Вера недвусмысленно предложила продолжить, но к тому моменту я почувствовал в себе существенные изменения. Я, кажется, стал совсем другим.

Вера, Верочка, Верунчик. Подруга дней моих суровых!

Вера призналась мне в любви, уверяя, что наши отношения священны, они никак не связаны с отношениями, которые навязал ей Лобок. Я ответил, что мне необходимо время, однако то была отговорка. Я знал, что никакого продолжения не будет!

Тот легкий цинизм, с которым я относился к личной жизни, растаял как дым. Елена не выходила из моей головы и из моего сердца. Я окаменел, словно Рыцарь, всецело посвятивший свою жизнь своей Даме Сердца.

Конечно, есть природа, она требует своего.

Однако есть еще кое-что, без чего природа бессмысленна, бесчестна и бессовестна. Как все просто, и как все сложно!

Ради Елены я был готов остаться в Германии. Конечно, на тот момент я не знал, что Германия из союзника в один день превратится в непримиримого врага и вероломного агрессора.

Ради Елены я пошел на преступление, терпел лишения и неприятности. Разве я делал все просто так, ради забавы? Нет! Я любил ее и продолжаю любить.

Шли дни, и я сердцем чувствовал, что наша любовь не умерла, она взаимна. Я не верил, не мог поверить, что Елена всего лишь играла роль, о чем с холодной улыбкой заявила мне в нашу последнюю встречу.

Хелен фон Горн безвозвратно ушла, но пришла Елена Коренева. Неужели она вдруг ушла так же, как пришла, – легко, беззаботно и весело?

Вот это угнетало и давило больше всего. Неужели так бывает?

Я не мог поверить. Внутренний голос цинично твердил: «Да, Шаталов, ты многого не знаешь, еще как бывает!» Сердце же решительно возражало: «Нет, так не бывает!»

Телефон в квартире номер восемь в доме номер пять по улице Большая Никитская не отвечал, дверной звонок не работал. Мои бдения под дверью сразу же привлекли внимание чутких соседей, и мне пришлось объясняться с участковым милиционером, но я не оставлял своих попыток и приходил по адресу снова и снова.

Вскоре меня завертели новые заботы, и я перестал дежурить у дверей квартиры Лены. Судьбоносные события как для меня лично, так и для всей нашей великой страны продолжились с новой силой.

Война, поначалу представлявшаяся как освободительный поход против фашистской Германии, поработившей Европу, вдруг после известной речи товарища Сталина третьего июля сорок первого года превратилась в войну Великую Отечественную.

Немецкие танковые клинья, пусть с ощутимыми для себя потерями, однако достаточно быстро резали нашу оборону, как праздничный пирог, вгоняли наши армии в котлы, вносили ужасающую сумятицу, растерянность, вселяли уныние и провоцировали панику.

Геббельс устроил такую пропагандистскую шумиху, что весь мир, кажется, почти поверил в то, что фюрер великой Германии самоотверженно вступил в схватку с кровожадным большевистским режимом.

В ходе следовавших одно за другим мрачных событий я неоднократно вспоминал предупреждения Лобка. Похоже, они сбывались в точности.

Думал ли об этом товарищ Сталин, вспоминал ли он злорадные пророчества гитлеровского прихвостня? Не знаю, до сих пор не могу сказать ничего определенного.

В тот момент я с уверенностью мог сказать лишь одно: в июне сорок первого года товарищ Сталин пережил непростые дни. Слово расходилось с делом на уровне исполнителей – вот что коварно било вождя в спину в унисон ударам гитлеровской армии в лоб.

По документам Красная армия превосходила вермахт на голову по всем параметрам. В реальности начинались якобы непредвиденные проблемы.

Обученные по документам дивизии сыпались в бою так, что разбежавшихся бойцов не могли потом долго собрать. Техника простаивала в ремонте без запасных частей, аэродромы не имели нормальных взлетно-посадочных полос. К новым скоростным самолетам пилоты не приспособились – скорость посадки слишком высокая! Самолеты и танки оказались не полностью радиофицированы, а летчики и танкисты невзлюбили рацию – шифры неудобны.

Военные склады, как нарочно, неудачно расположены. Автомобили стоят без топлива. Штабная работа и связь постоянно дают досадные сбои.

Командиры не умеют маневрировать, их учили только двигаться грозной лавой вперед, а тех наставников, кто пытался учить грамотным действиям в обороне, признавали вредителями. Как противостоять стремительному германскому блицкригу, никто всерьез, как оказалось, не думал и по большому счету не знал.

