ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Боюсь, что нам придется это сделать, — сказала Алуэтта с сочувствием и симпатией, — нас ждут молодые люди, и необходимо срочно отыскать их прежде, чем у них начнутся неприятности.

— Молодые люди! Что вы знаете о молодых людях? — этот мрачный человек внезапно оказался рядом с ее лошадью: он оказался проворнее, чем они ожидали, несмотря на старческую походку. — Возраст — вот истинный опыт! Он приносит зрелость и понимание женщин, умение читать их потаенные мысли и желания. А также, — многозначительно добавил странный человек, — исполнять их.

— Вам лучше не говорить на эту тему, — предупредила Ртуть, — насчет наших желаний. Мы встретили тут уже одного такого доброхота.

Но этот малоприятный парень, угрюмый и навевавший такое же похоронное настроение, даже не посмотрел в ее сторону: он точно приклеенный вертелся рядом с Алуэттой.

— Эх, дева-раскрасавица, обожди немного здесь, погости у меня, и я открою тебе такие восторги, подарить которые не сможет ни один молодой человек.

Корделия надулась, вспомнив о брате и глядя испытующе на свою будущую невестку. Еще одно искушение.

— Все земные восторги, какие ты только можешь вообразить себе, — мрачный человек умоляюще воздел руки. — Побудь со мной, и ты многому научишься, я передам тебе такие тонкости… общения, о которых ты никогда не знала — и не узнаешь ни от кого другого.

— Нет лучше удовольствий, — твердо отчеканила Алуэтта, — чем объятия суженого. — Она заметила подозрительный взгляд гордячки Корделии, разглядывавшей свою потенциальную невестку. — И не старайся запудрить мне мозги! Катись-ка отсюда подобру-поздорову, принимая во внимание твои почтенные лета. — Тон ее изменился и заметно окреп. Ей, застенчивой девушке, всегда было трудно вести твердый разговор с незнакомцами.

С этими словами она повернула лошадь прочь.

Но мрачный человек поймал повод, умоляя:

— Только немного, часик, полчаса! И если ты не убедишься в моих словах и не научишься многому даже в столь короткое время, можешь покинуть меня навсегда!

С этими словами он потянулся к ее руке и прикоснулся к ней.

Алуэтта невольно поежилась — рука была ледяной и влажной, точно кожа утопленника.

— Забудь об этом. Мне пора! Мне в самом деле придется покинуть тебя, сейчас же и немедленно!

— Небольшой разговор с глазу на глаз, — продолжал умолять странный человек. — Или хотя бы один поцелуй! Если от него не оттает твое сердце, можешь гнать меня взашей!

Алуэтта попыталась скрыть отвращение, вызванное одной мыслью о том, что эти мохнатые щетинистые усы коснутся ее кожи и холодные мокрые губы будут лобзать ее. Тут она позволила себе выказать некоторое раздражение:

— Мне что, надо дать тебе настоящий отпор? Ты по-хорошему не понимаешь, старик? Оставь поводья, они принадлежат не тебе, а моей кобыле, и дай нам дорогу.

Я не желаю тебе плохого, и не хочу причинить вред, несмотря на твою надоедливость!

— Но твой скакун отнюдь не шарахается от меня, — заметил уродливый старик. — Смотри, ей даже приятно, — он демонстративно погладил шею животного, — Видишь, ей нравится. Понравится и тебе. — Шкура заметно подергивалась в том месте, где он прикоснулся. — Видишь, как она трепещет от наслаждения?

— Или от испуга! Слушай, отвяжись по хорошему!

Ты что, хочешь крайних мер?

— Вы уже применили ее, леди — крайнюю меру, не привечая, отвергая меня. О леди прелести, о мадемуазель совершенства, удели мне внимание! Только одна ласка — и ты возжаждешь большего!

— Да я уже страдаю от твоих приставаний, жалкий несчастный старикан! — Алуэтта обернулась к товаркам за помощью:

— Леди, вы не поможете мне избавиться от этого назойливого и несносного урода?

