Глава 3

Весной этого года солнце поднялось особенно быстро. Снега таяли, обнажая проплешины измученной земли, местами не знавшей ухода и обработки долгие военные годы. Тракт развертывался, минуя одно разоренное поселение за другим, – ничего общего с раздольем Гавани Теней. И чем дальше на север вел путь, тем более странная атмосфера обступала со всех сторон: голые холмы, скалистые отроги, кажущиеся неприступной крепостью какого-то легендарного тана, ободранные деревья, сквозь пустующие кроны которых разливался блеск одичалого, нещадного светила. Представить песок вокруг и барханы вместо перевалов – и можно решить, что это красные земли Ласбарна, а не подступы к Пурпурному танаару.

Кони двигались с трудом, ворочая грязь копытами. Повозки и клетки с пленными застревали, приходилось останавливаться, тащить их или толкать. Из-за того, что путь занимал больше времени, чем планировалось, Бансабира раздражалась, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на подчиненных, и в итоге не разговаривала вовсе. Ей было достаточно взгляда, чтобы подгонять остальных на биваках и пресекать разговоры брата с Раду, которые явно бубнили что-то про ее состояние.

Весь масштаб происшедшего достиг сознания Бану именно в дороге. Потрясение оказалось столь велико, что измочаленный походами организм просто отказался испытывать какие-либо эмоции по этому поводу. Оттого чаще всего таншу можно было застать в одиночестве ночью в шатре или верхом на лошади с совершенно непроницаемым взглядом и абсолютно отсутствующим видом.

Пальцев одной руки было много, чтобы перечесть количество приказов, которые тану отдала за несколько дней перехода. Молча все так же упорно двигалась дальше, возглавляя колонну плечом к плечу с братом.

Русса горевал страшно.

Наблюдательный Гистасп, временами подмечавший отечность век госпожи от недостатка сна, как-то заявил, что «за тем перевалом» начинаются владения Пурпурного дома, надеясь, что это взбодрит таншу. Та сдержанно кивнула, никак больше не обозначив, что вообще слушала. Но когда означенный перевал остался позади, воздела руку, безмолвно приказывая воинству остановиться.

– Бану? – спросил Русса.

– Это уже наши земли? – с усилием прохрипела женщина. Не от чувств – слишком мало пользовалась голосом в последние дни.

Брат подтвердил, и Бансабира спрыгнула с лошади.

– Бану? – непонимающе позвал Русса.

– Госпожа? – следом окликнул и Гистасп, от которого, впрочем, не укрылось, что лицо Бану впервые за последние дни приобрело осмысленное выражение, как если бы она проснулась наконец от долгого сна.

Бансабира, ничего не объясняя, принялась снимать сапоги.

– Бану, ты с ума сошла?! Земля еще слишком холодная! – взвился Русса, тут же спешиваясь. Гистасп согласился с бастардом:

– И тут кругом грязь, тану!

– Не имеет значения, – отозвалась танша самым привычным для войск, ничего не значащим тоном. – Это не займет много времени.

Избавившись от обуви, Бану закатала форменные штаны Храма Даг, подвязав их у колен, и, прикрыв глаза, с трепетом сделала шаг по грязи.

По ее грязи.

По ее родной земле, замешанной талыми водами так, что она казалась глиной. По земле, что пронзила Бану электрическим разрядом молнии от пальцев ног до темечка, выбив из головы уныние, слабость и злость. Только в этот момент свежий северный воздух наконец достиг сознания, будто резонируя в черепе, выдувая нерешительность и жалость к себе. И с каждым сделанным шагом чувство свежести внутри Бану все прибывало. Будто где-то рядом раздался насмешливый подкол Гора, сопровожденный подзатыльником.

Бансабира, открывая глаза, наконец вдохнула до самого дна легких, почти ощущая, как прогибается диафрагма. Как хорошо, когда дует ветер. Все равно, несет он перемены к лучшему или нет – он всегда уносит отголоски прошлого. Ничто еще не потеряно. Она, Бансабира Изящная и тану Яввуз, придет в себя.

Со временем. С заботами. С надеждой, которая неминуемо сопровождает, держа за руку, каждый восход солнца и каждый воздушный поток.

Земля и впрямь холодная, осознала танша, опуская штанины. Вытерла ноги о брошенное Лигдамом полотно, обмотала стопы, обулась, вернулась в седло. Русса, прежде не отходивший от сестры ни на шаг, сосредоточенно хмурился, глядя на нее, и запоздало сообразил тоже влезть на лошадь.

– Я бы хотела, чтобы он дожил до этого момента, – произнесла Бану. Охрана и приближенные танши в мыслях облегченно вздохнули, практически услышав в мыслях танши: «Ну, раз не дожил, что поделать». – Поторопимся, – позвала Бану.

Каждая проделанная во владениях миля отдавалась судорогой в теле Бансабиры, замиранием в сердце, кошачьими когтями царапала горло. Чувств в душе было до того много, что танша впервые испугалась, насколько в них все перемешано. Любой другой человек, ощутив подобное, постарался бы перекинуть переживания на другого, выплеснуть хоть как-то, но Бану, не имея возможности, только давилась ими.

Потому что навалились они все внезапно. Возможно, если Бану не удастся куда-нибудь их деть, после похорон отца стоит поговорить с Гистаспом. Русса, конечно, понял бы куда лучше – его горе схоже, – но вот поддержать сможет только этот вечно улыбчивый и жестокосердный болван.

Еще пару дней Бану держалась по обыкновению безразлично и ко всему равнодушно. Но когда в конце заснеженной тропы с проталинами к вершине горы во весь рост вырос фамильный чертог Яввузов, Бансабира натянула поводья, повела плечиками, которые окружению показались почему-то неправдоподобно узкими, и неслышно залилась слезами.

Все так, как она помнила: широкая дорога, петлявшая по склону удавом, по обе стороны которой раскинулись, подобно крыльям, луга, что спустя месяц-другой окрасятся цветами «славы снегов», весенников и ириса. И вдали точно шипы на «вершинах» кожистых складок – смешанные и хвойные чащи.

