Фрэнк Миллет надеялся, что на церемонию закрытия придет больше посетителей, чем их пришло на День Чикаго. В то время как Миллет занимался составлением плана предстоящего церемониального действа, многие из тех, кто помогал Бернэму в строительстве выставки, возвращались к своей обычной жизни.

Чарльз Макким расставался со своей работой на выставке без особой охоты. Для него выставка была ярким лучом света, который хотя бы на время рассеял тени, сгустившиеся вокруг него в повседневной жизни. Утром 23 октября он быстро, не задерживаясь, покинул Джексон-парк, а позднее в тот же день написал письмо Бернэму. «Зная, как я не люблю прощаться, вы наверняка были готовы к тому, чтобы утром обнаружить факт моего исчезновения. Сказать, что я был опечален расставанием с вами, значит упомянуть лишь половину того, насколько сильно я чувствую тяжесть всего этого момента.

Вы предоставили мне незабываемое время, а последние дни выставки никогда не изгладятся из моей памяти, так же как и первые, и в особенности дела, связанные с вами. Насколько лучше стала бы наша последующая жизнь, получи мы возможность оглянуться назад и обговорить все снова и снова. Само собой разумеется, что вы можете положиться на меня во всех отношениях и во всех случаях, когда вам может понадобиться моя помощь».

На следующий день Макким написал письмо одному из своих друзей в Париж, в котором описал то глубокое единодушие, которое чувствовали он сам, Бернэм и большинство жителей Чикаго в отношении выставки: выставка – это настолько великолепная вещь, что будет совсем неудивительно, если ее официальное закрытие 30 октября, до которого остается всего шесть дней, вызовет всеобщее отчаяние: «Конечно, существует стремление всех заинтересованных сторон к тому, чтобы все, что касается выставки, было сметено тем же магическим образом, каким возникло, причем в самое короткое время. С точки зрения экономической целесообразности и по весьма понятным причинам было предложено, что наиболее подходящим образом реализации этой идеи было бы взорвать динамитом все возведенные постройки. Другой вариант – предать их огню. Второй способ наиболее легкий и наиболее зрелищный, однако чреватый опасностью, которую могут создать взлетающие над пожарищем угли в случае, если ветер вдруг изменит направление и подует со стороны озера».

Но ни Макким, ни Бернэм не могли поверить в то, что выставка должна закончить свое существование в огне. Фактически здания были спроектированы так, чтобы максимальная часть составляющих их элементов уцелела и не утратила своих потребительских свойств после демонтажа. Скорее эти разговоры о пожаре способствовали тому, чтобы облегчить чувство отчаяния, возникающее при виде того, как мечта превращается в прах. Никто не мог примириться с мыслью, что Белый город останется пустым и покинутым. Как писал один из авторов «Космополитен», «лучше пусть оно исчезнет внезапно, пока еще находится в сиянии славы, чем будет медленно погружаться в трясину упадка и разрушения. Нет более печального зрелища, чем банкетный зал наутро после банкета, когда гости ушли и люстры погашены».

Позже эти размышления о пожаре могли бы показаться пророческими.

Олмстед тоже прервал коммуникацию. К концу лета его напряженный рабочий план и изнурительная жара снова стали причиной нездоровья и изнурительной бессонницы. Он занимался многими проектами, главным из которых был Билтмор, и в то же время чувствовал, что его деловая активность приближается к концу. Ему шел уже семьдесят второй год. 6 сентября 1893 года он писал одному из своих друзей, Фреду Кингсбэри: «Я не могу приехать к тебе, хотя и часто мечтаю предаться нашим старым привычкам, а значит, снова встретиться с тобой и всеми остальными, но я уже не могу противостоять судьбе. Мне не остается ничего другого, как только, спотыкаясь на каждом шагу, брести к своему концу». Однако Олмстед хоть и редко, но все-таки мог позволить себе выразить удовлетворение тем, что получил от жизни. «Меня восхищают мои дети, – писал он Кингсбэри. – Они являются одним из главных центров моей жизни и еще одним явлением, улучшающим окружающую меня обстановку и позволяющим получать от нее удовольствие. Несмотря на физическую немощь, делающую мою жизнь несносной, я все же не считаю себя несчастным стариком».