— Похоже, он в самом деле тебя достал, — Корделия изучала эту сцену с возрастающим вниманием. Глаза ее расширились — то ли от испуга, то ли от подозрения. — Отвяжитесь в самом деле, вы, старик! Перестаньте приставать к женщине — неужели не видите, что вы ей противны! Тоже мне ухажер!

— Ах, но если бы она только…

— Отклейся, тебе говорят! — разъярилась Ртуть, хватаясь за меч, — ее не нужно было долго доводить, и на месте Алуэтты она бы давно огрела чем-нибудь приставалу. — Не хочется применять силу, учитывая ваши преклонные лета, но не надо испытывать нашего терпения!

— О, образчик совершенства, скажи своим подругам — пусть уезжают отсюда. Пусть оставят тебя в покое! — настаивал этот человек мрачной наружности.

— Сгинь! — Ртуть достала меч из ножен. — Или тебя влечет к клинку так же неумолимо, как и к женщине?

Холодное Железо, блеснув на солнце, заставило его зажмуриться. Он закричал, как от боли, закрывая глаза, и попятился прямо в воду.

— О Небо — он же утонет! — воскликнула Алуэтта и бросилась в течение.

— Погоди! — окликнула ее Корделия, хватая ее за руку и показывая:

— Ты только посмотри, что он выделывает!

Мрачный человек уже плыл под водой. Как только пена быстрой реки сомкнулась над его макушкой, туника его стала плоской, раздвигаясь, а ноги, наоборот, соединились, превратившись в мощный хвост с двумя плавниками на конце. Седые волосы потемнели, и под ними открылась мощная шея и плечи; его рот и нос вытянулись в рыбье рыло с такими же пышными моржовыми усами, пуговка носа почернела, как у морских животных, а руки стали плоскими и короткими, как плавники. Этот тюлень немедленно вынырнул на поверхность на краткое мгновение, балансируя на хвосте и разворачиваясь, чтобы оглянуться на них, издав несколько жалобных всхлипов, прежде чем ринулся в клокотавшую воду, и поплыл, виляя меж подводных камней, в сторону сверкающего водопада, где скрылся в потоке пены.

— Это был не человек, а Шелки — прошептала Корделия.

Алуэтта затрепетала.

— Впрочем, вполне симпатичный тюлень, — продолжила Корделия. — В тюленьей шкуре он неплохо смотрится. Вижу, он в какой-то миг все же очаровал тебя.

— Зато в человечьей шкуре вид у него был чересчур мрачный и уродливый, — заметила Ртуть. — Ну, ладно, леди — пора спешить в дорогу, время не ждет!

— Скоро нам придется сделать привал! — запротестовал Грегори. — Ночь не самое лучшее время для путешествия по незнакомым и малоизученным землям.

Тем более, когда вокруг обитают столько сверхъестественных существ.

Джеффри согласно кивнул — как будто клюя носом в седле, что он часто делал к вечеру. Однако, этот кивок был более глубоким и выразительным, чем обычно. Он тут же резко выпрямился в седле, мигом сбрасывая усталость. — Пойдем, братец, чего нам бояться? Что бы ни набросилось, мы с Аленом сумеем сдержать его, пока ты разорвешь этого незваного посетителя на части.

— Если только на него не наложено сильное противодействующее заклятие, — мрачно прокомментировал Грегори.

— Мы проскакали целые сутки без роздыху, — напомнил Ален Джеффри, — и всегда разбивали лагерь с наступлением темноты. И что же, теперь пустимся галопом в ночь?

— Да, отчего бы не попробовать скакать после захода солнца, — мрачно пошутил Джеффри. — Может быть, это привнесет новые ощущения в наше путешествие?

— После заката? Да вы что! В непроницаемой тьме.

Когда кругом ни зги не видно! — объявил Грегори. — А зачем?

— Знаешь, последние встречи и долгие проводы после них вызывают во мне отвращение ко всякого рода мраку, — заметил Джеффри. — И сегодняшнюю ночь я хочу провести за крепкими стенами, не знаю почему — такое у меня, наверное, предчувствие. Давайте еще немного проедем, промчимся, проскачем, джентльмены, и вы убедитесь, что я прав. Нам попадется в пути какая-нибудь деревня, где путникам дадут ночлег.

