ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Гвен заговорила низким и дрожащим голосом:
— Но это же подлость — воспользоваться влюбленностью человека, чтоб напасть на него!
— Ее так учили, мама, — упрямо возразил Грегори. — Злобная оболочка, которую ты видишь, является результатом воспитания, но, поверь, под ней — большие запасы нежности и чистоты.
Юноша вдруг прервался, переводя взгляд с матери на сестру.
— В чем дело? Что вас так поразило?
— Чистота твоей любви к ней, — ответила Гвен. — Если раньше казалось, будто эта змея обманом влюбила тебя в себя, то теперь мне ясно: ты полюбил потому, что разглядел в ней нежного ребенка, заколдованного и изувеченного силами зла.
— По крайней мере, это не та слепая любовь, которую я подозревала прежде, — согласилась Корделия.
Гвен стряхнула с себя задумчивость и проговорила:
— Ну что ж, раз твоя любовь прозревает истину, я постараюсь употребить всю свою мудрость и мастерство, чтоб вызволить из скорлупы это нежное и сладостное дитя. Если оно еще не погибло.
— Нет, нет, мама! — воскликнул Грегори. — Оно еще там, внутри, и живо! Я знаю это наверняка, потому что чувствую!
— Так как же, сын? — спросила Гвен с грустной улыбкой. — Любишь ли ты то незримое дитя или женщину, которая из него выросла?
Юноша задумался, прислушиваясь к чему-то внутри себя.
— Ни то, ни другое, — проговорил он. — Я люблю женщину, в которую могло превратиться это дитя, и, возможно, еще превратится. Гипотетическую женщину.
— Что ж, посмотрим, удастся ли превратить ее в настоящую, реальную женщину, — сказала Гвен. — Мне надо обдумать свои возможности в отношении человеческого сердца и мозга. Я пойду, а ты следуй указаниям твоего брата, пусть даже малоприятным. Когда он отпустит тебя передохнуть, займись нашей подопечной.
Окунись в ее спящее сознание, познай все ее нужды, все мыслимые наслаждения и тайные страхи. Ты должен уметь удовлетворять первые и избегать вторых.
— Да, мама, — кивнул Грегори, глядя на нее во все глаза (огромные глаза).
— Тебе также не мешало бы научиться игре и веселью, — неумолимо продолжала Гвен. — Я знаю — это не твой стиль, но, поверь, немногие женщины польстятся на мужчину, который ничего не смыслит в игре.
Затем она обернулась к дочери.
— Не давай ему покоя, Корделия, тереби и поддразнивай, пока он не прочувствует игру и не научится получать от нее удовольствие!
— Я постараюсь, мама, — в глазах девушки было сомнение. — Хотя, видит Бог, я достаточно билась над этим в детстве, а он всегда принимал мои попытки за жестокость.
— Теперь я научусь, — заверил ее Грегори.
— Неплохо время от времени устраивать соревнования в остроумии, — посоветовала мать.
Она снова повернулась к юноше.
— Надеюсь, что уж здесь-то ты сумеешь оценить прелесть игры. А затем закрепим успех и распространим его на прочие игры.
— Я сделаю все, что возможно для достижения этого, — пообещал Грегори, однако выглядел он не очень уверенно.
— Тебе необходимо еще кое-чему научиться, — добавила Гвендайлон. — Но этим Джеффри поделится с тобой, непосредственно из мозга в мозг.
При одной мысли об этом Грегори заметно покраснел.
— Не сомневаюсь: во время урока он будет красен, как свекла, — усмехнулась Корделия.
Грегори, было, повернулся к ней, с напряженным лицом, но, заметив лукавую улыбку матери, расслабился.
— А, я понял, это то самое поддразнивание, о котором вы говорили. Ну, что ж, если надо научиться заниматься любовью, я сделаю это, пусть даже не с красным, а с пурпуровым лицом.
— Ну, хоть так, — вздохнула Гвен, — хотя я предпочла бы видеть восторг и удивление.
