Теперь, пожалуй, в самый раз закончить эту штуку и похоронить по первому разряду. У меня, наверное, больше никогда не будет времени заниматься литературными упражнениями.

Нас неделю продержали в Рио на карантине. Если бы не этот человек из ФДП, который был с нами, они, пожалуй, так бы и продолжали нас держать. Однако обращались с нами вполне уважительно, этого у них не отнимешь. Сам император Бразилии Дон Педро III от имени Объединенной системы нацепил каждому из нас медаль Ричардсона и произнес речь, из которой было понятно, что, хотя он не совсем понимает, кто мы, собственно, такие и где мы, собственно, были все это время, но тем не менее он высоко оценивает наши труды.

Но мы привлекли значительно меньше внимания, чем я ожидал. Нет, я совсем не хочу сказать, что службы новостей нас игнорировали; они снимали нас, они взяли у каждого из нас интервью. Однако единственная новость, которую я видел, шла под заголовком: «СЕГОДНЯ ПРИБЫЛА ТРЕТЬЯ ТАЧКА РИПОВ ВАН ВИНКЛЕЙ».

Репортер, или кто там это писал, очень повеселился, и я надеюсь, что он от своего смеха сам и задохнулся. Получалось, что и одеты мы забавно, и речь у нас забавная, и все мы такие трогательно старомодные и такие, знаете, туповатые. Фотографию, иллюстрировавшую статью, сопровождала подпись: «Шапки долой, пижоны! Дедушка вернулся!»

Я не стал читать дальше.

Дядю Альфа это не трогало; не думаю, что он вообще что-нибудь такое заметил. Он просто рвался увидеть Селестину.

– Надеюсь, – шутливо, но наполовину и серьезно, сказал он мне, – что девочка умеет готовить, как умела ее мама.

– Вы будете жить вместе с ней? – спросил я.

– Конечно, мы же всегда жили вместе.

Это было так логично, что я не нашел что сказать в ответ. Потом мы обменялись адресами. Это тоже было логично, но в то же время и странно – у нас всех давно не было другого адреса, кроме «Элси». Но я обменялся адресами со всеми и взял себе на заметку найти близнеца Дасти, если только он еще жив, и сказать ему, что он может гордиться своим братом. Возможно, в Фонде знают, где он живет.

Когда нас наконец отпустили на волю и появилась Селестина Джонсон, я ее не узнал. Я просто увидел, что какая-то высокая, красивая старая леди бросилась вперед и обняла дядю Альфа, почти оторвав его от земли, и у меня на мгновение даже мелькнула дурная мысль, что надо его спасать.

Но тут она обернулась, поймала мой взгляд и улыбнулась, и тогда я заорал:

– Лапочка!

Она улыбнулась еще шире, и я почувствовал, как на меня накатывает волна любви и доброты.

Чуть позже я обещал заехать к ним, как только появится возможность, и распрощался; сейчас я им был не нужен. Меня самого никто не встречал. Пэт был слишком стар и никуда не ездил, а Вики – слишком молода, ей еще не разрешили путешествовать в одиночку. Что касается Молли и Кэтлин, то, как я сильно подозреваю, их мужья не видели в этом необходимости. Как-то так вышло, что оба они недолюбливали меня. Я, принимая во внимание ситуацию, не могу их в этом винить, несмотря даже на то, что уже давно (для них многие годы) я не могу телепатически разговаривать с их женами иначе как с помощью Вики. Но, повторяю еще раз, я их не виню. Если телепатии суждено когда-нибудь широко распространиться, такие случаи могут создать уйму семейных неурядиц.

А кроме того, контакт с Вики у меня был в любой момент, когда пожелаю. Я сказал ей забыть об этом и не суетиться: предпочитаю, чтобы меня не встречали.

На самом деле никого из нас, за исключением дяди, никто не встретил, кроме представителей ФДП. После отлучки в семьдесят один год нас просто некому было встречать. Но единственный, кому я посочувствовал, был капитан Уркхардт. Я обратил внимание на него, когда мы, покинув карантин, поджидали своих гидов-переводчиков. Он стоял совершенно один. Все остальные не были одиноки, все оживленно прощались, но у него не было друзей – думаю, он не мог себе позволить дружить с кем-нибудь на борту даже тогда, когда не был еще капитаном.