Дорога впереди постепенно окутывалась мраком.

— А, по-моему, костра бы вполне хватило. И по очереди вокруг него дежурить, — нервно заметил Грегори.

— И по очереди отмахиваться палкой от монстров, наползающих со всех сторон.

— Почему — палкой? А меч на что?

— Я имею в виду — головешкой. Потому что огня, по твоим рассуждениям, они боятся больше. Ты же считаешь, что костер способен защитить нас от всяких оборотней и прочей лесной нечисти? — сказал Ален.

— Ничего! — воскликнул воспрянувший Джеффри. — Мы должны встретить страхи лицом к лицу! — Джеффри был бодр, как будто дело происходило на рассвете.

Пришпорив скакуна, он пустился галопом по темнеющей дороге, но изможденный конь был способен идти только рысью, и то с героическими усилиями.

Грегори со вздохом присоединился к Алену, который устремился следом за братом. Они приободряли криками себя и лошадей, пытаясь угнаться за Джеффри. Поравнялись с ним они лишь у самого склона, когда новое рычание сотрясло землю. Ему вторили человеческие крики.

— Что это? — спросил Грегори, показывая вдаль.

— Деревня, на которую твой брат возлагал такие надежды.

Ален указал на смутные огни в ночи. В лунном свете над ними вставал купол. — Это церковь, если мне не изменяет зрение.

— А вот и хижины вокруг нее, — присовокупил Грегори. — Не это ли ты выбрал местом ночлега?

Джеффри насторожился.

— Странно: похоже, эти огни движутся — причем как-то вкруговую.

Деревья по сторонам осеняли их мрачными тенями: несколько мертвых ветвей пали на путников.

— Что-то очень странное там творится, в этой деревушке, у церкви. Как-то мне не по себе, — признался Ален.

— И этот рев, похоже, исходит от монстра, ищущего сражения, — ухмыльнулся Джеффри. — Давайте проедем немного вперед и посмотрим, что там.

Отыскав тропу, они пустились вниз по склону.

— Не торопитесь, — предупредил Ален. — Нет нужды срываться с места в карьер в пасть врагу.

Джеффри поморщился, но сохранял спокойствие молча, признавая за Аленом здравый смысл в данной ситуации.

— Или глаза изменяют мне, или этот полукруг света становится все меньше, — заметил Грегори.

Джеффри внимательно осмотрел то, что открывалось его глазам примерно секунду, затем кивнул.

— Твои глаза не обманывают тебя, братец. Если за этими огнями стоят люди, то можно сказать, что они неуклонно приближаются друг к другу.

— Хо! Что имеем мы здесь? — принц осадил коня. — Шествие факельщиков? А это еще кто?

Прямо перед собой братья заметили мужчину и женщину, пробиравшихся вдоль дороги, взяв друг друга под локоть. За ними бежали дети.

Под ногами снова откликнулась-затрепетала тропа.

Кто-то из детей испуганно закричал, и мать — видимо, это была мать — стала его успокаивать, говоря какие-то утешительные слова, хотя у самой руки тряслись от страха.

— Что выгнало вас из родных хижин в такую пору? — спросил Ален. — Можете быть уверены, здесь есть три меча, готовые встать вам на защиту!

— Что такое простые мечи против чародейских монстров, — простонала жалобно женщина.

— Что еще за монстр? — спросил с обострившимся интересом Грегори.

— Это призрак, сэр рыцарь, — отвечал мужчина, — но в этот раз он принял форму быка.

— Любопытное превращение.

— Всю свою жизнь Бэйург был зловредным человеком — никто его не любил, он всегда вселял в нас нехорошие чувства и опасения, — пояснила женщина, тут же поежившись от отвращения и испуга.

— Он был задира и скупец, — сказал ее муж, — совершивший лишь пару добрых поступков во всей своей жизни, которые с лихвой перекрыл множеством злых дел.

— Он надул хозяина при разделе земельных участков, — сказала его жена, — и торговался за каждое зерно, менял обноски на жито.

— И выменивал дрянное зерно на хорошую одежу, — хмуро заметил ее муж.