Все так, как было десять лет назад. И сто, и двести, и даже, наверное, тысячу. И когда Бансабира умрет, чертог и земли вокруг него ничего не заметят. Как и положено.

Возвращение Бану не праздновали, как и выход из войны и воссоединение с другими членами семьи: госпожа запретила тратить время на всякую дурь. Помогла лекарям и жрецам омыть тело отца – и тогда, в лагере, и сейчас, дома. Сабира похоронили в день прибытия, хотя дело и близилось к вечеру. Без пышности, с какой следовало отдать почести, – тело требовало скорейшего погребения. Рядом были только родственники и приближенные.

Фамильный склеп Яввузов еще с детства казался Бану безразмерным, и, как оказалось, прожитые годы впечатления не изменили нисколько. Тяжелая гранитная плита входа с трудом поддалась, заскрежетав древностью. Из обложенного черным базальтом прохода дохнуло морозной сыростью. Бану, держа в одной руке ритуальную чашу, взяла у сопроводителей заготовленный факел и шагнула во мрак коридора; родичи ступили следом. Жрицы и жрецы из храма Илланы и Акаба затянули старинный мотив провожания.

Наконец проход привел их к лестнице, которая спускалась в громадную каменную галерею, и конца ее даже в свете огней было не разглядеть. Бансабира шла первой, мужчины двигались за ней, неся гроб Старого Волка. Малолетний Гайер на руках одной из кузин Бану плакал из-за пугающих сырости и сумрака. Еще одна из родственниц несла кожаный мешок с клыками.

Они проходили погребения сотен Яввузов: минувших полководцев, первых танов семьи, основателей дома, женщин, пришедших в Пурпурный танаар невестками и рожденных законными танин, подростков и детей, умерших не своей смертью. Вот захоронение Бирхана Яввуза, ее деда, вот – бабки Бануни, часть имени которой сохранилось в ее собственном. Вот – могила ахтаната Лаатбира, младшего из земных братьев отца. Бану знала, что Лаатбир был последним сыном Бирхана и Бануни и умер в возрасте восьми лет от осложнений простуды. Бансабира никогда не встречала этого родственника, но почему-то, проходя мимо, задержалась на мгновение, коснувшись ладонью могильной плиты. Странно, думала женщина, что в этом склепе никогда не окажутся ни Ванбир, ни его дети – кузены Тавван и Хальван, с которыми в ходе войны Бану успела наладить дружественные связи. Но закон Яса прост: водные жены и их потомство (из братьев отца Ванбир и Доно-Ранбир) не имеют прав на погребение в семейном склепе.

Впереди, в глубине, было еще множество пустых гробниц. Бансабира остановилась за той, что с замершим сердцем признала могилой матери.

Когда тело уложили, Бану и Тахбир, как наиболее влиятельный ахтанат дома, повторили слова молитвы упокоения и возрождения, дабы великий Круг позволил Сабиру Свирепому и в следующей жизни служить Праматери Богов и людей, Ее достойному Брату Акабу, верша их промысел ледяным клинком Матери Сумерек.

В стене над резным мрамором и базальтом усыпальницы был закреплен обруч для единственного факела. Бансабира установила в нем принесенное огниво и обернулась к двоюродным сестрам. Та, что держала в руках небольшой мешочек, подошла ближе к свежему захоронению. В чем-то похожая на саму Бану, девушка, несколько нервничая, потянула завязки и высыпала на горизонтальную могильную плиту клыки, чтобы выложить из них силуэт волчьей головы. Девице, несмотря на старания, никак это не удавалось, и Тахбир поспешил помочь дочери – ему уже доводилось делать это раньше, неоднократно. Он справился.

Во имя ритуала самый крупный и могучий волкодав танаара пал от руки Руссы. Когда зубы животного были уложены символом дома, Бансабира облила их волчьей кровью из жертвенной чаши, дабы дух убитого зверя, охраняя, сопровождал Сабира Свирепого в чертоги Старой Нанданы. Эта традиция не помнила собственного корня, но соблюдалась неукоснительно, ибо каждый знал, что пес – самый верный среди животных именно потому, что провожает человека туда, куда нет пути никому из людей и созданий, пока они живы.

Когда обряд закончился, возле последнего пристанища Сабира Свирепого остались Бану, Русса, малолетний Адар и их дядя Тахбир. Они сидели у могилы, не роняя ни звука. Даже Адар примолк, время от времени размазывая кулачками по лицу ручьем бегущие слезы. Неплохой он, этот Адар, подумала Бану, наблюдая за чуждым ей братом. И очень похож на ее собственного сына: ни тот, ни другой толком не знали своей семьи, подрастая, как сорняки, сами по себе, без возможности положиться хоть на кого-то, без тени истинной любви. Но, в отличие от Адара, Гайер не прожил еще и года, и никакому браку не обещан. Если очень постараться, все можно исправить.

Бансабира прикрыла глаза, зная, что никто не обратит особого внимания. Несчастное создание, ее сын. Ведь единственная причина, по которой этот мальчишка вообще появился на свет, – союз во имя победы.

Во имя победы, повторила в голове Бану по слогам. Во имя победы… Какой еще победы? Чего она добилась в этой Бойне? Золото Аамутов у нее, северяне остались в мире между собой, распалась пара вражеских альянсов. Но это – далеко не цена войны: власти Бану не прибавилось, как и земель, армии или доходов. Впрочем, надел ее и без того велик, надо сначала разобраться с тем, что есть, прежде чем думать о расширении границ.

Ох, отец-отец, думала Бану, как не вовремя оставил. Они ведь так и не поговорили, и Сабир так и не успел дать дочери главных уроков в жизни тана: как управлять землями, как распоряжаться людьми, которые не имеют отношения к ремеслу воинов, как контролировать лаванов и «золотоделателей» хатов, как договариваться со жрецами, как вести хозяйство, как воспитывать детей – как, как, как?!

Если конечная цель воспитания – научить обходиться без воспитателя, то надо признать, размышляла Бану, отец с поставленной задачей совсем не справился.

