Глава двадцать четвертая
— Малышка, не плачь! Все будет хорошо, вот увидишь!
— Дай мне... дай «клинекс»... — выговорила Пия между всхлипами, показывая на дверь ванной комнаты, примыкавшей к спальне.
Вулкан стремительно натянул джинсы и ринулся в ванную комнату.
— Маленькие бумажные салфетки в розовой коробке!
Пия сообразила, что бог огня едва ли узнал бы салфетки «клинекс», даже если бы те набросились на него и укусили.
Вулкан вышел из ванной с коробкой в руке. Отдав ее Пие, он сел на край кровати, наблюдая за девушкой с таким видом, словно ожидал, что она в любой момент может воспламениться. Пия высморкалась и вытерла глаза. Еще раз глубоко вздохнула, с удовольствием отметив, что при этом почти не всхлипнула. А потом перевела взгляд на Викт... Она стиснула зубы и мысленно поправила себя. Она посмотрела на Вулкана, древнего бога огня. И заговорила тихо, надеясь, что ее голос звучит спокойно и рассудительно.
— Ладно. Я не знаю, как там все происходит у вас на Олимпе, или под Олимпом, или еще где-нибудь. Но здесь, в месте, которое, как можем заверить тебя и я, и Венера, называется современным миром смертных, девушки не заводят любовных отношений с чужими мужьями. По крайней мере, если они не очень-очень испорченные и непорядочные.
Пия вздохнула, видя отразившееся на лице Вулкана смущение.
— Просто поверь мне на слово, что я не испорченная и не непорядочная и что я никогда не хотела бы стать такой. А это значит, что я не могу заниматься любовью с мужем моей подруги.
Вулкан улыбнулся — медленно, сексуально.
— Но ты любишь меня. Ты ведь только что сказала, что любишь меня.
— Привет! А все остальное ты слышал?
Он продолжал улыбаться.
— Мы с Венерой никогда не жили вместе как муж и жена. Наш брак был заключен по соглашению... только он не стал таким, как мы ожидали. Она ведь никогда не говорила тебе, что любит меня, правда?
Пия пожевала губу.
— Нет. Она просто сказала, что замужем, но что это не похоже на настоящий брак.
Вулкан кивнул и ничуть не огорчился из-за того, как именно его жена описала их якобы брачные отношения.
— И разве сама она сейчас не с другим мужчиной?
— Может быть...
Как ни странно, Пия чувствовала себя так, как будто они, говоря о Венере, говорили о чем-то гораздо большем.
Вулкан приподнял бровь.
— Может быть?
— Ладно, да. Она пошла на свидание.
— И меня это очень устраивает.
— Но мне это кажется неправильным.
Вулкан снова взял ее за руку.
— Будешь ли ты чувствовать себя лучше, если мы с Венерой договоримся и аннулируем наш брак?
— Я не знаю... — Пия покачала головой, чувствуя, что готова снова расплакаться. — Уж слишком быстро все происходит...
— Но Пия, малышка, мы ведь уже говорили об этом. То, что наша любовь разгорелась так быстро, никакого значения не имеет, только любовь сама по себе, важна та связь, которую мы ощущаем в наших душах... вот что действительно важно!
Бог огня наклонился и обхватил ладонями лицо девушки.
— Посмотри мне в глаза. Увидь там правду. Я существовал в одиночестве так долго, что ты сочла бы это вечностью. До тех пор, пока всего несколько дней назад не увидел тебя с помощью огненной нити, я был убежден, что могу найти мир и покой только одним способом — тем же, что золотой овен и Хирон.
Глаза девушки округлились.
— Ты собирался умереть и стать созвездием?
— Да.
— Но ты не можешь! Ты же бессмертный!
— Хирон тоже был бессмертным, и я, как этот кентавр, могу умереть, если того пожелает Зевс.
— Нет!
Вулкан улыбнулся и погладил девушку по щеке.
— Только теперь я уже не могу умереть и превратиться в созвездие, потому что я нашел наконец свой дом, и этот дом здесь, рядом с тобой. Если ты захочешь.
— Но твои владения... твоя кузница...
— Все проблемы можно решить, если ты меня любишь.