— Договорился о свадьбе на шесть сторон сразу, — продолжала женщина, — и, отведав новобрачных, отверг всех. Четверых он взял с детьми, но ничуть о них не заботился. Так как ни одна из женщин не удовлетворяла его требованиям, он взял седьмую, уже силой, но к тому времени его выгнали из общины.

— Он лгал, обманывал и плутовал, — продолжал мужчина. — Крал инструмент и инвентарь, еду и вообще все, что плохо лежит, и жестоко избивал тех, кто пытался отстоять свое имущество.

— Прямо какой-то опереточный злодей, — поежился Ален, на которого этот рассказ произвел тягостное впечатление. — Но какие же он сделал два добрых дела, о которых вы тут упомянули?

— Он подарил изношенный плащ одному бедняку, — неохотно сказала жена, — и однажды, в момент слабости, дал кусок хлеба с сыром одному из своих детей, потому что мальчик буквально умирал от голода.

— Но этого ему будет недостаточно, чтобы добиться места в Небесных чертогах, — заявил ее супруг. — и даже в Чистилище, как мне кажется. Он упал замертво на сорок девятом году жизни, и наш пастырь прочел речь над могилой, но никто не оплакивал его.

— Но этих двух добрых дел достаточно, чтобы отложить ссылку в Преисподнюю, — задумчиво пробормотал Грегори. — Почему же вы думаете, ему закрыт путь в Небеса или в Чистилище?

— Потому что его призрак вернулся, — сказала женщина и содрогнулась.

— Сомнительно, чтобы ему был дан шанс исправить все то зло, что он сотворил на земле, — заметил ее супруг, — но он заявился обратно. И, поскольку всю свою жизнь задирал и бодал, как говорят в нашей местности, других, то и вернулся в виде быка! Гигантского быка, который, в основном, появляется ночью. Несколько недель после похорон все было тихо, и мы уж было вздохнули с облегчением. Но едва солнце склонилось к закату — и он тут как тут, снова стал задирать каждого, кто выходил из дому после наступления темноты, загоняя их потом, ополоумевших от страха, в реки и болота. От его ужасного рева срывались крыши и ставни.

И тут рев донесся снова — громадная отсохшая ветвь ударилась о землю как раз рядом с конем Алена, всего в ярде от него. Жеребец испуганно отшатнулся, но Ален сдержал его и спросил:

— А почему вы не обратились за помощью к вашему покровителю?

— Он не хочет верить, что его лизоблюд, долгое время сшивавшийся при его дворе, занимается подобными делами.

— То есть ему он верил больше чем вам?

— Конечно, сэр. Ведь он был опытный царедворец.

У нас тут монах-экзорцист собирался изгнать этого дьявола, но бык оказался сильнее. Он своим жутким ревом заглушил слова молитвы и загнал брата-экзорциста обратно в церковь — тот едва успел там спрятаться.

— С нас хватит, — заявила женщина, — долго мы терпели, но хватит. Мы решили оставить деревню, и лишь брат Ансельм уговорил нас сделать последнюю попытку.

— Мы позвали одиннадцать священников из соседних деревень прийти нам на помощь и успокоить привидение.

С этими словами мужчина кивнул на огни, плясавшие внизу, за склоном.

— Они пришли с зажженными свечами, и хор их молитв пока не заглушен ревом быка. Так что надежда остается.

— Здорово придумано! — Ален обменялся взором с Джеффри, который ухмыльнулся в ответ, и сказал:

— И какой храбрый поступок — если не сказать безрассудный. Посмотрим, что из этого выйдет.

— По-моему, здесь нужны не свечи, а железо, — пробурчал Джеффри.

— Представляю, чем все это обернется, — согласился Грегори. — Лично я знаю многое о призраках, но никто не знает о них все. И этим двенадцати священникам может понадобиться наша помощь.

— Спасибо за предупреждение, добрые люди, — сказал Ален, обращаясь к семейству поселян. — Но тем не менее, мы вынуждены устремиться навстречу опасности — без нас там, похоже, не обойтись.

За спиной они услышали испуганные голоса семьи, когда, отъехав футов двадцать, стали набирать скорость.