В отличие от Гора, с расширившимися глазами поняла женщина. В том, чему ее учил этот мерзавец, она безо всяких сомнений полагается на себя.

– Пора, – шепнула женщина, поднимаясь. Она взяла из рук Тахбира еще один факел, который прежде оставил ему один из подчиненных. Свой, тот, что Бану в процессии несла сама, согласно традиции, женщина оставила над могилой.

– Дядя, подготовьте обед на завтра для почитания отца. Русса, ты поможешь мне с командирами, которые вскоре прибудут. Адар, тебе придется…

Бану осеклась. Тебе придется позаботиться о Гайере, хотела она сказать. Но брат и правда был всего лишь мальчишкой, без особых талантов в вопросе выдержки и вообще с трудом понимал, что происходит и откуда его слезы.

– Тебе надо отдохнуть, – твердо поправилась тану. – И перестань реветь.

Но тот от оклика только сильнее зашелся, теперь еще и взвыв.

Бансабира попросту не обратила внимания: слезы, домыслы, проблемы – все это не имеет значения. По мере того как они будут удаляться от могилы Сабира к выходу, там, вдалеке, одинокой точкой, словно угасающая звезда, будет гореть факел – ровно столько, сколько дух Свирепого будет отделяться от тела и подниматься вверх. А когда догорит – только свирепый северный волк с рубиновыми глазами, чья голова изображена на плите, останется рядом с покойным таном. Поведет через длинные заснеженные равнины между мирами, обдуваемыми безжалостными ветрами, которые за каждый содеянный грех от души умершего будут отрывать часть. И когда они достигнут врат в залы Старой Нанданы, Всемудрой Госпожи Вселенной, от Сабира Яввуза останется только маленький безупречно чистый огонек, не подверженный примесям прожитых лет, не подвластный тяжелой руке опыта. Огонек, готовый к тому, чтобы быть вновь рожденным в безвинном теле младенца, с годами разрастись до пожара и повторно угаснуть подобно пламени факела, что остается далеко позади.

Тахбир глядел в спину племяннице по дороге из склепа: не разменивается, неплохо. Он немного ускорился, поравнявшись с таншей. В отличие от Сабира, Тахбир обладал ростом немного выше среднего, поэтому не так отчаянно возвышался над Бану, как его почивший брат.

– Бану, – по-свойски, по-родственному обратился Тахбир. Выдернутая из размышлений, женщина едва вздрогнула. – Адар довольно угрюмый мальчик и боится темноты. Ты бы с ним помягче, – шепнул мужчина, стараясь, чтобы племянники позади не слышали.

– Боится темноты? – неуловимо нахмурилась танша. – Что за глупость!

Тахбир стал как вкопанный: она что, и правда изумилась этому искренне?

В самое скорое время Бану заняла покои отца, привечала родственников, познакомилась с прислугой, управляющими замка, старшими конюшими, смотрителями псарен, местными жрицами и жрецами, запоздало соображая, что попросту не может запомнить всех по именам. Как только прошел памятный обед по Сабиру, тану с головой кинулась в омут дел, с ужасом осознав, сколько предстоит работы, чтобы поднять танаар: военные годы выдоили его до последней капли.

Перво-наперво она отослала из чертога Этера Каамала, ничем не выдавая собственной осведомленности о его предательстве. Спасибо, конечно, что он столько времени приглядывал за ее сыном, но это было излишне, заверила Бану. А на сорокоднев по Сабиру ей бы очень хотелось увидеть свекра, а то даже как-то смешно: она является матерью первого внука Яфура, а так ни разу с ним и не встретилась.

Затем в течение пары дней объехала весь внутренний комплекс чертога и ряд крупных построек и цехов города: ремесленных, торговых, военных. Дальше следовало отправиться в военную академию, о которой она столько слышала от собственных полководцев, но прежде нужно дождаться подхода армии и распорядиться золотом.

Бану не зря всегда доверяла отходы войск именно Гобрию, а особенно – в этот раз, когда ее рядом не было, а трофеев везли огромное множество. Гобрий золото любил. Любил всей душой, всем сердцем, всем сознанием и очень сильно – руками. Все равно, его это золото или чужое, он всегда понимал, что от общего размера прибыли зависит и его доля, и всегда ревностно оберегал от посягательств каждую монетку.

Армии подошли в считаные дни, Бансабира всерьез занялась изучением ситуации. Знакомилась с командирами, перебирала имена утвержденных сотников, перераспределяла для уверенности некоторые должности. Русса как был, так и остался начальником личной гвардии действующего тана – «меднотелых». Дядю Тахбира Бану назначила казначеем – одного взгляда на этого человека хватило, чтобы понять, что он не склонен кривить душой. Привычка быть подле правящего выработалась у ахтаната едва ли не во младенчестве, и отведенная роль вполне ему подходила. Из тысячников, которые были назначены прежде, на своих местах остались только Ул и Бугут, кроме которых пришлось выбрать из отличившихся еще тридцать шесть командиров. В число таковых вошли наконец Серт и Дан. Первый как-то скомканно помялся, почесал пальцем щеку, глядя в пол, даже покраснел немного, когда благодарил таншу.

Зато Дан засиял, как ледник, который танша видела вдалеке из окна своей спальни! Да, он уже, по существу, возвышался над тысячей солдат, но ведь одно дело быть замкомандира, а другое – самому командовать! В начале похода должность казалась ему совершенно недостижимой, потом мало-помалу фантазии стали обретать контур. Все-таки хорошо получилось, когда в самом начале, при взятии пяти заброшенных застав между Сиреневым и Оранжевым танаарами, он удачно выполнил порученное! Если бы не это, несмотря на протекцию Гобрия, танша в жизни не обратила бы на него внимания. Когда со временем освободилось место командира четвертого подразделения, Дан был уверен, что теперь-то точно у него все карты на руках, но танша так и не доверила ему командования, назначив Ула. Помнится, Дан в тот день здорово схватился с Сертом – тот ведь обещал помочь, замолвить словечко, как-то повлиять на тану! Серт оправдываться не стал, заявив, что благоприятного момента так и не представилось, но от своих слов отступать намерен не был и повышения для Дана добиться по-прежнему обещал. Дан тогда плюнул в Серта чем-то в духе: «Да этот Ул по сравнению со мной!..» – развернулся и унесся куда-то вымещать гнев.