Получалось, что вновь, как во времена Наполеона, оставалось уповать на огромность нашей страны, не вполне развитую дорожную сеть и русскую зиму, в условиях которой русская армия всегда побеждала, словно попадала в родную стихию.

К сожалению, многие из тех, кто исполнял приказы, попросту не желали думать. Они исповедовали шапкозакидательскую тактику, массово бросали под тяжелые немецкие орудия и пикирующую авиацию конницу, пехоту и легкие танки, видимо, рассчитывая безудержной лавой до смерти напугать врага. Противник, в самом деле, иногда изумлялся, но бежать со страху не желал, как в тире, методично истреблял советские части и соединения, безграмотно брошенные под огонь.

Когда безответственная тактика не срабатывала (как же она могла сработать?) и приводила к ничем не оправданной гибели людей, карьеристы якобы в благородном гневе обвиняли командиров в трусости и расстреливали якобы виновных в провале решительного контрнаступления, а на самом деле заметали следы своего дурацкого рвения и головотяпства.

Система функционировала так, что слишком часто среди ее замысловатых передаточных механизмов действовали откровенные сластолюбцы, лодыри, приспособленцы, воры и дураки. Провокаторы, вредители, шпионы и предатели чувствовали себя в ней довольно вольготно, им оставалось лишь замаскироваться под карьеристов, дураков, воров или сластолюбцев.

Тем не менее, несмотря на лишения, разочарования и поражения, первый главный итог состоял в том, что семнадцатого июля, как планировал Гитлер, никакой смены власти в СССР не случилось. Немцы не смогли войти в Москву. Несмотря на предательство, саботаж и двурушничество, имевшие место в ряде случаев, тем не менее блицкриг, основанный на внезапности удара, дезинформации и разложении страны изнутри, с треском провалился.

Все на нашем заводе работали день и ночь, а двадцать второго июля сорок первого года, ровно через месяц после начала войны, немцы бомбили Москву. С этого дня наша столица стала фронтовым городом.

Сомнений больше быть не могло – началась тяжелая тотальная война. В самые первые военные недели многие потеряли своих родных и близких. Горе горькое поднялось над нашими городами и селами!

Моим товарищам летчикам-испытателям поручили протестировать новую модель Яка. Они стали жаловаться, что новый Як имеет множество недоработок.

Мне же, напротив, поручили продолжить испытания сверхскоростного советского истребителя, который сконструировал наш выдающийся авиаконструктор Николай Поликарпов. Самолет, который по всем параметрам превосходил хваленый германский «мессершмитт», значился как проект И-180 и лично мне очень нравился.

О нем даже сейчас мало кто знает. Несмотря на все очевидные преимущества, тем не менее возобладало мнение, что новый самолет будет дороже Яка.

Помимо этого высказывалось опасение, что у него будет гораздо больше проблем с поставкой узловых деталей и запасных частей в условиях эвакуации. По этой причине быстрая и эффективная доводка самолета якобы станет попросту невозможной.

Понятное дело, иногда не хватало элементарных деталей, так как началась массовая эвакуация заводов из европейской части в глубь страны. Со своего прежнего места заводы сорвались, а на новое место назначения еще не прибыли. Да и где оно было – новое место назначения? Зачастую буквально под брезентом в поле!

Проект И-180 перестал быть ведущим. В рамках постепенного его сворачивания меня отправили на Ленинградский фронт – испытывать новые МиГи с целью их окончательной доводки.

Осенью сорок первого года, находясь на фронте, я довольно легко сбил два скоростных немецких бомбардировщика Ю-88 на экспериментальном МиГе. В то же время мой МиГ вызывал множество нареканий, в первую очередь по двигателю. Он был ненадежен!

В декабре сорок первого года Красная армия отбросила немецко-фашистские войска от Москвы. Обстановка более или менее стабилизировалась, и меня вызвали с Ленинградского фронта в столицу. Я понятия не имел о цели вызова.

Когда я приземлился на своем МиГе на секретном военном аэродроме в черте города, подъехал черный лимузин, и люди в модных темных широкополых шляпах и плащах-балахонах вежливо пригласили меня в машину. Куда меня везут, я не знал, окна в автомобиле были зашторены, а салон отделен от места водителя перегородкой из бронестекла, которая тоже была тщательно закрыта шторкой.

Я попытался спросить своих суровых спутников, куда меня везут, однако на все вопросы был лишь один ответ:

– Не волнуйтесь, товарищ Шаталов, сейчас все узнаете.

Честно говоря, мне стало не по себе. О том, как у нас пропадают сотрудники и сотрудницы завода, знали все. Никто не был застрахован.

Секретная проверка, конечно, не афишировалась. Человек просто исчезал.

