Джун

Дэя выписали вчера в семь утра. Я уже трижды вызывала его, но безрезультатно, и только два часа назад я наконец услышала его в наушнике.

— Джун, ты сегодня свободна? — Голос его прозвучал так слабо, что меня пробрала дрожь. — Не возражаешь, если я загляну? Хочу поговорить с тобой.

— Жду, — ответила я.

Больше мы не сказали друг другу ни слова.

Он скоро появится. Стыдно признаться, но, хотя я весь последний час пыталась занять себя — убирала квартиру, вычесывала Олли, — в голове все время одно: о чем собирается поговорить со мной Дэй?

Странно снова находиться в жилом помещении, которое принадлежит мне. Квартира обставлена бесчисленным множеством незнакомых вещей. Изящные диваны, великолепные люстры, стеклянные столы, паркет из дорогих пород дерева. Предметы роскоши, в окружении которых я теперь чувствую себя неловко. За окном ранняя весна, падает снежок. Олли спит рядом со мной на одном из двух диванов. После выписки из госпиталя солдаты привезли меня на джипе сюда, в высотку «Оксфорд», и первое, что я увидела в квартире, был Олли — он махал хвостом как сумасшедший и нетерпеливо тыкался носом в мою ладонь. Мне сказали, что Президент давно уже распорядился прислать мою собаку в Денвер и позаботиться о ней. Сразу же после того, как Томас арестовал меня. Теперь мне вернули пса, а вместе с ним — частичку Метиаса. Интересно, что обо всем этом думает Томас? Может быть, при следующей нашей встрече он, подчиняясь протоколу, поклонится мне в подтверждение своей неизменной преданности? А вдруг Анден приказал арестовать его вместе с коммандером Джеймсон и Рейзором? Не могу понять, что бы я почувствовала в такой ситуации.

Вчера похоронили Каэдэ. После кремации ей собирались выделить маленькую нишу в погребальной башне, но я настояла на более торжественных похоронах. На земельном участке. Квадратном футе ее личного пространства. Анден, конечно, согласился. Останься Каэдэ жива, где бы она была теперь? Приняла бы ее Республика в свои ВВС? Сходил ли уже Дэй на ее могилу? Винит ли он себя в ее смерти, как виню себя я? Может, поэтому он так долго не объявлялся после выхода из госпиталя?

И что теперь? Что будет с нами дальше?

20:12. Дэй опаздывает. Я не отрываю глаз от пола, не в силах ничего делать, боясь спугнуть его, если моргну.

20:15. В квартире раздается тихий звонок. Олли поднимает голову, шевелит ушами и повизгивает. Я вскакиваю с дивана. Дэй так бесшумно передвигается, что даже пес не услышал его шагов в коридоре.

Я открываю дверь и замираю на месте. Приветствия, которые я заготовила, застревают в горле. Дэй стоит передо мной, засунув руки в карманы, — он ослепителен в новенькой, с иголочки, республиканской форме (черной, с темно-серыми кантами вдоль края и по обшлагам рукавов, жестким диагональным воротником рубахи по фасону столичных войск; изящные белые неопреновые перчатки с тонкими золотыми цепочками торчат из карманов брюк). Волосы лежат на плечах сияющим водопадом, на них сверкают хрупкие весенние снежинки. Прекрасные глаза горят пугающей голубизной. Несколько снежинок блестят на длинных ресницах. Он неописуемо красив. Только теперь я понимаю, что никогда не видела его в нормальной одежде, я уж не говорю о военной форме. Я и не подумала подготовиться к такому зрелищу — к тому, что его красота может засверкать, как бриллиант чистой воды, если получит достойную огранку.

Дэй замечает мое восхищение и отвечает иронической улыбкой.

— Это для фотографии. — Он показывает на свое облачение. — Я на камеру пожал руку Президенту. Инициатива, как ты понимаешь, была не моя. Надеюсь, никогда не пожалею, что поддерживаю его.

Я долго собиралась с силами, и теперь мне удается скривить губы в ответной улыбке.

— Как тебе удалось улизнуть от толпы, собравшейся у твоего дома? — наконец спрашиваю я. — Ходят слухи, народ хочет, чтобы новым Президентом стал ты.

Он раздраженно хмурится и фыркает:

— Дэя в Президенты? Ну конечно. Я все еще не уверен, что мне нравится Республика. К ней надо привыкнуть. Что касается «улизнуть», так это я умею. Мне пока не хочется встречаться с людьми.

Я слышу печаль в его голосе и понимаю, что он все же побывал на могиле Каэдэ. Он откашливается, заметив, что я его разглядываю, потом протягивает мне бархатную коробочку. В его движениях есть какая-то вежливая отчужденность, она озадачивает меня.