Луис Салливан, все еще не опомнившийся от похвал и награждений за спроектированный им павильон «Транспортные перевозки» – и особенно за Золотые двери, – снова стал работать вместе с Данкмаром Адлером, но условия их сотрудничества изменились. Нарастающая депрессия и опрометчивые решения обоих партнеров оставили в портфеле фирмы всего лишь несколько проектов. За весь 1893 год им предстояло завершить постройку всего лишь двух зданий. Салливан, которому всегда было нелегко общаться и ладить со своими собратьями по цеху, до крайности обострил отношения с одним из рядовых архитекторов фирмы, узнав, что тот в свободное время выполняет частные заказы на проектирование домов для обращающихся к нему клиентов. Салливан его уволил.

Этим рядовым архитектором был Фрэнк Ллойд Райт .

Десять тысяч строительных рабочих уже перестали трудиться на выставке и вернулись в мир, где не было работы, но были толпы безработных людей. Сразу после закрытия выставки еще многие тысячи их собратьев присоединились к безработным на чикагских улицах. Угроза насилия чувствовалась так же ощутимо, как приближение осенних холодов. Мэр Гаррисон проявлял сочувствие к безработным и делал все, что мог. Он нанял тысячи людей для расчистки улиц и приказал не закрывать на ночь двери полицейских участков, чтобы бездомные могли найти в них место для сна. Чикагская газета «Коммершиал энд файнэшнл кроникл» сообщала: «Никогда прежде здесь не прекращалась производственная деятельность столь внезапно и резко». Выплавка чугуна сократилась наполовину, строительство новых железнодорожных магистралей практически прекратилось. Спрос на железнодорожные вагоны, необходимые для доставки посетителей на выставку, уберег от потрясений компанию «Пульман», однако к окончанию работы выставки Джордж Пульман также начал сокращать зарплату и число работающих. Но при этом он не уменьшил арендную плату за жилье в городе, которым фактически владела его компания.

Белый город привлек к себе людей и защищал их, Черный город теперь принимал их обратно, в преддверии зимы – с ее антисанитарией, голодом, жестокостью и насилием.

Холмс почувствовал, что и для него пришло время покинуть Чикаго. Давление кредиторов и семей стало почти непереносимым.

Первое, что он сделал, – устроил пожар на верхнем этаже своего «замка». Возгорание нанесло минимальный ущерб его собственности, но Холмс предъявил требование выплатить 6000 долларов по страховому полису, оформленному на его вымышленное имя «Хайрэм С. Кэмпбелл». Сыщик по имени Ф. Г. Коуи, нанятый одной из страховых компаний, почувствовал, что дело нечисто, и начал подробное расследование. Хотя Коуи и не нашел прямых доказательств поджога, он был убежден, что пожар – дело рук Холмса или кого-то из его подельников. Он посоветовал страховщикам оплатить предъявленный иск, но только Хайрэму С. Кэмпбеллу и только в том случае, если Кэмпбелл явится за деньгами лично.

Холмс не мог потребовать выплатить деньги ему, поскольку теперь Коуи уже знал, кто он такой. В обычных обстоятельствах он бы просто нанял кого-то другого, кто прикинулся бы Кэмпбеллом и потребовал бы выплатить ему страховку, но в последнее время Холмс стал действовать крайне осторожно. Опекуны Минни Вильямс отправили адвоката, Уильяма Кеппа, для розыска Минни и защиты ее недвижимого имущества. Опекун Анны, преподобный доктор Блэк, нанял частного детектива, который появился в доме Холмса. К тому же продолжали приходить письма от Сиграндов, Смайтов и других родителей. Пока никто еще не обвинил Холмса в нечестной игре, но интенсивность этой новой волны расследований была намного сильнее, да и косвенных улик было намного больше, чем прежде. Хайрам С. Кэмпбелл так никогда и не потребовал страхового возмещения.

Холмс понял, что расследование Коуни имело и другие, более опасные последствия. В процессе сбора информации о Холмсе тот преуспел в том, что расшевелил и объединил кредиторов Холмса: поставщиков мебели, скобяных и металлических изделий, продавцов велосипедов и других бизнесменов, которых Холмс обманул за прошедшие пять лет. Теперь кредиторы наняли адвоката по имени Джордж Б. Чемберлен, юрисконсульта чикагского коллекторского агентства «Лафайет», который донимал Холмса еще тогда, когда тот отказывался платить компании, изготавливавшей печи, за улучшение конструкции камеры обжиговой печи, установленной в его доме. Впоследствии Чемберлен заявлял, что именно он был первым человеком в Чикаго, заподозрившим Холмса в совершении преступлений.