А теперь вон как. То ли от нехватки командиров, то ли еще отчего, тану Яввуз вверила ему подразделение, которым прежде руководила сама, заявив, что теперь ей «явно не до этого». Серт, который был определен на место Гистаспа, выйдя от танши, коротко глянул на Дана, усмехнулся, вздернув уголок губ, и с некой новой легкостью зашагал прочь. Вид он при этом имел до того хитрющий, что для Дана стало очевидно: без него, Серта, тут не обошлось.

Помимо прочего, Бансабире вместо привычных пятидесяти сотников неожиданно потребовалось без малого четыреста. Ночи напролет она разбирала множество бумаг, в том числе сообщения, донесения, рекомендации и отчеты о тех, кто намеревался занять место в среднем офицерском составе. Лигдам не покидал госпожу ни днем ни ночью, принося еду, воду, беспрестанно меняя свечи. Кажется, шутила танша, потирая красные от недосыпа глаза, пасечники после войны восстановят свое хозяйство самыми первыми. Правда, цветов еще нет.

Лигдам в ответ улыбался.

Основную часть воинства, за исключением «меднотелых», Бану разделила на четыре армии по восемь тысяч в каждой и поставила во главе их Видарну, Отана, Гистаспа и Гобрия. Последний за особливое рвение в доставке золота в чертог молча ожидал какой-нибудь ощутимой похвалы. Ничего не просил, но глаза сияли так, что и без слов было все понятно. Бану не была бы собой, если бы не знала, как удовлетворить разумные чаяния тех, на кого теперь придется опираться с еще большей силой.

Большая часть тех, кто примкнул к Бану по приказу Идена Ниитаса, вернулись с приветом и поклоном от госпожи в родные земли. Правда, с полторы сотни человек, с согласия танов Пурпурного и Сиреневого домов, остались в ставке Бансабиры. Как и две тысячи бойцов, которых предоставил танше плененный Ранди Шаут. Их Бану маленькими группками раскидала по всем тридцати восьми подразделениям и наказала своим держать ухо востро.

Разделение трофеев при роспуске армии в некоторых слоях вызвало такую волну недовольства, что Бансабире невольно вспомнился фамильный герб дома Яасдур со вздыбленным морским валом и мельхиоровым трезубцем в центре, на котором красовался девиз дома «Волна и смерть». Часть добычи, которая перепала на руки каждому, казалась ничтожно малой.

– Вы поймете, что себе я возьму тоже не столько, сколько хочется. Моя забота – весь танаар, ему нужны средства.

Чем выше был пост и чем больше амбиции, тем меньше подходила для полководцев позиция танши. Но препятствовать или противиться никто не посмел. Трое из темников Бану должны были разъехаться по своим наделам еще до сорокоднева Сабира, в чертоге оставался только Гистасп. Однако Гобрий по старой памяти попросил задержаться, а если возможно, заявил он позже, и вовсе остаться при госпоже. В конце концов, пожалованным его роду наделом уже давным-давно управляет его жена, ей помогают родственники и подрастающий сын, так что в нем надобности нет. По семье он, разумеется, соскучился и намерен как можно скорее их проведать, заверял командующий, заметно нервничая по неясной для Бансабиры причине, но остаться жить в глухой тиши сейчас просто не сможет. Поэтому, если можно, он бы хотел время от времени навещать вверенные земли, видеться с родными, но жить и действовать – в фамильном чертоге Яввузов.

Бансабира поперхнулась воздухом. Ничего себе просьба. Там видно будет, сказала женщина в ответ, взяв себя в руки, время покажет, а пока – нельзя. Гобрий от отказа надулся, напомнив Бансабире индюка, но клятвенно пообещал после сорокоднева Сабира Свирепого убраться восвояси.

– Но до тех пор, – непреклонно выстрелил голос Гобрия в оконцовке, – я останусь здесь!

Бану мысленно хмыкнула. Да уж, в этой армии точно дурак на дураке. И руководит ими, кажется, бестолочь, которая ни в чем не может разобраться. Особенно, конечно, в себе, додумала Бану. В шутку – зло, но червячок недовольства в груди закопошился отчетливо.

Действительно, недовольства среди тех, кто, вернувшись домой, воротился к семьям, было куда меньше: в первые же дни тану приказала не собирать с населения налогов в течение полутора лет. Следом было оглашено, что часть средств пойдет на ремонт пострадавших (особенно в южных провинциях) домов и общественных зданий, а также на постройку нового жилья, школ, больниц, храмов, приютов, псарен, кузен, оружейных, местных академий для солдат, верфей и много чего еще. Будут налажены переправы и подлатаны дороги, заверила танша. Тут уж на скудность трофейной дележки стали смотреть еще проще: и крыша над головой вроде есть, и работа будет, да и тех денег, что перепало, вполне хватит, чтобы прожить до лета, когда прокормиться легче, наверняка удастся даже что-то отложить.

Поэтому, как только Бансабира закончила разбирать дела командующего состава, чтобы понять, кто что собой представляет, к ней неиссякаемым потоком зачастили зодчие. К тому сроку, когда пройдет сорокоднев Сабира Свирепого, им было поручено подготовить разработки необходимых сооружений и предположительные места построек в каждом конкретном случае. Так что нечего просиживать штаны, заключила госпожа и велела поскорее взнуздать лошадей и выдвигаться каждому в надлежащую провинцию.

Почти сразу тану пригласила к себе нескольких представителей сословия лаванов, которые жили здесь же, в городе вокруг чертога. Устройство было таково, что на каждый танский род в Ясе приходилось двенадцать родов лаванов, или иначе – законоведов, хранителей знания, а на каждого лавана приходилось двенадцать кланов хатов – «владетелей». Разумеется, в результате семьи разрастались до громадного количества представителей, и не сказать чтобы все социальные условности «чистоты сословия» сохранялись слишком уж строго, но тем не менее такое деление имело место, поэтому Бану сочла необходимым в нем разбираться.

