ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Финистер удивилась, обнаружив, что Грегори совсем недалеко ушел от того места, где они расстались. Но еще больше ее удивило, почти потрясло занятие, за которым она его застала. Юноша преспокойно стаскивал хворост в центр поляны и пристально смотрел на него, пока тот не начинал съеживаться, сплавляться в необычное цельное вещество, чрезвычайно, по-видимому, твердое. Оно выглядело как нечто кубическое, матово-белого цвета, мелкодисперсное по структуре, почти прозрачное, испускающее какое-то внутреннее свечение. Юноша почти уже управился со всем хворостом и теперь при помощи телекинеза стаскивал эти тлеющие кирпичи в одну кучу, плотно стискивал и сплавлял их в единое целое, так что на глазах вырастала монолитная, бесшовная стена. Должно быть, он сплавлял их на молекулярном уровне.

Да как он смеет! Неужели она, Финистер, так мало значит для него! Вместо того, чтобы броситься на ее поиски, он развлекается игрой в кубики, и думать позабыв о пропавшей спутнице! Какое ребячество! Какая ветреность и бездумность!

Нет, в это трудно поверить. Финистер призадумалась.

Она отдавала себе отчет, сколь непрост Грегори: вам кажется, вы понимаете его поступки, а, на самом деле, за ними кроется нечто совсем иное. Так что же скрывает за собой эта, с виду бесцельная, игра? Из своего укрытия она попыталась мысленно исследовать пылающие кирпичи и с удивлением обнаружила: их матово-белая поверхность начисто поглощает ее ментальный зонд.

Так вот оно что! Грегори строил себе убежище! Он только прикидывался заинтересованным, охваченным страстью, а сам в это время замышлял ловушку для нее!

Вон какой стеной загородился! Охваченная гневом, Финистер шагнула на поляну и предстала перед юношей.

Однако время для лобовой атаки было упущено: защитная стена уже высилась между ними, достаточно высокая и широкая. Грегори достаточно было шагнуть за нее — и он становился неуязвимым для любого телепатического нападения.

Этот чертов секс, который не сработал, и ее гнев, служивший ей дурную службу! Финистер наступала на противника, выкрикивая:

— Как вам не стыдно, сэр! Неужели вы бросите беззащитную женщину в таком опасном месте?

Грегори даже не стал возражать, что это она его бросила. Достаточно преуспев в науке любви, он понимал: разница невелика, неважно, кто кого бросил.

— Прошу прощения, прекрасная дева, но мне надо закончить убежище — враги могут нагрянуть в любую минуту.

Финистер отметила, что не было сказано, какие враги и для кого это убежище. Поэтому она продолжала играть роль простушки.

— И как, позвольте спросить, вы защитили бы меня, если сами здесь, с вашей крепостью, а я — неизвестно где?

— Боюсь, вы правы, мадемуазель. Но я намеревался продолжать поиски, пока не найду вас.

Хотя его слова не внушали особого доверия, Финистер почувствовала волнение при мысли, что он действительно искал ее. Ну, конечно же, искал! Все дело в том, что она слишком хорошо спряталась.

— Хороший же из вас охранник, сэр! Очень уж быстро вы бросили свои поиски. Если б вы на самом деле беспокоились о вашей подопечной, то должны были месяцами прочесывать лес, пока не повстречаете ее!

— Да, вы правы, я слишком небрежный охранник, — Грегори прилагал все усилия, чтоб продемонстрировать раскаяние, это была именно демонстрация, не более того.

— Как же я смогу и далее путешествовать в вашем обществе? — напирала тем временем Перегрина. — А вдруг вы переменитесь и нападете на меня?

— О, нет, прекрасная дева, я никогда не смогу так поступить! — юноша, по крайней мере, неподдельно ужаснулся.

— И почему же я должна верить? — поддела его девушка. — Потому что вам не хватает мужественности? Не достает мужественности, чтоб отправиться на поиски, чтоб позаботиться, чтоб возжелать даму, наконец, когда она с таким трудом отыщется.

На мгновение глаза его полыхнули страстью.

— Такое прелестное создание способно пробудить желание даже в камне!

Увы, огонь желания погас так же быстро, как возник.

— Однако я никогда не поддамся страсти, дабы не оскорбить даму. — Грегори был, как всегда, вежлив и учтив.

— Но тогда вы не сможете позаботиться о ней должным образом, — съязвила Перегрина.

С ума сойти, как этот мальчишка может оставаться таким спокойным, когда она осмеивает его мужество?

Что ж, можно попробовать зайти с другой стороны.

— А может, вам помешал отправиться на поиски страх, ведь в лесу можно встретить грубых дровосеков с их топорами или наткнуться на волка или медведя с клыками и когтями!

— Может быть, — Грегори отвечал с досадой, но не слишком убежденно.