Пия посмотрела ему в глаза. Да, она знала теперь, что перед ней — древний бог, но почему-то от этого ничего не менялось. Она ведь полюбила не его предположительно смертную оболочку. То, на что она откликнулась в тот самый момент, когда заглянула в его глаза, лежало за пределами физического и никакого отношения не имело ни к смертности, ни к вечности.
— Я люблю тебя, — прошептала она.
— Значит, мы и все остальное уладим. Вместе.
— Вместе... — повторила Пия, и его губы закрыли ей рот, и она затерялась в его вкусе, запахе, в его магии и в его огненном жаре...
Гриффин проснулся, как обычно, — без звонка будильника. Что-то было не так. Он посмотрел на циферблат часов, стоявших на столике у кровати. Половина шестого утра. Он должен быть на пожарной станции в семь. У него еще масса времени. Улыбаясь, он повернулся, потянувшись к Венере. Но кровать была пуста. Так вот в чем дело... Она исчезла. Гриффин натянул боксерские шорты. В ванной комнате ее тоже не было. Гриффин вышел из спальни и посмотрел вниз. И его охватило облегчение. Венера сидела на кушетке и смотрела на его скульптуру. Кали-Али вертелась рядом, и Венера рассеянно поглаживала ее. Но радость Гриффина длилась недолго. Венера плакала. Безмолвные слезы катились по ее щекам. Окна гостиной еще только начали светлеть от первых лучей рассвета, и Венеру окружали приглушенные, нежные краски наступающего утра. Художник в Гриффине откликнулся на эту картину раньше, чем мужчина. Красота Венеры была необычной, особенно теперь, когда печаль смягчила ее черты. С этой женщины следовало писать портреты, ее нужно изваять... В ее честь надо сочинять стихи и песни...
Но тут мужчина взял верх над художником. Она плакала. Неужели он тому виной? Неужели это из-за него она грустит? Может быть, она сожалеет о прошедшей ночи? От этой мысли у Гриффина помутилось в голове. Венера была самой невероятной женщиной, с которой ему когда-либо приходилось быть, и он не хотел, чтобы она пожалела хотя бы об одном мгновении, проведенном с ним. Он хотел, чтобы она осталась рядом с ним на всю жизнь.
Гриффин сам был потрясен этой мыслью. Ведь прежде он никогда не думал о совместном будущем с какой-нибудь своей возлюбленной, или подружкой, или как уж они там сами себя называют. Но с Венерой все было по-другому. Она заставила его чувствовать себя по-другому. И не потому, что была невероятно красива, и остроумна, и умна, и добра... В ней было то самое неуловимое, ускользающее от определения «нечто»... То есть на самом-то деле они обладали этим «нечто» вместе. Между ними проскочила та маленькая искра, которая превращает дружбу в любовь, а возлюбленных — в две нераздельные половинки одного целого.
Половинки? Неужели они действительно половинки целого? Эта идея поразила Гриффина, но совсем не испугала. Все внутри, него настойчиво твердило: «Это то самое! Она моя! Она — та, которую я ждал так долго!»
Он схватил купальный халат и поспешил вниз по лестнице. Венера не замечала его, пока Гриффин не коснулся ее плеча, и тогда вздрогнула и поспешно вытерла глаза. Кали-Али сердито мяукнула и с надменным видом спрыгнула с кушетки. «Маленькая предательница», — подумал Гриффин.
— Прости, я не хотел тебя испугать.
На Венере был его свитер, тот, который он надевал прошлым вечером. Разумеется, он был ей слишком велик, и от этого Венера выглядела юной и очень-очень сексуальной.
— У тебя есть кофе? — спросила она.
Гриффин нахмурился. Есть ли у него кофе? Он не хотел говорить о кофе. Он хотел подхватить Венеру на руки и сказать, что любит ее и что готов исправить все, что бы это ни было, что заставило ее плакать, — но вид ее слез полностью вывел его из равновесия, почти так же, как мысль о душах-половинках и об их общем будущем.
Но вместо этого он произнес:
— Да, кофе у меня есть.
— Не приготовишь для меня?
— Конечно. — Окончательно смущенный, Гриффин вышел в кухню и начал готовить кофе. — Хочешь горячих оладий или еще что-нибудь?
— Нет, — откликнулась Венера. — Нет, спасибо.
Гриффин стиснул зубы. Она вела себя чертовски, чудовищно вежливо. Гриффин едва дождался, пока кофеварка наполнит две чашки, и поспешно вернулся к Венере. Она все так же сидела на кушетке, глядя на скульптуру, но плакать перестала.