Многие возвращались, но иногда сотрудник завода пропадал бесследно. Все понимали, что так надо. Практически все на нашем заводе прошли такую чистку в разных вариантах. Кто-то отделался сравнительно легко, кто-то не очень.

Я знал, что в любой момент тоже могу быть подвергнут чистке, но, когда момент наступил, повторяю, мне стало не по себе, и под ложечкой засосало довольно тоскливо. Каково же было мое изумление, когда я вышел из лимузина в кремлевском дворе и меня провели прямо в кабинет товарища Сталина.

Вождь встретил меня очень приветливо. Он предложил сесть за столик, примкнутый торцом к его рабочему столу.

Усевшись за столик, я сразу обратил внимание, что на зеленом сукне сталинского рабочего стола были аккуратно разложены чертежи самолетных двигателей. Товарищ Сталин сделал небольшую паузу, как будто давая мне время немного освоиться.

Он неторопливо закурил и стал расхаживать по кабинету с дымящейся трубкой в согнутой руке. Вождь неторопливо вышагивал вдоль стены, увешанной полками с многочисленными толстыми книгами. Чтобы видеть его, мне пришлось в полоборота повернуться на стуле.

Товарищ Сталин заговорил не сразу, но, когда заговорил, я сразу погрузился в особый мир, в котором все было аккуратно расставлено и разложено, словно книги на полках в сталинском кабинете.

– Мы с вами виделись на совещании летчиков-испытателей завода номер один в тридцать восьмом году?

– Так точно, товарищ Сталин!

– И на новогоднем банкете в декабре тридцать девятого?

– Так точно, товарищ Сталин!

– Когда я декламировал сказку о бельчонке в стихах, вы что-то помечали в блокнот.

– Так точно, помечал, товарищ Сталин. Хотел сказку запомнить, чтобы племяннице на ночь рассказать.

– Племяннице? Похвально!

Вождь сделал многозначительную паузу. Я невольно похолодел. Мне вдруг показалось, что в его словах промелькнул едва уловимый сарказм.

Однако, когда он заговорил снова, у меня отлегло от сердца. Товарищ Сталин говорил очень тепло, просто и проникновенно.

– Товарищ Шаталов, прошу вас, пожалуйста, давайте обойдемся без официоза щелканья каблуками. Я хочу просто побеседовать с вами с глазу на глаз. Принимается?.. Хорошо! Хотите курить? Нет?.. Итак, мы ознакомились с вашими многочисленными рапортами. Вы не первый, кто критикует МиГи. Однако что вы предлагаете? Вы предлагаете кардинально улучшить двигатели, но сейчас мы не можем выполнить ваше пожелание, нам приходится довольствоваться тем, что мы имеем. К сожалению! Надеюсь, вы хорошо понимаете, в каком состоянии пребывает наша оборонная промышленность?

– Товарищ Сталин, я, конечно, понимаю. Тем более, зачем вкладываться в совершенствование современного, но очень дорогого самолета, который заведомо окажется не доведенным именно по двигателю?

– Что вы предлагаете?

– Проект МиГ приостановить. Мотор под И-180 выглядит гораздо более надежным, но у нас по причине эвакуации не хватает мощностей по серийному выпуску самолета И-180. Вместе с тем очень жаль терять такой истребитель! Он имеет великолепную аэродинамику и превосходное пушечное вооружение. Я предлагаю предельно упростить самолет И-180, облегчить его, сделать дешевле и проще для массового серийного производства, а двигатель и пушечное вооружение сохранить.

Вождь вдруг остановился и лукаво посмотрел мне прямо в глаза своими проницательными тигриными глазами. Он как будто попытался определить, сам ли я пришел к такому выводу или мне кто-то подсказал.

Я решительно поднялся со своего стула и одернул гимнастерку.

– Товарищ Сталин, я не одинок в своем мнении. Практически все летчики-испытатели и фронтовые летчики-истребители, с которыми мне довелось беседовать, склоняются к точно такому же выводу. Делать ставку исключительно на Яки ошибочно. Я не спорю, Як – неплохой самолет, но на вертикалях он все-таки недотягивает. Единственный его козырь – вираж, однако летчику на Яке приходится умышленно подставляться под «мессершмитт», чтобы с разворота на вираже сбить его. Такая тактика показала успешные результаты, но наши летчики на Яках вынуждены быть в воздухе в постоянном напряжении. Если летчик вовремя не заметит «мессершмитт», ему не уйти от атаки, но если бы двигатель и аэродинамика позволяли, он бы смог это сделать! Фронтовая практика показывает, что пара «мессершмиттов», удачно подловившая Як, сбивает его в девяти случаях из десяти. У нашего летчика-истребителя на Яке зачастую просто не остается возможности, чтобы поквитаться. Мы несем неоправданно высокие потери в людях и технике!