Грегори нерешительно посмотрел на мать и отвел взгляд.
— Мама, ты действительно веришь, что я смогу постигнуть все это? — спросил он.
— Грегори, вспомни наш разговор о твоей способности учиться. Ты помнишь мои слова?
— Конечно, ты говорила: я смогу научиться всему, чему захочу. Кажется, я понимаю, — слабо улыбнулся юноша. — Ты имеешь в виду, что такое время, наконец-таки, наступило?
— Именно, — ответила Гвен. — И я повторю еще раз: для тебя нет ничего невозможного, было бы желание.
Просто прежде ты не видел смысла во всем этом.
Грегори нахмурился, что-то смущало его.
— Хотел бы я знать, что мне предстоит, — пожаловался он. — Обучаться искусству любви или переделывать себя в угоду дамским капризам?
Повисла тягостная пауза. Корделия озабоченно молчала, подыскивая слова. Она собиралась уже открыть рот, но в этот момент заговорила Гвен:
— Сейчас ты открываешь в себе новые способности, сын мой. И, соответственно, интерес к вещам, которые раньше тебя никогда не занимали. Да и не заинтересовали, скорее всего, если бы не эта Финистер.
— Боже, как это сложно — стать для нее идеальным мужчиной да вдобавок исцелить ее от пагубной страсти к убийствам, — промолвил Грегори, устрашенный масштабами стоящей перед ними задачи. — Боюсь, без магии здесь не обойтись!
— Значит, я изучу магию, — твердо заявила Гвен. — Думаю, мне пора отправляться — путь неблизкий.
Она повернулась к дочери.
— А ты проследи, чтоб наша подопечная не проснулась до времени.
Гвен пропутешествовала остаток этого дня и почти весь следующий. И то сказать: ей пришлось пересечь пол-Грамария. Даже при попутном ветре такой перелет занимал немало времени. Ночевать она останавливалась на постоялом дворе, а с первыми лучами солнца снова пускалась в путь. Наконец на рассвете третьего дня Гвендайлон завидела цель своего путешествия — женскую обитель. Чтобы не смущать монахинь, она припрятала свою метлу в ближайшем лесочке и остаток пути проделала пешком.
Однако приблизившись, ведьма остановилась в изумлении, гадая, туда ли она попала. Под стенами монастыря резвилась толпа детей. Некоторые перекидывались мячом или запускали волчки. Другие были заняты какой-то сложной игрой с обручами. Часть детей просто стояла и болтала. Озадаченная Гвен не могла взять в толк, откуда они здесь взялись? Во время предыдущего посещения обители у нее сложилось впечатление, что монахини жили довольно обособленно. Конечно, они были целительницами, и больные из окрестных деревень шли к ним непрерывным потоком, но дети… Хотя, последний визит приходился на Рождество, и малыши могли находиться дома с родителями.
Нет, здесь все-таки какая-то ошибка.
Гвен решила посмотреть, чем же занимаются дети в обители.
На ее глазах из ворот вышла монахиня и громко хлопнула в ладони. Детский гомон тут же утих, и все собрались вокруг женщины, образовав несколько концентрических кругов. Похоже, процедура была отработана: старшие стояли позади, самые маленькие в середине, поближе к монашке. Та кивнула с довольным видом.
— Доброе утро, ученики!
— Утро доброе, сестра Элизабет! — ответил нестройный хор детских голосов.
— Давайте попросим Господа благословить наши сегодняшние труды.
Монахиня опустилась на колени и начала вслух читать молитву, дети последовали ее примеру. Гвен не верила своим глазам. Ученики? Неужели это действительно школа для крестьянских детей? В местности, где большинство жителей неграмотно, и лишь духовенство и знать худо-бедно могли читать-писать!
И уж, тем паче, никто не учил грамоте девочек! Нет, должно быть, сестра Элизабет говорит с ними только о религии.
Тем временем молитва окончилась, все поднялись с колен, и тут один маленький мальчик поднял руку.
— Да, Лоренс?