Он выглядел слишком самоуверенным, и на мгновение Финистер вспомнила огонь, которым он отпугнул бандитов в лесу. В ней шевельнулся страх, но она отмахнулась от него и еще усилила нажим. Она громоздила несправедливые обвинения в надежде подхлестнуть его чувства, уже не задумываясь о результатах! Сменив тактику, ведьма подходила все ближе, вместе с оскорблениями проецируя на Грегори волну безрассудного желания.

— Взгляните, сэр, вот она я — всего в нескольких дюймах от вас! Хватит ли вам смелости протянуть руку и взять то, чего вы так желаете? О, нет, ведь вы боитесь меня, боитесь, что моя страсть спалит вас, иссушит по капле, потрясет и разнесет на части!

Сверкая глазами, она продолжала говорить и видела, как дрожь пробегает по телу юноши по мере того, как ее безумные эманации достигали его. Финистер чувствовала, как в ней поднимается кураж. Она знала, что держит жертву на крючке, и все теснила его, подходя вплотную — бедра к бедрам, грудь к груди.

— Вам даже не надо руку протягивать — я сама пришла! Хватит ли вам смелости взять, схватить то, что у вас под рукой? Сможете ли, обнять и вкусить от сладости моих губ?

С глазами, сверкающими мстительной радостью, ведьма язвила несчастного своими словами, ранила его каждой унцией своего очарования, как сексуального, так и сентиментального.

Мгновение Грегори колебался, но затем взял себя в руки и выпрямился, руки его поднялись, но застыли, так и не коснувшись ее.

— Да, я могу, но не стану этого делать, — его голос дрожал от страсти. — Вы для меня слишком драгоценный камень, чтоб осквернять его потом моих ладоней.

Финистер почти взвыла от разочарования. Ведь она знала, что буквально каждая клеточка его тела взывает к ней! Как же он мог сопротивляться?

А Грегори чувствовал силу, поднимающуюся от земли и заполняющую его, утверждая его целостность. Да, он желал эту женщину так остро, что все его тело изнемогало от боли и томления. Но не сейчас, когда она в гневе бросала ему вызов, когда хотела только одного — доказать свою власть над ним. Если ее не привлекал сам Грегори как таковой, если ею двигали какие-то иные мотивы — то он отказывался от нее.

Эта мысль заставила юношу задуматься, привычно анализируя события и поступки. Его чувства были обострены, ум возбужден мощью земли, на которой он стоял. С чего бы Финистер так сердиться и так отчаянно взывать к его сексуальности? Неужели только оттого, что он не бросился разыскивать ее по горячим следам?

Вряд ли это вызвано только ее желанием первенствовать. Конечно, ее гнев мог быть всего лишь очередной уловкой в той игре, цель которой — во что бы то ни стало совратить Грегори. Но зачем ей это, если она не влюблена? Ах, как бы он был польщен, как страстно хотелось ему верить, что Финистер в наступление толкает именно любовь! Но, увы, обостренная проницательность вынуждала юношу признать: это маловероятно.

Итак, этот слабоумный мальчишка по-прежнему отвергает ее, отказывается взять то, что само идет в руки.

Мог ли он заподозрить ее истинные намерения? Возможно, он догадался, что она хочет его убить сразу же, как только одурманит страстью? Нет, конечно же, нет!

Однако, надо ковать железо, пока горячо: ей не удастся сковать юношу большим желанием, чем сейчас. Если Грегори не собирается доводить дело до логического конца — это сделает она. Приподнявшись, Финистер обхватила его голову, притянула к себе и поцеловала: сначала — легко, едва касаясь его губ своими, трепещущими от страсти, а затем — все более настойчиво, дразня жадным языком. И когда его губы доверчиво раскрылись навстречу, а руки обвились вокруг ее талии, Финистер осторожно потянулась мыслями к сознанию юноши. Она исподволь подталкивала его в страну любовных грез, заводя так далеко, чтобы полностью отрешить от реального мира.

Грегори хорошо понимал, что происходит и с какой целью, но он позволил безумной надежде подхватить себя и унести на крыльях. Его сердце так хотело верить в то, что ум начисто отрицал — в истинную любовь Финистер. Юноша прекрасно помнил науку о поцелуях, преподанную ему Джеффри, и даже постарался применить эти знания на практике. Как-то непроизвольно он затянул и углубил поцелуй, тогда как руки его касались плечей и спины девушки в местах, о которых толковал ему брат. С ликованием ощущал он, что эти прикосновения все более заводят Финистер. Желая доставить ей еще большее наслаждение, юноша ловил ток ее чувственности, усиливал многократно и возвращал обратно. Его желание также вызывало ответный трепет в женском теле, подводя его к пику ощущений. В какой-то момент Грегори почувствовал, что взорвется, если этот поцелуй продлится еще сколько-нибудь. Сладостные конвульсии сотрясали все тело Финистер: потеряв голову от изумления, она таяла, растворялась в его объятьях. Что касается Грегори, то он совершенно потерялся в этом поцелуе, в экстазе, в самый центр которого бросило его искусство ведьмы. Их чувства, подпитывая друг друга, разрастались и кружили обоих молодых людей в водовороте, поглотившем и волю их, и способность действовать. Вероятно, подобная страсть исчерпала все силы Финистер, потому что она внезапно прервала этот поцелуй и обмякла в руках юноши.