Как только они спустились со склона, так сразу оказались в деревне — об этом говорили окружавшие их со всех сторон хижины с соломенными крышами и высокий шпиль церкви, который теперь оказался высоко вверху над их головами.

Круг горящих свечей сужался, окружая быка с трех сторон, сжимая его в клещи. С последней стороны ему оставалась одна дорога — но там, позади него, стояла церковь. Бык возвышался над ними, десяти футов роста как минимум, он ревел и пыхтел, и рыл копытами землю. То и дело он делал опасный выпад в сторону одного из братьев-монахов, которые служили священниками в этих краях, но те стояли неколебимо, каждый на своем месте, воздев свечу над собой и произнося слова молитвы, и продолжая наступать, впрочем, без особого энтузиазма. Бык метался от одного к другому, но везде встречал одно и то же, производя при этом ужасный шум, не в силах выпутаться из этого круга.

— Они заводят его на церковный двор! — заметил Джеффри.

— Конечно, само собой — ведь там, за церковью, кладбище! — прокричал Грегори, стараясь пересилить шум, который производил бык. — И этот зловредный призрак, грешная душа, не может вступить на освященную землю безнаказанно, не испытав мук боли и раскаяния.

Тем не менее, бык все же развернулся к деревенскому погосту — но тут же замер, увидев перед собой полупрозрачные призрачно-туманные силуэты, восстающие из земли. Они стояли плечом к плечу, стеной перед ним, и рядом возникали все новые и новые — словно призрачные языки белого пламени.

— Это призраки замученных им людей: тех, кого он обманывал и грабил! — прошептал Грегори. — Сейчас начнется битва призраков, и да поможет им Правая сила!

— А также их количество, — присовокупил Джеффри. — Преимущество будет не на стороне быка, пусть только зайдет туда.

— В самом деле, — смятенно пробормотал Ален. — Он не может тронуться ни вперед, ни назад. Там его останавливают свечи и молитвы, а с другой стороны — призраки. Все против него. И что они будут с ним делать дальше?

— Не думаю, что они станут его трогать, — скривился Джеффри. — Монахи просто хотят его успокоить навечно, чтобы он больше не возвращался. А наказывать его будут уже силы неземные.

— И что же они: собираются загнать этого огромного быка в гроб? — удивился Ален.

— Вроде того, — отвечал Грегори, не сводя глаз с монашеских рядов и их ревущего противника. — Посмотрим, что они будут делать дальше.

Все теснее и теснее становился круг, смыкаясь вокруг быка — точно сверкающее в ночи ожерелье из жемчужин, стягивающееся на его шее. Наконец раздался еще один сотрясающий землю рев, и бык метнулся за церковную ограду, на освященную землю.

— Но он же не может туда проникнуть! — возмутился Ален. — Слышишь, нечистый дух! Там же святая земля!

— Может, но будет тут же наказан: гореть ясным пламенем, — пояснил Грегори. — Что может быть страшнее такого возмездия для злодея?

— Значит, бык поджарится, как на вертеле? — хмуро пробормотал Джеффри.

Церковь огласилась криком агонии — это кричал бык; звук раскатывался, отражаясь от фасада церкви, гудел в колоколах, в нем были боль и гнев, и отчаяние столь глубокие, что все трое содрогнулись. Даже Джеффри почувствовал легкие уколы страха, овладевшего призраком, таким глубоким и непреодолимым был его испуг.

Но монахи стояли неколебимо возле ворот, выдвигаясь дальше к церкви и оттесняя призрака.

— Я должен пройти туда! — решительно сказал Грегори. — Кто знает, на что эта тварь способна, когда окажется загнанной в угол?

— Вот именно, — возразил Джеффри, — поэтому тебе не следует там появляться…

Но Грегори уже исчез, произведя небольшой грохот, подобный удару молнии с неба.

— Никак не уймется! — воскликнул Джеффри. — Куда он вляпается на этот раз? — Джеффри повернулся к Алену. — Добирайся, как сможешь! — И с таким же точно шумом исчез следом, оставив Алена сотрясать вечерний воздух цветастыми проклятиями, которые не должны быть известны ни одному благовоспитанному принцу.