И такой он был одинокий, несчастный и мрачный, что я подошел к нему и протянул руку.

– Я хотел бы попрощаться с вами, капитан. Было большой честью служить под вашим командованием… честью и удовольствием. – Я не кривил душой, в этот момент я и вправду так считал.

Сперва его лицо выразило изумление, потом на нем появилась улыбка, такая широкая, что я подумал, что он вот-вот расколется пополам. Его лицо явно не привыкло к таким упражнениям. Уркхардт схватил мою руку и сказал:

– И для меня, Бартлетт, это было большим удовольствием. Желаю вам всяческого счастья и удачи. Э-э-э… а чем вы планируете теперь заняться?

Он произнес это с искренним интересом, и я вдруг понял, как ему хочется поговорить, просто поболтать с кем-нибудь.

– У меня нет пока никаких определенных планов, капитан. Сперва поеду домой, потом, наверное, пойду учиться. Я хочу поступить в колледж, но, скорее всего, сначала надо будет многое подогнать. Ведь за это время столько изменилось.

– Да уж, столько изменилось, – очень серьезно согласился Уркхардт. – Нам всем надо будет многое подогнать.

– А какие планы у вас, сэр?

– У меня нет никаких планов. Совсем не знаю, чем я могу заняться.

Уркхардт сказал это очень легко, просто констатируя факт; было видно, что он говорит правду, и меня захлестнула волна жалости. Капитан факельного корабля – специальность узкая до крайности, и вдруг оказывается, что таких кораблей больше не будет. Это как если бы Колумб вернулся из своего первого плавания и обнаружил, что вокруг одни пароходы. Смог бы он снова выйти в море? Он не нашел бы даже мостик на пароходе, не говоря уж о том – что делать, забравшись на этот мостик?

Капитану Уркхардту не было места в этом мире, он был анахронизмом. Один прощальный обед, а потом – очень вам благодарны, спокойной ночи.

– Полагаю, я могу выйти в отставку, – продолжил он, глядя куда-то в сторону. – Я тут прикинул, сколько жалованья накопилось у меня за это время, – получается просто неприлично большая сумма.

– Да, наверное, очень много, сэр. – Свои деньги я не считал; их получал за меня Пэт.

– Да какого черта, Бартлетт! Я же совсем не старый, мне рано в отставку.

Я посмотрел на Уркхардта. Он никогда не казался мне особенно старым, да и вправду не был таким, в отличие от капитана Свенсона. Ему было, пожалуй, около сорока – если по корабельному времени.

– Слушайте, капитан, а почему бы и вам не пойти учиться? Вы можете себе это позволить.

Вид его стал несчастным.

– Может, так я и сделаю. Наверное, так мне и надо сделать. А то пошлю все к чертовой матери и эмигрирую. Говорят, теперь большой выбор мест.

– Я, наверное, тоже в конце концов так и сделаю. Здесь, если кому и интересно мое мнение, стало совсем уже тесно. Я все вспоминаю Конни – и как красиво смотрелся залив Бэбкока. – Действительно, я думал о Конни всю ту неделю, что мы провели на карантине. Если Рио был типичным образцом современного города, на Земле теперь, пожалуй, и плюнуть некуда; мы находились в Сантосе, а нам говорили, что это Рио. – Вернись мы к заливу Бэбкока, были бы там самыми старыми колонистами.

– Возможно, так я и сделаю. Да, вполне возможно. – Но вид у Уркхардта все равно оставался потерянным.

Наши гиды-переводчики получили указание развезти нас по домам, или куда уж там мы хотели направиться, но свою я отпустил на все четыре стороны, как только получил билет домой. Она была страшно симпатичная, но она мне жутко надоела. Обращалась она со мной как с чем-то средним между дедушкой, которому надо помочь перейти улицу, и маленьким мальчиком, которого надо всему учить. Не то чтобы мне не надо было ничего объяснять, но, как только у меня появилась одежда, на которую не пялился каждый встречный, я захотел передвигаться самостоятельно. За неделю она натаскала меня в системном языке достаточно, чтобы объясниться в простейших ситуациях; я лелеял надежду, что мои ошибки будут восприниматься как особенности некоего местного диалекта. Вообще-то, оказалось, что системный, если не говорить о самых его возвышенных вариантах, это все тот же ПЛ-жаргон, ну разве чуть-чуть пообтесаннее, с горсткой новых слов. Иными словами – тот же английский, подрезанный, причесанный и расширенный для употребления в качестве международного профессионального жаргона.