Грегори пошатнулся со своей драгоценной ношей, сам едва не лишаясь чувств. Однако энергия того места, где они находились, наполнила его новой силой, и он со всей нежностью, на какую был способен, мысленно потянулся к сознанию девушки. Сначала он нашел лишь нечто, похожее на светлый, радужный туман.

Очень бережно Грегори попытался пробиться сквозь эту дымку, возможно, желая обрести на ментальном плане наслаждение, в котором было отказано его телу.

То, что он там обнаружил, заставило его похолодеть обратив сердце в лед. Там, под пеленой истинной страсти, все еще тлели огонь ненависти и жажда мести.

Юноша явственно увидел страстное желание поработить или убить его, когда он потеряет обычную бдительность. Любовные игры были лишь маскировкой истинной цели. Ведьма намеревалась во что бы то ни стало выполнить свою работу, а любовный дурман только давал отсрочку, но не отменял задание.

Это открытие повергло Грегори в отчаяние, столь же глубокое, как и его недавний восторг. Великая скорбь окутала юношу. Опустившись на колени, он держал на руках бесчувственное тело женщины и смотрел на него с мукой и тоской. Неудача буквально раздавила его.

Увы, все усилия были напрасны! Похоже, он сплоховал. Да, его чары разожгли в этой женщине желание, увлекли ее в вихрь страстей, но он сам, его лицо, его тело, его личность, не смогли завоевать ее любовь.

Там его и застала Корделия: рыдающего над бесчувственным телом. Он был настолько погружен в свое горе, что даже не заметил отчаянный зов о помощи, который она послала матери и брату.

Что-то на миг заслонило лик луны. Посмотрев наверх, Корделия увидел силуэт материнской метлы, которая, однако, несла две фигуры. Так вот почему Джеффри не телепортировался мгновенно, а пообещал скоро быть. Корделия встревожилась еще больше. Она гадала, что же случилось с братом, почему он не перемещался, как обычно, а летел на метле?

Она успокоилась, но ненамного, когда Джеффри легко спрыгнул на землю и проговорил, обращаясь к матери:

— Мама, ты еще не совсем оправилась для подобных полетов!

В голосе звучала озабоченность, и Корделия рванулась вперед.

— Оправилась? От чего оправилась?

— Не волнуйся, Джеффри, я выспалась на славу, — успокоила его мать. — Успокойся, сынок, в интересах нашей подопечной и наших собственных я не стану даже пытаться лечить ее, если не буду уверена в своих силах.

Она повернулась к дочери.

— Не волнуйся, Корделия, твой брат очень заботлив, однако я вовсе не так плоха, как он думает.

— Нет, конечно, — съязвил Джеффри. — Всего-навсего легкое истощение. Ты ведь сначала лишь играла в загадки с компьютером, а затем выпытывала у него сведения об устройстве человеческого мозга.

— Какой компьютер, мама? — удивилась Корделия. — Где?

Она не успокоилась, пока не услышала всю историю, по крайней мере вкратце. К концу рассказа ее удивление сменилось восхищением.

— Ты должна рассказать мне все подробно о своей победе над компьютером, мама, но позже, — сказала она наконец. — А сейчас, Джеффри прав, будь осторожна, не навреди себе.

— Буду, буду, не беспокойся. Надеюсь, ты не сомневаешься хотя бы в моей заботе о нашей пациентке, — Гвен тепло потрепала дочь по руке. — Ну, а теперь — что здесь так некстати стряслось? О-о…

Она уставилась на своего младшего отпрыска, сидящего на земле перед раскаленной стеной, испускающей в сумерках слабое свечение. Грегори низко склонился над телом молодой красавицы. Даже отсюда, с расстояния в десять ярдов Гвен могла видеть, как сотрясаются от рыданий его плечи. Она приблизилась к Корделии и спросила вполголоса:

— Что здесь произошло?

— Понятия не имею, — так же тихо ответила ей дочь. — Я увидела то же, что и вы сейчас, и побоялась выяснять без тебя.

Гвен осторожно коснулась сознания сына и обнаружила его в крайнем смятении.

— Ты поступила очень разумно, Корделия, не трогая его в таком состоянии.

Затем она сделал шаг вперед и опустилась на колени перед Грегори.

— Что ты так оплакиваешь, сын мой? — мягко спросила она.