Грегори появился в церкви с точно таким же громоподобным ударом, который вырвал у быка рев испуга и ненависти. Сидений здесь не было, как в большинстве средневековых храмов, а широкий пол был выложен плитняком. Бык стоял в центре, и два ряда монахов решительно двигались вдоль стен к алтарю: остальные отсекали путь к дверям. Церковь наполнилась странным свечением и речитативом дружных молитв, которые звучали теперь громче и уверенней, чем дикий рев быка. Как он ни крутился, как ни вскидывал рогами, наступавшие были неумолимы и продолжали идти на него, стойко перенося любые атаки со стороны рассвирепевшего животного. Наконец он понял, что его вот-вот загонят в кольцо — и отступил к восточной стене: туда, где находился алтарь. Там, пригнув голову и угрожающе выставив рога, он забил копытами.

— Он крошит гранит!

Грегори обернулся и увидел перед собой брата. Шум его прибытия был заглушен песнопениями и ревом быка.

— Гранит только трескается, — ответил Грегори. — И потом, сейчас это не причинит вреда никому, кроме него самого. Сейчас его неукротимый нрав принесет ему лишь слабость.

— Смотри! — удивленно воскликнул Джеффри, — Что с ним происходит?

Грегори посмотрел: бык стал уменьшатся в размерах. Наверное, он понял, что по-другому не выкрутиться.

Внезапно Грегори стали понятны намерения быка.

— Берегитесь! — крикнул он монахам. — Сейчас этот призрак…

Бык выпустил весь накачанный воздух в продолжительное мычание, стараясь задуть им все окружавшие по сторонам свечи. Волна морозного воздуха прокатилась по храму, и вдруг стало темно. В полной темноте, в церкви, заполненной мраком, заголосили монахи — и их тут же заглушил торжествующий рев быка.

— Молекулярная реверберация! — бросил Грегори брату и уставился во тьму, стараясь отыскать там хоть крошечный след недавнего свечения.

— То, что надо, — откликнулся Джеффри и сделал то же самое.

Один за другим крошечные огоньки пламени вспыхнули. Монахи радостно подхватили песню, и бык яростно взревел, отчаянно пятясь. Но чем дальше наступали монахи, тем тоньше становился этот рев. Теперь они сблизились в центре храма настолько, что бык стал виден со всех сторон, и всем открылась картина того, что с ним происходило: бык стремительно уменьшался в размерах и все тоньше становился его яростный рев. Подкова окружения наконец замкнулась тесным непроницаемым кольцом. Гимн, который пели монахи, стал торжественным и победоносным, а рев чудовища стал сначала жалким блеянием, затем птичьим щебетом, и закончился писком летучей мыши.

— А теперь брат Хендрик! — Объявил один из монахов-священников, и другой его коллега выступил вперед с коробочкой-трутницей. Он осторожно поднял крошечное создание, положил его туда и захлопнул крышку.

Грегори и Джеффри издали рев восторга. Еще один голос присоединился к ним: у дверей они тут же заметили Алена, приветственно махнувшего рукой.

Однако монахи особого веселья не выразили, спев лишь благодарственный молебен. Вскоре песня замолкла, и церковь погрузилась в тишину. Лишь золотой свет свечей плясал на истертых, отполированных ступнями плитках.

Затем раздался тонкий писк из трутницы, похожий на скрип сверчка, в котором можно было различить слова:

— Что вы делаете? Сжальтесь надо мной! Милосердия!

— О каком милосердии может идти речь к тому, кто первый начал насилие? — спросил один из монахов.

— Ты достоин той же участи, что и твои жертвы, — подтвердил другой.

— Так сделайте со мной то же, что я с ними! — умолял еле слышный писк. — Оставьте меня в этой коробке под мостом у протоки, что проходит через деревню, чтобы я не остался в полном одиночестве!

— Нет, парень, — сурово отказал старший из братьев ордена. — Мы знаем, какое зло кипит в твоем сердце.

— И знаем о силах, которые могут быть у призрака, даже такого крошечного, — присоединился к ним еще один седой монах, в котором возраст выдавал старшего. — Потом у каждой беременной на этом мосту начнет случаться выкидыш.

— Включая отелых коров, и «тяжелых» овец, — присовокупил третий.