Воцарилось долгое и тягостное молчание. Я замер на месте, а вождь, задумчиво склонив голову, продолжал бесшумно мерить своими мягкими кожаными сапогами кремлевский узорчатый темно-красный ковер.

Какие-то сумбурные мысли полезли мне в голову. Не слишком ли я эмоционален?

В самом деле, кого я, интересно, взялся учить? Товарищ Сталин все силы, можно смело сказать, всю душу вкладывает в нашу боевую технику. Наверное, он больше меня знает о ее возможностях!

Вождь вдруг остановился. Секунду помедлив, он повернулся ко мне, на этот раз в его взоре промелькнуло что-то похожее на удовлетворение.

– Хорошо, товарищ Шаталов, благодарю вас. Мы обязательно учтем ваши предложения!

Я не знал, что ответить и как себя вести. Благодарить? Одобрить решение? Обрадоваться? То, другое и третье казалось довольно глупым.

Я не могу одобрять решение вождя, не тот, как говорится, ранг. Благодарить пока что не за что, поскольку результатов-то пока еще нет, а радоваться нечему – наши самолеты сбивают, и еще неизвестно, что покажет доводка И-180 на практике. Пресловутый субъективный фактор продолжал довлеть, словно дамоклов меч.

Товарищ Сталин увидел замешательство на моем посеревшем уставшем лице и улыбнулся. Его улыбка была простой и проникновенной. Так отец улыбается волнению сына, думая про себя: «Ах, мальчик, волнуйся, пока волнуется».

Вождь вдруг шагнул ко мне и, к моему великому изумлению, тепло обнял за плечи. Затем он приподнял чертежи на столе. Под ними затаилась квадратная алая коробочка. Товарищ Сталин взял ее в руку и повернулся ко мне.

Он смотрел мне прямо в глаза, в его чуть сощуренном взгляде сверкнули озорные мальчишеские искорки.

– Гитлер вам Железный крест вручил?

– Да, товарищ Сталин!

– Где же сейчас его награда?

– Железный крест остался в Германии в сейфе вместе с моими личными документами.

– Хочу признаться вам кое в чем, товарищ Шаталов. Мы полагали, что за вами нужен глаз да глаз. До поры до времени! Однако довольно скоро ваша неуемная страсть к красивым женщинам стала казаться просто неискоренимой. Вы так влюбились в немецкую летчицу, что пришлось провернуть целую операцию – умертвить Хелен и воскресить Елену Кореневу. Пока Хелен была жива, никакие силы не могли, кажется, вырвать вас из Германии!

Лицо у меня, кажется, неприятно вытянулось. Только этих разговоров мне не хватало! Однако что поделаешь – сам виноват.

Зачем товарищ Сталин так долго и пристально смотрит мне прямо в глаза? Такой пристальный его взгляд просто невозможно терпеть!

Понятно, что я едва не сорвал ответственную операцию, подверг совершенно ненужному риску благородных и отважных людей. Зачем же так долго со мной разговаривать? За такие дела к стенке надо ставить или, по крайней мере, на фронт отправлять, в окопы простым пехотинцем, чтобы, как говорится, искупить кровью.

Я твердо взглянул вождю в глаза, намереваясь озвучить свои мысли, но он всего лишь на миг, но все-таки опередил меня и заговорил первым.

– Теперь мы считаем, товарищ Шаталов, что вы прошли испытание. Живите спокойно и трудитесь на благо нашей великой Родины. Родина-мать сегодня награждает вас, а я от ее имени вручаю вам высокую награду!

Вождь тепло вложил мне коробочку в ладонь.

– Хотел я, чтобы Яша мой был таким орлом, как вы, ах, как хотел, но, как видно, не от мира сего мой Яков. Товарищ Шаталов, откройте, откройте коробочку и, пожалуйста, не держите ее в сейфе, носите награду на груди, там, где положено, у самого сердца!

Я, замирая от непередаваемого светлого чувства, смешанного с величайшим изумлением, догадываясь, конечно, что находится внутри, но все еще не веря, снял крышку с коробочки.

Внутри на белоснежной подушечке блистала золотая пятиконечная Звезда Героя Советского Союза. Она торжественно смотрела на меня.

Жар прилил к голове. Кажется, мое лицо, за секунду до этого бывшее очень бледным после тяжелого перелета, вдруг зарумянилось от удовольствия.

Я посмотрел на вождя помутившимся взором.