Осенью 1893 года Чемберлен связался с Холмсом и пригласил его на встречу в свой офис. Холмс посчитал, что его встреча с Чемберленом будет проходить без свидетелей, но, придя в офис адвоката, он увидел перед собой две дюжины кредиторов со своими адвокатами и полицейского детектива.

Это удивило, но не смутило Холмса. Он поздоровался с присутствующими за руки и, встретив злобные взгляды кредиторов, опустил голову. Накал сразу снизился на несколько градусов. Он добился того, чего хотел.

Чемберлен планировал, что эта встреча станет как бы капканом, с помощью которого можно будет разрушить тот невозмутимый фасад, за которым скрывался Холмс, и был прямо-таки поражен способностью Холмса сохранять безмятежную беззаботность, несмотря на злобный настрой присутствующих. Чемберлен объявил Холмсу, что его общая задолженность всем собравшимся в его офисе кредиторам составляет как минимум 50 000 долларов.

Холмс воспринял это заявление спокойно, выражение его лица оставалось по-прежнему смиренным. Он понимал их озабоченность. Он признал, что допустил промахи в бизнесе. Его амбиции были несоизмеримы с его возможностями расплатиться по долгам. Все было бы прекрасно, все долги были бы погашены, если бы не паника 1893 года, которая разорила его и повергла в прах его надежды, так же как и надежды неисчислимого количества других бизнесменов в Чикаго, да и по всей стране.

Невероятно, но Чемберлен видел, что некоторые из кредиторов сочувственно кивали головами.

Глаза Холмса наполнились слезами. Он принес кредиторам свои глубочайшие и самые искренние извинения. А потом он предложил решение: он оплатит долги, передав собравшейся здесь группе закладную, обеспеченную различной собственностью, находящейся в его владении.

Услышав это, Чемберлен едва не рассмеялся, но один из присутствующих адвокатов настоятельно советовал кредиторам принять предложение Холмса. Чемберлен поразился, видя, что фальшивое раскаяние Холмса, казалось, разжалобило кредиторов. А ведь еще за несколько минут до этого кредиторы настаивали на том, чтобы детектив арестовал Холмса, как только тот войдет в офис. И вот теперь они хотели обсудить, что будет дальше.

Чемберлен велел Холмсу пройти в соседнюю комнату.

Холмс повиновался и покорно ждал решения кредиторов.

А встреча продолжалась, и обстановка становилась все более накаленной – адвокат, который прежде хотел принять закладную Холмса, вышел из офиса Чемберлена и прошел в комнату, где сидел Холмс, якобы для того, чтобы глотком воды промочить горло. Между ним и Холмсом состоялся разговор. Что произошло потом, не совсем понятно. Чемберлен позже утверждал, что этого адвоката настолько разозлило его требование категорически отклонить все предложенное Холмсом, что он поставил Холмса перед фактом: кредиторы снова склоняются к тому, чтобы его арестовать. Впрочем, нельзя исключить возможности того, что Холмс попросту предложил адвокату денег за эту информацию или пустил в ход свое фальшивое раскаяние и слезливое сожаление, которыми и склонил адвоката к тому, чтобы привести кредиторов к консенсусу.

После их беседы адвокат вернулся в кабинет, где проходила встреча.

А Холмс сбежал.

Вскоре после этого он направился в Форт-Уэрт, штат Техас, чтобы как можно лучше воспользоваться землей Минни Вильямс. У него были свои планы в отношении этого земельного участка. Он продаст часть земли, а на оставшейся построит трехэтажное здание, точную копию своего дома в Энглвуде. Пока суд да дело, он будет использовать эту землю в качестве залога для кредитов и для займов, взятых под расписку. Он предвкушал, что его ждет процветающая и приятная жизнь, которая продлится, по крайней мере, до тех пор, пока не настанет время перебираться в другой город. Он пригласил в гости своего подельника Бенджамина Питзела и свою новую невесту, миниатюрную и симпатичную мисс Джорджиану Йок. Перед самым отъездом из Чикаго Холмс получил страховой полис компании «Фиделити мьючуал лайф ассосиэйшн оф Филаделфиа», застраховав жизнь Питзела на 10 000 долларов.