О’Рэйн
Доммы Зиона
Море было серым, прозрачным, пахло солнцем, теплым песком, водорослями, рыбой. Аля огляделась – младшие плескались на мелководье, старшие строили песчаный кремль. Матушка Сусанна в пляжном облачении неторопливо двигалась по кромке воды, посматривая и за теми и за другими. Верхняя пара рук была сложена перед грудью – матушка явно молилась либо о чем-то медитативно размышляла.
Аля поплыла дальше, нырнула, перебирая руками по веревке буйка, – якорь его уходил в темную глубину, где вода становилась холодной, где, как надеялась матушка Павлина, плодились и размножались страшноватые, но полезные для морского биоценоза придонные рыбы и прочая гадость.
Девочка зависла в паре метров под поверхностью – она очень надеялась увидеть дельфинов. Матушка Павлина вернулась с подводной описи (почти трое суток провела под водой!) и показывала снимки с новым дельфиненком, хорошеньким и лобастым, родившимся у Тешки от Самсона. Аля хорошо помнила, как матушка позволяла кормить новорожденную Тешку из бутылочки маслянистым, горьковатым молоком – а теперь она запустила колесо жизни на Зионе для своего вида. Нулевое-то поколение, из пробирок и киберорганических утроб, в жизненном цикле еще не закреплено. Первого зионского морского дельфиненка решено было назвать Никитой. Голосование на этот раз было всеобщим, хотя были и такие вопросы, по которым мнение могли высказывать только мальчики, как будущие Мужи. Аля обижалась иногда, но знала, что таков божественный завет и природа человека – мальчикам труднее, их меньше, а спрос с них больше. Женщины отвечают мужчине, а те уже – напрямую Господу (представить страшно).
Але ужасно хотелось увидеть Никитку живьем – хоть издалека, хоть тень, гибкое движение под водой. Но она досчитала уже до семидесяти, а видела пока только стайку серебристых селедок и болтающуюся у самой поверхности полудохлую (или уже дохлую) медузу.
Пора всплывать, потому что наверху уже наверняка зовет ее, разносится над водой голос матушки Сусанны и, даже электронный, звучит раздраженно.
Восемьдесят девять… и на секунду, уже почти вынырнув, Аля увидела-таки вдали серые дельфиньи бока в мраморных разводах солнечного света – трое взрослых и малыш. Мелькнули и нет, да и были ли, или так хотелось увидеть, что глаза обманули? Аля жадно глотала воздух – на сто секунд задерживать дыхание было тяжело. Зато теперь можно рассказывать про Никитку правдиво, потому что ложь противна Господу, а говорящий правду совсем наоборот – приятен и люб.
– Алина! На берег! Сейчас же! – Голос матушки Сусанны звенел над водой, и в его электронных переливах слышалось, что Аля ей сейчас не очень приятна и люба, что матушка сердита. Усмехнувшись, девочка поплыла к берегу, где толпились уже остальные из второй группы, закончив купание и кутаясь в полотенца. В коляске у самой кромки воды спал, уронив голову на грудь, Игрек, волосы у него были мокрыми – девчонки набрызгали, что ли?
– Ну? Аль? Видела Никитку?
Аля издалека показала из воды большие пальцы. Видела, не волнуйтесь. Подробности будут, не сомневайтесь. И как он плыл, смешно дергая хвостом, и как мамка его носом щекотала…
– Алина! – Матушка Сусанна не дышала уже сто семьдесят с лишком лет, но сейчас сделала паузу будто бы для тяжелого, усталого вздоха. – Возьми коляску с Игорем. Девочки, вторая группа – марш домой! Вон уже третья идет купаться. Кремль свой будете ломать?
Аля сморгнула водные линзы в подвесной кармашек, посмотрела – отличный вышел кремль, с башнями, окруженный рвом. Высокий, ей почти до пояса.
– Пусть третья группа ломает, если захотят, – сказала темноглазая Марья. Она песчаные стены сама выравнивала найденной в воде длинной ракушкой. Наверняка надеялась, что девчонки из третьей не захотят ломать, достроят и будут играть, а там, глядишь, и до завтра простоит.
– Идите, девочки, с Богом, – кивнула гладкой туполобой головой матушка Сусанна. – Переоденьтесь, помолитесь и готовить начинайте. Алина, ты сегодня по столовой старшая. Анфису не ставь картошку чистить, она ее как топором рубит, на очистках больше остается, чем в котел идет…
Анфиса понурилась, хотя делала она так нарочно, чтобы не ставили на нелюбимую повинность.
– Из третьего биобака достаньте все мясо, там для борща много, я ночью тушенку сделаю, – продолжала матушка Сусанна, методично качая верхним щупальцем, как рукой, была у нее такая привычка. Але казалось тогда, что сквозь металлическое тело можно увидеть женщину внутри – высокую, сухопарую, с поджатыми губами и резким подбородком. – Алина, вымой бак и поставь на рыбную программу… Третья группа, подходите.
Девчонки подошли, поклонились, возбужденно глядя на воду, хихикая и загребая песочек босыми пальцами.
– Хороша водичка? Теплая сегодня?
– Не ломайте наш кремль, а? Смотрите, какой славный вышел…
– Игоречек, ты тоже купался? Вы его чего, в море макали?
– А Алька в глубину плавала и дельфинов видела!
– Врет!
– В нашей группе не врут! Может, у вас есть вруши, но по себе других не судят.
Игрек счастливо улыбылся Але – он ее всегда узнавал, даже во время ужасных приступов, когда ему приходилось ставить в рот специальную распорку, чтобы он себе язык не отгрыз. Батюшка Алексей предполагал, что приступы совпадали с циклами движения Луны вокруг планеты Земля на другом конце Вселенной (девяносто световых лет!). Через черную пустоту и облака световой пыли древняя белая Луна притягивала кровь Игоря.
Девочки шли домой между невысоких холмов, поросших донником, люцерной, чистяком, – матушка Павлина следила, чтобы росли и отсеивались самые медоносные травы. Пока пчел не разморозили, говорят, сама носилась, вручную опыляла. Аля хорошо представляла, как по белесым, не проросшим еще черноземом холмам, носится Павлина в легком шестируком теле и наклоняется к каждой былинке, изгибая длинный металлический позвоночник.
Игрек благодушно мычал, покачиваясь в своем кресле, щурясь на солнца сквозь прозрачное, голубоватое стекло купола Доммы. Белый Великан стоял в зените, а снизу к нему подкрадывался красноватый Карлик, будто намереваясь исподтишка ударить в спину, как кто-то кого-то когда-то то ли у Шекспира, то ли у Пушкина.
– О! О-о! – сказал Игрек, показывая на черную точку, мелькнувшую в высоте у самого купола. Двигалась она быстро, тут же исчезла, никто больше не заметил.
Переодевшись и помолившись (за дельфиненка тоже помолились, заодно и Алю расспросили), в семнадцать рук быстро начистили картошки, свеклы, нарезали розового мяса в белых прожилках жира, обжарили желтую синтетическую морковь – настоящая в этом году плохо уродилась, матушка Павлина велела всю в земле оставить, чтобы в семя пошла.
