Все время этого первого ускоренного участка пути, после того как доктор Деверо «подержал меня за руку», мои отношения с Пэтом стабильно улучшались. После того как я сумел понять, что ненавижу и презираю Пэта, вдруг почему-то оказалось, что ни ненависти этой, ни презрения уже нет. Я излечил его от ужасной привычки без нужды меня беспокоить – для этого я сам занялся тем же самым. Будильник-то он мог заглушить, а меня – нет. После этого мы выработали формулу «живи-и-дай-жить-другому» и стали лучше ладить. Через какое-то время я заметил, что с нетерпением жду очередной связи с ним, и понял, что он мне нравится. Не «снова», а «наконец-то», ведь я никогда не испытывал к нему таких, как теперь, теплых чувств.

Но теперь, когда мы начали сближаться, нас все больше отдаляло друг от друга: в дело вмешалось «замедление». Как видно из релятивистских уравнений, зависимость не линейна; вначале замедление почти незаметно, но с приближением к скорости света оно нарастает как бешеное.

При трех четвертях скорости света Пэт начал жаловаться, что я растягиваю слова; мне же казалось, что это он тараторит. При девяти десятых отношение было близко к двум, но мы уже разобрались, в чем тут дело: я стал говорить побыстрее, а он помедленнее.

При девяносто девяти процентах скорости света отношение перевалило за семь, и мы едва могли понять друг друга. Чуть позднее в тот же день мы полностью утратили контакт.

У остальных были те же проблемы. Разумеется, телепатия мгновенна. Во всяком случае, триллионы миль, бывшие между нами, не приводили к какому-либо запаздыванию, даже такому, как при телефонном разговоре между Землей и Луной, и сила сигнала не падала. Но только ведь мозг – это плоть и кровь; и мысли требуется время, а наши скорости течения времени совсем разошлись. Я думал настолько медленно (с точки зрения Пэта), что он уже не мог замедлиться достаточно, чтобы меня воспринимать. Что касается меня, то я иногда понимал, что он пытается связаться со мной, но это был просто какой-то визг, смысл которого уловить было невозможно.

Даже Дасти Родс ничего не мог сделать. Его брат просто не мог сконцентрироваться на изображении на несколько долгих часов, необходимых, чтобы Дасти «увидел» это изображение.

Все это, мягко скажем, выводило нас из равновесия. Слышать голоса – это нормальный ход, но только не в том случае, если ты не можешь ни разобрать, что они говорят, ни попросить их замолчать. Не исключено, что некоторые из непонятных «чокнутых» чокнутыми совсем не являлись; возможно, несчастные психи были просто-напросто настроены на неподходящую волну.

Поначалу хуже всех воспринимал это дядя Альф; один раз я просидел с ним весь вечер, мы пробовали и пробовали вместе. А потом к нему вдруг опять вернулась обычная его безмятежность; Лапочка думала о нем, это он знал, и это было самым главным; слова не были такими уж необходимыми.

Расцвела одна Пру: она наконец-то избавилась от надзора своей сестры. Она целовалась по-настоящему, возможно, впервые в жизни. Нет, не со мной. Я просто шел попить из фонтанчика, а затем тихо ретировался, решив, что питье мое подождет. Кто это был, говорить нет ни малейшего смысла, поскольку это вообще ничего не значило; думаю, в это время Пру поцеловала бы даже капитана, если бы он только стоял спокойно и не рыпался. Бедняжка Пру.

Мы смирились с необходимостью ждать, пока снова не приблизимся к земному темпу. Мы продолжали поддерживать связь с другими кораблями, ведь все они ускорялись по одной программе, и по этим сохранившимся линиям оживленно обсуждалась дилемма, возникновения которой, похоже, никто не предвидел. С одной стороны, перерыв в связи не имел большого значения, докладывать нам особенно было нечего, пока мы не замедлимся и не начнем исследовать свои звезды, но, с другой стороны, он был очень важен: время, которое «Элси» шел со скоростью света (ну, лишь не намного меньше), было очень кратким для нас, но там, на Земле, пройдет добрый десяток лет. Как мы выяснили позднее, доктора Деверо и его коллег на других кораблях, а также дома, в ФДП, очень тревожила мысль, сколько телепатических пар останется (если вообще останется) в действии по прошествии стольких лет. У них были причины беспокоиться. Уже было установлено, что идентичные близнецы практически никогда не становились телепатами, если многие годы жили врозь. Именно это было еще одной причиной отбора молодых пар – большинство близнецов взрослая жизнь разлучает.

