Среда, 2 января 1980 года

Вчера утром я правда хотела найти фейри. Для разнообразия поднялась по Эйковому выпасу. На самом деле он Хэйков выпас, назван по некому мистеру Хэйку, но все его зовут Эйковым. Это общинный луг, то есть никому не принадлежит, как почти все земли до огораживания. Нелегко представить Абердэр крестьянским поселочком, в котором одна только церковь Св. Иоанна и одна дорога от Бикон до Кардиффа, а других улиц вовсе нет, а уголь и железо лежат себе спокойно под землей. Мне однажды для фестиваля бардов довелось учить современное стихотворение на валлийском, оно заканчивалось: «Тоталитариет гло» – деспотия угля. Я по дороге подобрала кусочек угля. В них часто попадаются окаменелости, древние листья и цветы. Уголь – это органика, органическая масса, спрессованная камнем, так и складывались горючие угольные жилы. Если его спрессовать сильнее, получаются алмазы. Я задумалась, горят ли алмазы и можно ли было бы ими топить, попадайся они так же часто, как уголь. Для фейри это одно и то же: измененные камнем растения. Я задумалась, помнят ли фейри юрский период, гуляли ли они среди динозавров и какими тогда были. Наверняка из них тогда никто не имел человеческого облика. И они не могли говорить на валлийском. Я потерла уголь между пальцами и немножко запачкала их. Я знаю, что такое уголь, а что такое фейри, не знаю – по-настоящему не знаю.

На Эйковом выпасе есть место, которое мы называли Дингли-делл. Это имя из самых старых, старше имен из «Властелина колец», и записывать его мне неловко, совсем не хочется делиться с другими. Там когда-то добывали камень открытым способом, земля в три стороны резко обрывается, так что получается маленький амфитеатр. На обрывах карьера растут деревца и черничник. Кажется, в первый раз мы пришли сюда с бабушкой за черникой. Помнится, я больше съедала, чем попадало в корзинку, но мы тогда были совсем маленькие. И воображали себя очень храбрыми, когда в первый раз прошли всю дорогу одни.

Сейчас кустики были по-зимнему голыми, и рябины тоже. Бледное солнце светилось в далеком небе. Нахальная малиновка села совсем рядом и склонила головку. Малиновок рисуют на рождественских открытках, а иногда и на рождественских пирогах, потому что они на зиму не улетают.

– Привет, – сказала я. – Рада видеть, что ты еще здесь.

Малиновка не ответила. Я и не ждала ответа. Но сразу почувствовала, что рядом есть еще кто-то. Я подняла глаза, ожидая, что замечу исчезающего фейри, и с надеждой встретить Глорфиндейла, а увидела Мор, стоящую на сухой листве у обрыва. Она была похожа… ну, естественно, на Мор, но что я сразу заметила, это как она непохожа на меня. В те каникулы я этого не увидела, а сейчас да. Я выросла, а она нет. У меня грудь. У меня прическа другая. Мне пятнадцать с половиной, а ей все еще и навсегда четырнадцать.

Я шагнула к ней, а потом вспомнила, как она за меня цеплялась и тащила к двери в холм, и остановилась.

– Ох, Мор, – произнесла я.

Она ничего не сказала. Не могла, как малиновка. Она была мертвая, а мертвые не говорят. Вообще-то я знаю, как заставить мертвого говорить. Им нужна кровь. Но это колдовство и вообще было бы ужасно. Не представляю, чтобы я такое сделала.

Я говорила с ней, хоть она и не могла мне ответить. Рассказала о волшебстве, и про Даниэля и его сестер, и как сбежала от Лиз, и про школу, и про книжный клуб, и обо всем. Странно то, что чем больше я рассказывала, тем дальше она уходила, хоть и не двигалась с места, и тем больше отличалась от меня. Нас никто не различал, но мы, конечно, всегда были разные. С тех пор как она умерла, я почти забыла или не забыла, но не столько представляла ее саму по себе, как нас вдвоем. Мне казалось, меня разорвали надвое, но на самом деле не так, это ее отобрали. А она мне не принадлежала и всегда была другой, со своей личностью, и я это знала, пока она была жива, но об этом все время забывалось, когда ее не стало рядом, чтобы отстоять свои права.

Будь она жива, мы бы выросли разными людьми. Я так думаю. Вряд ли мы бы, как тети, остались навсегда вместе. Я думаю, мы бы всегда дружили, но жили бы в разных местах и общались с разными людьми. Каждая была бы тетей для детей другой. Теперь уже поздно. Я вырасту, а она нет. Она застыла как есть, а я меняюсь и хочу меняться. Я хочу жить. Я думала, что должна жить за нас обеих, раз она не сможет жить за себя, но на самом деле жить за нее я не могу. Я по-настоящему не знаю, как бы она поступила, чего бы захотела, как изменилась бы. Арлингхерст изменил меня, и книжный клуб изменил, а ее они могли бы изменить иначе. Нельзя жить за другого.

Я не удержалась от вопроса:

– Ты в следующем году сможешь уйти под холм?

Она пожала плечами. Ясно, тоже не знала. Что происходит под холмом? Куда уходят умершие? Где во всем этом Бог? Все описывают Небеса как семейный пикник.

– Фейри о тебе заботятся? – спросила я.

Она помедлила, но кивнула.

– Хорошо! – Мне полегчало. Жизнь в долине с фейри – далеко не худшее, что я могу себе представить. – Почему они не хотят со мной говорить?

Она взглянула озадаченно и пожала плечами.

– Ты можешь поговорить с ними про теть и их затею?

Она кивнула очень уверенно.

– А попросишь их поговорить со мной? Меня тревожит магия и действие чар.

– Делаешь – делай, – произнес голос у меня за спиной, и, развернувшись, я увидела фейри, незнакомого, и похож он был не на человека, а скорее на старый пень. Что меня поразило, это что он заговорил по-английски и этими самыми словами. Пожалуй, достаточно загадочными.

– А как же этика? – спросила я. – Этично ли менять людей без спросу? Может, ты предвидишь последствия сделанного, но я-то нет.

– Делаешь – делай, – повторил он. А потом его не стало, а стал пень, а к нему была прислонена палочка того же цвета с ручкой, вырезанной в виде конской головы.

Я неловко наклонилась за ней. Она была мне по росту, и рукоять удобно легла в ладонь. Я оглянулась на Мор, но она тоже пропала. В лощине дул ветер, шуршал сухими листьями, но чьего-то присутствия в ней не ощущалось.

Я вернулась в дедушкин дом с двумя палками: от фейри и со своей старой. Решила оставить старую – она все равно была дедушкина, – а новую взять себе. Может, она растает с восходом или обратится в древесный лист или еще что, но я так не думаю. Она такая увесистая, что не верится. Всем скажу, что мне ее подарили на Рождество. Думается, так оно и было. Она мне нравится.

Делаешь – делай.

Не означает ли это, что все, что бы ты ни делал, волшебством или иначе, все равно имеет силу и последствия и влияет на других? Потому что, может быть, так оно и есть, но мне все же кажется, что с магией по-другому.

Вечером вечеринка у Ли.