Так что я поблагодарил сеньориту Гуэрру, попрощался с ней и помахал своим билетом перед носом сонного охранника на выходе. Тот ответил мне по-португальски, я тупо посмотрел на него, тогда он сказал нечто вроде:

– Тудавнизнаправо. Спросишь кого-нибудь.

И я отправился своей дорогой.

Каким-то образом все на борту уже знали, что я – Рип ван Винкль, и стюардесса настояла на том, чтобы помочь мне при пересадке в Уайт-Сэндзе. Но все были очень приветливы, и никто надо мной не смеялся. Один парень все интересовался колонией, организованной на Капелле VIII, и не мог понять, как это я не бывал там, если так долго пробыл в космосе. Я попытался объяснить ему, что Капелла находится в прямо противоположной части неба и в доброй сотне световых лет от тех мест, где был я, но объяснить не удалось.

Теперь я начал понимать, почему наше появление не вызвало никакого шума в новостях. Сейчас все были увлечены планетами, пригодными для колонизации, чуть не каждый день появлялась новая, так чего же ради так уж радоваться одной-единственной, которую мы нашли шесть десятков лет тому назад? Или даже той, которую мы нашли несколько месяцев тому назад и которая не шла ни в какое сравнение с теми, что находили теперь буквально пачками? А что касается полетов к звездам – «следите за изменением расписания ближайших рейсов на табло».

Мы превратились в короткий абзац в истории и небольшую сноску на одной из страниц учебника физики; в новостях нам было не место. Подумав, я решил, что даже сноска – это очень и очень прилично, и выкинул это из головы.

Вместо этого я начал размышлять о переобучении, которое мне предстояло и которое, как до меня понемногу доходило, будет очень и очень серьезным; изменения повсюду были куда бóльшие, чем я ожидал. Вот взять, например, стиль женской одежды – я, поверьте, совсем не пуританин, но в мое время так не одевались, если это слово тут вообще подходит. Девушки при всем честнóм народе расхаживали без ничего на голове, хотя бы на макушке… с обнаженными головами, словно животные! Хорошо, что папа не дожил до этого. Он никогда не разрешал нашим сестрицам садиться за стол без шляпок, даже если за столом не было неженатых мужчин, кроме нас с Пэтом.

Или погода. Знал я, конечно, что ФДП работает над этой проблемой, но мне никогда и в голову не приходило, что у них может что-нибудь получиться. Неужели людям не кажется скучным, что дождь бывает только ночью? Или еще грузовики. Ясно, что от грузовика требуется только одно – чтобы он перетаскивал грузы из одного места в другое. Но все равно без колес они кажутся какими-то ненадежными.

Интересно, сколько времени потребуется, чтобы последнее колесо исчезло с лица земли?

Только я пришел к разумному выводу, что как ни крутись, а придется привыкать ко всему этому, и тут проходившая мимо меня стюардесса положила мне что-то на колени. Когда я взял это «что-то» в руки, оно заговорило. Это был просто сувенир на память о поездке.

Городской дом Пэта был раз в восемь больше той квартиры, где мы жили когда-то всемером; я решил, что хоть какая-то часть денег у него, видно, сохранилась.

Робот-дворецкий принял у меня шляпу и ботинки, а потом проводил к хозяину.

Вставать Пэт не стал. Не уверен, что он мог встать. Разумеется, я знал, что он стар, но мне и в голову не приходило, что он старик! Было ему, дайте прикинуть, восемьдесят девять. Да, это точно, скоро будет наш девяностый год рождения.

– Привет, Пэт. – Я пытался вести себя непринужденно.

– Привет, Том. – Он тронул подлокотник своего кресла, и оно покатилось мне навстречу. – Не двигайся, постой немного так и дай мне хорошенько тебя рассмотреть. – Он рассмотрел меня с головы до ног, потом удивленно сказал: – Разумом я, конечно, понимал, что ты почти не изменишься за все эти годы, но увидеть это собственными глазами, осознать это – совсем другое дело, согласен? «Портрет Дориана Грея».

Голос у него тоже был старый.

– А где семейство? – неловко спросил я.