Но до этого момента мы не были «разделены» из-за проекта «Лебенсраум». Конечно, мы были на немыслимом расстоянии друг от друга, но каждая пара ежедневно вступала в контакт и практиковалась, что определялось системой ежедневных вахт, поддерживаемых даже тогда, когда передавать, кроме новостей с Земли, было нечего. Но как повлияет многолетний перерыв контакта на связь между близнецами?

Меня это не беспокоило; я про это ничего не знал. В ответ на мой вопрос о прекращении связи мистер О’Тул ответил что-то такое, из чего я сделал вывод, что через несколько недель по корабельному времени темпы времени у нас и на Земле сблизятся достаточно, чтобы связь возобновилась. А пока – никаких вахт, так что все было не так уж и плохо. Я лег спать и пытался игнорировать визги, раздающиеся у меня в голове.

Разбудил меня Пэт.

Эй, Пэт, я здесь! – В мгновение ока я совершенно проснулся и, соскочив с койки, босиком стоял на полу в таком возбуждении, что едва был способен что-нибудь сказать.

Но… – хотел было возразить я, но потом смолк. Для меня прошло меньше недели. А сколько времени прошло для Пэта, я мог узнать, только поглядев на Гринвичский календарь и наведя справки в вычислительном центре.

Конечно, иначе я вообще не смог бы с тобой говорить… А теперь… На секунду голос стих. Прости, пришлось прерваться, мне сделали еще один укол, а заодно и внутривенное кормление. А теперь слушай и записывай расписание: ван Хоутен…

Он прочитал мне гринвичские даты и точное – до секунды – время для каждого из нас, и, пока я для проверки читал записанное ему, его голос стал затихать. Последним, что я услышал, было «Пока», перешедшее в визг, а затем наступила тишина.

Штаны я все-таки натянул, прежде чем бежать и будить капитана, но на ботинки времени тратить не стал. Потом все повскакивали с постелей, везде включили дневной свет, хотя официально еще была ночь, и мамочка О’Тул варила кофе, и все говорили, перебивая друг друга. Релятивисты толпились в вычислительном центре, а Жанет Меерс вычисляла корабельное время намеченного контакта Берни ван Хоутена с братом в уме. Она не стала возиться с компьютером, потому что Берни был первым по списку и время поджимало.

Ван не мог связаться со своим братом, и все занервничали, а Жанет Меерс заливалась слезами, так как кто-то предположил, что она, считая в уме, выдала ошибочное время. Но доктор Бэбкок собственноручно прогнал задачу через компьютер и подтвердил ее результат с точностью до девятого знака. А потом ледяным тоном объявил, что будет крайне благодарен, если в будущем никто не станет критиковать его сотрудников, эту привилегию он оставляет себе.

Но вскоре Глория связалась со своей сестрой, и все немного успокоились. Капитан, через мисс Гамму, послал донесение на флагманский корабль и получил ответ, что еще два корабля – «Наутилус» и «Христофор Колумб» – восстановили связь с Землей.

Теперь уже никто не тянул время, когда надо было заступать на вахту, никаких забеганий в кладовку, чтобы малость перекусить. Если было известно, что твой напарник будет передавать в 3:17:06 с крохотным хвостиком корабельного времени, ты сидел наготове уже с трех часов, никаких глупостей, магнитофон крутился, а микрофон у рта. Нам-то на корабле было легко, но каждый из нас знал, что его напарника накачивают наркотиками и погружают в глубокий гипноз, чтобы он мог провести связь, – доктора Деверо это очень беспокоило.