— Сестра Элизабет, а нам обязательно идти внутрь? — уныло он. — Здесь так солнечно и тепло!
Монахиня обменялась понимающей улыбкой со старшими детьми, двое из них покраснели и потупились — очевидно, это они подбили малыша на вопрос.
— Нет, думаю, необязательно, — оставив без внимания эту маленькую хитрость, ответила сестра. — Денек действительно хороший, может быть, последний теплый день нынешней осенью. Давайте сегодня останемся здесь.
Дети радостно загалдели. Монахиня улыбнулась и махнула рукой, призывая к тишине.
— А теперь садитесь и доставайте свои грифельные доски, — скомандовала она, когда шум утих.
Дети стали рассаживаться прямо на траве, приглушенно переговариваясь. Сестра Элизабет опять хлопнула в ладони.
— Прошу внимания! Самые старшие ученики письменно отвечают на вопрос: как это возможно, чтоб Иисус являлся всецело человеком и, одновременно, всецело Богом?
Нахмуренные задумчивые лица склонились над досками, пара подростков тут же начала что-то строчить.
Гвендайлон недоумевала: крестьянские дети — пишут?
— Вопрос для следующей группы: являются ли те, кого мы называем ведьмами, действительно злыми колдуньями, пособницами Сатаны, или это обычные люди, но наделенные особыми талантами? Отвечая, руководствуйтесь не чувствами, но разумом — судите по их деяниям, добрым или злым. Далее подумайте: справедливо ли ваше суждение везде или лишь на нашем острове Грамарии? При написании не забывайте про три части эссе.
Подростки помладше также приступили к обдумыванию своих ответов.
Гвен была поражена не только (и не столько) самим фактом, что крестьянские дети умеют писать, а следовательно, — и читать, но и постановкой таких вопросов, которые вызывали споры у большинства жителей Грамария.
Дав задание подросткам, сестра Элизабет занялась малышами.
— Старшие детки идут со мной сюда, под дерево, — скомандовала она.
Монахиня достала из рукава кусок пергамента, испещренный цифрами, и пришпилила его к стволу.
— Решите примеры на ваших досках.
Тут что-то привлекло ее внимание в группе старших подростков. Она пригляделась повнимательнее и обратилась к одному из мальчиков:
— Гаррард! Глядите в свою доску, молодой человек!
В вашем возрасте уже непростительно без всякой цели глазеть по сторонам.
Мальчик пристыжено уткнулся в свои записи под сдавленный смешок товарищей. Девочка, которая перед тем занимала его внимание, бросила беглый взгляд на беднягу Гаррарда и с усмешкой вернулась к работе.
Сестра Элизабет повернулась к самым маленьким детям и подняла руку.
— Так, а теперь давайте займемся алфавитом!
Однако теперь ей что-то не понравилось в группе детей, занимавшихся арифметикой, и она прикрикнула:
— Мэттью!
Неожиданно застигнутый на месте преступления мальчуган поднял на учительницу виноватый взгляд.
— В школе нам нужны грифельные доски и мел, молодой человек! И ничего более! А ну-ка, дай сюда свою трубочку, — потребовала монахиня.
В гробовой тишине Мэттью достал из рукава и протянул ей тростинку.
— Бобы можешь оставить себе, если обещаешь не бросаться ими, — сжалилась сестра Элизабет. — Будешь хорошо себя вести до конца дня — получишь свою вещь обратно.
Что случится в противном случае, сказано не было.
Да это, очевидно, и не требовалось — все и так хорошо знали. Наведя порядок, монахиня направилась к самым младшим ученикам, но по дороге остановилась возле девочки, которая быстро прикрыла свою доску рукой.
— Только цифры, Синтия! — погрозила пальцем сестра Элизабет. — Я хочу видеть на твоей доске только Цифры!
Остальные ученики, вытянув шеи, пытались рассмотреть, что же там рисовала или писала девочка.
— Каждый глядит в свою собственную доску, — напомнила учительница, и дети снова вернулись к работе.
