Глава 17
Я приехал в Пуриссиму и остановился в мотеле с названием «Гасьенда», что в районе порта. Не располагая банковским счетом и имея в бумажнике долларов сорок с небольшим, которые надлежало растянуть до пенсии по старости, я выбрал самый дешевый номер из тех, где стоял телефон. В комнате, за которую я уплатил вперед восемь долларов, находились кровать, стул, комод, обклеенный шпоном под дуб, а также телефон. Окно выходило на автомобильную стоянку.
Неожиданно при виде комнаты у меня защемило сердце от ощущения боли и утраты. Боли не по Карлу Холлману, хотя образ беглеца постоянно всплывал в сознании. Вероятно, то была боль по самому себе; а утрата — утрата несбывшихся планов.
Выглядывая из-за пыльных жалюзи, я чувствовал себя, будто преступник, скрывающийся от закона. Ощущение мне не понравилось, и я стряхнул его. Все, что мне требовалось, был чемодан, набитый украденными деньгами, и пепельно-белокурая подружка, хнычущая по норковому манто и бриллиантам. Из всех моих знакомых на роль пепельно-белокурой подружки больше всего подходила Зинни, а Зинни, как оказалось, уже была подружкой другого.
В каком-то смысле я был рад, что Зинни — не моя подружка. Комната оказалась маленькой, и напечатанное объявление под стеклом на крышке комода гласило, что на двоих она сдается за четырнадцать долларов. Номер полагалось освободить к двенадцати часам дня. Закурив пепельно-белокурую сигарету, я высчитал, что для завершения дела в моем распоряжении около двадцати четырех часов. Я не собирался платить за вторые сутки из собственного кармана. Это было бы преступлением.
Попробуйте когда-нибудь прислушаться к самому себе, когда вы одни в случайной комнате в чужом городе. Хуже всего, когда ты потерпел неудачу, и пепельно-белокурые призраки из прошлого ведут с тобой междугородние телефонные разговоры, и ты никак не можешь положить трубку.
Перед тем как заказать реальный междугородний разговор, я прошел в ванную и в зеркале над умывальником осмотрел голову. Она выглядела хуже, чем я ее ощущал. Ухо было порвано и наполовину заполнено подсыхающей кровью. На виске и щеке виднелись ссадины. Над глазом намечался синяк, от чего я выглядел более беспутным, чем был на самом деле. Когда я улыбнулся пришедшей в голову мысли, то эффект получился весьма мрачный.
Мысль, пришедшая в голову, заставила меня вернуться в спальню. Я сел на край кровати и в местном телефонном справочнике отыскал номер доктора — дружка Зинни. Грантленд имел кабинет на респектабельной Мейн-стрит и дом на Сивью-роуд. Я выписал адреса и номера телефонов и позвонил ему на работу. Девушка, взявшая трубку, после уговоров назначила мне время для внеочередного приема в полшестого, на конец рабочего дня.
Если я поспешу, и если Гленн Скотт окажется дома, то у меня хватит времени повидаться с ним и успеть на прием к Грантленду. Выйдя на пенсию, Гленн обосновался на ранчо в глубинке Малибу, где выращивал авокадо. В последние два года я раза два или три наведывался к нему, чтобы сыграть в шахматы. Он всегда обыгрывал меня, но выпивка у него была отменная. К тому же, Скотт мне нравился. Он был одним из немногих, которых я знал по службе в Голливуде, умевших наслаждаться своими небольшими деньгами и при этом не пускать людям пыль в глаза.
Набирая номер, я подумал, что Гленн оказался при деньгах так же, как многие другие оказывались в нищете. Всю свою жизнь он, конечно, работал в поте лица, но из-за денег никогда не доводил себя до изнурения. Он любил приговаривать, что никогда не пытался продаться из-за боязни, что кто-нибудь захочет его купить.
На другом конце провода раздался голос служанки, которая проработала у Скоттов двадцать лет. М-р Скотт находился на участке, где поливал деревья. Насколько она могла судить, он пребывал там с утра и будет рад повидать меня.
Я отыскал его спустя полчаса, поливающим из шланга склон выгоревшего на солнце пригорка. Хилые молодые деревья авокадо, посаженные рядами, лишь подчеркивали бесплодие каменистой почвы. «Джип» Гленна стоял на обочине дороги. Разворачиваясь и припарковываясь за ним, я мог видеть покрытую черепицей крышу его плоского дома, построенного из красноватого дерева, а за ней длинную белую дугу пляжа, примыкавшую к морю. Я направился к Скотту через луг, ощутив внезапный укол зависти. Мне казалось, что у Скотта есть все, что стоит иметь человеку: место под солнцем, жена и семья, достаточно денег для жизни.
