Часть вторая
– Тебя как зовут?
– Черномазая шлюха.
– Л чего таскаешься?
– Тебе-то что? Все одно – везде грязь.
– Может, не везде?
– Везде. Вот ты, легавый, приходишь в бардак, как пацан, у которого по утрам не стоит, а сам тут вынюхиваешь. Везде грязь, как ее ни прикрывай.
1
Дверь кабинета Дуки Ламберти со скрипом, будто уступая насилию, отворилась, и вошел Маскаранти, держа за шиворот молодого человека в бархатном, оливкового оттенка пиджаке и водолазке из чистой шерсти, желтой, в тон изжелта-бледному лицу, с которым контрастировали смоляные волосы и такие же черные, будто начищенные до блеска ботинки, глаза.
– Иди, иди, сицилийская рожа, не то хуже будет! – приговаривал Маскаранти, втаскивая парня в кабинет.
– Зачем же так с земляком-то? – укорил его Дука. – Ты ведь, сдается мне, тоже не в Лондоне родился.
– Ну, я все-таки другой породы, чем этот... – Маскаранти прибавил словечко из непечатных. – Всю дорогу силком его тащил, а он упирается, ревет, руки, говорит, на себя наложу, коли засадите. Да накладывай, кто тебе мешает!
Маскаранти шнырнул его, можно сказать, прямо на стол; парень вцепился руками в столешницу и посмотрел на Дуку из-под черной шапки волос.
– Прошу вас, синьор, не отправляйте меня на Сицилию! – сказал он, вытирая слезы кулаками (ногти у него были что-то уж чересчур светлые). – Ей-богу, клянусь, я в тюрьме жить не буду!
Судя по бледным ногтям, и по одышке, и но всей узкоплечей фигуре, у парня явная анемия. Дука отметил это как врач и решил, что у него либо туберкулез, либо сердечная недостаточность.
– Садись, – спокойно сказал и еще мягче добавил: – Да успокойся ты, не плачь!
Парень подсел к столу; позади него стоял, побелев от ярости, Маскаранти.
– Отродясь не видывал такой скотины! – заявил он. Скуластое лицо его сделалось еще шире от гнева. – Я прихожу за ним домой, потом тащу сюда на аркане, а он цацу из себя строит: «Жить не буду! Руки наложу!» – да накладывай сколько влезет, козел вонючий!
– Хватит! – сказал Дука. – Ступай прогуляйся. – И протянул ему руку, но не для рукопожатия, а за сигаретой.
Маскаранти понял этот жест, дал сигарету и вышел, с ненавистью взглянув на сидящего перед Дукой юнца. Отродясь не видывал такой скотины, подумал он, хотя чего ты, собственно, кипятишься – тебя никто в полицию не тянул.
Дука Ламберти с наслаждением затянулся отечественной сигаретой (для настоящих мужчин!), сверился с бумажкой, исписанной каракулями Маскаранти, и обратился кпарню, который продолжал утирать кулаком слезы:
– Итак, ты Сальваторе Карасанто, двадцати двух лет... – Духа сделал еще одну затяжку, – да-а, двадцати двух лет, по роду занятий – король всех сутенеров, живущих в столице нравственности, то бишь в Милане. Кто знает, скольких девчонок ты уже пустил по дурной дорожке! Твоими услугами пользуются все миланские «культурные центры», а проще говоря – дома свиданий. Простушки клюют на твою внешность итальянского любовника, а ты, что называется, приобщаешь их к ремеслу, тем и кормишься...
– Нет, нет, неправда! – Юнец снова был на грани истерики. – Было, не отпираюсь, но только раз, по молодости. Один тип пристал с ножом к горлу, ну я и сосватал ему девчонку, а с тех пор – ни-ни, теперь я представляю фармацевтическую фирму.
– Про это ты кому-нибудь другому расскажешь, – решительно оборвал его Дука. – Я-то знаю, что у тебя за фирма. В нашем списке не одна, а девятнадцать девиц, которых ты сосватал разным типам, и, ручаюсь, он не полный. Пути закона неисповедимы, потому тебя, подонка, всего год продержали за решеткой, хотя ты заслуживаешь пожизненной каторги. По мне, чем торговать женщинами, лучше сразу их с моста в реку. А он, видите ли, сидит здесь таким франтом и вешает мне лапшу на уши – я, мол, представитель фармацевтической фирмы! Не выйдет, любезный! Либо ты как на духу отвечаешь на все мои вопросы, либо я тебя в двадцать четыре часа вышлю из этого благородного города под строгий надзор сицилийской полиции. Итак, даю тебе последний шанс: говори, будешь нам помогать или нет?
Как только ему предложили сделку, да еще таким властным тоном, парень мгновенно прекратил лить слезы и с готовностью затряс головой.
– Буду.
– Ну смотри, не вздумай финтить, а то всю жизнь будешь у меня гулять по кругу – из камеры в колонию, из колонии под надзор, – ты понял?
– Понял, – сказал парень и еще больше побледнел видимо, почувствовав, что этот полицейский не шутит.
– Так вот, – продолжал Дука. – Несколько дней назад была убита девушка двухметрового роста. Зверски убита: сперва ей чем-то – камнем, должно быть, – изуродовали лицо, а потом голую бросили заживо в костер на Эмильянской дороге. – Дука вдруг потерял над собой контроль: повертев в руках крохотную шариковую ручку, какими, вероятно, из соображений экономии министерство внутренних дел снабжает своих верных служащих, он со всей силы воткнул ее острием в столешницу. – Понимаешь? Бросили заживо поджариваться, точно курицу в гриль! Ты меня слушаешь? – Он лихорадочно облизнул пересохшие от ярости губы.
– Да-да, конечно! – закивал парень.
– У нас есть основания полагать, что эта девушка весом в сто килограммов, ростом под два метра и вдобавок умственно отсталая, была похищена кем-то вроде тебя...
– Нет, нет, это ке я! – взвизгнул юнец и так затряс головой, что из его смоляных волос едва не посыпались искры.
– Да не перебивай, я же не говорю, что это ты. – Дука Ламберти с сожалением посмотрел на сломанную ручку. – Я просто формулирую вопрос, а ты постарайся мне ответить как следует, не то на Сальваторе Карасанто можно будет поставить крест.
– А вопрос такой, слушай внимательно. Ты не какой-нибудь уличный котяра, что сосет денежки из своей подружки, ты ас в своем деле, у тебя обширные связи, и если кто слышал что-либо об убитой девушке, так это ты. У тебя же все дома свиданий, все проститутки Милана и окрестностей наперечет. Тебе известно, какая девица перекочевала в другой район, какая – в другой город. И ты бы давно уже срок мотал, не будь у тебя могущественных покровителей. Но теперь на них не надейся. Если не скажешь мне правду, слыхал ли что-нибудь про девушку под два метра ростом и весом в центнер, если не поможешь мне отыскать виновных в этом злодействе, тебя не спасет ни один адвокат и ни один из твоих хозяев. А если выведешь нас на след, я тебе прощу все прегрешения, так что ты снова будешь чист перед законом, и даже в Милане оставлю. Вот и выбирай... – Дука встал из-за стола, распахнул окно, выходящее на полупустынную, залитую мягким светом октябрьских сумерек улицу Фатебенефрателли. – Я хочу знать, слышал ли ты про девушку ростом под два метра и весом почти в центнер... Я все время повторяю эти размеры, чтобы ты понял, о ком идет речь, и все хорошенько вспомнил. Только не говори, что у тебя память отшибло. Не говори так, понял?
Парень чуть не подпрыгнул на стуле – его пробивала дрожь – и еще раз сглотнул слюну. Дуке было противно смотреть: мало того, что занимаются гнусным ремеслом, так они все еще и подлые трусы.
– Слышал, – прошептал тот.
2
– Когда? Где? – надвинулся на него Дука.
– Как-то вечером в «Билли Джо», – отозвался юнец, облизывая губы.
