И вдруг они стали приходить… Энтузиазм, который Олмстед чувствовал во время своих путешествий и от которого сейчас остались лишь следы, казалось, начал, наконец, оживать – причиной этому явилась возросшая численность посетителей Джексон-парка. К концу июня, даже несмотря на то, что железная дорога не снизила стоимость проезда, среднее число ежедневных платных посещений выставки за месяц увеличилось более чем вдвое, достигнув 89 170 человек – печальный итог мая составлял 37 501 ежедневное посещение. Но все равно до 200 000 ежедневных посещений, о чем поначалу мечтали устроители выставки, было еще далеко, хотя тенденция роста внушала надежды. Отели, расположенные в части города между Петлей и Энглвудом, начали, наконец-то, заполняться. Кафе на крыше Женского павильона теперь ежедневно обслуживало две тысячи человек, в десять раз больше, чем в день открытия. Результатом этого явилось то, что общий объем мусора превысил возможности системы его сбора и вывоза, основными элементами которой были дворники, спускавшие огромные бочки со зловонным мусором вниз по трем лестничным пролетам, по которым поднимались и спускались посетители выставки. Дворники не могли пользоваться лифтами, потому что Бернэм приказал с наступлением темноты выключать их, поскольку электроэнергия была необходима для вечерней иллюминации выставки. Не зная, как избавиться от скопившихся и распространяющих зловоние отходов, управляющий этим кафе соорудил на крыше мусоросборник и предупредил, что будет сбрасывать мусор прямо на газон, над которым Олмстед буквально трясся.

Бернэм отменил свой приказ.

Выставка стала настолько привлекательным местом, что одна дама, миссис Лусиль Родни из Галвестона, штат Техас, прошла пешком вдоль железнодорожного полотна тысячу триста миль, чтобы попасть на нее. «Не называйте ее больше Белым городом на Озере, – писал в журнале «Космополитен» сэр Уолтер Безан, британский историк и романист, – это Мир Грез».

Даже Олмстед сейчас казался счастливым, хотя причин для недовольства у него было немало. Он по-прежнему не оставил намерения создавать у посетителей первое впечатление о выставке с помощью центрального входа. То, что его идея была отвергнута, писал он в своем критическом обзоре, составленном для журнала «Инланд аркитект», «значительно снизило» общую ценность выставки. Хотя он сразу же пояснил, что говорит об этом «совсем не ради жалобы», а руководствуясь желанием дать профессиональный совет тому, кто столкнется с подобной проблемой. Он все еще стремился к тому, чтобы Лесистый остров оставили, наконец, в покое, а поэтому категорически осуждал незапланированную привязку к уже спроектированному ландшафту зданий, необходимость в которых возникла вследствие дополнительных контрактов. Следствием этого, писал Олмстед, явились «разрывы перспективы и нарушения пространства, предназначенные для облегчения нагрузки на глаза; ведь изначально на острове практически отсутствовали постройки выставки, требующие постоянного зрительного внимания». Результат такого воздействия на ландшафт, писал он, «оказался плохим».

Однако в целом он был доволен, особенно тем, как шло строительство. «В действительности, – писал он, – я думаю, что наиболее благоприятным и ободряющим обстоятельством можно считать то, что многие способные люди, имеющие техническое образование, получили возможность обрести работу, быстро сформировать производственные структуры, способные совместно выполнять крупные проекты, качественно и в короткие сроки. Считаю нелишним сказать и еще об одном заметном обстоятельстве, а именно о том, что было очень мало зависти, ревности и агрессивных выходок, что мы имели возможность наблюдать в процессе работы над этим проектом, и так должно быть везде».

Говоря о следующем обстоятельстве, он имел в виду Бернэма: «Слишком высокая оценка не может быть отнесена ко всей отрасли – уместнее указать на умение и такт того, кто руководил всеми нами и обеспечил достигнутый результат».

Посетители приходили на выставку, надев свои лучшие наряды, в которых обычно ходили в церковь, и вели себя на удивление примерно. За шесть месяцев работы выставки «Колумбийская гвардия» произвела всего 2929 арестов, в среднем примерно по шестнадцать арестов в день, в основном за нарушение порядка, мелкие хищения и карманные кражи. Воры-карманники вольготнее всего чувствовали себя в толпе, собиравшейся вокруг тех или иных экспонатов выставки. Охрана выявила 135 бывших осужденных, которые были немедленно удалены с территории выставки. Ею было выписано тридцать штрафов за пронос «кодаков» на выставку без соответствующего разрешения и тридцать семь штрафов за несанкционированную фотосъемку. Охрана провела расследования происхождения трех человеческих эмбрионов, обнаруженных на территории выставки; «нападение на посетителей» детектива агентства Пинкертона, совершенного в павильоне «Тиффани», и «неприличной выходки одного из зулусов». В своем официальном рапорте на имя Бернэма полковник Райс, командир «Колумбийской гвардии», писал: «С учетом того, что на выставке работали десятки тысяч сотрудников, а число посетителей измерялось миллионами, следует признать, что наш успех был феноменальным».