Гленн встретил меня улыбкой, и я устыдился своих мыслей. Его проницательные серые глаза почти потерялись среди морщин, не тронутых загаром. Широкополая шляпа и пятнистый комбинезон цвета хаки делали его похожим на фермера с многолетним стажем. Я сказал:
— Привет, фермер.
— Как вам нравится моя защитная окраска? — Он выключил воду и стал скручивать шланг. — Как дела, Лу? Продолжаете буянить, как я погляжу?
— Да нет, налетел на дверь. А вы хорошо выглядите.
— Ага, такая жизнь по мне. Когда начинает приедаться, Белл и я идем в «Стрип» пообедать, а, оказавшись на людях, удираем к черту обратно домой.
— А как поживает Белл?
— О, замечательно. Сейчас она в Санта Моника, гостит у детей. На прошлой неделе у Белл родился первый внук не без некоторой помощи со стороны невестки. Семь с половиной фунтов, вылитый боксер среднего веса, собираются назвать его Гленном. Но вы сюда приехали не для того, чтобы расспрашивать меня о семье.
— О семье, но не вашей. Года три тому назад вы принимали участие в расследовании дела в Пуриссиме. Утопилась пожилая женщина. Муж заподозрил убийство и пригласил вас для проверки.
— Угу. Я бы не назвал миссис Холлман пожилой. Ей, кажется, было пятьдесят с небольшим. Черт, я уже миновал этот возраст, но я не пожилой.
— О'кей, дедуля, — сказал я с тонкой лестью. — Вы не против того, чтобы ответить на парочку вопросов о деле миссис Холлман?
— А почему вы интересуетесь?
— Похоже, оно вновь открывается.
— Иными словами, это было убийство?
— Не могу утверждать. Пока не могу. Но сегодня днем убили сына этой женщины.
— Которого? У нее было двое.
— Старшего. Его младший брат вчера ночью бежал из больницы для душевнобольных и является главным подозреваемым. Незадолго до выстрелов он появился на ранчо...
— О Боже, — выдохнул Гленн. — Старик был прав.
Я ждал продолжения, но не дождался и наконец спросил: — Прав насчет чего?
— Давайте не будем об этом, Лу. Я понимаю, что его уже нет в живых, но все же это дело конфиденциальное.
— Значит, ответов не будет, а?
— Можете задавать ваши вопросы, а я уж решу, буду отвечать или нет. Для начала, однако, вы кого представляете в Пуриссиме?
— Младшего брата, — Карла.
— Шизика?
— Я что, обязан сперва подвергать своих клиентов тесту по Роршаху?
— Я вовсе не это имел в виду. Он нанял вас, чтобы вы сняли с него подозрения?
— Нет, тут уже моя собственная инициатива.
— Эй, это что же — очередной порыв благородства?
— Вряд ли, — произнес я, вложив в ответ больше надежды, чем испытывал в душе. — Если мои предчувствия оправдаются, мне заплатят за потраченное время. У семьи миллион или два.
— Скорее пять миллионов. Насколько я в этом разбираюсь. Можете сорвать куш.
— Называйте, как хотите. Может, позволите задавать вопросы?
— Валяйте. Задавайте. — Он привалился к валуну и придал лицу непроницаемое выражение.
— На главный вы уже ответили. Смерть миссис Холлман могла наступить в результате убийства.
— Да-а. В итоге я исключил его за отсутствием улик. В суде, как вы понимаете, без них делать нечего. А также ввиду душевного состояния леди. Она была неустойчива, много лет прожила на снотворном. Ее врач решительно отрицал, что она пристрастилась к снотворному, однако у меня создалось именно такое впечатление. Вдобавок ко всему, она и раньше покушалась на свою жизнь. Хотела застрелиться прямо в кабинете врача. Произошло это за несколько дней до того, как она утонула.
— Кто вам рассказал?
— Сам врач, и он не лгал. Она потребовала от него рецепт с большей дозой. А когда он отказался, выхватила из сумочки револьвер с перламутровой рукояткой и приставила к своей голове. Врач вовремя успел выбить его, и пуля попала в потолок. Он показывал мне отверстие, проделанное пулей.
— Что стало с револьвером?
— Естественно, врач отобрал его. Кажется, он говорил, что выкинул револьвер в море.
— Странный способ обращения с оружием.
— Не такой уж странный, учитывая обстоятельства. Она умоляла его не рассказывать мужу об этой истории. Старик постоянно грозился засадить жену в психушку. Доктор не стал выдавать ее.
— Вы имели какое-либо подтверждение?
— Какое у меня могло быть подтверждение? Это произошло с глазу на глаз. — Он добавил с некоторым раздражением: — Его никто не заставлял говорить мне об этом. Он и так ставил себя под удар, рассказывая, что он делал. Говоря о риске, я тоже сейчас здорово рискую.