– Что такое «Билли Джо»?
– Ну, это такая пиццерия на бастионах, возле площади Триколоре... такая, понимаете ли, пиццерия. – Сальваторе Карасанто, несмотря на свой страх перед полицейским, не смог сдержать улыбки.
Ну и название – «Билли Джо»! Дуке стало любопытно, хотя пиццерии и не входили в круг его интересов.
– А почему «Билли Джо»?
– У Бобби Джентри, разве не помните, есть такая песня про парня, который бросился с моста.
И правда, вроде бы слышал по радио какой-то американский спиричуэл про парня, который бросился с моста, – очень запоминающаяся мелодия.
– Ну-ну, продолжай.
– Я и говорю, в этой пиццерии собирается молодежь.
– Какая такая молодежь? – фыркнул Дука. – Сутенеры, что ли, вроде тебя?
По тому, как обреченно парень покачал головой, Дука почувствовал, что он решился все выложить начистоту.
– Разный народец попадается, но в основном вполне приличные парочки.
– Ну и что там произошло, в «Билли Джо»?
– Я назначил свидание одной девушке...
– Деловое, конечно? – поинтересовался Дука.
– Ага, – честно признал Сальваторе Карасанто, – но она не пришла, и больше я ее не видел...
Что ж, тем лучше для нее, подумал Дука.
– Ну и?..
– Сел у стойки, заказал себе пиццу и все время поглядывал на дверь.
– И что же?
– Ее все не было, я злился – не люблю, когда меня динамят, – вокруг шум, визг, все уже порядком набрались...
– А дальше?
– Ну, тут садится рядом со мной какой-то тип, заказывает пиццу и вдруг ни с того ни с сего мне и говорит: «Привет, земляк, ты, видать, тоже из курятника?» И давай гоготать. А я не привык к таким фамильярностям, хоть мы и земляки (я по выговору понял, что он из Мессины), но я не позволю первому встречному совать нос в мои дела. О делах я говорю только с друзьями.
– Или с полицией, – добавил Дука.
– Ну да, в крайнем случае, но уж никак не с первым встречным.
Естественно, не станет же он останавливать прохожих на улице и объявлять им: я сутенер.
– Так, и что дальше?
– Ну, тот парень явно перебрал, а может, и накурился... Сидит, губы распустил, изо рта сырные волокна свисают, языком еле ворочает, у меня, говорит, нынче праздник, такое, мол, выгодное дельце обтяпал, хочу с земляком это обмыть.
– И какое же дельце?
– Вот и я его спросил, какое дельце, а он: такое, говорит, дельце, такое дельце – во какое большое!.. И смеется, аж заходится. Я сперва в толк не мог взять, чего он так ржет, да и не до того мне было, чтоб слушать всякую пьяную болтовню, но земляка моего, видно, разобрало: страсть как хотелось передо мной похвастать, ну и выложил, что нашел громадину под два метра ростом, красивую, но у нее не все дома: мужика увидит – и млеет. Одним словом, самый что ни на есть лакомый кусочек для нашего курятника. Помнится, он все повторял: «Такого навару я отродясь не имел, давай с тобой, землячок, это дело вспрыснем!»
– Ну и?.. – не уставал твердить Дука.
– Тогда я, грешным делом, подумал, что он врет, – рассказывал парень, блестя черными, как начищенные ботинки, глазами, – или накурился травки, вот ему и мерещится всякое... но теперь, когда вы, бригадир, упомянули про убитую великаншу, я сразу тот типа вспомнил.
– Как его звали? – спросил Дука, поднимаясь.
– Не знаю, бригадир.
– Не называй меня бригадиром. – Дука смотрел на него сверху вниз. – Как это не знаешь?
– Да я его первый раз в жизни видел, клянусь! И потом, у меня свои заботы, как-то в голову не пришло имя спросить. Доел пиццу да пошел.
– Ладно, подведем итоги. Стало быть, о девушке-великанше, про которую рассказал тебе этот тип в пиццерии «Билли Джо», ты больше ничего не слышал. И его самого с тех пор ни разу не встречал. – Дука выдвинул ящик письменного стола и достал оттуда еще одну ущербную шариковую ручку, какими снабжает своих служащих министерство внутренних дел. – Правильно я тебя понял?
– Да, – без колебаний отозвался юнец в бархатном пиджаке. – Больше ничего не знаю, вот не сойти мне с этого места!
Дука потряс у него перед глазами шариковой ручкой.
– Положим, Сальваторе Карасанто, я тебе поверю. Но чтобы я окончательно убедился в твоей правдивости, ты должен помочь следствию разыскать этого типа. Ты единственный, кто может навести нас на его след, даже при том, что не знаешь его имени. Ведь мы, полицейские, в сутенерском бизнесе плохо разбираемся. – Дука хотел было улыбнуться своей шутке, но не смог пересилить отвращения. – Так что поработай еще немного мозгами.
– Я, право, не знаю, бригадир, чем вам помочь, – с трудом выдавил из себя парень.
– Сказано, не называй меня бригадиром и не финти. Я должен найти твоего земляка из пиццерии «Билли Джо», и я его найду. А ты помоги мне, тогда сможешь спокойно разгуливать по улицам туманного Милана и заниматься своими грязными делишками. Без тебя нам, олухам, не обойтись, ты станешь нашим экспертом. Мы для того и вытащили твою милость из теплой постели, чтоб ты помог нам отловить коммерсанта, который промышляет умственно отсталыми великаншами.
– Так я же его видел всего раз, – повторил Сальваторе Карасанто, – и ничегошеньки о нем не знаю.
– Допустим, – Дука вложил ему насильно в руку казенную шариковую ручку, – и все-таки попытайся. А не хочешь – лети обратно в родную сицилийскую деревню, и я сам по телефону буду проверять, чтобы ты как штык был дома, и не дай Бог тебе на чем-нибудь попасться, тогда загремишь на десять лет. Я ведь предупреждал, что со мной шутки плохи, вот и думай, как лучше выпутаться из этой истории.
Молодой человек был хоть и трусоват, но не глуп и потому с готовностью кивнул, стиснув в пальцах протянутую Дукой ручку.
– Молодец, хвалю, – одобрил Дука. – Давай теперь рисуй своего компаньона по курятнику.
– Не умею я рисовать, – возразил молодой человек, но и ручки все же из рук не выпустил.
– И я не умею, – сказал Дука. – Но общими усилиями у нас, может, что-нибудь и выйдет. Вот тебе лист бумаги, начнем с глаз. Надеюсь, ты способен отличить круг от овала или эллипса? Все глаза – от монглоидных до арийских – можно изобразить в виде этих трех фигур. Какие были глаза у твоего друга?
На последней фразе он чуть-чуть повысил голос; в нем прозвучала такая глухая и темная ярость, что парень вздрогнул. Должно быть, в сидящем перед тобой ничтожном существе есть нечто неотразимое для молоденьких горничных и сорокапятилетних нимфоманок, однако, стремясь возвратить этому плейбою человеческий облик, ты, пожалуй, обольщаешься.
– Ты слышал, что от тебя требуется? Рисуй, какие у него были глаза!
Молодой человек, вместо того чтоб рисовать, сказал:
– Куриные.
– Что значит – куриные?! – взревел Дука. – Рисуй, тебе говорят!
– Круглые, у кур ведь круглые глаза, – пролепетал Сальваторе Карасанто и нарисовал на бумаге два кружочка.
– Так, теперь брови. – Дука пустился в объяснения: – Брови бывают густые или редкие, сросшиеся или разлетистые, и, наконец, они, как улицы, либо слегка изгибаются, либо идут чуть ли не под прямым углом. Понял, о чем я говорю?
Парень кивнул, облизнув пересохшие от страха губы, и нарисовал над двумя кружочками непрерывную и почти прямую линию.
– Будь внимателен, – предупредил Дука. – Ты хочешь сказать, что брови у него совсем сросшиеся?