При таком количестве людей, обступавших паровые двигатели, гигантские вращающиеся колеса, конные пожарные дилижансы и несущиеся с бешеной скоростью бобслейные сани, работавшая на территории выставки служба скорой медицинской помощи, возглавляемая доктором по фамилии Джентлс, была постоянно занята доставкой травмированных, окровавленных, перегревшихся посетителей в работающий при выставке медпункт. За время работы выставки в этом медпункте помощь была оказана 11 602 пациентам (в среднем шестидесяти четырем пациентам в день), обратившимся по поводу травм и заболеваний, статистические данные о которых свидетельствуют, что человеческие страдания не претерпели большого изменения за прошедшие века. Вот данные медицинской статистики:

820 случаев диареи;

154 случая запоров;

21 случай геморроя;

434 случая несварения желудка;

365 случаев засорения глаз;

364 случая сильной головной боли;

594 случая потери сознания, обморока и истощения;

1 случай неконтролируемого метеоризма;

169 случаев нестерпимой зубной боли.

Одной из радостей, доставляемых выставкой, было то, что вы никогда не знали, кто может оказаться рядом с вами в секции шоколада «Венера Милосская», или в секции похоронных принадлежностей, или под стволом «Круппова монстра», или кто может оказаться сидящим за соседним столиком в ресторане «Под раскидистым деревом», в «Филадельфийском кафе» или в пивной «Большой белый конь», являющейся копией питейного заведения, изображенного Диккенсом в «Записках Пиквикского клуба», или кто может вдруг сжать вашу руку в вагоне Колеса Ферриса, когда оно начнет подъем. Эрцгерцог Франц-Фердинанд, которого его собственная свита считала «наполовину хамом, наполовину скупердяем», заявился на выставку инкогнито – но большую часть времени проводил в злачных местах Чикаго, предаваясь порокам. Индейцы, которые когда-то скальпировали белых, сделали ноги из труппы Буффало Билла, так же поступила и Энни Оукли, и всадники, исполнявшие роли казаков, гусар, улан, а вместе с ними и служаки Шестого полка кавалерии Соединенных Штатов, находившиеся во временном отпуске в связи с участием в шоу полковника Коди. Вождь Стоящий Медведь  катался на Колесе Ферриса во всем церемониальном головном украшении, состоящем из двух сотен идеально гладких перьев. Остальные индейцы катались на расписных и покрытых эмалью деревянных лошадках на карусели в «Мидуэе».

Выставку посетили Падеревский, Гудини , Тесла, Эдисон, Джоплин , Дэрроу, один из профессоров Принстонского университета по имени Вудро Вильсон  и некая милая старушка в черном летнем шелковом платье, усыпанном незабудками, по имени Сьюзен Б. Энтони. С Тедди Рузвельтом Бернэм встречался за обедом. В течение многих лет, прошедших после выставки, Бернэм вскрикивал «Ну и хулиган!», вспоминая, как Бриллиантовый Джим Бреди , обедая с Лилиан Рассел , предавался своей неуемной страсти к сладкой кукурузе.

Никто не видел Марка Твена. Он приехал в Чикаго посмотреть выставку, но заболел и одиннадцать дней провел в своем гостиничном номере, а потом уехал, так и не повидав Белого города.

А ведь казалось бы.

Случайные встречи иногда приводили к тому, что можно было объяснить лишь влиянием потусторонних сил.

Фрэнк Хейвен Холл, директор Института по обучению слепых в штате Иллинойс, представил новое устройство, производящее пластины для последующей печати книг шрифтом Брайля. До того Холл изобрел пишущую машинку для печатания шрифтом Брайля, которую не запатентовал, поскольку считал, что получение дохода и бескорыстная помощь слепым несовместимы. Когда он стоял возле своей новейшей пишущей машинки, к нему подошла слепая девочка с сопровождающими ее людьми. Узнав, что Холл и был человеком, придумавшим пишущую машинку, которой она так часто пользовалась, девочка обвила его руками за шею, крепко обняла и поцеловала.

И с тех пор Холл, рассказывая историю своей встречи с Хелен Келлер , не мог сдержать слез.