И не зря. В первый же визит двух лаванов и одной лавану́ госпожа потребовала вкратце рассказать основные порядки в Пурпурном танааре и особенности положения северян в Ясе, о которых она столько слышала, но не имела толковых представлений. В конечном счете удалось узнать, что северные кланы и впрямь имеют некоторые свободы (впрочем, ненадолго, мысленно спрогнозировала женщина), а внутренним устройством принципиально отличаются от Храма Даг, на который ориентировалась Бансабира, только отсутствием рабов. Поэтому еще через четыре дня в фамильный чертог Яввузов съехались представители многочисленных хатских семей.

Бану собрала их в так называемой большой зале советов – огромном просторном холле с колоннами, гобеленами и фамильными гербами, в вершине которого были установлены танские кресла, пуще всего выдававшие, что прежде, в стародавние времена, все танаары Яса были самостоятельными княжескими государствами. Суть ее сообщения была простой: о танском решении обеспечения населения необходимым знает уже весь надел. Но даже при разумном использовании средств, если удастся покрыть все расходы на ремонтные работы и строительство, без налогов и за вычетом неприкосновенного запаса они наверняка протянут в лучшем случае год. Вранье, конечно, мысленно признала танша, зато хаты задумаются.

Веление госпожи оказалось таким: каждому «владетелю» будет выдана небольшая сумма денег из числа захваченных трофеев с одной целью – через два месяца каждый из них должен отчитаться от и до в том, как ему удалось эту сумму приумножить. У каждого из них есть имущество, которое позволяет им взращивать состояние танаара, и в том числе собственное: ремесленные цехи, мастерские, кузни, многочисленные торговые лавки, пивоварни, пекарни, трактиры, бордели, в редких случаях даже военные арсеналы. Если результаты окажутся неудовлетворительными, безапелляционно заявила тану, все имущество семьи будет изъято и доверено более предприимчивым кланам.

До потолка поднялся недовольный гомон, и потребовалось время, чтобы унять хатов и продолжить.

– Даже если это потребует смены главы семьи, советую не роптать, – напомнила Бану в завершение разговора. – Сколько ни возмущайтесь, а результат не изменится: хаты – единственное сословие, которое никогда и ни при каких обстоятельствах не освобождается от налогообложения. Либо вы полезны, либо нет. Не забывайте, что время и золото требуют опытных рук, и выполняйте возложенные на вас обязанности достойно. В конце концов, если бы я, как тан, трудилась вполсилы, сейчас вообще не с чего было бы восстанавливать и поднимать танаар. А если бы еще и Сабир Свирепый защищал вас абы как, так и танаар бы уже давно развалили.

Аргумент был не утешающим, но весомым. Предвосхищая возможные вопросы, Бану выставила вперед ладонь в пресекающем жесте.

– Я буду только проверять. Детали решайте с казначеем, – и указала на безропотно сидящего по правую руку ахтаната Тахбира.

Она вышла, оставляя дальнейшее дяде. Слушать все эти препирания и наблюдать возню Бану не хотелось, да и времени не было. А разместить для беседы полторы сотни человек где-то надо. Поэтому пусть лучше они сидят в большой зале советов, а сама Бану ограничится и малой. В конце концов, чем меньше народу в комнате, тем тише.

За дверью залы Бансабиру поджидал Гистасп. Это был, пожалуй, первый раз, когда командующий с искренним изумлением обнаружил, что от недостатка общения с таншей он начал о ней скучать. Изредка, как вот сейчас, ему удавалось перехватить ее между делами и проводить от одного помещения до другого. Дожил, посмеивался мужчина над собой – вроде, казалось, был другом, а теперь как пес – только и ждет у порога.

Бансабира улыбнулась альбиносу коротко, почти безлично, и зашагала вперед, зная наверняка, что Гистасп пойдет рядом. Тот все же дал танше фору в пару шагов – только чтобы, чуть склонив набок голову, поглядеть на то, как на бедрах колышется черное платье. Вспоминая ее беременность, Гистасп был готов поклясться: заведенные порядки, в особенности те, что рекомендовали женщинам в невоенное время ходить в платьях, бесили Бану несказанно. Зато приятно удивляли всех тех, кто был с таншей в походе: недурно, когда женщина, которой ты подчиняешься, не только умная, но еще и вполне женщина.

Поравнявшись с таншей, Гистасп указал большим пальцем себе за спину, в закрытую дверь зала советов:

– Не думаете, что от такого решения хаты могут вас возненавидеть? Особенно, конечно, те, у кого вы потом отнимете семейное добро, чтобы отдать кому-то другому.

– А ты не думаешь, что мне и даром не нужна их любовь? – Гистасп удивленно поднял брови, как бы спрашивая. Бану объяснила: – Любить меня должна армия, а те, кто корпит над золотом, должны меня бояться. Иначе есть шанс, что я умру просто возмутительно молодой.

Гистасп молча кивнул: позиция не лишена смысла. Всем ведь угодить нельзя.

Вскоре Гистасп остановился вместе с госпожой у палаты малого совета. Он хотел спросить что-нибудь еще, чтобы задержать Бану для разговора хотя бы на пару минут, но в голову ничего не шло. Видно, опять придется в одиночку бродить во дворах чертога: Тахбир и Серт в эти дни жутко заняты, Русса пропадает где-то в городе, а больше поболтать Гистаспу было не с кем. Был, конечно, Гобрий, но его видеть вообще не хотелось – и так глаза намозолил за годы похода.

Пока Гистасп прикидывал ситуацию, Бану велела ему позвать Лигдама и скрылась за дверью комнаты.

Сев за стол, прикинула, с чем успела разобраться. Вскоре позвала управляющего: надо обсудить добычу металлов, разработку рудников и шахт, производство оружия, парусины, работу верфей и соответственно заготовку леса.

Дел было действительно множество, и Бану едва справлялась. Уделять время сыну и младшему брату ей удавалось, если повезет, полчаса или четверть часа в день, даже при том, что уже Лигдам стал всерьез опасаться, как бы тану не слегла от переутомления, потому что спала она, откровенно говоря, урывками.