– Да.
– И черные, не так ли?
– Да.
– Хорошо, перейдем к носу. Меня интересует всего одна деталь – расстояние от одной ноздри до другой. Поставь две точки вот здесь, под глазами: если они будут близко одна от другой, значит, у твоего коллеги тонкий, острый нос, а далеко – стало быть, широкий.
У юнца дрожала рука (Дука, ненавидевший трусов, отметил про себя, что нет худшей трусости, чем трусость преступника, пасующего перед своим же собственным орудием, то есть насилием), однако он заставил себя нарисовать (если, конечно, данный глагол сюда подходит) две точечки, довольно далеко отстоящие друг от друга и призванные изобразить ноздри.
– Ого, какой широкий нос у твоего приятеля! – Дука поднял телефонную трубку и сказал в нее: – Маскаранти, принеси мне сигарету и заодно заберешь словесный портрет. – У него вырвался нервный смешок. – Ну вот, теперь будем рисовать губы. И не напрягайся, ты ведь не Рафаэль, все, что от тебя требуется, – это провести черту, либо прямую, либо изогнутую. Рты, к твоему сведению, бывают трех типов... видал, как их рисуют в комиксах? Уголки вверх – смеющийся тип, уголки вниз – грустный тип, и прямая линия – жестокий тип. Выбирай один из трех, да поживее.
Парень, не помня себя от страха, начертил прямую линию, обозначавшую рот жестокого типа.
– Так, – сказал Дука, – следующее задание – уши. Положим, дело это нелегкое, не всякому художнику под силу нарисовать уши, но мы и не претендуем на мастерство Караваджо, верно? Будет довольно, если ты полукругом изобразишь оттопыренное ухо или вертикальной линией – приплюснутое.
Почти в полуобморочном состоянии Сальваторе Карасанто пририсовал справа и слева от глаз большие полукружия. Подонок, значит, лопоух, заключил Дука.
– Так, с грехом пополам добрались до подбородка, – проговорил он. – Если подбородок нормальный, можешь нарисовать горизонтальную линию, если торчит вперед, то вертикальную, а если срезан, – тогда диагональ, и чем длиннее она будет, тем больше, значит, скошен подбородок. Ну, давай, не ошибись.
Но парень не успел провести нужную линию, потому что вошел Маскаранти, держа в руках пачку сигарет и коробок спичек. Дука закурил и снова накинулся на юнца:
– Не отвлекайся, рисуй подбородок знатного синьора, который нашел для вашего курятника курицу ростом метр девяносто пять и весом почти девяносто пять килограммов, а ума у нее было даже меньше, чем у курицы, несмотря на двадцативосьмилетний возраст. Очень тебя прошу, рисуй старательно, не то изувечу.
Под взглядом полицейского парень задрожал как осиновый лист, хотя Дука его бы и пальцем не тронул – не потому что конституция это запрещает, а просто руки не охота марать.
– Будь ласков, нарисуй мне этот подбородок.
Диагональ вышла нетвердая, извилистая, как на абстрактных рисунках, однако же довольно длинная.
– Ты хочешь сказать, что подбородка у твоего приятеля как бы и вовсе нет?
– Да.
Дука глубоко затянулся. Типичный портрет уголовника по Ломброзо или по Фрейду; современные специалисты по соматологии и характерологии преступности, без сомнения, это подтвердили бы.
– И сколько же твоему дружку лет?
– Он не мой дружок.
– Ладно, не цепляйся к словам, – примирительно заметил Дука. – Сколько, по-твоему, лет этому милому юноше, случайно встреченному тобой в благопристойной пиццерии «Билли Джо» – пристанище любителей выпить и полномочных представителей курятника вроде тебя?
– Думаю, лет двадцать пять, не больше, – предположил парень, дрожащей рукой откладывая ручку.
– А росту он высокого?
– Скорее наоборот.
– Что это значит? Такой, как ты, выше или ниже?
– Ниже.
Дука окинул взглядом юнца, который по росту никак не тянул на баскетболиста, и взял со стола листочек с его рисунком. Сделал на нем несколько своих пометок, а затем протянул Маскаранти.
– Отнеси это нашим друзьям в этико-эстетический отдел.
Маскаранти усмехнулся.
– Скажи, что речь идет о совсем юном коротышке, еще ниже, чем вот этот. Глаза у него, как видишь, круглые, точно у курицы, брови сросшиеся, а ноздри, что называется, широко расставленные.
У Маскаранти опять вырвался смешок.
– Объясни им, что рот у нашего Ринальдо прямой, о чем свидетельствует вот эта горизонтальная линия, а подбородок сильно срезанный, если судить по вот этой длинной диагонали.
Маскаранти посмотрел на произведение абстрактного искусства и заметил:
– Извините, доктор, вы забыли про овал лица.
Дука сокрушенно покивал: кажется, у него проявляются симптомы раннего склероза.
– Послушай, – вновь обратился он к парню, – тебе еще придется вспомнить, каков овал лица у рыцаря из пиццерии «Билли Джо». Теоретически существуют три типа лиц: квадратные, круглые и треугольные. В какую из этих трех фигур ты бы поместил черты своего земляка?
Вопрос с геометрическим уклоном явно оказался трудноват для молодого сутенера, но, поразмыслив секунд двадцать, он все же изрек:
– В квадрат. – Погоняемый страхом парень напрягал все свои извилины, чтобы ответить точнее. – Сам он не толстый, но довольно упитанный, и лицо у него такое... широкое. – Он подумал еще немного. – Пожалуй что, именно квадратное.
– Так я пишу «квадратное»? – уточнил Маскаранти.
– Да, – отозвался Дука.
На листке, исчерканном молодым сутенером, Маскаранти приписал: «лицо квадратное». Затем добавил:
– Сказать, чтоб сделали срочно?
Дука отрицательно мотнул головой. Донателла Берзаги умерла, заживо сгорела в стогу соломы на старой Эмильянской дороге. Ее убийцу необходимо найти, но спешки никакой нет. Даже если они сегодня его возьмут, преступник, совершивший такое злодейское убийство, получит сравнительно небольшой срок, который еще сократится в результате всяческих амнистий, и, вероятно, очень скоро в какой-нибудь забегаловке на улице Торино или на площади Кайроли они вновь встретят его, благоухающего одеколоном, с бакенбардами, завитыми лучшим миланским парикмахером, и в кармане у него будут хрустеть сто тысяч, которые он выудит у какой-нибудь дурищи, не устоявшей перед этими бакенбардами, этими куриными гляделками, срезанным подбородком и жестокой линией рта.
Ей-богу, не стоит, подумал Дука Ламберти, тратить государственные деньги на срочное составление словесного портрета этого охотника за великаншами и в спешном порядке рассылать его по всем хвестурам Италии.
– Свехзвуковой скорости не надо. Пускай везут хоть на велосипеде.
Маскаранти улыбнулся одними глазами.
– А с этим что делать? – Он указал на юнца.
– Еще чуток тут посидит, потом я тебя вызову, – ответил Дука.