– Я велел девицам подождать. Хотел сначала увидеться со своим братом один на один. А если ты имел в виду Грегори и Ганса, можешь не сомневаться, ты встретишь их за ужином. А пока – ну их в болото, поболтай лучше немного со мной. Это ж сколько времени прошло! – Я видел слезы, старческие слезы в его глазах, и от смущения не знал, куда деваться.

– Да, думаю, изрядно.

Вцепившись в подлокотники, он наклонился ко мне:

– Скажи мне только одно. Здорово было?

Я задумался. Перед моими глазами вставали док Деверо… мамочка О’Тул… бедная малышка Пру, которая так и не успела стать взрослой, по-настоящему взрослой. Дядя Стив. А потом я прогнал их тени прочь и дал ему тот ответ, который он хотел от меня услышать.

– Да, это было здорово, очень здорово.

– Вот и хорошо, – вздохнул он. – Сам-то я давно ни о чем не жалею, сколько лет прошло… Но было бы страшно обидно, если бы все зря.

– Это было не зря.

– Вот это я и хотел услышать. Я сейчас позову девиц. Завтра мы осмотрим наш завод, и я познакомлю тебя со всеми ключевыми людьми. Ты не подумай, я не ожидаю, что ты сразу возьмешь все в свои руки. Если хочешь – устрой себе хороший долгий отпуск. Но не очень долгий, Том. Ведь я, наверное, очень постарел. Мне теперь трудно смотреть вперед, думать о будущем.

Я вдруг понял, что у Пэта, как обычно, все уже спланировано.

– Секунду, Пэт. Я признателен за то, что ты покажешь мне свой завод, это честь для меня. Но не очень рассчитывай на меня. Сначала я пойду учиться. А потом… ну, потом и посмотрим.

– Что? Не валяй дурака. И не называй его «моим» заводом, это «Братья Бартлетт, Инкорпорейтед». И с самого начала так и было. Ты отвечаешь за этот завод не меньше, чем я.

– Пэт, успокойся. Я же просто…

– Молчать! – Голос у него был тонкий, визгливый, но в нем все еще слышались начальственные нотки. – Я не собираюсь, молодой человек, выслушивать всю эту вашу чушь. До сих пор все было по-вашему, вы совершили долгую увеселительную прогулку. Не станем вспоминать, каким образом вы этого добились. Что было, то было. Но теперь пришло время вам немного повзрослеть и принять на себя ответственность за семейный бизнес. – Тяжело дыша, Пэт смолк. Затем он продолжил тихо, словно разговаривая сам с собой: – У меня нет сыновей, у меня нет внуков, все приходится тащить одному. И чтобы мой брат, мой собственный брат… – Голос его совсем стих.

Я подошел и взял Пэта за плечо – а потом отпустил. Оно было на ощупь словно сухие веточки. Но я твердо решил объясниться с Пэтом раз и навсегда; я сказал себе, что так будет милосерднее.

– Пэт, послушай меня. Пойми все правильно и не считай меня неблагодарной свиньей. Я собираюсь жить своей жизнью. Попытайся меня понять, компания «Братья Бартлетт» может оказаться частью этой жизни, а может и не оказаться. Вполне возможно, что не окажется. И решать буду я. Никто никогда не будет мне указывать.

Он отмел мои возражения, как нечто не заслуживающее внимания.

– Ты сам не знаешь, чего ты хочешь. Ты еще совсем мальчик. Ладно, не важно, поговорим об этом завтра. Сегодня у нас день радости.

– Нет, Пэт, я не мальчик. Я мужчина. И тебе придется привыкнуть к этому. Я могу наделать ошибок, но это будут мои собственные ошибки. Никто не будет мне указывать, что делать.

Он не смотрел на меня.

– Я говорю серьезно, Пэт, – настаивал я, – я говорю настолько серьезно, что, если ты не согласишься и не смиришься с этим, я встану и уйду. Прямо сейчас. Навсегда.

Вот теперь он поднял на меня глаза.

– Ты не можешь так поступить со мной.

– Я могу.

Он вгляделся в мои глаза.

– Да, ты можешь. Ты всегда был злым. У меня была из-за тебя уйма неприятностей.

– Я и остался злым, если ты считаешь, что это подходящее слово.