– Мань, ты солила?
– Не помню, попробуй.
– Аль, чеснок надо вообще? В прошлый раз Ефим и еще мальчишки ругались и просили не чесночить…
– Перетопчутся.
– Что-то ты без уважения!
– Убавь излучение, выкипит!
К общему ужину в Домме собирались все, даже если в разгаре был большой проект, или ждал сложный экзамен, или назначена была на этот день личная молитвенная медитация (они, впрочем, полагались только мальчикам). Все двести тридцать детей собирались под высоким белым потолком, расписанным когда-то матушкой Есенией сюжетами из жизни и учения Иисуса-Звездоходца (местами кривовато, но ярко и поучительно). Смеялись, ели, после слушали молитву батюшки Алексея – он хорошо говорил, голос был раскатистый, бархатистый, пробирало до печенок. Матушки и батюшка, если были в Домме, а не во внешнем походе, тоже всегда сидели за ужином, хоть, конечно, и не ели, но разговаривали, обсуждали планы и чаяния, грелись в лучах любви и внимания своей большой семьи.
Аля иногда думала, что им должно быть страшно холодно внутри их механических агрегатов, хоть и знала, что мозг и спинной шнур, оставшиеся от человеческих тел, надежно упрятаны внутри в теплый кокон с автономным питательным блоком, так что не испытывают никаких неприятностей, а, наоборот, – только радость и комфорт. Сама Аля никогда не хотела бы принять электронную схиму (бррр!), но ей это и не грозило – оборудование для таких операций осталось на Земле. И, конечно, она много раз слышала и сама понимала, каким это было подвигом, ведь только так, пройдя страх и муку, отринув свои слабые и смертные человеческие тела ради вечного служения, можно было отправить корабль на Зион (с сотнями замороженных зигот, одна из которых уже была Алей). Назвали этих героев Оберегами – теми, кто бережет, пестует и пробуждает новые миры словом и волей Господней.
Их мозг, управляющий сменными агрегатами из своего кокона, стареет, но, изолированный от организма и подпитываемый гормональной смесью, стареет очень медленно. Але вот-вот исполнится пятнадцать земных лет, а матушке Павлине было тридцать пять, когда она, после долгой молитвы и окончательного решения, ложилась на белый операционный стол в высоком здании под голубым небом, в девяноста световых годах отсюда. Аля родит детей, дождется праправнуков, станет совсем старой и слабой, потом прижмется мертвым телом к решетке сжигателя и разлетится пеплом под белым небом Зиона (с обрыва над морем, где внизу сразу глубоко), а матушка Павлина, совсем не изменившись, будет говорить слова правды и утешения огромной Алиной семье, и впереди у нее будет еще несколько сотен лет.
– Ну я же просил без чеснока! – Ефим за мужским столом отведал борща и теперь требовательно смотрел на Алю. Она приветливо помахала ему ложкой и продолжила есть. Ефим скривился и показал ей язык. Аля хмыкнула. Очень солидно, стоило, конечно, будущих Мужей за другой стол отсаживать, на возвышение, к Богу поближе.
– Говорила тебе, – прошипела рядом Марья.
– Ничего, слопает и за добавкой сходит, посмотришь.
Когда им было лет по десять и разделяющие правила не были такими строгими, они с Ефимом вместе бегали к краю Доммы смотреть на настоящий Зион. Залезли высоко по металлическому кружеву громадного кольца к толстому стеклу купола и смотрели, как темнеют снаружи торосы льда с белыми прожилками.
– Мертвый мир, – завороженно прошептал Ефим, прижимаясь к стеклу горячим носом. – И мы здесь, чтобы сделать его живым. Как думаешь, справимся?
– Ох, я ж забыла птицам корм задать, – некстати вспомнила Аля. – Давай обратно, а? Матушка наругает.
– Которая? Павлина не наругает, ты у нее любимица.
Аля, заторопившись, спрыгнула вниз и заорала – нога подвернулась неловко, в голове сразу потемнело от боли. Ефим, который тогда был на полголовы ниже Али, тащил ее домой целых пять километров, вдоль берега моря, через лес, мимо бесконечных огородов и полей, не позволяя наступить на сломанную ногу, распевая бодрящие гимны, а потом еще и не забыл сам пойти покормить кур, гусей и уток, которые уже час недовольно квохтали, столпившись вокруг пустой кормушки.
«В следующий раз сделаю как он любит», – решила Алина, доела, облизала ложку и аккуратно положила рядом с миской. Матушка Есения прошла за спиной, точными движениями собрала посуду, за нею Павлина, негромко цокая суставчатыми титановыми ножками, поставила перед каждым стакан малинового морса и тарелочку с шоколадным тортом. Аля резко проснулась, села прямо – с чего бы торт? Что за событие? Дети переглядывались, по столовой побежали волны шепота.
Разбивая их могучим утесом, из-за стола Оберегов поднялся батюшка Алексей. Даже в простом, домашнем теле он внушал почтение – двухметровый, шестирукий, мощный. Было еще и внешнее тело, которым, кроме него, никто не мог управлять, – огромный шахтерский агрегат со сложной структурой копателей, буров и лучевых резаков в восьми конечностях, похожий на огромного скорпиона на гусеничном ходу. Это в нем он готовил ложе для Моря, трудясь без устали почти четыре года, подрезая, углубляя и сглаживая кратер от удара древнего метеорита.
– Дети, – начал батюшка, – я вижу на ваших лицах ожидание, предчувствие чего-то особенного…
– Предчувствие торта! – прошептала Аля Марье. Та прыснула, тут же сделав серьезное лицо под прицелом окуляров матушки Сусанны.
– В ежедневной суете, в радостных открытиях взросления, в работе на благо нового мира, Зиона, – вещал батюшка, – можно позабыть о том, что наша Домма – лишь часть великого замысла. Много раз вы слышали от матушек и на уроках, как тщились мы обособиться на Земле, как церковь свидетелей Иисуса-Звездоходца пережила десятилетия гонений, когда уравнивали нас и с мормонами, и со староверами. Все изменилось, когда к нашей истине прозрел великий пророк Яромир, мудрый, сильный и баснословно богатый на Земле. И было ему видение Зиона – мертвого мира, сделанного живым, написанного чистыми, угодными Господу красками на белом, незапятнанном листе. Пророк проторил путь, первым приняв электронную схиму, и не покинул нас и сейчас, зорко присматривая за нашими делами с орбиты. Три модуля опустились на поверхность двадцать семь лет назад, три Доммы воздвиглись треугольником, как три лика Исуса, явленные человечеству. Как только энергия высвобождалась, она направлялась на то, чтобы связать Доммы в единое целое, сделать всех рожденных на Зионе единым народом…
Тут Аля вдруг похолодела – вымыла ли она биобак перед рыбой, или же загрузила белковые исходники как было? Она и не сразу даже поняла, почему все возбужденно закричали. Завтра? Как это завтра? Обещают стыковку тоннеля Второй Доммы? Завтра сюда придут новые люди – говорливая толпа детей, незнакомые матушки, строгий батюшка?