Он дождался, пока дверь за Маскаранти закроется, и предложил парню сигарету. Но тот вежливо отказался. Сутенеры, как правило, балуются наркотиками, а банальные сигареты не курят: извращенная натура не знает границ. Дука закурил сам и обратился к своему клиенту с новой речью:
– Видишь ли, приятель, мы, служители порядка, – народ суетный, бестолковый, хотя у нас и есть полиция нравов, отдел по борьбе с наркоманией, научные лаборатории, электронные архивы с коллекцией отпечатков, однако спецам вроде тебя наверняка мы кажемся дурачками, будто вчера вышли из яслей Христовых. – Он положил банальную отечественную сигарету в банальную пластмассовую пепельницу. – Вот и я, к сожалению, принадлежу к разряду невинных агнцев, поэтому хочу тебя попросить еще об одной услуге, а ты уж расстарайся и помоги мне, иначе жизнь твоя будет кислей недозрелого лимона. – Он покосился на усердно закивавшего юнца, прошел в глубь небольшого кабинета и повернулся к собеседнику спиной. – По части миланской проституции ты профессор, не чета нам, мог бы, наверно, участвовать в телевикторине на эту тему. «В каком районе Милана, как правило, группируются женщины легкого поведения?» – спрашивают тебя, и ты безошибочно указываешь этот район на карте. А ведущий этой программы кричит: "Браво, брависсимо! Вы получаете десять золотых жетонов... Теперь перейдем ко второму вопросу, и если вы точно на него ответите, то получите сто жетонов: «На какой улице данного района наблюдается наибольшее скопление подобных дам?» Я уверен, ты отлично справился бы и со вторым вопросом. Парень отрывисто, истерично засмеялся; Дука круто обернулся к нему.
– Так вот, внимательно слушай вопрос, золотых жетонов не обещаю, правда, но если не ответишь, всю рожу тебе разобью. Какие дома свиданий, бордели, вонючие ямы тебе известны? Дело в том, что мы, убогие полицейские, роемся вслепую, как кроты. Поэтому будь любезен, назови мне культурные центры, магазины мужского и женского белья, парикмахерские, все точки, где по твоим сведениям торгуют женщинами. – Он схватил его сзади за чернущую гриву волос. – Говори, дорогой, я тебя просто умоляю!
От этой железной хватки, а еще более от лицемерно просительного голоса парень затрепетал. Какой ни извращенец, а все-таки усек, что этот полицейский не оставляет ему никакого выбора.
– Да-да, хорошо, я назову.
3
Из квестуры Дука вышел около трех часов утра. Отказавшись от услуг Маскаранти, домой вернулся пешком. Ночь была удивительная, совсем не октябрьская – теплая и ни намека на туман. Чувствуя невыразимое блаженство, он прошагал по опустелым мостовым (лишь изредка в этой пустоте тоскливо шуршали машины). От улицы Фатебенефрателли до площади Леонардо да Винчи путь неблизкий, но он с удовольствием проделал его, правда, это было только физическое удовольствие – глотнуть воздуха и размяться после четырнадцати часов, проведенных в душном кабинете, – душа же и мозг никакого удовольствия не ощущали: перед мысленным взором все стоял (и Бог знает, до каких еще пор будет стоять!) несчастный старый отец, вынужденный опознавать свою дочь по цвету лака на ногтях. Больше Дука Ламберти ни о чем думать не мог.
Перед тем как отпереть подъезд, он взглянул на часы: половина четвертого. Поднялся по лестнице на второй этаж (не в лифте же ехать) и уже было полез в карман за ключом, как дверь вдруг распахнулась: в прихожей стояла Ливия.
– Только не говори, что ты меня ждала до сих пор! – сказал он вместо приветствия.
– А кого же еще! – с обычной своей прямолинейностью откликнулась она.
Действительно, кого же еще! Этой поди-ка возрази. С тех пор как Лоренца отбыла вместе с Карруа на Сардинию, она обосновалась у него в квартире, стирала, готовила, дарила ему свою любовь, а если надо, ждала его до полчетвертого утра.
– Звонила Лоренца из Кальяри.
– Угу, – буркнул он и снял пиджак, который влюбленная гардеробщица тут же подхватила.
– Сказала, что чувствует себя хорошо и к Рождеству вернется.
– Угу. – Он прошел на кухню и налил себе воды из-под крана.
– Ты что, не слышишь? Я говорю, сестра твоя звонила! – прикрикнула Ливия, следуя за ним по пятам.
Он, не оборачиваясь, выпил стакан воды. Ну почему же он не слышит – слышит! Сестра Лоренца вместе с Карруа отдыхает на Сардинии и вернется к Рождеству. Он помнит ее, жалеет, скучает по ней, ведь они почти всю жизнь неразлучны, если не считать тех трех лет, которые он провел в тюрьме за то, что избавил от мук умирающую от рака старуху... Но сейчас его сжигают куда более острые ощущения.
Он вышел из кухни, бросив Ливии:
– Спасибо, я понял. – Войдя в спальню, он разделся, лег на узкую кровать, натянул на себя одеяло и погасил свет.
– Дука, что с тобой? – послышался в темноте голос Ливии.
И поскольку он не ответил, Ливия, не зажигая света, тоже сбросила одежду и юркнула под одеяло. Кровать была односпальная, и было время, их ужасно смешила такая теснота, но сейчас ни ему, ни ей в голову не пришло рассмеяться.
– Дука, ради Бога, что стряслось? – спросила Ливия, наклоняясь над ним. – Почему ты не хочешь мне сказать?
Он уткнулся ей в шею, вдохнул запах ее волос.
– Сутенеры заживо сожгли в стоге соломы умственно отсталую девушку. Подонки, звери! Мне пришлось везти отца в морг, на опознание – тоже настоящее зверство. Ты меня прости, но пока их не отыщу, я не успокоюсь.
– Этого мог бы и не говорить. – Ливия коснулась губами его уха и колючей щеки. – Как будто я не знаю, что ты не найдешь себе места, пока не поймаешь злодея. – Она обняла его, прижалась еще теснее. – Глупый!
Да уж, он и впрямь давно начал сомневаться в своем уме.
– Хорошо бы, с завтрашнего дня ты меня повозишь. – Он неправильно употребил время; любой филолог наверняка поставил бы это ему в вину, однако в данный момент его интерес к суждениям филологов был более чем умеренным.
– Глупый, – повторила Ливия, лаская губами жесткую щетину. – Я и так тебя все время вожу.
– Да, но это услуга особого рода, – возразил Дука, слегка оттаивая от нежного женского тепла, которое источала ее чистая, ненадушенная кожа.
– Почему особого? – Ливия зарылась лицом в его плечо.
– Мне надо осмотреть дома, которые прежде назывались борделями, ямами, домами терпимости, а теперь именуются культурными центрами.
– Что ж, такая твоя работа, я уже привыкла помогать тебе в расследованиях.
– Но это расследование я должен провести инкогнито. Не как полицейский, а как клиент.
– Клиент?
– Ну да. Ведь если я явлюсь под этот гостеприимный кров в форме, то ничего не узнаю. Убитую девушку наверняка содержали в одном из частных борделей, скорее всего, в дорогом, аристократическом. Она была настоящая великанша с умом восьмилетнего ребенка, и они, конечно, не могли выпустить ее на панель как простую шлюху. Так вот, если я прикинусь клиентом, может быть, и удастся что-нибудь раскопать.
– Ладно, – согласилась Ливия, – повожу тебя и по этому туристическому маршруту.
– А ты хоть знаешь, сколько в Милане таких мест? Это могут быть и частные дома, и магазины, и все что угодно... Заходишь, к примеру, в небольшую добропорядочную галантерею, где большой выбор всего – от ажурных чулок до детских рукавичек, а в служебном помещении этой галантереи стоит удобный диван и рядом ванная, посему почтенный господин имеет возможность приобрести в торговом зале вязаный свитерок для внучонка, а затем проследовать в подсобное помещение, где на диване уже возлежит двадцатилетняя красотка, которая вдруг начинает испытывать к почтенному господину горячую симпатию. – Благодаря ее близости ярость постепенно уходила из голоса Дуки. – Знаешь, полиция нравов даже набрела на овощной магазин, где в подсобке оборудовали бордель. К примеру, покупатель просит: «Взвесьте мне, пожалуйста, килограмм яблок». А милейшая синьора за прилавком ему отвечает: «К вашим услугам, синьор, у нас сегодня отменные яблоки, вот полюбуйтесь». И проводит его в подсобное помещение, где на диване уже сидит Ева с яблоком в руке.
Оба тихонько рассмеялись в темноте. Дука погладил ее изборожденное шрамами лицо.