Сестра вздохнула и, покачав головой, вернулась, наконец, к малышам. Синтия, вытащив тряпицу, стала очищать грифельную доску.
— Итак, алфавит, — невозмутимо произнесла монахиня и принялась нараспев читать буквы.
Дети послушно вторили ей.
Гвен тронулась с места, в удивлении качая головой.
Это было неслыханно — школа для крестьянских детей! Однако, надо отдать справедливость, очень разумно: орден, посвятивший себя исцелению умов, заинтересован во всемерном развитии этих умов!
Не меньше Гвен удивлялась терпению учительницы. Ей самой хватило бы нескольких дней в школе, чтоб превратиться в сварливую каргу или же в косноязычную идиотку. Гвен вполне поняла бы, если б монахиням приходилась менять учительниц каждые несколько дней! Но, судя по поведению детей, сестра Элизабет занималась с ними постоянно. Вот уж, действительно, удивительная женщина!
Появление Гвендайлон напугало послушницу у ворот, особенно, когда она поняла, что это — не случайная прохожая. Однако она постаралась не показать своего замешательства и осведомилась:
— Что угодно миледи?
— Поговорить с вашей матерью настоятельницей, — ответила Гвен и улыбнулась ей:
— Добрый день, милая!
— Д-добрый, — глаза девушки округлились. — И как о вас доложить?
— Леди Гвендайлон Гэллоугласс.
— Д-да, миледи, — запинаясь, проговорила послушница.
Затем она опрометью бросилась прочь, оставив Гвен в одиночестве гадать: зачем вообще нужны ворота при такой низкой стене? И, уж подавно, для чего нужна привратница?
В ожидании возвращения монашки, Гвен внимательно оглядывала все вокруг. Монастырь явно был выстроен силами местных жителей: все строения казались увеличенными копиями крестьянских хижин, правда, изрядно увеличенными, некоторые — даже двухэтажными. Гвен так и видела мужчин — братьев и отцов монахинь — стаскивающих валуны для укреплений, ладящих глиняные стены. Однако невзирая на примитивность конструкции, план постройки восходил к освященным временем образцам всех монастырей — трапезная, спальня и часовня. Не суть важно, что последняя была выстроена из раскрашенных досок, а монастырские колонны — из стволов деревьев. Гвен в который раз подивилась мудрому решению сестер скрыть факт существования своей обители от монахов из мужского монастыря.
Скорее всего, те помогли бы и деньгами, и рабочими руками. Но также очевидно, что они захотели бы взять обитель под свою власть. Такая перспектива пугала здешних монахинь. Гвен не разделяла их опасений, хотя и допускала, что тамошний настоятель попросту запретил бы женский орден.
Ее размышления были прерваны появлением матушки настоятельницы. Пожилая женщина так спешила, что ее коричневая ряса запуталась вокруг ног. Сопровождала ее все та же напуганная послушница.
— Добрый день, леди Гэллоугласс! — почтительно приветствовала гостью настоятельница. — Ваше посещение — большая честь для нашего дома!
— Это для меня большая честь быть гостем в доме Господа нашего, матушка!
— Просто сестра, если не возражаете, — мягко напомнила монахиня. — Как вы знаете, в нашем ордене все равны. Моя главенствующая должность дарована мне решением других сестер. Так что, я всего-навсего обычная монахиня. Сестра Патерна Теста.
— Простите, сестра, — кивнула Гвен. — Я пришла просить вас поделиться со мной мудростью.
— Вы — мудрейшая ведьма острова Грамарий, — рассмеялась монахиня. — Какую же мудрость могу я предложить вам?
— Знания целительницы, — ответила Гвен. — В мой последний визит сюда я убедилась, что по части исцеления человеческого мозга вы с вашими сестрами преуспели гораздо больше меня.
— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарила настоятельница.
Затем она посерьезнела, в глазах появилась тревога:
— Надеюсь, ваш супруг не получил серьезных ран?
— Нет, ничего нового, насколько мне известно, — ответила Гвендайлон. — В лечении нуждается не член моей семьи, а ее враг, который, однако, может перестать быть таковым после исцеления.