— Вот, купил по дороге. Для тебя, дорогая.

У меня вырывается вздох удивления:

— Спасибо.

Осторожно беру коробочку, любуюсь ею секунду, потом поднимаю голову и смотрю на Дэя.

— И по какому случаю?

Дэй заводит волосы за ухо и напускает на себя беззаботный вид:

— Просто показалась мне миленькой.

Я открываю крышку, и у меня перехватывает дыхание — внутри серебряная цепочка с небольшим рубиновым кулоном в форме слезинки, по кромке усыпанной маленькими бриллиантами. Рубин охватывают три тонкие серебряные нити.

— Восхитительно, — говорю я; щеки мои горят. — Наверно, стоит кучу денег.

С каких это пор в разговоре с Дэем я стала любезничать?

Он качает головой:

— Республика явно пытается задобрить меня деньгами. Рубин, кажется, твой камень? Просто подумал, что на память тебе нужно подарить что-то более приличное, чем колечко из дурацких скрепок.

Он гладит Олли по голове, потом усердно расхваливает мои апартаменты:

— Хорошее жилье. На мое похоже.

Дэй получил такую же надежно охраняемую квартиру в нескольких кварталах от моего дома, на той же улице.

— Спасибо. — Я аккуратно кладу коробочку на кухонный стол и подмигиваю ему: — И все же я больше люблю мое колечко из скрепок.

На секунду счастье озаряет его лицо, я готова броситься ему на шею, прижаться губами к его губам, но… что-то в его позе говорит мне: нет, держи дистанцию.

— Как Иден? — пытаюсь я угадать, что его тревожит.

— Нормально.

Дэй еще раз осматривает комнату, потом его взгляд снова останавливается на мне.

— С учетом всех обстоятельств, конечно.

— Очень грустно… — опускаю я голову. — Слышала про его зрение. Он…

— Он жив, — мягко прерывает меня Дэй. — И я счастлив.

Я неловко киваю, после чего наступает долгая пауза.

— Ты хотел поговорить, — нарушаю я тишину.

— Да.

Дэй опускает глаза, мнет свои перчатки, потом засовывает руки в карманы.

— Я слышал о предложении, которое сделал тебе Анден.

Я сажусь на диван. И сорока восьми часов не прошло, а я уже дважды видела эту новость на уличных экранах:

Нужно бы радоваться, что Дэй первым поднял эту тему, а то я все пыталась придумать, как бы получше начать разговор о моем будущем. Он избавил меня от неловкости. Но пульс все равно учащается, и, как я и опасалась, нервы дают о себе знать. Может быть, его расстроило, что не я завела эту беседу?

— Что ты знаешь? — спрашиваю я, когда он подходит и садится рядом со мной.

Его колено легонько касается моего бедра, и от этого в животе начинают танцевать бабочки. Я смотрю в его глаза, пытаясь понять, специально ли он сел так близко, но губы Дэя неприветливо сжаты — он словно знает, чем закончится разговор, хотя все внутри его протестует.

— До меня дошли слухи, что ты теперь будешь всюду сопровождать Андена. Ты пройдешь курс обучения, чтобы стать его принцепсом. Все это правда?

Я вздыхаю, сутулю плечи и опускаю голову на руки. Слова Дэя заставляют меня задуматься о том грузе обязательств, который мне придется взвалить на себя. Я, конечно, понимаю, какие практические соображения диктуют Андену такой образ действий, и надеюсь, что я именно тот человек, который сможет изменить Республику. Моя военная подготовка, все, что говорил мне Метиас… думаю, я вполне подхожу для работы в правительстве. Но…

— Да, правда, — отвечаю я и поспешно добавляю: — Это не предложение руки и сердца, ничего похожего. Это предложение о работе, я буду в числе нескольких претендентов на должность принцепса. Но мое согласие означает недели… даже месяцы вдали. Вдали от…

«Вдали от тебя», — хочу сказать я. Но это прозвучало бы слишком слащаво, и я решаю не заканчивать предложения. Вместо этого я рассказываю Дэю обо всем, что занимает мои мысли. Говорю об изнурительном расписании кандидата в принцепсы, о том, как собираюсь отвоевывать себе личное время, если вообще соглашусь на предложение Андена; о том, что не уверена, хочу ли всю себя отдать Республике. Минута-другая — и я понимаю, что несу невнятицу, но мне так хочется облегчить душу, поделиться своими заботами с тем, кого люблю, и потому я не прерываю себя. Если кто в моей жизни и заслуживает знать обо мне все, то это именно Дэй.

— Я не решила, что сказать Андену, — заканчиваю я. — Он не давит на меня, но скоро нужно будет дать ему ответ.