– Начнем завтра в десять; храмы удовольствий работают круглые сутки, и по утрам тоже. Командор Каругати выходит из дома ровно в девять и куда направляется? Разумеется, в контору с вывеской на двери: «Еврометаллэкспорт». Вот он уже у себя в кабинете, но еврометаллом там и не пахнет...
– В десять так в десять, – сказала Ливия.
– С нами еще поедет молодой красавец гид, – сообщил Дука. – У него бархатный пиджак оливкового цвета и очень красивая желтая водолазка. Ему известны все адреса этих благородных домов, я его прозвал «эксперт по делам проституции». Ясно тебе?
– Ясней некуда. Только ты не бесись так, прошу тебя! – Ливия опять уловила в его голосе хорошо знакомый ей низкий звон; она давно усвоила, что это не только бешенство, но и боль. Потрепав ежик волос на затылке, повторила: – Ну не бесись, слышишь?
– Они сожгли ее заживо!
– Господи, дай же мне хоть раз увидеть тебя счастливым! – взмолилась она.
Дука крепко ее обнял. И произнес очень банальное, неуместное в этой теплой постели и совсем не выражающее всей его нежности слово:
– Прости.
Но как еще мог он повиниться за все, что пришлось и придется ей пережить по его милости? Таких и слов-то нет. Поэтому он добавил:
– С утра пойдем в квестуру, возьмем машину с телефоном, прихватим красавца в бархатном пиджаке и будем прочесывать все злачные места в столице итальянской морали до тех пор, пока я не найду скотов, которые сожгли эту несчастную...
– Хватит, – оборвала она. – С тобой рядом прелестная женщина, а ты все о работе да о работе.
Они снова засмеялись, и он забыл о работе.
4
А вспомнил уже после семи часов, как только его разбудил грохот машин, доносившийся с площади Леонардо да Винчи. Зажег лампу; на тумбочке мерно тикал будильник. Ливия крепко спала, разметав одеяло. Дука ласково провел рукой по ее лицу, по волосам, по груди, затем взял со стула одежду и пошел в ванную. Вернувшись, он застал ее все еще спящей.
– Проснись, красавица! – Он потрепал ее по щеке.
– Ах, милый! – вздохнула она сквозь сон. Потом открыла глаза, потянулась к нему.
– Не надо, прическу испортишь, – пошутил он. – Лучше поторопись.
Она вскочила с постели и через десять минут – Дука едва успел выкурить сигарету – была готова.
– Пошли пешком, – предложил он.
Так приятно пройтись по городу ранним, необычайно ясным октябрьским утром: что-то странное творится с Миланом нынешней осенью! На бульваре Пьяве, возле площади Обердан, они заглянули в бар; Дука с удовольствием смотрел, как Ливия набирает целую гору булок к своему «капуччино». Женщинам, которые не боятся испортить фигуру, цены нет, подумал он. Они двинулись по проспекту Порта-Венеция, по улице Палестро, мимо городского парка (листья на деревьях нежатся под лучами лишь слегка поблекшего солнца и будто не думают опадать – неужели это лето так никогда и не кончится?). А вот улица Фатебенефрателли, садик перед квестурой. Полицейская «альфа», оснащенная телефоном, уже стояла наготове, и около нее дожидались отправления Маскаранти и трясущийся от страха юнец в оливковом пиджаке и желтой водолазке.
– Доброе утро, синьорина. Доброе утро, доктор, – окликнул их Маскаранти.
Ливия тут же уселась за руль, а Дука – рядом с ней.
– Ну, полезай, ублюдок! – Маскаранти силой впихнул парня на заднее сиденье.
– Не трожь его, – сказал Дука.
– Терпеть не могу этих... – Маскаранти оборвал фразу, смущенно покосившись на Ливию.
Но она не успела обратить на него внимания, потому что раздался властный голос Дуки:
– Поехали!
Ему тоже эти... не очень нравились, он взглянул в зеркальце заднего обзора на женоподобное, изжелта-бледное лицо сутенера; тем временем машина тронулась, и Маскаранти помахал вслед маленькой туристской группе особого назначения.
– Куда ехать?
– Наш друг укажет, – отозвался Дука. – Он обещал меня свезти в самый шикарный притон Милана. Ведь бедную великаншу не могли поместить в какую-нибудь забегаловку, верно, Сальваторе? – Он обернулся и поглядел на брюнета (тот машинально кивнул). – Давай, говори точный адрес.
Обитель порока находилась неподалеку от улицы Мандзони – можно было и пешком дойти. Ливия остановила машину перед входом в старое, внушительное здание прошлого века – должно быть, наследие «скапильятуры».
Дука ступил на тротуар и кивком головы велел выходить бархатному пиджаку. Затем наклонился к окошку и тихо сказал Ливии:
– Следи за дверью. – Возможно, тот, кого он ищет, как раз сидит здесь и, почуяв неладное, попытается сбежать.
– Не беспокойся, – отозвалась она.
Следуя за гидом, Дука вошел в помещение привратницкой, довольно мрачный тип глянул на них сурово, но Сальваторе Карасанто помахал ему, как машут друзьям с отплывающего катера, и свернул налево, к лифту.
Последний этаж (порок часто гнездится в мансардах); на двери табличка «Софьор» – странное название. Открывшей им женщине наверняка под сорок, но выглядит моложаво и при всем параде, несмотря на ранний час. Юный спутник Дуки, как давний знакомый, был одарен ослепительной улыбкой, а на долю гостя достались церемонные поклоны и расшаркивания.
– Добрый день. Весьма рада. Прошу вас, проходите.
Маленькая, тесная прихожая увешана дорогими гобеленами; по обеим сторонам короткого коридора красуются серебряные плашки; освещение мягкое, торжественно-интимное.
– Мой друг, – слегка помятым от страха голосом представил брюнет.
– Я поняла, дорогой, добро пожаловать! – проворковала сорокалетняя мадам, распахивая перед ними дверь е гостиную. – Очень мило с твоей стороны, что ты приводишь ко мне таких очаровательных друзей.
Дука улыбкой ответил на ее комплимент и стал с любопытством рассматривать обстановку буржуазной гостиной, выдержанную в староамериканском вкусе.
– Чувствуйте себя как дома, я мигом, – произнесла хозяйка тоном добропорядочной вдовы и удалилась.
Пока они были с брюнетом один на один, Дука тихонько дал ему соответствующие наставления:
– Я выберу девицу и уединюсь с ней, а ты заговаривай зубы хозяйке дома. – Он понимал, что слово «дом», употребленное вот так, без всяких дополнений и определений, не выражает сути явления, однако ничего не добавил. – И не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель – сбежать там или сообщить этой любезной даме, что я из полиции, – потому что тогда твое положение будет хуже, чем у покойника, самому жить не захочется... Одним словом, отвлеки хозяйку, чтобы я мог без помех побеседовать с девицей. Запомни: я тебе доверяю и очень не люблю разочаровываться в людях.
Он был почти уверен, что не разочаруется: кое-какие извилины под этим узким лобиком все же есть, недаром парень повинуется ему с полувзгляда, и для того, чтоб добиться его понимания, не нужны были ни оплеухи, ни зуботычины.
– Хорошо, – сказал парень. – Только я тоже хочу вас предупредить: здесь платят вперед. Вы должны выложить денежки прежде, чем уйдете с девицей, иначе хозяйка вас заподозрит, и посте меня не вините.
Ладно, примем к сведению. Он еще раз взглянул на гравюры, украшавшие стену гостиной: индейцы скачут на неоседланных лошадях, как в кино, – наверняка работа какой-нибудь высокопрофессиональной ломбардской типографии, ловких ломбардских печатников, потому гравюры кажутся подлинными, будто их изготовили сами индейцы.
– Не бойся, я заплачу, – сказал Дука.
В этот момент вошла девушка. Шоу началось. Она была миниатюрная, коротко стриженная и очень хорошенькая, разве что глаза немного осоловелые. Кроме ярко-розовых вельветовых брючек, на ней не было ничего: видно, торопилась к выходу на сцену.