— Воистину христианское милосердие! — воскликнула послушница, но тут же осеклась, напуганная собственной дерзостью.
— Это не милосердие, — улыбнулась Гвен, — скорее — избавление от хлопот, доставляемых врагами.
— Все же милосердие, если учесть, что топор палача стал бы более простым и быстрым решение проблемы, — возразила сестра Патерна Теста, испытующе глядя на Гвен.
— Увы, здесь есть нюансы, о которых мне не хотелось бы говорить, — вздохнула Гвендайлон. — Скажите, сестра, отчего это время затягивает телесные раны, раненое же сознание со временем только больше портится и загнивает?
— Оттого, что его не лечат должным образом, — быстро ответила монахиня и широким жестом пригласил гостью войти внутрь.
Гвен проследовала за настоятельницей через ворота, через монастырский двор к главному зданию.
— Вы, наверняка, знаете, — сказала сестра Патерна Теста, — чтобы излечить раненого воина, необходимо вырезать из плоти угодившую в него стрелу, а рану увлажнить целебным бальзамом и перевязать.
— Да, конечно.
— Тогда со временем нарастет новая плоть, и рана зарубцуется. Также лечится и больное сознание: то, что ранило его, надо удалить, наложить бальзам и припарку.
— Я уже испробовала бальзам, который у меня имелся, но… — нахмурилась Гвен.
— Не беспокойтесь, у нас свои средства, — заверила ее монахиня. — И, кроме того, удален ли наконечник стрелы?
— Но как же можно вытащить то, чего не видишь? — медленно проговорила Гвендайлон.
— Ага, и даже наверняка не знаешь, есть ли оно там, — кивнула настоятельница. — Мы расскажем вам об этом, миледи, но позже… А сейчас — вы, должно быть, устали и проголодались после долгого пути. Не угодно ли разделить с нами трапезу и немного отдохнуть под нашим кровом?
Трапезная представляла собой длинную залу с кремовыми стенами. На дальней стене располагалось простое распятие и картина, изображавшая двух женщин в крестьянской одежде. Одна из них, помоложе, держала на руках ребенка. От вида другой женщины молоко могло бы скиснуть, если б не ее улыбка. Она была такой теплой и доброжелательной, что заставляла забыть об уродстве хозяйки. Других украшений в помещении не было, если не считать чистоты и солнечного света, лившегося через огромные открытые окна. Вся атмосфера была напоена светом и радостью.
Сестра Патерна Теста прочитала благодарственную молитву. Как только отзвучало ответное «Аминь», разговор распался на отдельные легкие беседы там и сям.
Пара монахинь и две молодые послушницы поднялись и вышли из комнаты. Вскоре они вернулись с подносами, нагруженными простой, здоровой пищей.
— Надеюсь, наше общество вас не обременит, миледи, — сказала сестра Патерна Теста, приступая к похлебке.
— Ну, что вы, присутствие в вашем доме наполняет меня таким миром и покоем, — ответила Гвен. — Но скажите, кто эти дамы, изображенные на стене? Насколько я понимаю, одна из них уж точно не Святая Дева.
— Да, вы правы, — улыбнулась мать настоятельница (невзирая на все заверения, Гвен про себя продолжала называть ее именно так). — Она была простой крестьянкой, миледи. Одинокой и, к тому же, с ребенком на руках! И это в столь юном возрасте, ведь девушка была гораздо моложе, чем на этом изображении!
— Она была одной из основательниц вашего ордена? — осенило Гвен.
— О да! Она и Клотильда — да будет благословенно ее имя! — наша мать, источник нашего сострадания и силы.
Сестра Патерна Текста уселась поудобнее и начала излагать Гвен историю их ордена.
Утро началось с хлопка, достаточно громкого, чтоб вывести Грегори из транса. Потревоженный юноша медленно обернулся, чувствуя, как ускоряются и набирают силу процессы метаболизма в его организме. Однако тревога была ложной — это всего-навсего Джеффри.