– Товарищ Сталин…

– Послушайте, пожалуйста, товарищ Шаталов. Ко мне должны прийти руководители партии и правительства, но рабочие московских заводов, с которыми они в эту минуту встречаются, задержали их. Сами понимаете, близится Новый год. Так что у нас с вами образовалась свободная минутка. Выпьете со мной хорошего сухого грузинского вина?

– С удовольствием, товарищ Сталин!

Мы сели в кресла у кофейного столика, которые мне были известны по рассказу Елены. Перед нами на столике стояли бутылка и бокалы.

Товарищ Сталин сам неторопливо открыл бутылку кахетинского вина и твердой рукой привычно разлил его в бокалы на стройных ножках, которые, как балерины на сцене Большого театра, замерли перед нами на гладкой полированной поверхности.

Мы прикоснулись наполненными бокалами. Они торжественно зазвенели, словно дальний колокольный звон.

– С наступающим Новым годом, товарищ Шаталов!

– С новым счастьем, товарищ Сталин! Пусть Новый год принесет нам Победу.

Товарищ Сталин пригубил вино и поставил бокал обратно на столик. Я с удовольствием выпил все вино до дна. Вождь снова налил вино в мой бокал.

Я вопросительно посмотрел на товарища Сталина своим слегка затуманенным от вина взором. Мысли встревоженным ульем вновь загудели в голове.

Вождь едва заметно усмехнулся в усы.

– Я вижу, у вас есть вопросы, товарищ Шаталов.

– Есть вопросы, товарищ Сталин. Много вопросов!

– Не стесняйтесь, спрашивайте.

– Я не совсем понял, за что получил звание Героя Советского Союза. Честно говоря, за все те художества, которые я, извините, совершил, мне положено иное.

– Вы не поняли, а я вам сейчас объясню, товарищ Шаталов. Пейте вино, не смотрите на меня. Нам, старикам, много не надо. Пьем, как голуби, понемногу, хотя часто. А вы пейте! Расслабьтесь и пейте. Вы устали с дороги, вы заслужили. Вино укрепит ваши силы. Я вам гарантирую. Хорошее вино!

– Благодарю, товарищ Сталин!

– Итак, товарищ Шаталов спрашивает, за что же он получил звание Героя Советского Союза. Он, как видно, желает знать, не закралась ли здесь какая-то ошибка, которая ввела в заблуждение Советское правительство. Хорошо, мы объясним и разъясним товарищу Шаталову, а если у него вдруг появятся вопросы, пусть уточняет. Договорились?

– Договорились, товарищ Сталин.

– Товарищ Шаталов наработал уникальный опыт пилотирования «мессершмитта», лучшего на сегодняшний момент германского истребителя, узнал все его преимущества и недостатки, представил соответствующий отчет, по которому учатся наши молодые пилоты и который серьезно изучают наши авиаконструкторы.

– Виталий Сорокин все-таки нашел кассету с документами?

– Нет, товарищ Шаталов. Виталий Сорокин, думая, что работает на британскую разведку, передал ваш отчет Хелен фон Горн. Он искренне полагал и полагает до сих пор, что она – агент британских спецслужб.

Я просто опешил от такой новости, но проблеск света вдруг мелькнул у меня в голове.

– В таком случае, не он ли организовал публикацию в газете «Труд»?

– Публикацию в газете «Труд» с его подачи организовали его сообщники, чтобы навредить вам, товарищ Шаталов. В действительности Сорокину было глубоко наплевать на ваши личные проблемы. После публикации в газете «Труд» вас должны были немедленно выслать из Германии, а советская военная прокуратура с подачи Сорокина готовила ваш арест. Провокаторов и предателей выявить непросто, товарищ Шаталов. Двойная жизнь – их плоть и кровь. Сорокина мы выявили лишь благодаря подвижничеству Елены Кореневой. Виталий Сорокин попытался скрыться в Швеции по каналу, любезно предоставленному ему Еленой. Он любит красивых женщин и армянский коньяк, вот что его сгубило. В настоящее время Сорокин отбывает наказание на иркутском лесоповале. Между прочим, перевыполняет норму.

– Понятно, но я, кажется, перебил вас, товарищ Сталин.

– Вы пейте вино, товарищ Шаталов, а я продолжу. Во время демонстрационного полета вы сбили новейший «мессершмитт» Ме-109 F-2, а также повредили при посадке Ме-109 F-3, изготовленный в единственном экземпляре. Крушение F-3 вызвало настолько стойкое недоверие к нему, что эта модель F-3 не запущена в серию, от нее просто отказались. Я вижу, вы скромничаете. Не скромничайте, товарищ Шаталов! Хотя правильно старики говорят: скромность украшает человека. Когда началась война, вы сбили «мессершмитт», на котором Гофман преследовал вас. Позже в небе над Ленинградом вы сбили два немецких скоростных бомбардировщика, плюс не забывайте, что в свое время вы сбили шесть вражеских самолетов в Китае. Итого?