Следом за ней вошла хозяйка с подносом, на котором стояли бутылка и стакан.
– Рановато, правда, но «негрони» прибавляет жизненных сил. – Она лукаво подмигнула при последних словах.
Парад продолжался недолго: девушек было всего четыре, среди них одна чернокожая. Дука внимательно к ним приглядывался, пытаясь определить, какая окажется самой разговорчивой. Наконец он выбрал негритянку и отправился за ней в маленькую, но очень уютную комнату, освещенную неярким октябрьским солнцем. Отдернув занавеску, увидел мясную лавку на углу улицы Мандзони, няньку, толкавшую перед собой коляску с двумя близнецами – добрый знак! – и оскаленную пасть экскаватора: прямо перед домом рыли котлован нового здания.
– В выходные здесь потише, – заметила негритянка, с профессиональной быстротой освобождаясь от одежды.
Типичная африканка – об этом свидетельствовал не только темный цвет кожи, но и толстые, вывороченные губы, расплющенный нос, упругие и продолговатые, как кабачки, груди.
– Тебе этот шум не мешает? – спросила она. – Многие жалуются, нервничают, особенно с утра, но что поделаешь, с другой стороны есть комнаты, куда почти не доходит шум, а меня запихнули в эту, проклятые расисты!
Экскаватор действительно ревел так, что дребезжали стекла, и Дука с трудом разбирал ее слова.
– Ты одевайся, – сказал он. – Я ведь сюда не за тем пришел, а чтоб поговорить.
Негритянка тупо на него поглядела и захохотала. Проституткам попадаются всякие извращенцы, но такого, который бы в десять утра пришел в бордель просто поболтать, она, видно, еще не встречала.
– Шутник! – Она вытянулась на постели и про себя подумала, что он, скорее всего, пьян, поскольку пьяных в городе и с утра пруд пруди.
Дука присел на краешек кровати.
– Я полицейский. Прикройся и садись поближе – поговорим.
При слове «полицейский» роскошное черное тело – от длинных стройных ног до продолговатых грудей – будто все передернулось.
– Не надо бояться, – сказал Дука, глядя на пыльный солнечный свет, проникавший в комнату сквозь занавески. – Не надо меня бояться.
Она торопливо натянула трико золотистого цвета и накинула на плечи прозрачную, ничего не прикрывавшую пелеринку.
– Да, я полицейский, но тебе бояться нечего, – повторил Дука под адский рев экскаватора. – Вот мое удостоверение. – Он достал из кармана корочки. – Я не причиню тебе зла. Ты мне только помоги, а потом можешь уходить на все четыре стороны.
Негритянка наклонила голову, и Дуке показалось, что в глазах ее уже нет прежнего страха.
– Я разыскиваю следы девушки очень высокой, почти двухметрового роста, и умственно отсталой. Ее похитили и, по моим сведениям, сплавили в один из таких шикарных домов, как ваш. Может быть, ты ее видела или слышала что-нибудь о ней. Тут ошибиться трудно, потому что, как я тебе сказал, девушка необычная – рост под два метра, а вес почти сто килограммов. Такая может привлечь клиентов только с извращенными вкусами, наверняка продавали ее дорого. Припомни, пожалуйста, не упоминал ли кто о ней невзначай. Это все, что мне от тебя нужно.
Скрестив руки и слегка дрожа, возможно, от холода, она пыталась прикрыть бесстыдно выглядывавшую из-под пелеринки грудь.
– Слыхала про такую.
– Слыхала? От кого?
– Клиент один рассказывал.
– А поподробнее? – Он опять понизил голос, потому что экскаватор на минуту умолк. Скользнул взглядом по босым ногам негритянки на пушистом небесно-голубом паласе: очень стройные ножки, ногти намазаны лаком цвета розового цикламена – на темной коже так красиво смотрится. – Когда он у тебя был и кто он таков?
– Да уж месяца три назад, в конце августа, еще жара стояла, – уточнила девица. – Ему сказали, что здесь есть негритянка. – Она улыбнулась. – Я... Вот он и пришел.
– Ну?
– Ну и говорит: мне, мол, нравятся женщины... в общем, разные. Негритянки, японки... Один раз даже с лесбиянкой был.
Сообразительная девочка, по-итальянски говорит почти без акцента, как ни странно, у нее римский выговор. Экскаватор снова заревел за окном, и голос негритянки зазвучал чуть громче:
– Но одну он никак не мог забыть, всю дорогу талдычил о ней. Она была огромная, настоящая великанша... Едва о ней заговорил, ужас как распалился, и тогда...
– И тогда?.. – нетерпеливо переспросил Дука.
И тогда, рассказывала она, этот плюгавый извращенец начал ее обнимать, тискать, а сам все вспоминал, как той здоровенной дуре нравилось заниматься любовью – она могла со всяким, день и ночь напролет, точно одержимая, говорил маленький, пухленький человечек, сразу видно, что у нее не все дома, зато в постели просто бомба.
Просто бомба, с горечью повторил про себя Дука. Без сомнения, это она, ему повезло с первой же встречи, уж теперь-то он выйдет на след. М-да, просто бомба!
– А что еще? Не сказал, где ее нашел?
– Нет, наоборот, жаловался, что потерял ее: в том доме ее больше нет, и куда она девалась – никто не знает, а он совсем покой потерял, говорит, заплачу хоть полмиллиона, лишь бы снова ее увидеть. Вот умора!
– Как он выглядит, тот клиент, которому нравятся «разные»?
Несколькими штрихами негритянка его описала: лысоватый, на шее большая черная родинка, из-под воротника ее видно.
– А как по-твоему, кто он по профессии? Инженер, учитель, торговец, мелкий промышленник, художник?
– Художник! Ха-ха-ха! – Негритянка, забывшись, отняла руки от груди. – Торговец, пожалуй, или промышленник... для художника слишком неотесанный.
– Ты по акценту смогла бы определить, откуда он?
– Типичный миланец. – Девушка опять засмеялась, на сей раз невесело. – Слушай, можно я выпью? Я все же побаиваюсь вас, легавых.
– Пей, – разрешил Дука. – Но меня ты можешь не бояться, я тебе уже говорил.
Прелесть она все-таки, такая женственная, грациозная и к тому же очень неглупа. Какая подлость, что судьба заставляет ее гнить в этой яме!.. Негритянка прошла по комнате в солнечном луче, сделавшем ее одеяние еще более прозрачным, вытащила из бара бутылку и стакан.
– Хочешь?
Дука помотал головой, она налила себе, вернулась на место, выпила. В стакан вошло едва ли не кварта виски; двумя глотками девушка осушила половину и сразу помягчела, успокоилась.
– Постарайся припомнить еще какие-нибудь подробности, – вновь приступил с расспросами Дука. – Ну хоть что-нибудь про того человека.
Она кивнула, явно понимая, что ему надо, и пытаясь быть ему полезной – добровольно, всей душой.
– Еще он говорил, что один раз был с карлицей.
Не слишком интересная деталь, однако в Милане не так уж много карлиц, и если ее отыскать да расспросить про этого коллекционера, возможно, что-нибудь и всплывет.
– Так, что еще?
Она допила виски, в задумчивости покачала головой.
– Вспомнила.
– Что?
– Он сказал, что за одну еще ночь с той дебильной великаншей готов заплатить хоть полмиллиона.
– Это ты уже говорила. Что еще?
– А еще... – Она брезгливо поморщилась, видимо, припоминая липкие лапы сладострастного коротышки. – Ну да, он упомянул, что зарабатывает кучу денег на пластмассах.
– На пластмассах? Так и сказал? Ты уверена?
– Да. Точно помню – на пластмассах.