Шум произвел вытесненный им воздух. Странствующий рыцарь шагнул вперед со своей привычной ухмылкой.
— Утро доброе, братец!
— Доброе, — согласился Грегори. — Спасибо, что пришел помочь мне.
— Мог бы явиться и пораньше, — проворчала Корделия, поднимаясь со своей походной постели. — Но так или иначе, доброе утро, наш неторопливый брат.
— Ха! Если б я поторопился, — возразил Джеффри, — Ртуть была бы очень расстроена, и ты же бранила бы меня за недостаточную галантность!
Хотя замечание было резонное, Корделия не желала сбавлять тон, тем более, что она прекрасно знала, какие именно радости извлекали Ртуть и ее брат из совместного времяпрепровождения. Поэтому девушка спросила с прежним суровым видом:
— Ну как, Джеффри? Попробуем сделать любовника из нашего семейного аскета?
— Поглядим, стоит ли игра свеч, — пробормотал в ответ Джеффри, направляясь к спящей Финистер.
Он взглянул на девушку и присвистнул от изумления.
— При такой-то наружности она еще маскировалась!
— У девушки заниженная самооценка, — пояснила Корделия.
— Да уж, чересчур заниженная, если она не отдает себе отчет, насколько хороши ее лицо и фигура!
— Видишь ли, успех у мужского пола она относила за счет своего проецирующего таланта, — продолжила сестра. — Ей казалось: мужчины падают к ее ногам исключительно благодаря гипнозу.
— Ну, может быть, в этом что-то есть, — признал Джеффри.
Он обернулся к младшему брату.
— Даже ты, со своим культом холодного и незамутненного разума, подпал под ее чары!
— Не буду отрицать, — вздохнул Грегори. — Но, по крайней мере, причиной тому — не ее формы. Поверь, мне довелось наблюдать столько ее обличий, что я и не знал, какая же она на самом деле.
— Да, пожалуй, — согласился его брат. — Ну, и как же тебе подлинный облик этой красотки?
— Он лучше любого из тех, что она сочиняла себе.
Джеффри выразительно поднял брови.
— Вот слова поистине влюбленного человека! — прокомментировал он. — Но как же ты можешь любить коварную убийцу?
— Потому что знаю ее истинную сущность! Под мутной пеленой злобы, ненависти и стыда я вижу слабого беззащитного ребенка с чистым прекрасным сердцем.
— Это все твоя чертова эмпатия! — с раздражением воскликнул Джеффри. — Разве я не говорил, что она до добра не доведет!
— Уж не знаю, порадует ли это тебя, но ты ошибался, — ответил Грегори, твердо глядя в глаза брату. — Все выйдет как раз наоборот.
Джеффри окинул его долгим оценивающим взглядом.
— Ну, что ж, пусть так, — сказал он, наконец. — Во всяком случае, надеюсь, это заставит тебя измениться в сторону мужественности.
Он не уточнил, насколько разумно это было бы, лишь поинтересовался:
— Ты уже обедал?
— Да нет, — Грегори был удивлен вопросом.
— Так я и думал.
Джеффри достал объемистый сверток из своего кошеля и принялся его разворачивать.
— Погляди, парень! Подарок от нашего повара — отменно свежий и прекрасно поджаренный!
Грегори бросил взгляд на жаркое и побелел.
— Мясо!
— Я знаю, дружище, что ты и данное вещество плохо совместимы, — усмехнулся старший брат. — Но придется тебе свести с ним довольно короткое знакомство. А ему — с тобой!
— Как — на завтрак?!
— Ага, а также — на второй завтрак, обед и, вероятно, на полдник и ужин, — безжалостно ухмыльнулся Джеффри. — Тебе давно пора познакомиться с пищей, богатой протеином.
Глядя на мясо, он отвесил шутовской поклон.
— Сэр Жаркое, это — Грегори. Грегори, это — говяжье жаркое. Подойди, обними и пусть оно будет твоим.