Дэй молчит. Поток моих слов повис в тишине между нами. Не могу описать эмоции на его лице — что-то потерялось, что-то исчезло из его взгляда и рассыпалось по полу. Тихая глубокая печаль его глаз разрывает мне сердце. Что происходит в голове Дэя? Верит ли он мне? Не думает ли (как и я, услышав впервые предложение Андена), что Президент делает это из личного интереса? Не оттого ли он грустит, что в ближайшие десять лет мы, возможно, будем видеться от случая к случаю? Я смотрю на него, жду, пытаюсь предугадать его слова. Конечно, это его не порадует, конечно, он будет возражать. Я сама не рада тому…

— Принимай его предложение, — произносит Дэй вполголоса.

Я наклоняюсь к нему, потому что, кажется, неверно расслышала:

— Что?

Дэй внимательно разглядывает меня. Его рука чуть подрагивает, он словно хочет прикоснуться к моей щеке. Но не делает этого.

— Я пришел, чтобы сказать тебе: соглашайся, — тихо повторяет он.

Я непроизвольно моргаю. Горло вдруг пронзает боль, в глазах все мутнеет и плывет. Такая реакция не может быть верной, я ожидала от Дэя десяток разных ответов, но только не такой. А может, меня потрясают не столько его слова, сколько то, как он их произносит? Он словно отказывается от меня. Секунду я смотрю на него: уж не привиделось ли мне? Но его выражение лица — печальное, отстраненное — не меняется. Я отворачиваюсь, передвигаюсь на край дивана. Голова совершенно пуста, но мне все же хватает ясности мысли, чтобы прошептать:

— Почему?

— А почему нет? — спрашивает Дэй.

Голос его звучит отстраненно, скомкано, он похож на мертвый цветок.

Я не понимаю. Может быть, он разыгрывает сарказм? Или таким образом дает понять, что все еще ищет возможность быть со мной? Но он ничего не добавляет к своему ответу. Зачем он просит меня принять предложение Президента? Я думала, он будет счастлив, когда все кончится, когда у нас появится шанс наладить что-то вроде нормальной семейной жизни, что бы эти слова — «нормальная семейная жизнь» — ни означали? Мне было бы очень легко найти с Анденом компромисс. Или вообще отвергнуть его просьбу. Почему Дэй не предложил этого? Я думала, он из нас двоих более эмоционален.

Дэй горько улыбается, видя, что я медлю с ответом. Между нами встала непроницаемая стена, мы сидим, не прикасаясь друг к другу, считая беззвучно падающие секунды. Проходит несколько секунд, он тяжело вздыхает и говорит:

— Я… гм… хочу сказать тебе еще кое-что.

Я безмолвно киваю, жду продолжения. Боюсь того, что он скажет. Объяснит причину.

Он долго медлит, но, прежде чем заговорить, трясет головой и трагически усмехается. Я понимаю: он передумал, спрятал невысказанную тайну в недоступные глубины своего сердца.

— Знаешь, иногда задаюсь вопросом, как бы сложились наши отношения, если бы я… просто встретил тебя в один прекрасный день. Как бывает у нормальных людей. Если бы я просто столкнулся с тобой на улице в одно солнечное утро, увидел, какая ты классная девчонка, остановился, пожал бы тебе руку и сказал: «Привет, меня зовут Дэниел».

Я закрываю глаза — как бы это было прекрасно. Как свободно мы бы себя чувствовали. Как легко.

— Если бы… — шепчу я.

Дэй играет золотой цепочкой своей перчатки.

— Анден — Президент всей Республики. Другого такого шанса может и не быть.

Я понимаю, что он пытается сказать.

— Не волнуйся, если я откажусь, то все равно смогу влиять на политику Республики. Или найду какую-нибудь другую должность. Это не единственный способ…

— Услышь меня, Джун, — тихо говорит он, вскидывая руки. — Не знаю, хватит ли мне пороху повторить.

Меня охватывает дрожь, когда я слышу, как с его губ срывается мое имя. Он улыбается так, что все внутри содрогается. Не знаю почему, но вид у него такой, будто он смотрит на меня в последний раз.

— Послушай, мы оба знаем, что должно произойти. Мы знакомы всего два месяца. Но я всю жизнь боролся с системой, которую теперь хочет изменить Президент. И ты… твоя семья пострадала не меньше моей. — Он замолкает, и на его лице появляется отстраненное выражение. — Наверно, у меня неплохо получается произносить речи с балконов и убеждать толпу, но я ничего не смыслю в политике. Я могу стать только символом. Но ты… у тебя всегда было то, что нужно людям. Ты можешь преобразить страну.