Дука рывком поднялся. Сжал зубы, чтобы не завопить от радости. Все, убийцы у него в руках. Надо только разыскать дельца, торгующего пластмассами в Милане, коротышку с огромной родинкой на шее. Он спустит с цепи Маскаранти, и тот за неделю, а то и меньше, из-под земли достанет пластмассового короля, который переспал с несчастной великаншей. Коротышка даст им адресок дома, где он ее встретил, а уж оттуда потянется ниточка к убийцам. Теперь машина запущена, и расследование пойдет, можно сказать, само собой.
– Спасибо, спасибо тебе!
В голосе Дуки звенела ярость победы. Бывает же в жизни удача! Он было приготовился обшарить все бордели, а уже в первом ступил на тропу истины.
– Спасибо... Тебя как зовут?
Ее развезло от кварты виски, выпитой единым духом, теперь она сидела на диване, широко расставив нога.
– Черная шлюха.
Пробиравшийся в комнату луч внезапно погас, и розовато-сиреневые ногти на босых ногах прекрасной негритянки сразу утратили блеск.
– А чего таскаешься?
– Тебе-то что? Все одно – везде грязь.
– Может, не везде?
– Везде. Вот ты, легавый, приходишь в бардак, как пацан, у которого по утрам не стоит, а сам тут вынюхиваешь. – Под действием алкоголя у нее развязался язык. – Везде грязь, как ее ни прикрывай. К примеру, ты думаешь, он друг, а он котяра.
Да, выговор у нее явно римский.
– Ты что, жила в Риме?
– Я римлянка. – Она встала, чтобы калить себе еще кварту виски. – Юлий Цезарь мне, конечно, не родня, но родилась я в Риме, это ты правильно заметил, легавый.
Еще бы не правильно: ярко выраженная римская речь, быть может, только чуть-чуть смягченная португальским акцентом... Что ж, пускай пьет и болтает что угодно – она свое дело сделала.
– Мать привезла меня в Рим из Анголы в животе, и родилась я в доме на набережной Тибра. Помню, все глядела из окна на желтую воду. Отец приехал в Италию посланником португальского правительства, мне было пять лет, когда они оба погибли – взорвались в машине. Соседка по дому, старая дева, взяла меня к себе и воспитывала как свою дочь, лет до четырнадцати. – Слова теперь лились из нее потоком. Дука и не думал его останавливать. – А после явился он, котяра, сын одной сводки, разыграл из себя влюбленного без памяти и привез меня в Милан, на эту вот работенку. Мне еще повезло: молодая и к тому же негритянка – диковина, одним словом, потому и живу тут, в роскошной обстановке, а то ошивалась бы по вокзалам.
– Я спрашиваю, как тебя звать.
– На, держи. – Из маленького комода она достала сумочку и протянула ему паспорт. – Можешь меня засадить.
Дука раскрыл паспорт. Имя: Эреро Акауну; профессия – домохозяйка.
– Засадить? Я, наоборот, хочу тебя вытащить.
– Смотри какой добренький легавый!
Положим, она пьяна и жизнь у нее не сахар, но все равно неприятно, когда тебя обзывают легавым.
– Прекрати обзываться. И переоденься. Я вытащу тебя из этой ямы.
– Да что толку? – Она пожала плечами. – Выберешься из этой – попадешь в другую. Или ты меня в монастырь на перевоспитание определишь?
– Ну зачем же? Ты прекрасно воспитана, – возразил Дука. – Я тебя не в тюрьму везу и не в монастырь. Ты поселишься в хорошей гостинице, радом с квестурой, чтоб быть всегда у меня под рукой. Мне еще может понадобиться твоя помощь, поняла?
Она согласно кивнула.
– Ну давай, поживей. Через десять минут сюда явится опергруппа и заметет всех, кроме тебя, потому что ты уйдешь со мной. Есть тут кто из сутенеров?
– А то как же! – Она презрительно фыркнула. – Один-двое всегда на посту – следят, как идет работа, и заодно за хозяйкой приглядывают.
– Хорошо, – заключил Дука, – одевайся. Сейчас придут наши ребята, не могу же я увести тебя отсюда в таком виде.
– Да липа это все, – бросила она.
Но все же стащила золотистое трико и вынула из шкафа костюм из плотной ткани оранжевого цвета. Оранжевый должен быть негритянке очень к лицу, подумал Дука.
5
Несколько минут спустя действительно прибыл полицейский фургон, группа из шестерых человек под командованием Маскаранти ворвалась (не без помощи зеленого бархатного пиджака) в квартиру и собрала обильный урожай: кроме хозяйки и трех девиц они отловили, как предсказывала негритянка, двоих типов – один громила, другой злобный замухрышка, – чей род занятий не вызывал сомнений. В довершение всего Маскаранти реквизировал у любезной хозяйки дома удесятеренную хвоту в сто тысяч лир, заплаченных Дукой за доступ в комнату негритянки. А еще им посчастливилось изъять восемьдесят упаковок с ампулами стена-мина для «ослабленных» клиентов, нуждающихся в определенной стимуляции.
– Я вас заставлю сожрать эту гадость! – пригрозил Маскаранти двум сутенерам. – Выводи их!
Всю компанию погрузили в фургончик, квартиру опечатали. В квестуре Маскаранти самолично причешет обитателей притона частым гребешком, выколотит как можно больше сведений, а затем переправит в полицию нравов, где их причешут еще тщательнее.
А тем временем Дука и Ливия под конвоем вели прекрасную негритянку в отель «Кавур». Пешком – машина, как это часто бывает в жизни, – почему-то не завелась.
Они вошли в вестибюль гостиницы, вызвав живой интерес у группы немцев, которые воззрились на чернокожую уроженку Рима так, будто она была Миланским собором, замком Сфорца... нет, даже большей достопримечательностью – грандиозным, экзотическим памятником женственности. Дука взял номер, и вместе с Ливией они препроводили туда девушку, поддерживая с обеих сторон, поскольку та была пьяна вдрызг. Едва очутившись в комнате, она плюхнулась на постель, вытащила из оранжевой сумочки сигарету; Дука дал ей прикурить.
– Повтори-ка мне твое имя, – произнес он раздельно и внятно. – Оно у тебя трудное, я не запомнил, а разговаривать с человеком, не зная его имени, мне как-то непривычно.
– Эреро, – вымолвила она и томно прикрыла глаза.
– Ах, ну да, Эреро... Очень красивое имя.
– Это одно из племен банту в Анголе, мои родители к нему принадлежали, потому и назвали меня так.
Ливия сидела у окна и прислушивалась к разговору; шрамы ее были прикрыты длинными ниспадающими волосами. То и дело она поглядывала сквозь стекло на удивительное миланское солнце в конце октября, не привыкшая к таким чудесам.
– Вот что, Эреро, ты останешься здесь с моей подругой, – объявил Дука. – Ты не думай, она у нас не служит, а просто так, по-дружески помогает мне в работе. Надо бы, конечно, отвести тебя в квестуру, но ты неважно себя чувствуешь, а одной здесь сидеть скучновато, правда? Вот она и составит тебе компанию.
Как профессиональный врач, он увидел в глазах девушки отчаяние последнего предела. В таком состоянии нередко кончают с собой. Если поставить стакан на самый край стола, он рано или поздно все равно упадет. А Дука во что бы то ни стало хотел этому помешать.
– Ты мне нужна, Эреро. Всего на несколько дней, а потом ты будешь свободна, честное слово!
– Я выпить хочу, – сказала негритянка. – Виски. «Маккензи», если есть.
Дука сделал знак Ливии; та поднялась и взяла трубку телефона.
– Пожалуйста, бутылку виски в номер. «Маккензи» есть? – Она положила трубку. – Есть «Маккензи». – И опять приникла к окну, не уставая любоваться осенним солнцем.
Негритянка подошла и стала рядом с Ливией, тяжело опершись на подоконник.
– Ну, говори, чего тебе еще надо. Я ж понимаю, что задаром поселять в люкс и поить виски никто не станет.