К тому же теперь не было времени для болтовни, ведь твой близнец расплачивался, возможно, часом своей жизни за каждое переданное слово. Ты просто записывал то, что он передает, с первого раза, никаких сбоев, а затем передавал то, что написал капитан. Хорошо, если после этого оставалась пара минут на разговоры. Обычно их не оставалось… вот так я и напутал все насчет женитьбы Пэта.

Видите ли, две переходных недели, когда мы летели с максимальной скоростью, последняя неделя ускорения и первая замедления соответствовали примерно десяти годам на Земле. Отношение было в среднем один к двумстам пятидесяти. Но это в среднем, при максимальной скорости замедление было гораздо больше. Я спросил мистера О’Тула, чему равнялся максимум, но он только покачал головой. Измерить это – сказал он мне – невозможно, и вероятная ошибка больше присутствующих в расчете малых величин.

– Скажем так, – закончил он. – Слава богу, что на корабле нет простуженных, а то один хороший чих перекинул бы нас через скорость света.

Он, ясно, шутил. Ведь, как напомнила Жанет, при приближении нашей скорости к световой, масса корабля приближалась к бесконечности.

Но мы снова утратили связь на целые сутки.

В конце одного из этих пиковых сеансов (они длились не более пары минут по корабельному времени) Пэт сказал мне, что они с Моди собираются пожениться. Связь прервалась, прежде чем я успел его поздравить. Я хотел сказать, что Моди, пожалуй, еще слишком молода и не спешит ли он, но упустил этот шанс. Его уже не было.

Я, пожалуй, не ревновал. К этому выводу я пришел, покопавшись в себе и обнаружив, что не могу вспомнить, как выглядит Моди. Нет, я, конечно, помнил, что она блондинка со вздернутым носиком, на котором летом проступали веснушки. Но я не мог вызвать перед глазами ее лицо, как мог вызвать лицо Пру или Жанет. Я не ревновал, только чувствовал, что меня как бы мягко выставляли за дверь.

Потом я справился у Жанет, какое гринвичское время соответствовало моей последней связи с Пэтом, и понял, что совершенно зря собирался наводить критику. Пэту было двадцать три, а Моди двадцать один, почти двадцать два.

При очевидной связи я умудрился успеть сказать «поздравляю», но у Пэта не было времени для ответа. Ответил он в следующий раз…

Это меня изумило до крайности. Я снова попросил помощи у Жанет и обнаружил, что все в порядке. Я хочу сказать, что, если пара жената уже два года, вряд ли кто будет удивляться, если у них появится маленькая дочка, правильно? Разве только я.

В общем, за эти две недели мне пришлось ко многому привыкать. В начале этого периода мы с Пэтом были одного возраста, за исключением несущественного замедления. В конце (концом периода я считаю тот момент, когда исчезла необходимость в экстремальных средствах для поддержания связи) мой брат оказался одиннадцатью годами старше меня и у него была семилетняя дочь.

Я перестал думать о Моди как о девочке, во всяком случае – той девочке, за которой я когда-то ухаживал. Я решил, что она, пожалуй, стала толстой, неряшливой и очень, очень домашней, – ей было никогда не устоять перед вторым шоколадным эклером. Если по-честному, мы с Пэтом стали друг для друга почти чужими, у нас было так мало общего. Всякие мелкие корабельные сплетни, столь важные для меня, его раздражали; меня же, с другой стороны, ну никак не могли взволновать гибкие строительные блоки и сроки штрафных санкций. Мы продолжали вполне успешно связываться, но теперь это было похоже на разговор по телефону с незнакомым человеком. Мне было жаль, я уже успел полюбить Пэта, прежде чем он ускользнул от меня.

Но я и вправду хотел бы увидеть свою племянницу. Знакомство с Лапочкой научило меня тому, что маленькие девочки могут быть забавнее щенков и даже симпатичнее котят. Я вспомнил про свою идею насчет портрета Лапочки и пристал с этим к Дасти.

Он согласился. Дасти просто не может упустить лишнюю возможность продемонстрировать, как здорово он рисует. К тому же он стал чуточку мягче – насколько это вообще для него возможно, – он больше не рычал, когда его пытались погладить, хотя нужны будут еще годы и годы, пока он научится садиться и подавать лапу.