— Умершую навсегда любовь, — безжизненным голосом отвечал ей юноша.

Нахмурившись, Гвен с минуту разглядывала его.

— Правильнее сказать — безответную любовь, — поправила она. — И ничего удивительного, если бедняжка, которую ты держишь на руках, действительно была так изуродована внутри, как мне кажется. Она не сможет полюбить ни тебя, ни любого другого мужчину.

Грегори поднял на нее помертвевший взгляд.

— Так, значит, исцелить ее сердце невозможно?

— Я этого не сказала, — возразила Гвен. — Может, на самом деле что-то и получится. Позволь мне исследовать ее сознание.

Грегори выпрямился, в его глазах засветилась надежда. Он сидел неподвижно, прижимая к себе тело Финистер и ожидая, пока мать зондировала ее разум. А Гвен просеивала и рассматривала чужие воспоминания, даже те, которые были давно похоронены хозяйкой, и особенно те, о которых та даже не подозревала. Наконец, она удовлетворенно кивнула и посмотрела на сына.

— Я думаю, мы можем ее исцелить, — сказала она.

Вздох облегчения вырвался из груди Грегори, он неуклюже попытался вскочить, но, вспомнив о своей драгоценной ноше, снова выпрямился и застыл.

— Однако прежде нам следует хорошенько подумать: надо ли это делать, — неожиданно сурово сказала Гвен.

Ее дети уставились на нее в полном смятении.

— Ты имеешь в виду: не правильнее ли ее убить? — наконец обрел голос Грегори. — Ведь мы уже бились над этим вопросом, мама!

— Да, ты бился, — согласилась Гвен, — но нашел ли ты ответ? Или хоть намек на ответ?

Нахмурившись, Корделия взглянула на Гвен.

— Что такое ты могла там увидеть, мама? — спросила она. — Откуда вдруг эти сомнения в ее праве на жизнь?

— Ну, прежде всего; хотя она, безусловно, была изуродована воспитанием, при котором независимость каралась, а раболепие вознаграждалось, все же убивать и калечить людей — это был ее собственный выбор. Может, мне удастся ее вылечить, а может быть, и нет. Возможно, я смогу очистить ее истинное "я" от страхов и тоски, что как могильный саван окутывают нашу подопечную. Но дальше… Ведь она может и не захотеть расставаться со своими привычками: убивать людей и отбивать чужих возлюбленных. Оправдана ли наша попытка? — с сомнением рассуждала Гвен. — Можно ли вылечить и освободить ее, сделав при этом более человечной?

Остальные слушали ее в полном молчании. Двое глядели на Финистер с нескрываемым страхом, будто впервые увидели, какое она чудовище. Но Грегори… Грегори по-прежнему смотрел с любовью.

— Конечно, мы имеем право принимать решение, — сказал он. — Ведь наша семья пострадала больше всех.

— Пожалуй, в этом что-то есть, — проговорила Гвен. — Может, надо вызвать на семейный совет и отца?

— Отца? Нет! — вскрикнула Корделия и пояснила:

— В этом нет надобности, мы и так знаем, что он скажет: если Финистер навредила хотя бы кому-то из его детей, то единственная милость, которую она заслуживает — это быстрая смерть.

— В том случае, если отец решит быть милосердным, — кивнул Джеффри. — Думается, он может предпочесть и медленную смерть.

— Да, если не решит мстить, — добавила Корделия.

— Это правда, — вздохнула Гвен. — Отец совсем теряет голову, если грозит опасность кому-нибудь из нас.

— По-моему, уместнее подумать, что бы сказал Магнус, окажись он здесь? — заметил Джеффри. — Ведь, в конце концов, именно он в наибольшей степени пострадал от рук Финистер.

Гвен с тревогой посмотрела на вконец измученного Грегори, но вынуждена была согласиться.

— Трудно не согласиться. А ты и впрямь считаешь, что Магнус проголосовал бы за убийство? — обратилась она к Джеффри.

— Скорее всего, нет, — в раздражении признал тот. — Ты вырастила всех нас чересчур великодушными.

«И слава Богу», — с облегчением вздохнула Гвен.

— Не стоит гадать, — раздался безразличный голос Грегори. — Я разговариваю с Магнусом примерно раз в месяц с тех пор, как он уехал из дома.

— Я знаю, — Гвен взглянула на сына. — Ты рассказывал мне о его подвигах.

— Джеффри и Корделия смотрели на брата с завистью — по части телепатии они ему сильно уступали.

Хотя, как сказать… Возможно, дело в его страстном желании общаться с Магнусом, подумала Корделия.

Ведь, когда его обожаемый старший брат исчез, Грегори был совсем юным.

— Ну, что ж, — решила Гвен, — так и сделаем, сын мой: ты перенесешься мысленно на полгалактики, и мы узнаем, что думает по этому поводу твой брат.