– Десять.

– Звезда Героя по статуту может присваиваться в том числе за десять сбитых вражеских самолетов. Верно?

– Верно. Я забыл о самолетах в Китае.

– Вы, конечно, можете забыть, но нам забывать не положено. Вы укрепили позиции Мартина Бормана, поскольку Гельмут, будучи человеком Бормана, якобы предотвратил покушение на Гитлера. На самом деле Гельмут подложил французскую противотанковую мину под рельс и устроил взрыв в секретном метро. Он же перевел железнодорожную стрелку, и бронированный поезд фюрера не пострадал. Борман подспудно устроил так, что фюрер наградил вас Железным крестом первого класса. Именно Борман негласно сделал так, что возобладала версия, согласно которой, несмотря на диверсию коммунистов, засунувших шило в хвостовое оперение, Шаталов сумел посадить секретный «мессершмитт» и тем самым спас его ценную техническую начинку от разрушения.

– Мартин Борман? У меня, кажется, голова идет кругом!..

– У летчика-испытателя голова идет кругом? Что-то новенькое. Между прочим, у фюрера выработалось предубеждение к секретному тоннелю и к своему любимому бронепоезду. Теперь бронепоезд простаивает и пылится в бездействии. Чья заслуга?

– Товарищ Сталин, простите меня, однако я никак не могу понять. Елена Коренева работала, как видно, с Мартином Борманом. Гестаповец Эрих Нобль, похоже, человек Бормана, а сам Мартин Борман – человек… кого?

– Вы необычайно проницательны, товарищ Шаталов. Зачем же в таком случае озвучивать? Главное, что вы поняли, я понял, что вы поняли, в общем, мы поняли друг друга. О Виталии Сорокине я, кажется, сказал. По нему есть вопросы?

– Нет, товарищ Сталин.

– Что ж, идем дальше. Вы уничтожили летчика-аса Рупперта Гофмана, на личном счету которого к моменту гибели, между прочим, было шестнадцать французских и английских самолетов, он плодотворно испытывал новейшие модели различных типов германских самолетов, имел бесценный опыт их пилотирования.

– Он участвовал в заговоре против вас?

– Не могу точно сказать. Единственная тайна, которая, по всей видимости, останется нераскрытой. Судя по ореху, который вы с Еленой обнаружили в его кармане, он участвовал в заговоре, однако выйти на те его связи, которые свидетельствовали бы о том, что Гофман – участник заговора, нам до сих пор не удалось. Случай, благодаря которому орех оказался у вас, позволил нам выявить кое-кого из заговорщиков, но вся сеть, как видно, до конца не раскрыта. Пока лишь могу сказать, что Гофман в самом деле был влюблен в Хелен и страстно желал вашей гибели в связи с тем, что она предпочла вас ему.

– Понятно.

– Продолжать?

– А разве еще остались какие-то тайны?

– Судите сами. Акварель, которую Елена передала Герингу, рейхсмаршал Герман Геринг вернул Гитлеру, потому что, на самом деле, эту акварель написал сам Гитлер. Однако в картину мы благодаря расторопности Эрика фон Горна, а на самом деле нашего резидента, Максима Коренева, успели вмонтировать «жучок» – новейшую разработку советских технических специалистов. Гитлер повесил акварель на самом видном месте у себя в рабочем кабинете. Все распечатки его разговоров каждый вечер ложатся мне на стол.

– Поразительно!

– Вы проявили мужество, и мы получили положительный результат. Между прочим, полковник Григорий Лычанов всегда, еще со времен Гражданской войны, был на хорошем счету. Он считался личным непримиримым врагом Льва Троцкого, однако лишь благодаря вашим усилиям выяснилось, что он на самом деле был искусно замаскированным врагом. Вы изобличили и уничтожили его. Косвенно вы помогли вскрыть шпионскую сеть в Западном особом военном округе. Кое-кто там расстрелян, однако не все заговорщики выявлены, но вряд ли в том есть ваша вина.

– Не знаю, как я еще мог остановить волну измены, которая, как мне показалось в тот момент, покатилась в Москву, расчищая дорогу гитлеровским полкам. Судя по тому, что сказал Лычанов, вам, товарищ Сталин, грозила смертельная опасность.