Единственным, кто удостоился от танши по-настоящему особой и совершенно неожидаемой награды, оказался Бугут. Если бы не он и его люди, в жизни бы им не пройти гор Раггаров, не победить Шаутов, не застать врасплох Аамутов, сказала танша в малой зале совета… и пожаловала надел с замком в родных для Бугута землях.

– Наверное, ты бы хотел получить что-то ближе к моему чертогу, южнее Астахирского хребта, где потеплее, но я все же настаиваю, чтобы ты владел землями там, где родился. Сколь бы ни был суров родной край, он неминуемо придает сил, по себе знаю, – рассмеялась Бану в конце.

Бугут не стал говорить, что он, прежде не имевший ничего, кроме личной выслуги, в принципе и не ожидал получить ничего подобного. Запинаясь, подошел к госпоже на негнущихся столбообразных ногах, неуклюже опустился на колени, склонив голову, но так и не смог сказать ничего вразумительного. Слова просто не шли с языка, застряли где-то в горле, царапая гортань, и от этого как-то подозрительно щипало глаза. Бансабира по-доброму усмехалась: ладно уж, Бугут никогда не славился красноречием и вообще никогда не отличался склонностью лишний раз открывать рот. Зато к работе его не подкопаешься, так что пусть себе.

– Вставай давай, – позвала тану, сделав легкий отгоняющий жест рукой. – Собирай вещи и езжай домой, порадуй семью. К сорокодневу отца чтобы вернулся. Потом будет что обсудить.

– К… как прикажете, тану. – Немолодой вояка выпрямился и наконец сумел выдохнуть весь воздух из груди: – Спасибо большое, госпожа! Да благословит вас Праматерь!

– Благодарю, Бугут. У тебя семья-то хоть есть? – немного нахмурилась женщина.

Бугут пожал плечами, заметно сникнув:

– Мать с отцом, если живы еще, да сестра с двумя детьми. Ее муж был в моем подразделении, погиб года полтора назад.

Бансабира кивнула.

– Зато теперь у тебя есть все возможности, чтобы создать собственное гнездо. Если что, дай знать, я неплохо разбираюсь в женщинах, – очевидно польстила себе Бану, засмеявшись.

– Да уж, мы знаем, – рассмеялся и Бугут, и остальные присутствующие.

Видно, тот ее разговор с раману Тахивран, когда Бану давала Светлейшей урок об отношениях женщин с женщинами, разошелся в рядах быстро. Ладно уж, мысленно махнула рукой Бансабира, подумаешь.

Раду был здорово не в духе. Вот уже который день он бессмысленно слонялся по замку и его окрестностям, не зная, чем себя занять. По возвращении в родной город он как-то резко сдал в позициях. Нет, он по-прежнему оставался командиром личной охраны тану, да только сама должность сейчас выглядела не особенно актуальной. Ну от кого ее защищать? От малолетнего брата? Или от бастарда, который, столько лет терзаясь чувством вины, готов хоть на руках ходить, лишь бы угодить сестре? Или от кузин, которые смотрят на Бансабиру разинув рот и не слишком хорошо понимают, кто это такая и откуда взялась?

Конечно, кабинет и залы советов все время кто-то охранял, за патрули отвечали как раз ребята из его отряда. А уж собственный покой танши и вовсе стерегли только они, телохранители. Но это совсем несоизмеримо! Прежде как было? Он от нее без приказа на шаг отойти не смел, всюду таскался громадной тенью, нависая, словно коршун над соколицей, одним грозным видом отгонял всяких назойливых типов. Теперь же он видел госпожу в лучшем случае дважды в неделю. Разумеется, Лигдам между делом, когда они вечерами выпивали привычной компанией, говорил, что тану работает не поднимая головы и у нее вечно ошиваются какие-то служилые, – Раду это все мало интересовало. Ну неужели, если он не зодчий, кашевар, наставник из военной академии, каменщик или кузнец, он вообще ни на что не годен?!

Намекать на глупость подобной детской обиды пытались многие товарищи, пока однажды, взбесившись, Вал не заявил прямо, чтобы командир постыдился, заткнулся и просто по-человечески отдохнул, пока есть такая возможность.

На Раду подобная выволочка не произвела ровным счетом никакого эффекта. Оказавшись временно ненужным, он совершенно сник.

Назначив охрану у спальни госпожи на три дня вперед, мужчина попытался целенаправленно уйти в загул, таскаясь по городу вокруг крепости, в котором давненько уже не был. Удовольствие получил только в первый вечер, в особенности еще и потому, что провел его не один. Наутро было как-то скверно, так что к ночи Раду предпочел надраться до невменяемого состояния, чтобы на другой день проспать подольше и чтобы думать или осознавать последствия не получалось вовсе.

Затея Раду удалась: проснулся он непонятно где, далеко за полдень, с горящими глазами, и в голове гудело так, что хоть на стенку лезь. Впрочем, за исключением того, что шаги людей за дверью комнаты, в которой мужчина разлепил глаза, казались ему залпами осадных орудий по стенам штурмуемого города, его все устраивало. Настолько, что к вечеру, немного протрезвев, он даже вернулся в крепость – проверить, все ли в порядке. Ну и наугад ткнуть пальцем в еще парочку бойцов, присоединившихся к личной охране тану самыми последними, указывая, что именно они будут дежурить через день или два, в общем, следующими за кем-то еще.

Потом Раду выловил Одхана, спросил, не спрашивала ли о нем тану, и, получив отрицательный ответ, вздохнул – с печалью и облегчением одновременно. Правда, тут же в коридоре показалась сама тану Яввуз. Она смешно поморщила нос, явно уличив кого-то в подпитии, бросила короткий испытующий взгляд на стоящих мужчин, двинулась в их сторону – ко входу в малую залу совета. Поравнявшись с Раду, Бансабира посмотрела на него так, будто он был пустым местом, и скрылась за дверью, которую для нее предусмотрительно открыл охранник.