– Ой, не могу проглотить ни кусочка торта, – жалобно сказала кудрявая Анфиса, прижимая дрожащую руку к горлу. – Это же все, все изменится завтра… И без предупреждения…
– Давай я съем. Точно не будешь? Ну смотри… ем! Мы всегда знали, что копают к нам с двух сторон – и из Второй и из Третьей Доммы. Наша-то вся энергия идет на то, чтобы Море сделать жизнеспособным и самоподдерживающимся. Последний кусочек, ну попробуй, Анфис… И вообще ничего не изменится, почему должно? Они будут к нам приезжать – гулять, работать, в море купаться. Мы – к ним… Морс свой будешь пить?
Все разошлись группами, возбужденно переговариваясь. Аля спустилась в подвал, где тихо гудели огромные белоснежные биобаки и пахло озоном и льдом. Надо было проверить бак номер три, потому что, если рыба нарастет из биомассы поверх остатков мясных клеток, от получившейся гадости даже кошки с собаками плеваться будут.
– Не терпится рыбки отведать?
Аля подскочила и стукнулась затылком о крышку бака. Шипя, обернулась – Ефим стоял, улыбался, смотрел на нее снизу вверх.
– Чего тебе? – спросила Аля неприветливо. – Иди с другими мальчишками о важном разговаривай. Такой день завтра, а вам перед Господом потом отвечать.
– Завидуешь? – Ефим небрежно облокотился на бак, смотрел странно. – Сама же знаешь, мужчины – солнца, напрямую связанные с Господом, горящие его энергией. А женщины – планеты, ходящие по своим орбитам. Только они дают жизнь, но без энергии и гравитации разлетелись бы, сталкиваясь и раскалываясь…
– Ты мне пришел Писание цитировать? – разозлилась Аля.
– Я пришел тебя просить со мной заручиться… ну, первой женой…
Аля смотрела на него молча, сверху вниз. Ефим смутился, покраснел.
– Афанасий с Марьей сегодня заручились, – пробормотал он, оправдываясь. – Я подумал, вдруг чего… а я не успею…
– Как команды в лапту играть набираете, – наконец подала Аля голос. – Я Алю беру – а я Марью, а вторым игроком Полинку – а я Зою… так, что ли? И чего сегодня кинулись? Боитесь, что мужи из Второй доммы разберут… игроков? Они и постарше должны быть, да? Наши матушки долго с Морем провозились, а там на два года раньше утробы запустили…
Ефим покраснел еще сильнее, в пол смотрел.
– Ну и, конечно, очень романтично услышать предложение рядом с баком нирыбы-нимяса… Ну какой-какой… Забыла бак вымыть, что теперь делать, не знаю.
Ефим оживился, обрадовался, что неловкая сцена закончилась.
– Поправим, не переживай! Два часа как поставила? Клетки еще только начинают делиться – сцедим, промоем бак, загрузим новую сыворотку…
Они вышли из столовой в серую ночь Зиона, пахнущую травами и морем. Ефим повернулся к Але и решительно поцеловал ее в щеку. От него пахло чесноком. Из-за холмов разнесся резкий звук, далекий и тревожный.
– Что это? – спросил Ефим.
– Дельфины, – прошептала Аля, сжимая его руку. – Что-то случится. Что-то случится…
– Зайди-ка на минуточку!
Аля уже поняла, что не судьба ей сегодня выспаться, и свернула с дорожки в обзорную матушки Павлины. Поклонилась от порога, с любопытством пробежалась глазами по комнате. Триста с лишком окуляров Доммы передавали происходящее сюда, на высокие прозрачные стены. Аля подпрыгнула, увидев вдруг на экране серые дельфиньи бока, – вот показался хитрый глаз, заглянул в объектив, хвост шлепнул по стеклу…
– Где это они? А свет откуда?
– Вниз приплыли, к осолонителю, – сказала Павлина, останавливаясь рядом с Алей. – Там внутри комната есть, оборудование для связи, экраны, как здесь… Ты донырнешь, метров пятнадцать. Надо бы тебе там все показать… на всякий случай.
Павлина была в домашнем теле с минимумом функций – электронный ящик на колесах с одним щупом. Махнула им и поехала в глубь комнаты. Аля пошла за нею.
Алину матушка выделяла, проводила с нею больше времени, чем с остальными. Может, потому, что та интересовалась биологией и обладала «умом живым и подвижным», а может, просто жалела ее из-за сбоя в утробе на первом запуске. Из троих сестер и брата (в угодном Господу соотношении) выжили в пятой утробе только Аля и Игрек.
– За тем и позвала, Алечка, – сказала Павлина невнимательно, будто мысли ее были далеко. – Я уже спать собиралась, тут увидела, как ты идешь от столовой. Подумала – надо бы ей показать… убежище.
– Зачем мне убежище, матушка? От кого убегать? – Аля, как делала не раз, протянула от стены разводку питания, гибкие шнуры с физраствором, подождала, пока матушка встанет «в стойло», начала подключать. Ей нравилось о Павлине заботиться – будто из младшеньких кого одеялом на ночь укутывать.
– А незачем, так и хорошо. Господь позволит – проживете счастливо… в бесконечном своем пионерском лагере. Неважно, что это, Аля. Вот что у вас – оно и есть. Знаешь, когда мы летели, можно было в виртуальность подключаться, отдыхать от мыслей своих бесконечных, а то ведь и с ума сойти можно, и было дело с Ланой… Так мне иногда кажется, что мы еще летим и все это я себе придумала в таком же электронном сне. И Море, и Домму, и тебя придумала, девочка моя… Яромир? О, он страшный человек. Или уже не человек… Господу предан люто. И на том условии, что Господня воля с его собственной совпадает. Пока все с тем согласны – совет да любовь. Но он скорее мир разрушит, чем даст ему себе поперек пойти. У него там на корабле плазменные пушки, оружие настоящее, не чета нашим шахтерским резакам…
Аля слушала, кивала. Матушка ей частенько говорила такое, что знать не положено, да и неприятно. Одна только тайна Але нравилась – за верхним экраном была спрятана фотографическая картинка с очень высоким мужчиной в очках и двумя красивыми девушками. У той, что справа, были светлые волосы, веснушки и курносый нос. Такой когда-то была женщина Полина, прежде чем уверовать в Звездоходца, принять электронную схиму и почти двести лет спустя оказаться на Зионе.
Сама удивившись своему порыву, Аля обняла матушку, прижалась щекой к гладкому металлу. Павлина и не почувствовала – уже отключила окуляры, а тактильных сенсоров у этого тела не было.