– Смертельная опасность грозила всему нашему делу, призванному воплотить вековые чаяния русского народа об истинно народной власти. Я бы на вашем месте тоже не знал, как поступить иначе. Думаю, вы поступили правильно. Насколько знаю, вы осведомлены о том, что произошло в Москве и, в частности, здесь, в этом кабинете. Вы помогли разоблачить Геннадия Лобка. Именно Геннадий Лобок желал, чтобы вы остались в Германии и стали верным слугой гитлеровского режима, чутко улавливающего животные инстинкты в каждом человеке. С его подачи Виталий Сорокин пугал вас, что на родине вас ждут репрессии по доносу жены и сотрудников московского завода номер один, а ваш замечательный отец, пусть и бывший сельский священник, арестован как враг народа. С вашей помощью был предотвращен заговор в структурах правительственной власти Советского Союза. В период с двадцать второго июня по семнадцатое июля сорок первого года наивный фюрер планировал передачу управления нашей страной из рук Советского правительства в руки правительства германского рейха. Гитлер желал, чтобы его армия прогулялась к Москве и, ограбив Советскую страну, двинулась дальше, в Иран, Индию и Сирию. План фюрера был сорван, кое-кто из заговорщиков выявлен. В итоге Гитлер вместо увеселительного похода на Восток получил тотальную войну на уничтожение и самоубийство. Дата его самоубийства теперь – лишь вопрос времени. И, наконец, товарищ Шаталов, в небе Ленинграда вы продемонстрировали в целом неплохие качества наших новых МиГов. Мы не будем списывать МиГи со счетов. Возможно, когда у нас в скором времени появятся двигатели нового поколения, мы используем все наработки по МиГам и доведем их до ума. Есть ли у вас еще вопросы?

– Вопросов великое множество, товарищ Сталин. Самый главный вопрос: как бороться с предательством и в чем его причины? Получается, есть люди, которым социализм неинтересен!

– Я, кажется, говорил, товарищ Шаталов, что, если люди живут животными инстинктами, им глубоко наплевать, какой строй за окном – социализм, капитализм или экономика неандертальцев. Вы понимаете, о чем я?

– Очень хорошо понимаю, товарищ Сталин. Лишь бы был ресурс, на который можно сесть и сладко жить, вгоняя в зависимость всех остальных.

Вождь пристально посмотрел мне прямо в глаза, словно прочитал в них еще что-то, кроме того, что я высказал вслух. Я вдруг, к величайшему своему стыду, подумал в тот момент о своей веселой личной жизни. Не много ли в ней, в самом деле, животных инстинктов? Неожиданно для самого себя я густо покраснел.

Товарищ Сталин понимающе улыбнулся.

– Кстати, как вы сами-то поживаете? Я понимаю, что идет жестокая война, но о личной жизни никогда не следует забывать. Никогда! Род надо продолжать. Где ваша жена?

– О, товарищ Сталин, она давно ушла от меня к какому-то интенданту.

– Не к тому ли проходимцу, который погорел на махинациях с нефтяными насосами в Башкирии? Он, кстати, давно пилит елки под Красноярском. Если жена вдруг вернется к вам, что тогда? Квартиру в центре Москвы у вора-интенданта отобрали, теперь ваша бывшая супруга живет с матерью в коммунальной квартире в Сокольниках и, кстати, с присущей ей напористостью ищет способы вернуться к вам.

– Нет, товарищ Сталин, исключено. Она сделала свой выбор, обратной дороги нет!

– Хм, возможно. А как быть с лаборанткой Верой?

Кровь прилила к моей голове сильнее, чем от превосходного вина. В глазах вождя заплясали озорные смешинки, но он молчал и терпеливо ждал, что я скажу.

Я покачал головой и шумно вздохнул.

– Теперь я люблю другую женщину, товарищ Сталин!

– А она?

– О, не знаю, товарищ Сталин! Она вся в работе. Работа требует, так сказать, полной отдачи. Словно работа, не работа вовсе, а любовник, причем, кажется, в значительной степени более ревнивый и деспотичный, чем майор Рупперт Гофман.

– Работа, работа. При чем здесь работа? Ваша любимая женщина любит вас или нет, вот, дорогой, в чем вопрос. А вы заладили одно и то же.

– Я сердцем чувствую, что любит! По крайней мере, полгода назад любила.

– И долго вы так собираетесь страдать?

– Идет война, товарищ Сталин!

– Понимаю. Вы надеетесь, что вас убьют и ваши страдания закончатся.

Я в замешательстве умолк. Вождь, в самом деле, как будто читал, не мысли даже, – подсознание. Отрицать, значит, лгать, и я, склонив голову, угрюмо молчал, как ученик, только что признавшийся учителю в том, что на самом деле с недавних пор он потерял интерес к его предмету.

