЕСЛИ случится, — мрачно уточнила она.

— Если, — признал Род. Он снова взял её за руку и улыбнулся. — Но всегда можно убрать препятствия, преграждающие ей путь.

Алеа пристально посмотрела ему в глаза. А затем медленно улыбнулась.

— На сей раз, да, корона проявила милосердие, — сказал сэр Оргон, — но только потому, что там случайно присутствовал Верховный Чародей и оказал своё влияние!

— Сэр Оргон, — пытался быть терпеливым Ансельм. — Я слушал ваши крики о том, что все пропало, всю дорогу от замка Логайр до дома и все это долгое утро, и очень устал от них.

Они сидели у камина в главном зале усадьбы Ансельма, стены которой терялись в тени вместе с их почти невидимыми гобеленами. На столике между ними стояли две чаши и бутылка вина, так и не распробованного.

— Тот надменный педант Диармид мигом повесил бы вашего сына!

— Не забывайте, что вы говорите о моем племяннике!

— Племянник или нет, а своего кузена он повесил бы без долгих размышлений и никогда не дал бы сему ни на миг потревожить его сон! Милорд, вы должны призвать всех лордов, связанных с вами вассальной присягой, и выступить в поход против короны, пока ещё есть время!

— Я больше не герцог; никто не связан со мной вассальной присягой. Те, кого я подвёл, определённо не примкнут ко мне теперь!

— Но их сыновья примкнут! Их сыновья озлоблены на сию королеву и на её произвол. И не испытывают ничего, кроме презрения, к её комнатной собачке–королю…

— Сэр Оргон, — процедил сквозь зубы Ансельм, — вы говорите о моем брате.

— А он думал об узах братства, когда посылал своего сына повесить вашего? Милорд, вы должны восстать сейчас! Сейчас самое подходящее время! Промедлите с началом хоть на день, и будет уже слишком поздно!

— Слишком поздно для чего? — нахмурясь повернулся к нему Ансельм.