– Нет, ошибаешься. Я прошу об услуге, но ты вольна и отказаться. Хочешь – сиди здесь и пей свое «Маккензи», не хочешь – можешь уйти отсюда сию минуту, я ведь тебя не задерживаю и подписки о невыезде не беру. Так что можешь идти. Но если бы ты выполнила мою просьбу, я был бы тебе очень, очень признателен.
Она заплакала тихо, без всхлипов. Посыльный из бара принес бутылку виски, лед и стаканы. Плача, Эреро подошла к столу, налила себе до краев, плача, села на кровать со стаканом в руке, плача, выпила, плача, тихонько выговорила:
– Прости, что называла тебя «легавым».
– Да ты что! Я за честь почту... Когда ко мне с уважением...
– Я без уважения называла. Прости...
По черным щекам, прокладывая радужные бороздки, катились слезы; она их не вытирала. Дука и понимал, и не понимал причину этих слез; впрочем, досконально разбираться не входило в его планы.
– Да брось ты об этом, – сказал он, – Я тоже не всегда владею собой.
– Что я должна сделать? – спросила она, еще раз отхлебнув из стакана.
– Та великанша, о которой я тебе говорил... ее убили, сожгли заживо в стоге сена, и я должен найти ее убийц.
– Говори, что делать, – повторила она тягучим, пьяным голосом.
– Скажи, ты давно этим ремеслом занимаешься?
– С четырнадцати лет, фараон. – Последнее слово она произнесла с максимальным уважением, на какое была способна, и даже, можно сказать, с нежностью. – Соседка, которая меня приютила после того, как гробанулись папа с мамой, сама гробанулась, когда мне исполнилось четырнадцать, и я стала жить у ее подруги, старой сводни. Ясно тебе?
Куда уж ясней! История стара, как мир.
– А почему не «умерли», не «погибли», а именно «гробанулись»?
– А это любимое словечко сынка той великодушной синьоры – я привязалась к нему, как собака, а он меня пристроил на теплое местечко. – Эреро сделала глоток еще, вытерла пальцем слезы. – Деньги на меня так и сыпались: здесь, в Италии, расистские предрассудки не так уж сильны, мужики любят черных, к тому же я чистокровная банту... Но мне от тех заработков ни лиры не обломилось, все подчистую загребали мой любезный со своей мамашей, а после другие стали обирать, и я, дура, каждый раз верила этим паскудам, видать, до самой смерти от них не отвяжусь... Ну да ладно, что же я все-таки должна делать?
– Вот телефон, – ответил Дука. – Я тебе добуду любые телефонные справочники – Италии, Европы, Южной Америки, Дальнего Востока. Ты обзвонишь всех своих знакомых – у тебя ведь есть связи?.. Обзвонишь и скажешь им... Слушай внимательно.
– Слушаю.
– Скажешь этим своим знакомым, – Дука чуть ли не по слогам выговаривал слова, – что потеряла из виду и разыскиваешь девушку по имени Донателла, огромного, почти двухметрового роста. Она, мол, работала с тобой в одном доме, потом пропала – и ни слуху ни духу. А тебе бы хотелось с ней повидаться. Донателла – девица приметная, наверняка кто-нибудь да и слышал про нее хоть краем уха. Вот это все им скажешь. Запомнила?
– Чего тут запоминать? Я хоть и пьяна, но все ж не дегенератка.
– Ливия будет под рукой. Записывайте все, что удастся выяснить. Повторяю еще раз: Донателла Берзаги, двадцать восемь лет, рост – метр девяносто пять, вес – девяносто пять кило, сделаешь?
– Сделаю, не беспокойся.
– Ливия, займись телефонными книгами.
– Да не надо. У меня есть одна подруга – не голова, а международное агентство. У нее есть адреса и телефоны всех шлюх в мире.
– Так ты и за пределами Италии кого-нибудь знаешь?
– А то! И в Марокко, и в Греции, и в Рио-де-Жанейро.
– Спасибо тебе. – Дука поднялся.
– Не стоит, сейчас засяду и буду крутить телефон, пока чего-нибудь не выведаю.
– Отлично. На прощание еще две небольшие просьбы. Во-первых, пей, но все же знай меру, хорошо?
– Это ты брось. – Она покачала головой. – Чего не могу, того не могу. А во-вторых?
– Во-вторых, дай мне адрес твоего последнего импресарио. Она заулыбалась, хотя в этой улыбке было беспредельное отчаяние.
– Это тоже брось. Нипочем не скажу.
Дука понимающе кивнул.
– Ну, я пошел. – Глядя на Ливию, он громко – так, чтобы и негритянка слышала, – добавил: – Не оставляй ее ни на минуту, даже в уборную одну не отпускай. А то ты отвернешься, и эта красавица чего доброго, выпрыгнет из окна.
Эреро подняла стакан, будто произнося тост, и спокойно отозвалась:
– Это верно. За мной глаз да глаз... Но ты не бойся, я сперва позвоню.
Дука прошагал двести метров от гостиницы до квестуры, поднялся к себе и тут же вызвал Маскаранти.
– Извините, доктор, я заставил вас ждать, – сказал, входя, запыхавшийся Маскаранти. – Один из тех скотов плюнул мне в лицо, пришлось отмываться. Ну да ничего, теперь он схлопочет полгода за оскорбление полицейского при исполнении, так что я даже доволен.
Ну где, скажите на милость, можно встретить человека, довольного тем, что ему плюнули в лицо! Но в полиции еще и не то бывает.
– Послушай, Маскаранти, мне нужен один тип, лет этак пятидесяти, низкорослый, с большой черной родинкой на шее. Он имеет дело с пластмассами здесь, в Милане. Торговец или промышленник, скорее всего мелкого пошиба. Большой босс едва ли станет светиться в доме свиданий.
Маскаранти повторял вслух данные, занося их в блокнот:
– Невысокого роста... на шее родинка... мелкий торговец или промышленник... пластмассы... – Сведений вполне достаточно: людей, занимающихся пластмассами, в Милане много, но не у всех же на шее родимые пятна!
– Постарайся найти его побыстрее, – сказал Дука, подумав, что на это уйдет не меньше недели. – И вот еще что: доставь-ка мне нашего друга в бархатном пиджаке.
– Слушаюсь, – отозвался Маскаранти. – Охранник доложил, что он там плачет у себя в камере.
Через несколько минут юнец предстал перед Дукой; лицо у него было по-прежнему испуганное, а глаза опухли от слез.
– Ты чего ревешь?
– Вы же обещали меня отпустить – и обманули... А знаете, что со мной будет, если они догадаются, что это я вас на них навел?!
– Никто вашу святую невинность не обманывал, – спокойно сказал Дука. – Я для того и засадил тебя в кутузку на несколько часов, чтобы ты был вне подозрений. А вот теперь отпускаю, как обещал, хотя не вам, сутенерам, рассуждать о людской порядочности. Просто у меня есть привычка сдерживать свои обещания, даже когда имею дело с такими, как ты. Сейчас вызову охранника, и он тебя отсюда выведет. Лети себе на волю и занимайся своим грязным бизнесом. Только выслушай сперва мое последнее напутствие. Я не многого прошу: если ты в твоем благородном окружении хоть что-нибудь услышишь о той великанше... тебе понятно, о ком я веду речь? Тогда немедленно дашь мне знать. Напиши номера телефонов, по которым я смогу тебя разыскать в любое время дня и ночи. И ни ногой из Милана, слышишь? Иначе я объявлю тебе войну.
Дука махнул рукой вошедшему охраннику, чтоб тот выпустил его отсюда ко всем чертям. Оставшись один, он вдруг вспомнил о сестре, отдыхающей сейчас на Сардинии вместе с великим Карруа. Надо бы черкнуть ей несколько слов, а то уже целый месяц не подает о себе вестей. Он вытащил из дешевого блокнота сероватый лист и вывел на нем: «Дорогая Лоренца...»