Товарищ Сталин вдруг подался ко мне, легонько и по-доброму, как снисходительный дед нашкодившего внука, стукнул меня ладонью по лбу и снова откинулся в свое кресло. В следующую минуту вождь решительно поднялся и одернул свой светлый френч.

Я тоже поднялся, не зная, куда девать глаза. Похоже, что наша встреча подошла к концу, причем не на веселой ноте.

– Елена, выходи, хватит прятаться! – вдруг громко сказал товарищ Сталин.

Мое тело невольно содрогнулось от головы до пят, однако сердце в груди содрогнулось, кажется, гораздо сильнее.

Штора за углом шкафа коротко шевельнулась, затем решительно отодвинулась, и в кабинет вождя шагнула… Лена! Увидев ее, я с трудом удержался на ногах, как будто началось десятибалльное землетрясение.

Елена была одета в новенькую повседневную форму майора госбезопасности. Ее лицо выглядело болезненно-бледным, а правая рука, продетая в черный шелковый платок, плетью висела на груди.

Она с какой-то пронзительной грустью посмотрела на меня, словно сердечно сожалея о чем-то. Лена очень изменилась – похудела и осунулась. Одни лишь глаза, став еще больше, были все те же – бездонные и захватывающие, как таинственные глубины озера Байкал.

Товарищ Сталин подошел к девушке, по-отечески обнял за плечи, затем неторопливо подвел ее ко мне.

– Вот, Лена, бросили вы своего красавца, а ему никто не нужен, кроме вас, ни Вера, ни бывшая жена. В общем, вера его испарилась, надежду он потерял, вот только любовь осталась. Понимаете, Лена? К вам любовь. Нам жаль товарища Шаталова, очень жаль! Зато теперь, товарищ Шаталов, благодаря Елене мы знаем точно, что японцы окончательно оставили планы по нападению на Советский Союз. Наша Елена свела с ума мужскую часть населения Токио, от премьер-министра до бандитов якудзы. Кстати, именно бандиты едва все не испортили, но наша германо-японская девушка, товарищ Шаталов, которая, как вы знаете, может быть не хуже любой заправской гейши, вышла сухой из воды, отделавшись лишь шрамом, который оставил ей на память острый коварный японский нож «Сашими Бочо».

Елена с улыбкой протянула мне для рукопожатия здоровую левую руку. Я холодно пожал ее.

Девушка вдруг вспыхнула и виновато опустила глаза. Розовый румянец слегка тронул ее волшебные щеки.

Товарищ Сталин посмотрел на Лену, затем медленно перевел вопросительный взгляд на меня.

– Я не совсем понял, товарищ Шаталов. Когда свадьба?

Я в растерянности посмотрел вначале на товарища Сталина, затем на Лену. В ее взгляде, как и во взгляде вождя, мелькнули озорные искорки.

Я обескураженно пожал плечами. Товарищ Сталин, сощурив один глаз, терпеливо ждал.

– Так, товарищ Сталин, а невеста-то, разве она…

Я бы, наверное, наговорил бы тогда шут знает чего, если бы Елена вдруг решительно не шагнула ко мне и не взяла твердо за руку. Я озадаченно притих.

Она посмотрела мне прямо в глаза своим ровно горящим взглядом, от которого мое сердце вдруг сладко затрепетало, предчувствуя что-то настоящее, радостное и доброе.

– Я согласна, Валера. Слышишь? Согласна!..

В следующее мгновение необыкновенный восторг охватил меня. Я готов был броситься к своей любимой, чтобы заключить ее в такие объятия, какие она наверняка еще не испытывала, а затем поднять на руки и подбросить вверх, словно маленькую девочку на ее дне рождения, но присутствие вождя остановило меня.

Товарищ Сталин вдруг нахмурился. Вид у меня, кажется, был, в самом деле, довольно дурацкий.

– А какие политические выводы вы сделали, товарищ Шаталов?

– Натиск на Восток не пройдет, товарищ Сталин. Тысячу лет они зубы ломали и сейчас обломают!

– Так да не так, товарищ Шаталов. Я всегда говорил и буду говорить о дружбе Германии и России. Если германскому народу удастся найти в своей крови противоядие против того, что я называю синдромом Фридриха Барбароссы, Германия и Россия станут не просто друзьями, они вспомнят, что они – сестры. А кто бельчонок-то, вы поняли?

– Я – бельчонок, товарищ Сталин, а вот – моя рыжая девчонка!

– Верно, товарищ Шаталов, вы угадали, но есть другая разгадка. Бельчонок – это я, а русский народ – моя рыжая девчонка. Пока она любит меня, я сломаю любое чертово колесо. Вот так!