В один из дней, когда совет дам-руководительниц обсуждал вопрос, поддержать или выступить против того, чтобы выставка работала по воскресным дням, один озлобленный христианин, соблюдающий воскресенье, встал на пути Сьюзен Б. Энтони, идущей по залу Женского павильона, намереваясь высказать ей порицание за ее согласие на то, чтобы выставка и в воскресенье оставалась открытой. (Энтони не входила в число дам-руководительниц, а поэтому, несмотря на свое высокое положение общенационального масштаба, не принимала участия в заседании совета.) Используя наиболее шокирующие аналогии из всех пришедших ему в голову, этот священнослужитель спросил Энтони, радовалась бы она, если бы ее сын в воскресенье пошел смотреть шоу Буффало Билла вместо того, чтобы идти в церковь.

«Да, – ответила она, – он намного больше узнает…»

Для благочестивого священнослужителя такой обмен мнениями явился подтверждением порочности суфражистского движения, поддерживаемого Энтони. Когда весть об этом разговоре достигла ушей Коди, он почувствовал себя настолько польщенным, что тут же послал Энтони благодарственную записку и приглашение посетить его шоу. Он обещал предоставить ей ложу на любом представлении, которое она выберет.

В самом начале представления Коди появился на арене верхом на лошади; длинные седые волосы спадали из-под белой шляпы, серебристая отделка пиджака сверкала под солнечными лучами. Пустив лошадь в галоп, он понесся в сторону ложи, в которой сидела Энтони. Зрители замерли.

Он остановил лошадь, взметнув облако земли и пыли, сдернул с головы шляпу и широким жестом поклонился; поклон его был настолько глубоким, что голова почти коснулась луки седла.

Энтони встала, поклонилась в ответ и – «с девическим энтузиазмом», как вспоминала одна из ее подруг – помахала Кони своим носовым платком.

Все присутствующие поняли значимость этого момента. Ведь на их глазах один из величайших героев американского прошлого приветствовал одного из выдающихся героев американского будущего. Эта символическая встреча подняла зрителей на ноги, раздались гром аплодисментов и восторженный рев приветствий.

Граница, в конце концов, может быть действительно закрыта, как объявил Фредерик Джексон Тернер в своей исторической, произнесенной на выставке речи, но в тот момент эта граница проходила там, сверкая на солнце, как след пролитой слезы.

Но на выставке случилась и трагедия. Британцы задрапировали своим национальным флагом, окаймленным черной траурной каймой, представленную на выставке модель своего военного корабля «Виктория». 22 июня 1893 года во время маневров близ Триполи в этот корабль, являвший собой чудо военно-морской техники, врезался линкор «Кампердаун». Командир «Виктории» приказал направить корабль на полном ходу к берегу, чтобы посадить его на мель, считая, что с помощью стоявшего в порту флота будет легче снять корабль с грунта. Через десять минут с двигателями, работающими на всех парах, крейсер накренился и затонул вместе с большой частью экипажа, находившейся в трюме и внутренних помещениях. Другим членам экипажа повезло больше, и они смогли прыгнуть за борт, где были либо покалечены вращавшимися винтами, либо получили смертельные ожоги, когда котлы крейсера взорвались. «Раздались вопли и крики, и в белой пене показались покрасневшие руки, ноги и части растерзанных тел, – вспоминал один из репортеров. – Обезглавленные трупы выбрасывались из водоворота, задерживались на мгновенье на поверхности и погружались в пучину».

Эта авария унесла четыреста жизней.

Колесо Ферриса быстро стало самым популярным аттракционом на выставке. Тысячи людей поднимались на нем каждый день. За неделю, начавшуюся 3 июля, Феррис продал 61 395 билетов на общую сумму 30 695,50 доллара. Выставочная компания взяла себе половину этой суммы, а Феррис получил за свою недельную работу 13 948 долларов чистой прибыли (по нынешнему курсу это составляет примерно 400 000 долларов).

Еще не были сняты вопросы, касавшиеся безопасности аттракциона, циркулировали необоснованные слухи о самоубийствах и травмах, в том числе и история о несчастном мопсе, совершившем смертельный прыжок из окна вагона. Это неправда, заявила компания Ферриса; эта история была состряпана неким репортером, «скорым на новости, которым не скоро найдется подтверждение». Однако не будь в вагонах окон, а на окнах решеток, его история, возможно, была бы иной. Во время одной поездки пассажир по имени Веррит, в других условиях человек мирный и спокойный, вдруг почувствовал скрытый страх высоты. Пока колесо не начало двигаться, он был совершенно нормальным. Когда оно достигло верхней точки, у него возникли болезненные ощущения и его состояние стало близким к обморочному. Не было никакого способа подать сигнал находящемуся внизу инженеру остановить колесо.