– Да… Но ведь ты не можешь поступить так с девочками. С маленькой Вики?

– Придется, если ты меня к этому вынудишь.

Некоторое время Пэт глядел мне в глаза, затем плечи его поникли, и он закрыл лицо руками. Я думал, что он сейчас заплачет, и я чувствовал себя злодеем, измывающимся над стариком. Не зная, что делать, я погладил его по плечу, жалея уже, что не остановился вовремя, а вместо этого форсировал события. Я вспомнил, как этот хрупкий старик рисковал здоровьем и рассудком, чтобы выйти на связь со мной во время первого пика, и, вспомнив это, подумал: ладно, если уж Пэту так хочется, доставлю ему удовольствие. В конце концов, ему недолго осталось жить.

Нет!

Неправильно это, когда один человек навязывал свою волю другому. И не важно, пользуется он для этого своей силой или слабостью. Я – это я, и… я снова улечу к звездам. Я вдруг понял это. Да, конечно, сначала колледж – но я полечу. Я обязан поблагодарить этого старика за многое… но я не обязан строить свою жизнь по его желаниям. Это мое, и только мое.

Я взял его за руку и сказал:

– Прости, Пэт.

Не поднимая лица, он ответил:

– Ничего, Том. Пусть будет по-твоему. Все равно очень хорошо, что ты вернулся… пусть даже на своих условиях.

Мы еще чуть поговорили о всякой ерунде, потом робот принес мне кофе; сам Пэт пил молоко. Еще чуть позже Пэт сказал:

– Я сейчас позову девиц. – Он тронул ручку кресла, в ней загорелся огонек, и он произнес несколько слов.

Первой вошла Молли, за ней Кэтлин. Я никогда их не видел, но узнал бы где угодно. Молли все еще была красивой, хотя ей шло уже к семидесяти. Кэтлин было лет сорок, но выглядела она моложе. Нет, пожалуй, не так, она выглядела на свой возраст и несла этот возраст с достоинством королевы. Держась за мои руки Молли встала на цыпочки и поцеловала меня.

– Как хорошо, что ты вернулся домой, Том.

– Мы все очень рады, – согласилась Кэтлин, и ее слова эхом отозвались в моем мозгу. Она тоже поцеловала меня, а затем сказала уже обычным голосом: – Так вот, значит, какой у меня престарелый и нестареющий двоюродный дедушка. Том, глядя на тебя, мне хочется иметь сына. Ты совсем не похож на дедушку, я никогда не буду больше называть тебя «дедом».

– Я и сам не чувствую себя дедушкой. Ну разве что по отношению к Молли.

У Молли на лице появилось удивление, потом она прыснула – совсем как девочка.

– Хорошо, дядя Том. Я не буду забывать про твой возраст и буду относиться к тебе с уважением.

– А где Вики?

Кэтлин резко глянула на меня, но ничего не сказала. Наверняка она не хотела подслушивать. Она ответила:

– Вики сейчас придет, Том. Ей хочется чуть-чуть привести в порядок свое лицо. Ты же знаешь девушек.

В этом я не был уверен. Вики появилась буквально через мгновение.

Веснушек не было и в помине, равно как и брекетов на зубах. Рот не был большим. Он ей просто идеально подходил. А морковные волосы, источник стольких ее волнений, превратились в огненную корону.

Она не стала меня целовать, она просто подошла ко мне, словно, кроме нас с ней, здесь никого больше не было, взяла меня за руки и посмотрела мне в глаза.

Не знаю, сколько уж времени мы изображали из себя статуи. Потом она сказала:

Наше «ухаживание» продолжалось целых двадцать секунд. Не выпуская моих рук, Вики сказала вслух:

– Мы с Томом поедем сейчас в город и поженимся. Приглашаем всех вас с собой.

Так мы и сделали.

Я видел, как после церемонии Пэт внимательно присматривался ко мне, пытаясь оценить новое положение вещей и размышляя, как бы использовать его в своих интересах. Правда, Пэт не разобрался еще в новой ситуации; если кто и будет теперь помыкать мной, то во всяком случае не он. Вики говорит, что в ближайшее время я буду ее стараниями «совсем тип-топ». Хотелось бы надеяться, что у нее ничего не получится, однако надежды мало. Ну а если получится – что ж, придется к этому приспособиться. Я и не к такому приспосабливался.