— В таком случае могли бы рискнуть еще немножко. Что вы думаете о местных блюстителях закона?
— В Пуриссиме? У них хорошая полиция. Не хватает кадров, как и везде, но это один из лучших департаментов среди маленьких городов, я бы сказал.
— Вообще-то я имел в виду скорее департамент округа.
— То есть Остервельта? Мы с ним ладили. Он не мешал работать. — Гленн мимолетно улыбнулся. — Естественно, не мешал. Сенатор Холлман здорово помог ему на выборах.
— Остервельт честный человек?
— Своими глазами я не видел ничего, чтобы утверждать обратное. Может, он иногда и брал взятки. Он уже не так молод, как раньше, и до меня доносились кое-какие слухи. Но ничего существенного, как вы понимаете. Сенатор Холлман не допустил бы. А почему вы спросили?
— Просто поинтересовался. — Я сказал очень осторожно, прощупывая почву: — Наверное, мне не удастся взглянуть на ваш рапорт по этому делу?
— Даже если бы он у меня был. Вам известен закон так же, как и мне.
— У вас не сохранилась копия?
— Я не составлял письменного отчета. Старик хотел, чтобы я доложил устно, что я и сделал. Могу сказать вам одним словом, что я ему сообщил. Самоубийство. — Он сделал паузу. — Но я мог и ошибаться, Лу.
— Вы считаете, что ошиблись?
— Возможно. Но если я и совершил ошибку, то тут комар носу не подточит. Я сознаю, что не следует признаваться в этом бывшему конкуренту. С другой стороны, вы никогда не были серьезным конкурентом. К вам обращались в тех случаях, когда я оказывался не по карману. — Скотт пытался придать разговору шутливый тон, но лицо его было мрачным. — Так или иначе, не хочу, чтобы вы оказались на тонком льду — можете сломать ногу.
— И что вы предлагаете?
— Предлагаю послушаться совета старого профессионала, который начал службу задолго до того, как вы научились спускать воду в уборной. Вы теряете время в данном случае.
— Я так не считаю. Вы сказали то, что требуется.
— Тогда я скажу кое-что, чего вам не требуется, чтобы умерить ваш восторг. — Сам Скотт казался весьма далеким от восторга. Он говорил все медленнее и медленнее. — Не начинайте тратить вашу долю из этих пяти миллионов, когда вам откроют банковский счет. Видите ли, в законе есть маленькое правило, которое гласит, что убийца не может быть наследником собственной жертвы.
— Вы хотите сказать, что Карл Холлман убил своего отца?
— Как я слышал, старик умер естественной смертью. Я не расследовал обстоятельств его смерти. Но, похоже, кому-нибудь следовало бы этим заняться.
— Я и собираюсь.
— Конечно, но не удивляйтесь, если получите ответ, который вам не понравится.
— Например?
— Вы сами сказали его минуту назад.
— У вас есть особая информация?
— Только то, что вы мне рассказали, и что говорил старик, когда адвокат прислал его ко мне. А знаете, почему он хотел, чтобы я проводил конфиденциальное расследование случая с утопшей?
— Он не доверял местной полиции.
— Может, и так. Главная же причина заключалась в следующем: он подозревал своего сына в том, что тот пристукнул собственную мать и сбросил ее в воду. И я начинаю думать, что так оно и произошло.
Я давно чувствовал, что он к этому подводит, однако его слова больно ударили меня, ибо я знал Гленна Скотта как честнейшего человека.
— Вам известно, на чем основывались подозрения сенатора?
— Мне он об этом почти не говорил. Я полагал, что он знает своего сына лучше, чем я. Мне даже не довелось повидаться с парнем. Я переговорил с остальными членами семьи и понял, что Карл был очень привязан к матери. Слишком привязан, отсюда, возможно, и его безутешность, когда ее не стало.
— Так же близок, как Эдип?
— Вероятно. Во всяком случае, его беда в том, что он, как говорится, держался за ее передник. Мать подняла вой, когда он уезжал на учебу в колледж. Не хотела отпускать его от себя ни на шаг, это точно. К тому же, как я уже сказал, она была не очень уравновешенной. А может, он думал, что если убьет ее, то получит свободу. Подобные случаи бывают. Как вы понимаете, я всего лишь размышляю вслух. Это не для цитирования.
— Не буду, даже про себя. Где находился Карл, когда она умерла?
— В том-то и дело, что не знаю. В то время он учился в Беркли, но примерно за неделю до того, как это случилось, он уехал оттуда. Исчез из поля зрения в общей сложности дней на десять.
— И как он объяснил, чем занимался?
— Не знаю. Сенатор не позволил даже расспросить его. Дело это было не из приятных. Как вы сами поймете.
— Уже понял.