Как указывалось в одном из отчетов о происшествиях, Веррит, шатаясь от охватившего его панического страха, бросился с одного конца вагона к другому, толкая впереди себя пассажиров «как стадо овец». Он с такой силой начал бросаться на стены вагона, что умудрился согнуть несколько защитных металлических стержней решетки. Кондуктор и несколько мужчин из числа пассажиров пытались утихомирить его, но он сбросил их с себя и кинулся к двери. В соответствии с правилами кондуктор запер дверь перед пуском колеса. Веррит потряс дверь, затем разбил стекло, но дверь все равно не поддалась.

Когда колесо пошло на спуск, Веррит, успокоившись, с облегчением засмеялся и одновременно заплакал, пока не понял, что колесо не собирается останавливаться. Оно обычно совершало два полных оборота. Веррит снова впал в буйство, и снова кондуктору и его помощникам пришлось утихомиривать его, но теперь они были уставшими и опасались того, что Веррит может натворить, вырвавшись. Конструкция вагона обеспечивала его прочность и надежность, но его стены, окна и двери были спроектированы, исходя из невозможности саморазрушения конструкции; при этом вероятность силового воздействия на нее кучи человеческих тел в расчет не принималась. А Веррит уже разбил стекло и согнул стальные стержни решетки.

И вдруг женщина-пассажирка подошла к нему и расстегнула юбку. К удивлению всех, кто был в вагоне, она стащила юбку с себя, набросила ее на голову Веррита и, удерживая юбку на его голове, забормотала ласковым голосом успокоительные заверения. Ее действия произвели моментальный эффект. Веррит сделался «спокойным, как страус».

Женщина, раздевшаяся на публике, мужчина с юбкой на голове… Чудесам, происходившим на выставке, казалось, не будет конца.

Выставка возбуждала чувство огромной гордости у жителей Чикаго. В значительной степени благодаря Дэниелу Бернэму город доказал, что способен совершить нечто удивительное, несмотря на препятствия и помехи, которые, как казалось, должны были заставить строителей сдаться. Чувство гордости было вездесущим, оно присутствовало не только в сознании десятков тысяч граждан, купивших акции выставки. Хильда Сэтт  заметила это по изменениям, произошедшим с ее отцом, когда он показывал ей участки земли, отведенные под выставку. «Казалось, он испытывает личную гордость от того, что там будет выставка, как будто он помогал планировать ее расположение и строительство, – вспоминала она. – Оглядываясь назад, я могу твердо сказать, что большинство людей в Чикаго чувствовали то же самое. В то время Чикаго был хозяином, пригласившим к себе весь мир, и это было нашим общим делом».

Но выставка означала нечто большее, чем просто владение акциями. Она давала Чикаго свет, который рассеивал надвигающуюся тьму экономического бедствия. «Эйри рейлроуд»  качалась из стороны в сторону, а потом рухнула. За ней последовала «Нозерн Пасифик» . В Денвере в один день прекратили существование три национальных банка, потащив за собой ряд производственных и коммерческих компаний. Опасаясь хлебного бунта, городские власти вызвали ополчение. В Чикаго редакция журнала «Инланд аркитект» пыталась успокоить читателей: «Существующие сейчас условия – это всего лишь несчастный случай. Капитал просто припрятан. Бизнес всего лишь напуган, но не убит». Но поставленный редакцией диагноз оказался ошибочным.

В июне, в один день, два бизнесмена свели счеты с жизнью в чикагском отеле «Метрополь». Один в половине одиннадцатого утра полоснул себя бритвой по горлу. Второй бизнесмен узнал об этом самоубийстве от парикмахера отеля. В ту же ночь он обвязал один конец шелкового пояса домашнего жилета вокруг шеи в своем номере, забрался на кровать, закрепил второй конец пояса к верхушке кроватной спинки и бросился с кровати.

«Все пребывают в ужасе, – писал Генри Адамс, – и каждый думает, что разорен больше, чем сосед».

Задолго до закрытия выставки люди начали оплакивать неизбежность этого события. Мэри Хартвелл Катервуд  писала: «Что мы будем делать, когда эта Страна Чудес закроется?.. когда она исчезнет?.. когда очарованию наступит конец?» Одна из руководящих дам, Салли Коттон из Северной Каролины, мать шестерых детей, оставшаяся в Чикаго на все лето, сделала в своем дневнике запись, отражавшую всеобщее беспокойство: «После того как увидишь выставку, все будет казаться маленьким и незначительным».

Выставка была настолько совершенной, что ее великолепие и красота создавали у всех уверенность в том, что, пока она продолжается, ничего по-настоящему плохого не может случиться нигде и ни с кем.