Из коробки послышались шум и возня, лихорадочные и истеричные. Словно там дрались за жизнь сразу несколько насекомых.

— Проклятье на ваши головы, слишком подозрительные умы!

— Если он проклинает нас, значит, мы оказались правы, не веря в его посулы, — с суровой усмешкой произнес старший. — Ничего, грубиян, мы обложим эту коробку свинцом, и отправим ее с каким-нибудь рыбаком, чтобы он забросил тебя поглубже в пучину.

— Подумайте о милосердии! — завопил тонкий голос из коробки. — Неужели вы навечно похороните меня в таком безотрадном темном месте?

— Если тебе это не по нутру, отправляйся за пределы этого мира, где получишь заслуженное воздаяние за свои зверства и жестокости.

— Это вы изуверы, если способны на такое — проклясть меня на веки вечные! Это надо же — какая жестокость! Вы же знаете, что за пределы этого мира мне путь зарыт — адский огонь ожидает меня там!

— Ты сам себе выбрал такую судьбу, — строго сказал один из братьев ордена, — за то, что ты сделал с людьми, среди которых жил.

Грегори выступил вперед, воздев руку:

— Дозволено ли мне будет сказать, святые отцы, почтенные братья?

Монахи застыли, обратив на него внимание. Затем старший сказал неторопливо:

— Я еще тогда удивился, что наши свечи нежданно-негаданно зажглись. Сначала я принял это за знак Провидения, но теперь вижу, что оно послало тебя. Это ты пробудил к жизни божественный огонь, и, само собой, заслужил право участвовать в нашем разговоре, незнакомец, кто бы ты ни был.

— Благодарю вас, досточтимый, — Грегори внимательно посмотрел на трутницу, в которой содержался монстр, словно пронизывая ее взглядом насквозь:

— А не могли бы вы с помощью ваших песнопений уменьшить этого быка, ну допустим, до комариных размеров, так, чтобы эта коробка была бы для него как дворец?

Братья ордена обменялись недоуменными взорами:

— Естественно, — заявил старший, — во имя милосердия, мы можем сделать это для него.

— Но я никогда не увижу света! — пищал голос из трутницы.

— Не верьте ему, — посоветовал Грегори. — Он всего лишь призрак, и не отвечает за свои слова. При уменьшении размеров увеличивается концентрация энергии — и, если он сейчас вырвется оттуда в таком состоянии, то может сжечь здесь все единым взором.

— Проклятье тебе, всезнайка! — возопили из коробки.

— Отчего же, — возмутился монах, — ты проклинаешь того, кто заступился за тебя, и позаботился создать уют в твоем заключении? Теперь я вижу, ты просто не заслуживаешь даже этого снисхождения!

— Нет, нет! — завопил бык. — Я это так, сгоряча сказал! Войдите в мое положение! Уменьшите меня своим чудодейственным пением, доблестные мужи!

— Видимо, не только сила вызвала такой приступ раскаяния, — вздохнул монах, — будем, по крайней мере, на это надеяться. Но мы можем уделить ему милосердия, которое он не заслуживает, во имя божественной справедливости.

При этих словах Грегори заметил, как заиграл румянец на лице принца, и как побагровел Джеффри, словно человек, который готов не то рассмеяться, не то немедленно разрыдаться, тронутый простодушием святых отцов.

— Споем, братья, — призвал старший монах.

Ален, Джеффри и Грегори покинули церковь при первых словах песни. Их присутствие здесь уже не требовалось. На мгновение они остановились, окинув церковь прощальным взглядом, прислушиваясь к гармоничным звукам, царившим там, и наслаждаясь растущей в душе гармонией мира.

— Всякий может найти место в этом сказочном мире, — почти благоговейно пробормотал принц.

— Угу, — откликнулся Джеффри. — Даже комар в своей шкатулке.

— Достаточно того, что гармония восстановилась и восторжествовала в этой маленькой деревушке, пусть даже в какой-то части этого мира, а значит день прошел не напрасно. — Грегори завороженно посмотрел в небо. — Однако все заняло гораздо больше времени чем предполагалось, друзья. Смотрите, заря уже золотит небеса.