Зевая, Аля наконец добралась до спальни, поправила одеяло Игреку, погладила его волосы, пушистые, как у малыша. С подсвеченного изголовья улыбались мама и папа, те, что когда-то зачали их обоих и благословили пробирки, в которых дети спали слепым сном семян одуванчика. Родители давно умерли на Земле. Но силою любви и веры свершилось немыслимое, и вот возвышаются над безжизненной планетой три Доммы Зиона с новым человечеством. Когда будут прорыты все тоннели, в ледяную степь снова выйдут матушки и батюшки во внешних телах, собирать кольца силовых установок для новых Домм. Загудят поля, притягивая из разреженной атмосферы атомы бора, кремния и кислорода, привязывая их друг к другу, навсегда сплавляя в крепкое стекло куполов…
Так думала Алина, засыпая, – не словами, а кусочками мыслей, которые были одновременно и картинками, и желаниями, и даже додумывать их было не надо, они возникали на долю секунды, как тени в черном сонном калейдоскопе, и исчезали в никуда среди других теней.
Утром Марья приплясывала посреди спальни в трусах и майке.
– Вставайте, лентяйки! Идет-грядет величайшее событие в жизни Доммы и всех ее обитателей!
Аля подумала, что Марья за последнее время сильно развилась по женской части, а сама она все еще плоская, как в десять лет. И тут же поэт в ее душе («славу Господу творя, на Зион родилась я!») схлестнулся с ученым, которого пыталась из нее воспитать матушка Павлина.
Следует ли считать «обитателями» только людей или же все формы жизни, большинство которых, совершенно очевидно, никогда не узнает о соединении Домм и не поедет в гости по подземному тоннелю? Не было ли «величайшим событием» наполнение Доммы кислородом и появление первых живых существ? Заливка Моря? Запуск утроб и рождение первого человеческого поколения? «Много уже было великих событий, – решила Аля, – и сегодня лишь одно из них». Так, успокоившись, она принялась за работу – экран полнился делами и поручениями.
После завтрака (омлет Игреку не понравился, и он его выплюнул прямо Але в волосы) – уроки математики и зоологии для самых младших, девятилеток, шумных и возбужденных, потому что кто-то пустил слух, что во Второй Домме народ мутировал, отрастил клыки и когти и имеет вкус к человечине.
– Ничего такого не будет, – говорила Алина, но они не слушали.
После обеда (соевый суп) надо было плыть на лодке с Ефимом и Марьей, брать пробы воды в пяти разных точках Моря. Лодка скользила по серой глади, Марья баюкала руку, наливающуюся синяком от укуса верблюдицы по кличке Ассоль. Аля показывала, к каким буйкам плыть, набирала воду в разноцветные пробирки, вкручивала их в анализатор. Море было в полном порядке, даже лучше, чем ожидалось, процессы становились стабильными.
– Наверное, ничего уже сегодня не случится, – сказал Ефим, прищуриваясь вдаль. – Не будет стыковки… А может, она уже была, а мы не заметили. Кто знает, как оно происходит?
Как только он так сказал, с севера, от скал, послышался гул, а потом по всему миру прошла звуковая волна, слабая дрожь, хлопок раскупоренного сосуда.
– Как такое не заметить, – пробормотала Марья. Глаза ее раскрылись очень широко, как у человека, присутствующего при чуде. Мир изменился. Они теперь были не одни.
Столовая за ужином гудела, как улей со снятой крышкой. Никто не сидел за положенными столами, группки обсуждающих стояли тут и там, загораживая проходы, размахивая руками, затрудняя дежурство для второй группы.
– Сами мы не можем ничего, придется ждать, оборудование все на их стороне. Они, наверное, будут рельсы прокладывать.
– Почему не пневматику?
– Сложная технология. Для больших расстояний с минимальной возможностью техподдержки… Рельсы лучше.
– А надежнее всего пешком ходить! Я бы сама сегодня топ-топ по тоннелю, «здрасьте, Господь в помощь». Сорок километров до Второй Доммы это… ну, пять часов трусцой.
– Ты скафандр примеряла? Он почти семнадцать кило весит. Посмотрел бы я на тебя через два часа такой трусцы.
– Эй, давайте подходите за запеканкой и по столам расходитесь! Кое-кто тут пытается работать и уже спать хочет!
Вечером девочки, как обычно, прибрались, заплели ночные косы, помолились. Игрек смотрел в потолок, ниточка слюны стекала по щеке. Когда Аля присела рядом, он долго смотрел ей в глаза.
– Ая, – сказал он, – лулу тя. Лулу тя оннь. Не пач.
– Я не плачу, – удивилась Аля. – Чего мне плакать, Игрек?
– Зата не пач. Лулу тя.
– Я тебя тоже люблю. – Аля его обтерла, поцеловала, недоумевая. О чем это она будет завтра плакать?
Спать не хотелось, а в коридоре слышался голос матушки Есении, выйдешь – наругает. Аля вылезла из окна в сад, побрела вокруг длинного дома.
– Заручусь с тобой, если первой женой возьмешь, – послышался из-за дерева голос Анфисы. – А вторую не раньше чем через год.
– Обещаю, – хрипло ответил Ефим. Аля шагнула вперед, пару секунд смотрела, как они целуются – не в щеку, а по-настоящему. Глаза у Ефима были закрыты, потом он их открыл и Алю увидел, вздрогнул, отодвинулся от Анфисы.
– Чудная ночь, – светским тоном сказала Аля, надеясь, что голос не дрожит. Повернулась и побежала со всех ног, сердце так стучало, что непонятно было, бежит ли за нею Ефим или так и стоят с Анфисой у дерева и смеются. Остановилась у кромки воды, тяжело дыша. Никто за ней не гнался. Слезы из глаз брызнули – Игрек как знал, что ее что-то расстроит, иногда казалось, что дар у него от Иисуса, как у старинных блаженных.
Вода плеснула невдалеке, в красноватом ночном свете Карлика из моря вышла одна из матушек – в теле длинном и гибком, с мощными плавниками, двумя щупальцами по бокам и двумя короткими ногами в задней части. Опираясь на них и на щупальца, матушка двигалась с неожиданной грацией. Есения присматривала за порядком, Сусанна не любила воду и по своей воле бы не полезла в море ночью, значит, – Павлина.
– Матушка Павлина. – Аля поклонилась, двинулась навстречу. – Мне не спится.
– Немудрено, – отозвалась Павлина, повернула окуляры на Алю, замолчала. На внешнем экране при этом лицо было спокойное, приветливое, будто вот-вот матушка спросит, как день прошел и отчего глаза красные. Но Аля чувствовала, как к ней протянулась ниточка, дрожащая от тревоги.
– Запоминай код убежища, – сказала матушка невпопад, показала цифры на экране. – Повтори.
Аля повторила. Потом еще раз. Потом повторила последовательность задраивания люков. Потом – коды доступа в систему. Потом – самый страшный код, канала связи с отцом Яромиром на орбите.
– Матушка, зачем мне все это? Почему?
– По кочану, – сказала Павлина, и сквозь электронную бодрость Але послышалась усталость. – И по капусте. Завтра открываем ворота.
– Разве это не радостно, матушка? Разве там, во Второй Домме, не такие, как мы, не часть нашей церкви, так же живущие по Писанию и догмам Иисуса? И, в конце концов, разве вы не связываетесь каждую неделю по радио? Батюшка Алексей спокоен и радостен, а ты… вон девятилетки в моем классе тоже переживают, что на них напрыгнут оборотни с клыками…
– Клыки – это не страшно, – сказала Павлина, внимательно наблюдая за точкой в небе, черной на темно-сером. – Страшно то, как люди могут лгать. И как ложь меняет реальность.
