Суббота, 29 декабря 1979 года
Году мало осталось. Хорошо. Гнусный был год. Может, 1980-й будет лучше. Новый год. Новое десятилетие. Для меня это десятилетие взросления и достижений. Хотела бы я знать, что принесут восьмидесятые. Шестидесятых я почти не помню. Помню, как вышла в сад и подумала, что наступает девятьсот семидесятый, и это звучало как летящие по ветру желтые флажки, и я сказала Мор, и она согласилась, и мы стали бегать по саду, раскинув руки, будто летим. Забавно, что звуки слов имеют свой цвет. Кроме Мор, этого никто никогда не понимал.
Дедушке понравился слон, а тетушка Тэг очень довольна халатом. Она не вскрывала подарок, пока мы не приехали в «Феду Хир», и мы устроили маленькое Рождество вокруг кровати. Мне они подарили большой красный свитер с воротником-поло, и мыло с веревочной петелькой, и жетоны на книги. Про прокалывание ушей я им не рассказывала, зачем зря расстраивать. Все равно по закону они не имеют на меня прав – а что они меня воспитали, это не в счет. Любая мать, даже самая злая, и любой отец, даже самый незнакомый, для суда важнее, чем какие-то тетушки и дедушки.
Заметно, что дедушка ненавидит «Феду Хир» и хочет домой, но я не знаю, как мы справимся, раз он не может сам передвигаться. Тетушка Тэг говорит, что кто-нибудь мог бы приходить, чтобы его поднять и снова уложить в постель. Не знаю, сколько это будет стоить. И не знаю, как это устроить. А место ужасное. Считается, что его там лечат, но толку что-то не видно. И много таких, кто явно дожидается смерти. У них такой безнадежный вид. Поначалу и он имел такой же. Когда мы вошли, он словно утонул в постели, дремал, наверное, но выглядел маленьким и жалким, полуживым, совсем не моим дедушкой.
Я ему напомнила, как он учил нас играть в теннис и как мы ездили в Брекон-Бикон и там играли на неровной площадке, чтобы потом на ровной было легко. Я напомнила про то, как в вышине пели жаворонки, и про заросли кустов и смешного мохнатого тростника, который мы называли бамбуком. (На самом деле это не бамбук и даже не похоже, но у нас была игрушечная панда, и мы играли, будто она ест этот бамбук.) Дедушка всегда гордился, как мы быстро бегаем и ловко принимаем мяч. Он, конечно, всегда хотел мальчика. Не то чтобы мы хотели быть мальчиками, просто мальчикам жить гораздо веселее. Мы обожали теннис.
И я подумала, что все было зря, все наши тренировки, потому что Мор умерла, а я не могу бегать и дедушка больше тоже не может. Только это было не зря, потому что мы помним. Нужно делать то, что стоит делать само по себе, а не только ради будущего. Я никогда не выиграю Уимблдон и не буду участвовать в Олимпийских играх («На Уимблдоне никогда не выступали двойняшки», – вечно повторял он), но я все равно бы от этого не отказалась. Я даже не буду играть в теннис для забавы, с друзьями, но это не значит, что зря играла, пока могла. Жаль, что я не делала больше такого, что могла. Лучше бы я носилась бегом каждый раз, когда подворачивался случай, бегала в библиотеку, бегала через кум, бегала вверх по лестницам. Ну, по лестницам мы и так часто бегали. Я припомнила, как тащилась по лестнице до тетушкиной квартирки. Кто может подниматься по лестнице бегом, должен взбегать. И пусть делает это первым, чтобы я хромала сзади и не думала, что его задерживаю.
Мы навестили тетушку Олвен, а потом дядю Гуса и тетушку Флосси. Тетушка Флосси подарила мне книжный жетон, а дядя Гус дал фунтовую купюру. Я не простила дяде Гусу его слов, но деньги взяла и сказала спасибо. Я спрятала их в дальний кармашек кошелька, будет первая заначка на крайний случай. У тетушки Флосси очень удобное кресло с подлокотниками. Без них мне с креслами трудно. Не понимаю, зачем их делают такими низкими. Библиотечные стулья всегда замечательно высокие.