Юноша принял предложенный кусок мяса и побледнел еще больше.
— Неужели это сделает меня более привлекательным мужчиной?
— Не само это, а мускулы, которые ты нарастишь с помощью этого, — ответила Корделия, но при этом поморщилась с отвращением и отвернулась.
— Ешь, Грегори, — добавила она. — Рассматривай его как лекарство.
— Ладно, я сделаю все, что необходимо, — вздохнул юноша и неохотно вытащил кинжал.
Первой здесь поселилась Клотильда. Она выстроила себе убогую хижину, всего из двух комнат, в одной из которых выращивала своих цыплят.
— Но почему она жила одна-одинешенька в лесу? — нахмурилась Гвен.
— Видите ли, родители ее умерли, а мужа не было, ибо ее угораздило родиться и бедной, и отменно… — замялась монахиня, — некрасивой.
Кинув взгляд на картину, Гвен с пониманием кивнула. Да уж, Клотильда была не просто некрасивой, а отталкивающе уродливой.
— Однако мне доводилось видеть женщин некрасивых, но с добрым нравом — они вполне удачно выходили замуж, — заметила Гвен.
— Увы, не наша Клотильда. В то время она была настоящей фурией, грубой и сварливой. Ее язык не знал пощады, тем более, что она была обижена на всех своих односельчан.
— На мужчин — из-за их пренебрежения?
— О да! Им не хватало ни силы выстоять против ее злого языка, ни мудрости разглядеть ее истинную душу. Но Клотильда ненавидела и женщин — из-за их насмешек.
И вновь Гвен кивнула. Известное дело — чтобы утвердиться в собственной значимости, людям необходим кто-то, стоящий ниже их. В средневековом обществе женщины выстраивали свою иерархическую лестницу в зависимости от семейного положения. Замужних уважали больше, для незамужних же было крайне важно, был ли в их жизни хоть один мужчина. В этой системе старая дева Клотильда занимала самое последнее место.
— Похоже, она была не из тех, кто терпеливо сносит насмешки?
— Да уж! Клотильда на чем свет стоит бранила всех мужчин и поносила женщин. Так что скоро она стала пугалом в глазах земляков.
— Такие обычно начинают подчеркнуто гордиться своим уродством, или делать вид, что гордятся.
— Да, так было и в этом случае.
— Так не могло долго продолжаться, — предположила Гвен, — рано или поздно односельчане должны были избавиться от скандалистки.
— Так они и сделали, — подтвердила монахиня. — Священник получил анонимный донос: Клотильда обвинялась в колдовстве. Все соседи дружно поддержали обвинения, в защиту не было сказано ни единого слова.
Состоялась обычная процедура изгнания ведьмы — с Библией, свечами и колокольным звоном. Несчастная бежала в лес, и здесь, на поляне, у подножия скалы, возвела свою хижину. Она развела огород, а вскоре тайком наведалась в деревню и стащила курицу с петухом. Именно благодаря этому нехитрому хозяйству, да еще лесным грибам и ягодам ей удалось выжить.
— Должно быть, пришлось попоститься, — пробормотала Гвен.
— Да, еды было немного, но еще хуже пришлось ее сердцу. Вот уж где был пост! Долгое время оно питалось лишь горечью и ненавистью Клотильды, а на сладкое были ужасные планы мщения.
— Я встречала таких женщин, — сказала Гвен. — Живя в лесу, они становились знахарками-отшельницами, к которым за помощью ходила вся деревня.
— Только не Клотильда! Она поклялась никогда не помогать землякам, изгнавшим ее. Она горела желанием на зло ответить злом! О, она и впрямь изучила целебную силу растений, но собиралась использовать их лишь во вред людям.
— Не может быть, — вздрогнула Гвен.
— Да, такое могло случиться, — пожала плечами мать-настоятельница. — Рано или поздно Клотильда попыталась бы навредить кому-нибудь и окончила б свои дни на костре, но случилось чудо — ее остановили!
— И что же это было?
— Крик ребенка.