– Что это? – спросила Аля, прищуриваясь. – Птица? Кто-то из воронов?
– Нет. Это над Доммой, снаружи. Плохо вижу, подводные окуляры не фокусируются… Но, кажется, это бот. – Павлина растерянно потерла щупальца. – За нами следят.
Уже засыпая, Аля думала, что Первая Домма сейчас как женщина – ждет, волнуется, боится. А Вторая в мужской позиции – достигает, тянется, власть имеет.
«Хотя у нас тоже есть власть – не открыть ворота, например, – думала Аля. – Вот возьмем и не откроем!»
Анфиса в своем углу комнаты храпела тихо и торжествующе. Аля показала ей язык в темноте и начала сочинять стихотворение: «Нет, ты не разбил мне сердце, это боль единоверца», никому в особенности его не адресуя.
Делегация Второй Доммы прибыла утром, за ночь они проложили рельсы – наверное, всю энергию на это бросили. Вагонетка выглядела как пробирка – длинная, обтекаемая, с реактивным двигателем в задней части. Толпа прибывших была больше, чем Аля ожидала, – человек тридцать, в основном девчонки, чуть Али постарше, видимо, первое поколение. Прибыла с ними и матушка Федора, в теле, настолько похожем на человеческое, что от этого было даже немного неловко, хотелось отвернуться и не смотреть. Удлиненная голова с экраном на месте лица, конус туловища, тонкая талия, серебряный колокол будто бы юбки.
– Что там у нее внизу, ходули, колеса или гусеницы? – прошептал Ефим из-за плеча. – Как думаешь?
– Нагнись и загляни, – не удержалась Аля. – Ты же по юбкам… специалист.
Держались гости настороженно, но с интересом, обо всем расспрашивали, удивлялись, играли с недавно родившимися котятами, гладили кроликов.
Больше всего они поразились почему-то, увидев Игрека.
– У нас таких… нет, – сказала Леся, высокая девочка с короткими темными волосами.
– Повезло вам, что не было сбоев. А у нас случился. Игрек хороший, мы его все очень любим. Вы сколько детских циклов с утробами прогнали, прежде чем на млекопитающих переключиться?
– Пока эмбрионы не кончились, – сказал Никита (имя как у дельфиненка, но совсем не похож).
Аля удивленно подняла брови, но тут Игрек замычал, она отвлеклась, не стала спрашивать. Отерла брату рот, поправила волосы – гости смотрели с ужасом и брезгливостью.
– Мы не можем себе позволить такой расточительной доброты, – сказала вдруг Леся, будто оправдываясь, будто Аля ее в чем-то обвинила. – Да и он сам разве ж не страдает?
Никита быстро одернул ее, посмотрел со значением. «Не говори!»
Освоились гости быстро. Ходили по городку, с изумленным интересом смотрели на Море – моргали, будто не веря, что может быть столько воды. Аля предложила поплавать наперегонки, Леся согласилась – она хорошо плавала, но глубины боялась, как человек, привычный к бассейну. Но она была волевая, справилась со страхом быстро, девочки почти сравнялись. Когда на пляже переодевались, Аля вдруг заметила поперек Лесиной спины ужасные длинные шрамы, как белые веревки, пережимающие кожу.
– Это… несчастный случай был, – смутилась Леся. Побледнела так, что Аля решила больше не расспрашивать.
– Я тоже раз ногу ломала. Больно было, ужас, и заживало долго.
Девчонки первой группы возвращались с дневной дойки, несли ведра, полные жирного верблюжьего молока.
– Аль, Нину из Второй Доммы тоже Ассоль покусала! А она и рада – представляешь, у них вообще животных нет, они их никогда не видели!
Нина восторженно помахала укушенной рукой. Она широко улыбалась, будто получив знак отличия, а не здоровенный синяк на неделю.
Через полчаса в столовой Аля выяснила, что гости никогда не пробовали клубники, редиски, помидоров.
– У нас только синтезированная общая биомасса, – неохотно признался Никита.
– Разве вы не растите? Овощи, злаки, ягоды? У нас уже лет пять питание все с полей и огородов, почва вызрела, хорошо родит. Только белки синтезируем – мяса три сорта, рыбы два, грибы, яйца… А вы почему общую синтезируете, а не по группам? Оно, конечно, быстрее раза в три, но невкусно же совсем…
Девочки переглянулись. У Али нехорошо засосало вдруг под ложечкой, машинально она отметила (а пять минут назад и внимания бы не обратила), как Никита шагнул назад и в сторону, оперся на дверной косяк, будто бы отдыхая, но надежно перекрывая выход. Тревога проложила мостик между благодушием и подозрением, мысли помчались по нему испуганными верблюдами. Почему во Второй Домме не остановили утробы после пяти-шести человеческих поколений, если вероятность сбоя и рождения больных детей возрастает на ноль семь процента с каждым циклом? И куда деваются эти дети? Почему совсем не выращивают еду, а синтезируют только совокупную биомассу, чем заняты взамен? Откуда у Леси шрамы на спине? Почему все они с напряженными лицами посматривают на свои браслеты?
– Я схожу за грибной массой тогда, – сказала Аля, весело улыбаясь и шагая к двери подвала. – Если хотите попробовать, у нас и соленые грибы есть, лактобактериями сквашиваем, пальчики оближешь!
– Мы с тобой. – Леся двинулась за нею следом. – Интересно, какое у вас оборудование…
– Да такое же, как и у вас… – Але было странно, как во сне. Надо было сделать выбор – верить или не верить? Неужели люди могут так страшно врать? Неужели они пришли со злом?
Аля выдохнула, как перед глубоким погружением. Дверь в подвал была прямо перед нею. Аля взялась за ручку, солнечно улыбнулась Лесе и быстро, чтобы не успеть передумать, толкнула дверь, скользнула внутрь и нажала кнопку замка.
Надеялась, что сейчас Леся скажет «эй, ты чего?», засмеется, постучит тихонько. Но дверь тут же дрогнула от тяжелого удара, голос звучал неразборчиво, но зло. Аля приложила ухо к двери.
– Никит, она в подвале заперлась! Догадалась, зараза! Ну мы откуда знали, она всю дорогу улыбалась и про грибы болтала! Что там у наших вообще? Ворота под контролем? Лана должна прибыть в течение часа, уже на подходе… Может, ну ее, эту дуру? Ну иди сам тогда замок режь, я поберегу заряд для более важных дел, чем выкуривание маленькой кухарки…
«Маленькая кухарка» преисполнилась горькой обиды и жажды мести и взялась за пульт управления краном. К тому моменту, как белый луч плазмы из браслета Никиты разрезал замок, перед дверью были аккуратно и плотно выставлены три синтезирующих бака (по полторы тонны каждый), а сама Аля уже выбралась через заднюю дверь в сад, перелезла через стену (от коз ставили) и бежала к дому Оберегов. Она молилась горячо, как никогда в жизни.