Раду же от ее взгляда едва не подавился собственным языком, уловив в глазах танши немой вопрос: «Как? Неужели я могла полагаться на это?» С трудом проглотив ком, запнувшийся прежде на полуслове Раду нахмурился, надулся и, не договорив, покинул Одхана.

Больше он не пил. Но пришлось искать иных развлечений.

В городе что-то было, да и денег пока хватало. В каком-то трактире какой-то менестрель пел какую-то балладу о победе Матери лагерей над Бестией Яса. Скука смертная, думал Раду, слушая невнятную тягомотину барда. Да еще и врет половину! Как будто Раду сам не видел, как там все было на самом деле.

Сообразив, что такое развлечение не по нем, Раду вернулся к варианту борделей. Старый и добрый метод спасал его еще три дня. Потом воин вновь нагрянул в крепость, получил втык от Гистаспа за то, что тот в свою очередь получил втык от танши за то, что «этот обормот у нее получит!».

– Одно дело, сказала тану, отдохнуть, а другое – обнаглеть, – сообщил Гистасп. – И еще сказала, что, когда вернешься, спустит три шкуры.

Это было уже что-то. Возможно, он ей понадобился. Но когда Раду подошел к малой зале совета и велел сообщить о себе, из-за двери неожиданно выглянул Лигдам, в двух словах объяснил, что «тану на пределе и ей не до тебя», и юркнул обратно. Раду обреченно вздохнул, глядя в запертую дверь, почесал затылок и угрюмо вперился взглядом в стоящего на страже Шухрана. Тот даже немного отстранился и запоздало предложил командиру вернуться к тренировкам, потому что без него «не так».

– Замолчи, – буркнул Раду и поплелся по коридорам во внутренний двор чертога. Лишний раз тренироваться не хотелось по понятным причинам – да сколько можно! Вон даже танша стала реже показываться на площадках! А ведь уж кто-кто, а эта и мертвая нашла бы силы помахать мечом!

Впрочем, бесцельно шляться по городу в надежде напиться, подраться или с кем-нибудь переспать Раду в тот день не стал. И вообще бросил эту затею – все равно толку мало. Поэтому теперь он слонялся по оружейной, разглядывая имеющийся инвентарь, но не опробуя в руке ничего конкретно. За этим занятием его и застал Серт.

– Что-то ты стал сам на себя не похож, – сообщил блондин в лоб. – Случилось что?

– Нет, – хмуро отозвался Раду, бросив на вошедшего короткий взгляд. Серта он хотел видеть едва ли не меньше других: этому, насколько Раду знал, танша ежедневно вменяла какое-нибудь дело. Что она, доверяет ему больше? – Ты по делу или как?

– Вроде того, – легкомысленно кивнул Серт. – Русса велел, чтобы ты немедленно занялся организацией караулов в восточной части города и сегодня вечером доложил о результатах, сам он не успевает. Вообще ты должен был сделать это еще вчера, но тебя же хрен найдешь! – Серт не выглядел рассерженным или злым, напротив, даже улыбался, но в голосе отчетливо слышался упрек.

– То есть раньше я отвечал за сохранность тану, а теперь должен зеленых юнцов раскидывать по постам?

– Зелеными они были в начале похода, – осадил его Серт. Раду ничего не ответил, помрачнел еще больше и отвернулся. Серт поглядел на него опытным глазом и с пониманием вздохнул. – Ладно уж. – Он прошел в глубь оружейной. Не пользуясь имеющейся короткой лестницей, ловким прыжком поднялся на широкое метровое возвышение, где, расставленные одна к одной, хранились многочисленные алебарды. Взял оружие и обернулся к Раду. – Давай выкладывай.

– Да я просто не понимаю! – вспылил тот немедленно, размахавшись руками и сделав жуткое лицо. – Что с того, что мы вернулись! Ей теперь что, не нужна охрана?

Благоразумный Серт сразу смекнул, в чем дело.

– Нужна, конечно, – авторитетно кивнул блондин и провернул в руках оружие. – Именно поэтому отряд телохранителей и стережет ее, как всегда.

– А я, стало быть, не телохранитель?! Я за месяц к ней на десять метров не подошел! Ну я же нигде не провинился так, чтобы меня отстранять!

– Да тебя никто и не отстранял, – попытался угомонить товарища Серт.

– А ну как же! Пока мы мотались по всей стране, она на меня все дела вешала, а теперь что? Теперь я никто, что ли?!

– Теперь ты исключительно начальник танской стражи, а начальники не выполняют одну работу с подчиненными, – резонно заметило Серт.

Раду было все равно, он уперся, как баран.

– И чего она со всеми как с людьми, а на меня все время как на пустое место смотрит?! А? Да с тех пор, как Старый Волк помер, она вообще перестала меня замечать!

Серт перестал вертеть в руках алебарду, замер, уставившись на увальня, и через несколько секунд расхохотался.

– А ты как хотел, чтобы она на тебя смотрела? Как на кровного брата, что ли? – Серт продолжал неудержимо гоготать, чем безумно раздражал собеседника. – Да тану на всех смотрит как на ничтожество, не помню, чтобы раньше тебя это волновало.

– Ну на какого-нибудь Гистаспа она смотрит совсем иначе! И его она всегда замечает! – вызверился Раду.

– Это потому что у Гистаспа с ней дружеские отношения, – насмешливо ответил Серт.

Раду выкатил глаза на лоб.

– В каком смысле дружеские?

– Ну в каком? – Серт раздраженно развел руками. – В самом обычном.

– Мы точно про нашу таншу говорим? – решил Раду уточнить.

Серт молча кивнул.

– То есть на меня она смотрит как на дерьмо только потому, что я не такой улыбчивый добряк? – не сдержался Раду.

Серт прикрыл лицо ладонью. Праматерь, какой здоровенный вымахал этот Раду, а такой дурак.

– Это Гистасп добряк? – спросил он искренне. – Гистасп скользкий, как уж, и хитрый, как лис. – Серт не говорил серьезным тоном, но чувства, будто он шутит, у Раду не возникало. Здоровяк недоуменно заморгал, разглядывая блондина.