Дасти выдал великолепный рисунок; у малютки Молли не хватало только крылышек, и вышел бы настоящий херувим. Я видел в ней сходство с собой – то есть, конечно, с ее отцом.

– Дасти, это прекрасный рисунок. А это точная передача?

– Откуда мне знать? – ощетинился он. – Но если тут есть отличие хоть на микрон, хоть на малейшую разность тонов, какую только может уловить спектрофотометр от той фотографии, которую твой брат прислал моему, я готов съесть этот рисунок. А насчет оригинала ничего не знаю; может, гордые родители и приукрасили свое дитятко.

– Извини, извини, это потрясающий рисунок. Мне бы очень хотелось чем-нибудь тебе отплатить.

– Только не надо из-за этого терять сон; я сам что-нибудь придумаю. Но мои услуги недешевы.

Я снял со стенки изображение Люсиль Ля Вон и повесил на ее место Молли. Правда, Люсиль я выбрасывать не стал.

Через пару месяцев выяснилось, что доктор Деверо усмотрел в моей способности пользоваться той же «длиной волны», что и дядя Альф с Лапочкой, возможности совершенно отличные от тех, очевидных, которые видел я. Я продолжал иногда говорить с ними, хоть и не так часто, как раньше. Лапочка была теперь настоящей молодой леди, почти восемнадцать; она училась в Витватерсрэнде и уже сама была учительницей-практиканткой. Никто, кроме дяди и меня, не называл ее теперь «Лапочка», а мысль о том, что я когда-нибудь заменю дядю Альфа, счастливо отошла в прошлое – если так дальше пойдет, вскоре она сможет меня самого воспитывать.

Но док Деверо ничего не забывал. Однако переговоры свои с ФДП он провел, не ставя меня в известность. Видимо, и Пэту было велено молчать, пока все не будет готово, так что впервые я услышал об этом совершенно неожиданно, когда поднял его, чтобы передать какие-то рутинные сообщения (к тому времени мы перешли на обычные вахты).

Оставь это, старик, ответил он. Передай все бумажки следующему несчастному. Мы сейчас попробуем кое-что новенькое.

Я чуть с ума не сошел. Я услыхал это совершенно четко, без всяких сбоев.

Привет, дядя Том, она хихикнула, у меня новый бантик.

Я сглотнул.

Это он про мамочку, заговорщическим шепотом поведала мне Молли. Ей это не нравится. А мне нравится, дядя Том. Я думаю, что это очень здорово.

А у меня теперь из-за них не осталось никакой личной жизни, пожаловался Пэт. Слушай Том, это просто проба, я сейчас отключусь. Нужно вернуть этот кошмар ее мамаше.

Она заставит меня спать, обреченным голосом согласилась Молли. А я уже совсем взрослая и не хочу спать днем. До свидания, дядя Том. Я тебя люблю.

Я повернулся – и, конечно же, за моей спиной стояли, развесив уши, доктор Деверо и капитан.

– Ну, как прошло? – спросил доктор озабоченным – для него – голосом.

Я с большим трудом придал своему лицу безразличное выражение.

– Удовлетворительно. Отличный прием.

– И от ребенка тоже?

– Конечно, сэр. А вы ожидали чего-нибудь другого?

Доктор с облегчением вздохнул.

– Сынок, не нуждайся мы в твоих услугах, я бы вышиб тебе мозги старым телефонным справочником.

Думаю, мы с Молли были первой из вторичных телепатических пар флота. Но не последней. ФДП, исходя из гипотезы, принятой после случая с дядей Альфом и Лапочкой, предположил, что появляется возможность образовать новую связь в тех случаях, когда потенциальный новый член очень молод и близко связан со взрослым членом старой группы. В некоторых случаях это удавалось. А в других случаях и попытку было не сделать в виду отсутствия подходящего ребенка.

Прежде чем мы добрались до системы Тау Кита, у Пэта и Молли появилась еще одна дочка. На этот раз, в отношении Линет, Моди была тверда: она сказала, что двух психов в семье более чем достаточно.