«Страх, – поняла она, – лучшее топливо для молитвы».
Когда она увидела в Обзорной батюшку, ноги задрожали от облегчения.
– Слава Господу Иисусу, – прошептала она. – Слава… Батюшка…
Бросилась, не поклонившись, затараторила. Алексей был в грузовом теле, с платформой на воздушной подушке, без эмоционального экрана.
– И я не знаю, что думать, и еще они сказали, что идет Лана, что вот-вот дойдет, и им нужен контроль над воротами, я ничего не понимаю, только, что все плохо…
– Залезай на платформу, – сказал батюшка. – Быстро.
– Все плохо?
– Плохо, девочка.
Они очень быстро поехали по спиральному коридору вниз, где Аля никогда не бывала, где был код на двери, а потом – хранилище с двумя десятками разных агрегатов на зарядке. Многие тела были знакомыми – их предпочитала матушка Павлина (морское), или Есения (скользящее, многорукое), или Сусанна (подвижное, крепкое). Аля вдруг подумала, что тела Оберегов можно разложить на элементы – вода – воздух – земля, а значит, по Аристотелю, батюшке остается…
– Помоги, доченька, – сказал Алексей. – Сам я минут двадцать провожусь, а Лана идет. А с нею идет огонь. Говорил я Яромиру…
Он резко осекся, показал на тело, отключил экраны и распахнулся – Аля резко потупилась, по глазам ударило розовым, запретным, тайным. Зачем-то она поклонилась, подошла, начала отключать, переставлять блоки, нажимать рычаги. Протянула руки и достала батюшку Алексея – полтора килограмма мозга, легкий хвост спинного, обернутый вокруг тонкой спиралью. Прозрачный баскетбольный мяч с разъемами. Никогда еще Аля не ощущала такой абсолютной власти над другим человеком. Гораздо больше, чем человеком. А урони гибкий контейнер на пол, наподдай ногой о стену посильнее или топором рубани – и нет ничего, и не защитится, и не узнает, отчего погиб, потому что нет сенсорной связи с внешним миром…
Аля вложила батюшку в нишу тела, подключила сенсоры, питание, контроль… отошла и склонилась перед чудом – оживала трехметровая гора мощных сочленений, существо неизмеримо сильнее человека.
Вот сфокусировались окуляры, поднялась огромная рука. Встал батюшка, оттолкнулся от земли, отключил зарядку.
– Спасибо, доченька.
Даже голос из этого тела звучал иначе – раскатисто, свысока.
– Что мне делать, батюшка?
– Молись, Алечка… Но помни пословицу – на Бога надейся, а сам не плошай.
Больше батюшка с нею не разговаривал – прогрел резаки, подхватил в две нижние руки огромные молот и кирку и, склонившись, вышел из хранилища, переступая шестью суставчатыми ногами.
Аля посидела минутку на полу, закрыв глаза и представляя, что сейчас проснется и все окажется сном. Потом поднялась и побежала к воротам – не мимо домов, а через лес. Там было тихо и ярко, на поляне задумчиво ел траву слоненок Гришка, на ветках танцевали сороки, где-то кричала кукушка.
У ворот была толпа – Аля узнавала знакомые лица, девчонка из Второй держала Ефима, заломив ему руку за спину под странным углом, вот стояла Анфиса, вцепившись в ручки Игрековой коляски (его-то зачем сюда притащила?). Посреди толпы стоял батюшка Алексей, – а ворота уже открывались, и из них выходил немыслимый великан – в полтора раза батюшки больше, с резаком, уже гудящим раскаленной плазмой, с телом, укутанным в толстые защитные пластины из того же молекулярного стекла, что и купол Доммы.
– Лана, – выдохнули дети Второй Доммы, склонили головы и три раза стукнули себя по груди.
Лана остановилась, обвела толпу четырьмя окулярами по бокам.
– Здравствуйте, дети, – сказала она голосом глубоким и раскатистым, совсем не женским. – И ты, Алеша, здравствуй. Без цветов пришел на встречу? Двадцать семь лет не виделись! Впрочем, как говорится, дети – цветы жизни. Я, пожалуй, заберу твоих…
– Что ты творишь, Лана? – Батюшка Алексей стоял неподвижной скалой, бархатистый голос гулко отражался от купола Доммы. – Где остальные? Я же с Тихоном только вчера разговаривал…
– Откуда тебе знать, что это был Тихон, а не его голосовой синтезатор? Видишь ли, Алешенька, – Лана шагнула ближе, сочленения мощных ног загудели. – В нашей ситуации доверять можно только тому, что видишь живьем. Я с вас уже полгода глаз не свожу – все про вас знаю. Жаль, до Третьей Доммы мои боты не долетают, далеко. Но теперь у меня будет куда больше ресурсов…
– Что ты сделала со своей семьей, Лана? – с ужасом спросил батюшка Алексей. – Тихон, Нина, Малуша? Где они? Дети… – Он обвел толпу окулярами, чуть останавливаясь на пришельцах из Второй. – Вы же родились, чтобы строить новый мир, по слову Господа, с чистого листа…
– Они и строят, Алеша. Только я поменяла правила. На чистом-то листе их легче всего переписать. Нет у них других богов, кроме меня. Знакомо звучит?
И Лана вдруг прыгнула – с места, резко, страшно, как пятитонная самка богомола. Батюшка покачнулся от удара, не устоял, упал, покатился из-под нее, быстрым движением поднялся. Больше они не разговаривали – гулкие удары сменялись шипением резаков, гнулся металл, и дрожали камни Зиона. Батюшка, сбив Лану с ног и не давая подняться, трижды ударил ногой по ее боку, и стекло захрустело, посыпалось осколками. Батюшка занес молот, чтобы разбить окуляры, наполовину ослепив Лану, – но она вдруг взметнула щуп и, не глядя, послала луч из резака в толпу детей. Страшно закричала Марья, оседая в пыль, схватившись за живот. Лицо ее стало белым-белым, как торосы льда за куполом Доммы, а рот открывался и закрывался, будто она быстро и неслышно что-то говорила. Батюшка замер, повернулся, сделал шаг к девочке, и тут Лана, выхватив у него молот, не поднимаясь, обрушила удар на одно из его колен, тут же, перенаправив энергию отдачи, – на другое. Батюшка Алексей рухнул тяжело, окончательно, так что сразу стало ясно – уже не встанет. Лана снова подняла молот, опустила, разбивая корпус, подняла. Дети из Второй Доммы дышали тяжело, торжествующе, даже пот на лбах выступил – будто они вместе со своей Ланой врага крушили.
Аля бежала к Марье – та лежала, скорчившись, постанывала, глаза закатывались от болевого шока. Аля пока ее руки разжала, чтобы на ожог посмотреть, пока пульс проверила – битва Оберегов уже кончилась. Тихо стало, тихо, только Марья поскуливала.
– Промоем ожог, перевяжу, – сказала Аля, поднимаясь. – По боку луч скользнул, мышцу пережег, но органы не задел.