– Но в таком случае, – с важным видом заявил телохранитель, – они точно никак не могут быть друзьями! Я понимаю, если бы наша танша была как ее дед, тогда бы они с Гистаспом и впрямь спелись. А тут!

– Напротив. – Серт наконец оставил алебарду в покое и спрыгнул с возвышенности на пол. – Именно в этом и есть фундамент их дружбы. Они не обращают внимания на привычки друг друга. Она высокомерна, он ехиден, но обоим плевать.

Раду продолжал недоуменно таращиться на соратника. Кусочки головоломки никак не желали складываться у него в голове.

– Ерунду ты говоришь, – заключил телохранитель в конце концов.

– Раду… – Серт уже понял, что проще дать себе труд объяснить Раду некоторые вещи, пока тот в своем непонятном поведении не увлекся настолько, чтобы тану приказала отрубить ему голову за неподчинение. Парень хороший, толковый и честный. Такие всегда нужны. – Что конкретно тебя не устраивает в сложившейся ситуации?

Раду призадумался, как бы поточнее выразить чувства, и наконец выдал:

– То, что как только закончилась война, я стал для нее ничем.

«Ты и был для нее ничем», – мысленно усмехнулся Серт. Но вслух решил промолчать – не та ситуация, лучше пощадить гордость здоровяка.

– Я ведь все делал правильно, старался нигде не оплошать! Была, конечно, неприятность с Наадалом, но все же обошлось! А за этот месяц выяснилось, что для прочих дел я из рук вон плох… – Раду махнул рукой.

Серт поймал товарища и надавил на плечо, вынуждая сесть прямо на холодный пол. Сам пристроился рядом.

– Слушай, давай начистоту: а чего ты ждал? Я тебе серьезно говорю, тану на всех смотрит свысока. Да, даже на Гистаспа, просто он это игнорирует, потому и притерлись. Наша танша, безусловно, женщина достойная и все такое, но она совсем не производит впечатления человека, который хоть что-нибудь смыслит в отношениях между людьми.

Раду нахмурился, но перебивать не стал. Серт подтянул согнутые ноги и обхватил руками колени.

– Для нее все отношения с составом регулируются только регламентом: она знает, что она – командующая, а мы подчиненные, и большего ей не надо. Ей так проще. Ты ее отношения с родным отцом вспомни!

Раду задумался и вскоре молча кивнул: и впрямь, до него доходили слухи о некоторых приказах Старого Волка, которые тану выполняла, сжав зубы. Но выполняла ведь, даже не помыслив о возможности неповиновения.

Серт не унимался и вещал:

– До тех пор, пока с тобой комфортно и ты пригоден для конкретных целей, ты абсолютно устраиваешь ее таким, какой есть. Просто сейчас для тебя нет дела по руке, вот ты и маешься от безделья какой-то чертовщиной.

– Но как же… – попытался влезть Раду.

– Так что, как старший телохранитель, ты по-прежнему вполне ей подходишь, хватит себе сочинять, – с круглыми для убедительности глазами настойчивым тоном попытался заверить Серт. И тут же, повеселев, добавил: – Другое дело, что вникать, какой ты там из себя есть, танша попросту ленится.

Последнее заявление вызвало у Раду новую волну непонимания. Ленится? Что это значит? Танша-то? Серт принялся рассуждать вслух:

– Прежде я, правда, считал, что она вообще не считает нужным во что-то там вникать, но присмотрелся и сейчас убежден, что это не так. Напрямик спрашивать не рискую, но чувствую, как выслушаю в ответ что-нибудь в духе: «Неужели ты считаешь, Серт, что на поле сражения человек, будь он в роли бойца или полководца, может выдать что-то сверх того, чем суть является сам?»

Несмотря на скверное настроение, Раду улыбнулся: Серт довольно точно воспроизвел немного снисходительную, но в общем безразличную манеру, с которой обычно разговаривала тану Яввуз.

– И все-таки в то, какой есть ты, она вникла, – прежним тоном проворчал Раду.

– С чего ты взял? – изумился Серт.

– Ну, с того, что с тобой она, между прочим, тоже сошлась накоротке! – обвиняющим тоном пригвоздил Раду.

Серт вновь заржал. Раду испытал настойчивое желание врезать этому худосочному придурку по морде.

– Это только потому, – с трудом выговорил блондин, давясь хохотом и словами, – что я могу с умной рожей болтать с ней о ласбарнских сказаниях. А в остальном я в том же положении, что и ты. Со мной танша никак не сходилась – я сам набился к ней в приятели.

Раду уставился на Серта с откровенным ужасом: ну, что еще выдаст этот белобрысый весельчак?

– И каким образом? – вскинулся Раду, не зная, яриться ему или уже просто замолчать.

Серт, успокоившись, невинно пожал плечами:

– Да не знаю, само как-то получилось.

Раду принялся расхаживать по оружейной взад-вперед. Серту пришлось тоже встать.

– Мой тебе совет, – Серт неожиданно переменился в лице, посерьезнев, – давай без мальчишеских выходок вроде загулов и приступов беспочвенной ревности. Один такой уже был. Где он теперь?

Раду помрачнел окончательно. Не было необходимости уточнять, о ком идет речь.

– Не хочешь повторить судьбу Юдейра – закрой рот и делай что велят. Велят отдыхать – так радуйся и отдыхай. Я тебя уверяю, весь отряд личной охраны тебе сейчас назавидоваться не может, а ты тут страдаешь безо всякой причины.

Раду в ответ на все это промолчал. Серт еще несколько секунд посмотрел на соратника, подумал о чем-то своем, потом спохватился, что и так проболтал тут кучу времени, и вообще у него дел по горло, и скрылся из оружейной, оставив Раду переваривать услышанное.

«Ничего он не понимает» – в сердцах разозлился телохранитель. Хотя, может, как раз и наоборот.

Все еще угрюмый, как туча, Раду потер затылок, осмотрелся так, будто не он битый час шатался по этому помещению, и наконец вспомнил, зачем приходил Серт. Русса же на него повесил караулы в восточной стороне города. Надо приниматься.