— Вот это да! — сказал Ален, забираясь в седло. — И все же, как ни тянуло на ночлег, отчего-то у меня нет желания оставаться в этом месте ночью или днем.

А теперь, поскольку наш путь будет освещен хотя бы бледными лучами рассвета, преодолеем еще несколько миль и разобьем свой лагерь где-нибудь на поляне среди благоуханной растительности здешних краев.

— Неплохая мысль, — поддержал Джеффри, садясь верхом. — Лично я ничуть не жалею, что пришлось провести ночь в пути.

— И я тоже, — подхватил Грегори, ставя ногу в стремя. — В путь, джентльмены, посмотрим, вдруг нам удастся встретить место для ночлега получше, чем это.

Однако, когда они выехали на бревенчатый мост, ведущий к лесу, Джеффри повернулся к брату с недовольной гримасой:

— Что это ты все время улыбаешься, Наблюдатель?

— При мысли о том, что, как известно, добрая слава бежит впереди, как ни скор твой конь. А у монахов нет причины хранить случившееся в тайне.

— Случившееся?

— Ну да, то, что произошло этой ночью. — отвечал Грегори. — Думаю, здешние жители не скоро осмелятся ездить по этому мосту.

— У тебя не завалялось хоть одного бисквитика, Корделия? — спросила Ртуть. — Мои запасы вышли, остались только вяленые мясные обрезки.

— А у меня как раз наоборот: четыре бисквита и ни грамма мяса, — и Корделия раздала сухари. — Один отложим про запас.

Голод терзал желудок Алуэтты — он как будто вгрызался в нее, запуская свои зубы и когти, словно некий дикий зверь, когда она передала сухарь обратно Корделии:

— Благодарю, мадемуазель, но я еще могу потерпеть.

Может быть, нам удастся найти лесных орехов или ягод.

— Или кролика, уставшего от жизни? — поинтересовалась Ртуть. — Что на тебя, в самом деле, нашло?

Ешь, что дают. Как только разобьем лагерь, я поохочусь в округе, пока мы будем обдирать тушку и жарить мясо на углях, уйдет время — а голод не тетка, он доконает быстрее.

— Потрясающая красота, — оглянулась Алуэтта по сторонам. — Вы только посмотрите, какие стволы вдоль дороги — это же сказочные богатыри-великаны! Настоящая дубрава!

— Ну, положим, не все, — Корделия кивнула вперед, где произрастало несколько дубов чуть более фута в поперечнике. Затем она перевела взгляд на корни. — Посмотрите, они растут прямо из стволов павших деревьев!

Они присмотрелись и увидели, что более молодые деревья и в самом деле росли на подстилке из старых, словно грибы из пня. Старые стволы были обрублены и на месте среза вырастал новый дубок.

— В этой роще дубы рубили раза три! — воскликнула Корделия. — Это деревья четвертого поколения!

Алуэтта поежилась.

— Что-то мне не нравится в этом месте, каким бы привлекательным и романтичным оно не было. Странное оно — я чувствую подвох или ловушку.

— Но кому могло понадобиться трижды рубить в одном месте? — со смехом сказала Корделия. — Но местечко в самом деле прекрасное.

— Да, — согласилась Алуэтта, — место замечательное во всех отношениях. Возможно оттого, что старые седые великаны не заслоняют кронами небо. Смотрите, солнце — и колокольчики!

Маленькие голубые цветы густо заселили поляну, устлав ее словно огромным цветным ковром. Среди них торчало несколько живописных мухоморов, дразня своими огненно-красными пестрыми шляпами.

— Странно, мухоморы среди цветов, — подивилась Корделия. — И еще такие большие!

— Прямо как на парад собрались, — согласилась Алуэтта.

— Кстати — а каковы они на вкус? — спросила Ртуть, прижимая руку к неугомонному желудку, урчавшему с утра на разные лады.

И, словно бы ей в ответ, один из мухоморов стал расти и распрямляться в густой траве. Пораженные женщины увидели, как из-под красно-белой шляпы высунулся крючковатый обвисший нос, такой же красный. Затем мухомор как ни в чем не бывало побрел им навстречу.