И замерла в ужасе – с молота, что Лана победно держала в верхнем щупе, капала бело-розовая масса, слизь кокона, прожилки того, что полминуты назад было батюшкой Алексеем.
– Лана, – выдохнули дети из Второй Доммы, шагнули вперед, постукивая себя ладонями по груди. Шагнули с ними и некоторые из Первой – восхищенно смотрела вверх кроткая кудрявая Анфиса, ее губы прошептали: «Лана», а глаза наполнилиь молитвенным светом.
– Забудьте все, чему вас учили, дети, – сказала Лана. – И как вас учили. Девочки – посмотрите друг на друга. Вам сказали, что над вами будут властвовать Мужи. Что так угодно господу Звездоходцу, которого придумала небольшая секта на Земле, далеко и давно, собрав косточки старых учений и слепив из них нелепого кадавра, в который потом закачали деньги, веру и вас, ребятки. Они, – она обвела щупом распростертого на земле Алексея, в ужасе замершую на краю толпы одну из матушек, – создали с нуля мир, где вас, девочки, втрое больше, чем мальчиков. Чтобы вас подчинить, как это было на Земле многие века. Но сейчас кого больше – у того и сила, тот и прописывает законы, меняет структуру мира. Я поняла это давно, еще до того, как в Домме родились первые дети. И вот они стоят перед вами, свободные, сильные, вооруженные. Они пережили много лишений. Вы росли в раю, они – нет, но они росли свободными, открытыми многим правдам, а не одной лишь карамельной истине вашего Писания. И сейчас мы пришли по праву воинов, пришли с силой – но эту силу мы хотим разделить, отдать вам. Девочки, мальчики – мы будем равными и свободными. И истину, силу и свободу мы через пять лет понесем и в Третью Домму…
Лана помолчала.
– А сейчас вы должны сделать выбор. У нас нет ресурсов, чтобы бороться с оппозицией и сопротивлением. Мы будем жить и работать все вместе. Непокорным, ленивым, убогим – смерть.
Слово упало в тишину. Слышно было только, как щебечут в лесу птицы и тихо гудят вдали турбины осолонителя – над водою звук расходился далеко, мощно.
– Мне нужно доставить в лазарет раненую девочку, – громко сказала Аля, поднимаясь и отряхивая ладони. – Невинного ребенка, которому ты только что полживота выжгла. Мне кто-нибудь поможет?
Все четыре окуляра Ланы повернулись и сфокусировались на Але.
– Она биолог и врач, она ценная, – торопливо сказал из-за ее спины подошедший Никита.
– И она о еде все знает, старшая по готовке, – сказала Леся. – Прости ее, Лана. Она научится.
– Я отнесу Марью. – Матушка Есения шагнула перед Ланой и вдруг склонилась в низком поклоне. – Позволь мне и дальше заботиться о детях, Лана. Господом клянусь, не будет от меня беды и смуты…
– Посмотрим, – кивнула Лана головой, огромной, как дом. – Забирай. А сейчас…
Она обвела толпу окулярами, остановилась на Игреке, который сидел в своей коляске, спокойно пуская слюни.
– Милые дети, – сказала Лана. – Вы ведь не понимаете, о чем я говорю. Вы никогда не видели смерти, в вашем-то курортном раю. Эта жестянка не считается. – Она показала на развороченное тело батюшки Алексея. – Ну вот, посмотрите. Смерть – это вот так…
Аля бросилась поперек толпы к брату, но было поздно, поздно, под сердцем ныла ледяная пустота. Белый луч ударил Игрека в голову – вот он смотрел на Алю, а вот лицо окуталось красной дымкой. Хлопок – и безголовое тело нелепо качнулось в коляске, повалилось вперед, а все вокруг закричали. Аля не кричала – горло сжалось до боли, даже дыхание прорывалось с трудом.
– Путями Звездоходца клянусь, всеми светлыми истинами и своей жизнью, что ты об этом пожалеешь, – выкрикнула она, как только смогла говорить.
– Ты что делаешь, дура? – простонал Никита.
– Так ее, Алька! – звонко крикнул Ефим, заорал, когда его дернули за вывернутую руку.
– Взять ее, – сказала Лана коротко.
Первой к Але кинулась Анфиса, и это показалось почему-то страшнее всего. Поднырнув под ее руку и хорошенько, со всей силы дернув за волосы, Аля перепрыгнула через булыжник (похожий на большую лягушку) и бросилась бежать. В лес, зигзаг, прыгнуть через овражек, под кусты, кувырком с крутого склона, и вот оно, море. Где же матушка Павлина? Она-то не станет кланяться. Она-то знает, что делать. А потом, когда они будут в безопасности, Аля ее обнимет и поплачет об Игреке, и о батюшке Алексее, и о своем утраченном мире, разбившемся на острые кусочки. Аля бежала по лабиринту мостков и перемычек над садками с морской живностью, которых разводила Павлина, – сама не знала куда, прочь из своей жизни, позавчера еще спокойной, предсказуемой и даже – смешно вспомнить – скучноватой. Казалось, что все под контролем, все в руке Господней и Иисус-Звездоходец смотрит на Алину из космической пустоты и одобрительно улыбается…
– Алина!
Аля обернулась – Павлина бежала к ней, она была в морском теле, как и вчера. Остановилась на каменной платформе – вниз уходили трубы, через которые когда-то Обереги Первой Доммы начинали наполнять свое Море.
– Матушка! – Слова рвались наружу, отталкивая друг друга, цеплялись за зубы, катились кувырком обратно в горло. Павлина подошла ближе, подняла щупальце, сжала Алино плечо.
– Я знаю, доченька, – сказала она. – Я была в обзорной. Переключала систему. Нечего им задачу облегчать, помогать слежку устраивать… Я все видела.
– А матушка Сусанна?
– В домашнем теле, заперта в клети…
– Игрек, батюшка Алексей…
– Теперь с ангелами Господними… Аля, сейчас главное для тебя – остаться в живых и на свободе, понимаешь? И… как бы ужасно сейчас все ни казалось, если о происходящем узнает отец Яромир, может стать еще хуже… Но тут тебе решать, девочка моя.
Ее верхний окуляр, дрогнув, поднялся выше, и Аля, обернувшись, увидела, как между заросших травами дюн к морю выходит толпа – дети Второй Доммы держались строем – не идеальным, как на картинках про войну, но узнаваемым и оттого страшным. За ними, пытаясь идти в ногу, шли человек сорок своих, еще вчера родных, а сегодня уже принявших решение присоединиться к тем, что принес «не мир, но меч». И позади всех, возвышаясь до неба, шагала Лана.
– Здравствуй, сестра, – сказала она Павлине, – ты уже знаешь, что овдовела?
Павлина стояла не двигаясь, уперев щупальца в камень. Лана подошла ближе.