Он берет меня за руку и прикасается к тому месту на пальце, где было его колечко. Я чувствую мозоли на его ладонях, болезненную мягкость его движений.

— Конечно, решать тебе, но ты знаешь, что надо сделать. Не принимай решение, исходя из чувства вины или чего-нибудь в этом роде. Не думай обо мне. Я знаю, ты поэтому еще не согласилась… я вижу это по твоему лицу.

Я молчу. О чем он говорит? Что читает по моему лицу? Как я выгляжу?

Дэй вздыхает в ответ на мое молчание. Он непроницаем.

— Джун, у нас с тобой никогда ничего не получится.

Он медленно произносит слова, голос его звучит так, словно готов в любую секунду сорваться. Вот она — истинная причина. Я трясу головой, не хочу больше слушать. Только не такие слова. Пожалуйста, Дэй, не говори так, не говори!

— Мы придумаем что-нибудь, — обещаю я. Мысли возникают в голове и срываются с моих губ: — Я могу какое-то время поработать в столичной патрульной службе. В любом случае такой вариант более приемлем. Или поработаю помощником сенатора, если надумаю пойти в политику. Двенадцать сенаторов…

Дэй даже не может на меня смотреть.

— Мы не рождены друг для друга. Слишком… слишком многое произошло. — Голос его звучит тише. — Слишком многое.

Суть его слов бьет меня наповал. Это не имеет никакого отношения к посту принцепса, это тесно связано с чем-то другим. Дэй сказал бы мне все то же самое, даже если бы не было никакого предложения Андена. Не было бы нашего спора в туннеле под землей. Я хочу ответить: «Ты не прав». Но у меня даже нет логичных возражений. Потому что он прав. Какие же глупые надежды я питала: последствия моего вероломного поступка неизбежно нагнали бы нас. Откуда взялась моя самоуверенность: сотни моих добрых дел не излечили бы его от боли, которую я ему причинила. Правда останется правдой. Как бы он ни пытался забыть, глядя на меня, он каждый раз будет вспоминать свою семью и ее гибель. Он будет видеть меня виновницей случившегося. Тот день будет преследовать Дэя, вечно стоять между нами.

Я должна отпустить его.

Чувствую, как глаза набухают слезами, но не отваживаюсь пролить их.

— Прости, — шепчет он.

Долго тянутся секунды.

Проходит вечность, я с трудом проглатываю слюну. Я не заплачу. В любви нет логики, в ней есть последствия — я сама виновата во всем и теперь должна расплачиваться за свои поступки. Так что плати, Джун. Чувствуй свою вину. Наконец я произношу не те слова, которые должна сказать, а, подавляя дрожь в голосе, даю более подходящий моменту ответ. Тот ответ, который и должна дать:

— Я сообщу Андену.

Дэй проводит рукой по волосам, открывает рот, чтобы что-то сказать, потом передумывает. Я чувствую: за всем происходящим стоит нечто большее, чем он мне открыл. Да это бы ничего не изменило — причин, почему мы не можем быть вместе, и без того предостаточно. Его глаза отражают лунный свет, пробивающийся из окон.

— Ну так я… — Голос ломается, Дэй сжимает кулаки.

Он стоит секунду-другую, наконец берет себя в руки:

— Тебе пора поспать. Ты, наверное, устала.

Дэй поднимается, разглаживает на себе мундир. На прощание мы киваем друг другу, после чего он вежливо кланяется, разворачивается и идет к двери.

— Спокойной ночи, Джун.

Сердце обливается кровью, оно разбито. Я не могу позволить ему уйти вот так. Мы слишком многое пережили вместе, чтобы расстаться чужими людьми. Наше прощание не должно закончиться вежливым кивком. Ноги сами несут меня, я догоняю Дэя у двери.

— Дэй, постой…

Он поворачивается. Я не успеваю сказать ни слова — он делает шаг ко мне и берет в ладони мое лицо. И целует в последний раз, согревая меня своим теплом, вдыхая в меня жизнь, любовь и мучительную печаль. Я обхватываю руками его шею, а он держит меня за талию. Мои губы открываются навстречу его губам, он неистово впивается в меня, поглощает, пресекает мое дыхание.

«Не уходи», — безмолвно молю я.

Но чувствую, что это прощание, и больше не могу сдерживать слезы. Он дрожит. Его лицо влажно. Я вцепляюсь в него так, будто, если отпущу, он исчезнет, а я останусь одна в темной комнате, в пустоте. Моим сердцем владеет Дэй, уличный мальчишка, у которого нет ничего, кроме его одежды и серьезного выражения глаз.

Он прекрасен душой и лицом.

Он луч надежды в мире тьмы.

Он мой свет.