— Будешь пить черный? Если хочешь, у меня есть молоко и сахар.
— Нет, спасибо, мне так нравится.
Венера взяла чашку и сделала осторожный глоток.
Гриффин сел рядом с ней и, не удержавшись, наклонился и нежно поцеловал ее.
— С добрым утром...
Его порадовало, что Венера прислонилась к нему в ответ на поцелуй.
— С добрым утром, — сказала она.
Они молча пили кофе, пока Гриффин не почувствовал, что больше ему этого не вынести. Тогда он поставил чашку на пол и повернулся к Венере.
— Что с тобой? Что случилось?
Венера вздохнула.
— Это очень трудно выразить в словах.
— Это из-за меня? Я сделал что-то такое, что тебя расстроило?
— Нет. Ты — само совершенство.
Ну, черт побери... Она произнесла это так, словно ничего хорошего в совершенстве не было. Гриффин набрал в грудь побольше воздуха и задал наконец вопрос, ответа на который очень боялся:
— Ты сожалеешь о прошедшей ночи?
— Ох нет, конечно же нет! — Венера наконец посмотрела на него. — Прошлая ночь была великолепна.
Гриффин осторожно провел пальцем по ее влажной щеке.
— Тогда почему ты сидишь здесь и плачешь?
Венера снова посмотрела на скульптуру.
— Ты был прав... — медленно произнесла она.
— Насчет чего?
— Насчет Венеры.
— И ты именно из-за этого плачешь?
Она кивнула.
— Да, я загрустила, потому что недавно осознала, что у меня слишком много общего с ней.
— Что ты хочешь этим сказать?
Почему-то от ее слов или, может быть, оттого, что она произнесла их тоном безропотного смирения, внутри у Гриффина все сжалось.
— Ты говорил, что Венера не нуждается в мужчине и от этого становится недоступной и неприкосновенной, а это в особенности трагично, потому что Венера — воплощенная Любовь!
Гриффин кивнул.
— И я была такой же... — Венера говорила задумчиво, даже рассеянно, как будто совершенно забыла о присутствии пожарного и просто рассуждала вслух. — Я помогла бесчисленному множеству пар найти любовь. Меня снова и снова молили о том, чтобы их страсть, их одержимость друг другом, их желания стали истинными и постоянными, но что касается меня, что касается подобного в моей собственной жизни...
Венера тревожно повела плечами.
— Любовь проходила мимо меня, пролетала надо мной, кружила возле меня, а иногда и навещала меня ненадолго, но в конце концов любовь шла дальше — без меня...
Гриффин взял ее за руку, и Венера повернулась к нему лицом. Никогда в жизни Гриффин ничего не желал так, как сейчас желал прогнать печаль из этих фиолетовых глаз, но когда он попытался придумать, что бы такое сказать, чтобы немного поднять ей настроение, он понял, что его столь тщательно охраняемая свобода от близких отношений и его постоянное бегство от любви вообще были не чем иным, как пустынной тропой, ведущей в некое подобие настоящей жизни. И Гриффину даже подумалось, что художник, скрытый в нем, давным-давно понял это одиночество... и, может быть, именно поэтому объектом большинства его произведений были женщины... несмотря на то что он большую часть своей жизни весьма искусно убегал от излишней близости.
Гриффин осознал, что боится произнести то, что необходимо, но еще больше боялся не сказать этого.
— Я никогда не был женат. Я никогда не был обручен. По правде говоря, я избегал любви точно так же, как ты. Я достаточно насмотрелся на семейные проблемы своих сестер и матери, на избыток чертовых эмоций и думал, что гораздо лучше жить без этого проклятого чувства.
Когда Гриффин упомянул своих сестер, губы Венеры слегка дрогнули в намеке на улыбку и лицо немного прояснилось. Гриффин ринулся вперед.
— А потом я встретил тебя. И теперь я вижу шанс обрести то, чего не хватало в моей жизни. Я вижу шанс найти настоящую любовь.
— Даже если любовь приходит вместе со множеством сложностей, и проблем, и... как это ты говорил? Вызывает избыток чертовых эмоций?
Гриффин улыбнулся и снова погладил ее по щеке.
— Даже если.