– Хорошо, что мы тебя сразу нашли. Ты же понимаешь – мы бы под каждый камешек заглянули, Море бы твое бесценное вскипятили, пока тебя бы не сыскали для нежного семейного разговора, вот как у нас сейчас начинается, да, Полечка? Неужели ты мне не рада? Ведь если бы не ты, меня бы сейчас здесь не было. Если бы не ты, сестричка, я бы уже лет сто на Казанском лежала, с Витей под одним надгробным камнем. А понадобилась тебе когда-то моя вера, моя семья и мой муж – и вот стоим мы обе в механических телах на другом конце Галактики. И знаешь что? – Лана несколькими длинными шагами покрыла расстояние от дюны до края парапета.
– У меня больше! – сказала она торжествующе.
Павлина молчала, не двигаясь. Аля шагнула между нею и Ланой, вызывающе подняла подбородок. Та засмеялась из своей бронированной башни, смех был механический, неестественный, как скрежет камня по металлу.
– Ах, Полиночка! Вот это смиренница, все по правилам. Контрабандой себе ребеночка заделала? Генетический материал подменила? Девчонка-то знает, нет? По лицу вижу – не знает. Сюрприз, племянница!
– Врешь! – сказала Аля звонко (быть такого не может! А как же мама и папа с Земли на картинке? А как же Игрек и погибшие сестры?)
– Я не вру, – сказала Лана. – Но мне пора. У меня теперь две Доммы и шестьсот детей. Здесь их, конечно, проредить придется, и заняться этим нужно побыстрее…
Павлина подняла окуляры, свела их на Алином лице.
– Прощай, – сказала она. – Прости, до…
Резким ударом щупа, бронированная розетка которого была остро заточена, Лана вырвала из тела Павлины блок питания – будто сердце. Толкнула тело вниз, в воду. Медленно повернулась к Алине. Но той на парапете уже не было, она вошла в воду беззвучно и плыла вниз, догоняя мертвое механическое тело, в глубине которого, неспособная пошевелиться, умирала белокурая девушка со старого снимка. Тело толкнулось в дно, подняв облачко ила, бросились врассыпную рыжие проворные крабы. Аля подплыла, молясь, чтобы контрольная панель не оказалась под телом.
«Господи Исусе, звездами в глазах твоих, святостью имени твоего, теплотой любви твоей прошу…»
Дотянулась, переключила в ручной режим, достала контейнер с мозгом. Под разъемами для физраствора у него был крохотный автономный блок – кислород и питание для мозга на пару часов, и капсула искусственной комы, с которой их можно растянуть на три-четыре дня. Аля активировала блок и раздавила капсулу. Ухватила контейнер коленками и поплыла прятаться под парапет – наверху, под самыми мостками, там был воздушный карман. Воняло гнилыми водорослями, совсем рядом болтался в воде дохлый лосось. Жужжали мухи, воздух был затхлый и темный. Слышно происходящее наверху было как сквозь вату.
– Все дно обыскали, нету ее. Тело матушки лежит, а девчонки нет.
– А она точно не выныривала?
– Куда она тут деться-то могла?
– Может, головой ударилась, когда ныряла, и лежит где-нибудь в трубах? Через пару дней всплывет…
Аля узнала голос Анфисы. Уж кто-кто, а она хорошо знала, как Алина плавает и как долго дыхание держит.
– Пойдемте уже в столовую? Матушка Есения и девчонки уже должны были ужин приготовить?
– Вы идите, мы останемся дотемна. Лана сказала – поймать девчонку, из-под земли достать.
– Тогда уж из-под воды… Говорю вам – утонула она, чего тут ждать?
Аля ждала часа три, считая секунды и наблюдая, как сереют крохотные полоски белого света, пробивавшиеся сквозь сочленения парапета. Она очень замерзла, пару раз у нее сводило ноги, и она роняла Павлину, но тут же ныряла и догоняла. Вообще-то она хорошо понимала, что четыре километра до осолонителя ей, замерзшей и усталой, с неудобным контейнером наперевес, не проплыть по ночному холодному морю. Но там была безопасность, связь, тепло, убежище – матушка (мама?) велела плыть туда – значит, следовало как-то добраться.
Аля сняла футболку, завязала рукава, сделав мешок для мозга, стало чуть поудобнее. Нырнула, выбираясь из-под парапета. Сегодня ночь была темная, Карлик полностью опускался за горизонт – но свет его последних красноватых лучей еще дрожал на холмами, блестел на воде. Аля сориентировалась и решительно поплыла к осолонителю, стараясь побольше находиться под водой, а выныривать, только чтобы глотнуть воздуха. Вкоре стало совсем темно, а Аля пару раз глотнула воды и начала паниковать.
– Ну, буду первой утопленницей на Зионе, – решила она, пытаясь отдохнуть, лежа на спине. Над Доммой стали видны звезды, их было неисчислимо много, они соединялись в пути и дорожки, по которым, казалось, можно было уйти далеко в небо, вслед за Иисусом.
Что-то толкнуло Алю в голую спину – живое, холодное, скользкое. Аля взвизгнула, ушла под воду и тут же обрадовалась – Тешка! Дельфины!
Тешка Алю узнала, свистела и клекотала радостно, позволила взяться за плавник.
– Помогите доплыть! – попросила Аля.
Дельфины не понимали, начинали плыть, куда Але было не надо, Никитка любопытно тыкался носом в контейнер с мозгом Павлины, Самсон плавал кругами и свистел.
– Ну вас, – обиделась Аля, отпустила Тешку, поплыла дальше сама, пытаясь не замечать свинцовую тяжесть в ногах и боль в спине. Дельфины отстали, потом догнали Алю, подтолкнули, стали помогать. Когда Аля увидела подсвеченный синий буек осолонителя, она чуть не расплакалась от облегчения. Нырнула по веревке, нашла люк, ввела код. Все уже как во сне было, реальность сместилась.
Когда вода ушла, Аля открыла внутренний люк, отжимая волосы, вошла в маленькое помещение. Было тепло, воздух пах озоном. Настенные экраны показывали, что происходит в Домме, – и почему-то все казалось таким простым, обыкновенным, будто ничего сегодня ужасного не случилось, а тогда почему Аля сидит голышом глубоко под морем и стучит зубами? Девочки спали в спальнях при свете ночника, в клубнике у крыльца копалась пара молодых барсуков, беззастенчиво лопая недозревшие ягоды. В спальне мальчишек половина кроватей пустовала, а за столом сидел рыжий Никита и зорко осматривал стены, будто чувствовал с одной из них взгляд…
В углу, за стопкой термических пледов, было «стойло» для зарядки тела. Аля достала Павлину из мокрой футболки, подключила контейнер к разъемам с физраствором. Пусть спит. Пусть все спят… ночь…
Девочка уснула, укутавшись в одеяла, – уставшая, потерянная, одинокая, как никогда в жизни. Вращалась вокруг сдвоенных звезд, большой и маленькой, планета Зион, и крохотными пузырьками воздуха в толще ее льда мерцали Доммы. В огромном корабле на орбите спал отец Яромир, спала в корпусе спускаемого модуля плазменная установка «Меч Господень». Мир замер в тревожном сне, прежде чем продолжиться и протянуться в будущее, которое еще не определилось, не качнулось ни в какую сторону. Утром Аля проснется и примет решение. Но сейчас еще можно подождать.