Венера опять отвернулась от него. Похоже, его рассуждения о любви, вместо того чтобы смягчить ее печаль, произвели прямо противоположный эффект.
— Венера, может быть, я неправильно понимаю то, что произошло между нами? Если ты не думаешь, что можешь любить меня...
— Я могу любить тебя, — быстро возразила Венера. — И я люблю тебя, — мягко добавила она.
Гриффин с улыбкой кивнул, но его облегчение не продлилось долго.
— Но любви не всегда достаточно, — продолжила Венера. — Наши отношения могут оказаться уж слишком сложными и запутанными.
— Я думал, в том и суть любви, чтобы все усложнять.
Гриффин пытался говорить беспечным тоном, но когда Венера повернулась и посмотрела ему в глаза, смятенное выражение ее лица заставило его остановиться.
— В чем дело? — Он обнял ее. — Что может быть такого ужасного? У тебя есть кто-то еще?
— Нет. Никого у меня нет. — Венера чуть повернулась в его руках, так, чтобы посмотреть ему в лицо. — Твоя жизнь здесь, в этом мире, очень важна для тебя, ведь так?
— Так. — Гриффин нахмурился. — Тебя беспокоит моя работа? Да, она опасна, но я всегда очень осторожен.
Гриффин знал нескольких пожарных, чьи жены ужасно пугались каждый раз, когда объявляли тревогу. Ему ненавистна была даже мысль о том, чтобы Венера постоянно жила в таком же страхе. Может ли он бросить эту работу? Может ли он остаться только художником? Гриффин не был в этом уверен, и ему уж точно не нравилась мысль о том, что, возможно, придется выбирать между работой и только что обретенной любовью.
— Нет, дело не в твоей работе. Я с уважением отношусь к тому, что ты делаешь. К тому же жизнь воина невозможна без риска, я это понимаю. Я думала о твоей семье... о твоих сестрах и матери. Ты ведь не захочешь покинуть их.
— Нет, конечно не захочу. — И тут Гриффин понял. — Ты живешь не в Талсе, да?
— Не в Талсе. Я здесь лишь ненадолго, для... для того, чтобы немного помочь Пие в колледже. И когда я закончу все дела, я действительно должна буду уехать.
— А откуда ты?
Венера долго смотрела на него, и Гриффин подумал, что у нее до странного растерянный вид.
— Издалека.
Гриффин улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
— Насколько издалека? Нью-Йорк? Чикаго? Ох, помоги господи... — Он хихикнул. — Неужели из Лос-Анджелеса?
— Из Рима. И еще я иногда посещаю Грецию.
Глаза Гриффина расширились от удивления.
— Да, ты права... Это действительно очень далеко. Но тогда... не хочешь подумать о переезде?
— Я не могу, — с несчастным видом ответила Венера. — У меня есть и другие обязательства.
— Ну, тогда мы можем разработать нечто вроде графика поездок и посмотрим, что из этого получится. Взаимоотношения на расстоянии — не такая уж невозможная вещь. В конце концов, мир не так велик, как кажется.
В глазах Венеры отразилось сомнение.
Гриффин обнял ее крепче.
— Но ты ведь не позволишь какой-нибудь ерунде вроде расстояния повлиять на твои чувства ко мне. Не позволишь?
Венера коснулась его лица, провела пальцем по губам.
— Не позволю, но я боюсь, что, когда ты осознаешь, какие последствия влечет за собой любовь ко мне, изменятся твои собственные чувства.
— Что я должен сделать, чтобы ты поверила: от меня не так-то легко избавиться?
Она положила руки ему на плечи. Гриффин наслаждался ощущением ее тела, прижавшегося к нему. Его ладони скользнули вниз, к ее талии, и она вздрогнула в ответ на ласку.
— Просто люби меня сейчас и позволь моим фантазиям о тебе немножко продлиться.
— Я не фантазия. Мы оба — не фантазия, — возразил Гриффин и пылко впился в ее губы.
Ему хотелось сказать гораздо больше, уверить ее, что он не позволит ничему и никому встать между ними, но тут ее губы ускользнули от него и прижались к его груди, а потом спустились ниже, еще ниже... пока Венера не добралась до восставшего мужского естества. Когда же эти губы сомкнулись на нем, все слова вылетели из головы Гриффина, и он мог лишь со стоном выдыхать ее имя.
