Кому помешал Сэмпсон Уорренби

Мистер Тэддиас Драйбек, сошедший с аккуратной гравийной дорожки, проложенной от его дома к дороге, обнаружил, что дальнейшее движение затруднено и даже невозможно ввиду внезапной атаки свирепой своры пекинесов, принявшихся с астматическим хрипением прыгать у его ног. Преодолев побуждение смахнуть их на обочину теннисной ракеткой, он загородил ею свои ноги, поскольку одна из шавок миссис Миджхолм слыла кусачей.

— Кыш! — раздраженно зашипел Драйбек. — Пошли прочь!

Пекинесы, доведенные до исступления такой пренебрежительностью, усилили натиск, одна собачонка даже покусилась на ракетку Драйбека.

— Пеки, Пеки! — раздался воркующий любящий голосок. — Фу, негодницы! Живо назад, к мамочке! Они просто шалят, мистер Драйбек.

Три пекинеса, сочтя ситуацию исчерпанной, утратили интерес к Драйбеку, однако четвертый, решительно преградив ему дорогу, тявкал и рычал на него до тех пор, пока не очутился на руках у хозяйки, ограничившейся шутливым шлепком и заявившей:

— Разве не прелесть? Это старшенькая, мое сокровище! Ну-ка, попроси прощения у бедного мистера Драйбека.

Опасаясь, что снова станет объектом травли, Драйбек отшатнулся.

— Вы ее обидели! — заявила миссис Миджхолм, целуя собачку в голову. — Видишь, Урсула, он отказывается пожать тебе лапку. Не обращай внимания.

В вытаращенных глазенках Урсулы читалось скорее омерзение, чем обида, однако Драйбек оставил это наблюдение при себе и объяснил:

— Боюсь, я не любитель собак.

— Уверена, вы их любите! — возразила миссис Миджхолм, не желавшая судить о ближнем дурно. Глаза навыкате, слегка похожие на глаза ее любимиц, оглядели соседа с одобрением.

— Полагаю, вы собрались к Хасуэллам, — проницательно промолвила она. — Вы, наверное, заядлый теннисист?

Драйбек отверг это предположение, хотя был с ним согласен. В молодости он посвящал теннисным состязаниям все летние каникулы и нередко побеждал, о чем свидетельствовала выставка кубков на каминной полке у него в столовой. Стиль игры был старомоден, как и он сам, но молодежь, считавшая его музейным экспонатом, на корте порой обламывала об него зубы. Драйбек был адвокатом, последним выжившим членом фирмы, давно обосновавшейся в соседнем Беллингэме. Старый холостяк, он служил воплощением собранности и отвергал современный прогресс почти во всех его проявлениях, чем и объяснялось неуклонное сокращение его клиентуры. Старейшины местности, где Драйбек прожил всю жизнь, еще хранили ему верность, более же молодые предпочитали методы его ненавистного соперника Сэмпсона Уорренби, выскочки, проработавшего в округе жалких полтора десятка лет. Быстро развившееся дело Сэмпсона Уорренби, начинавшееся как пустячная заноза в пятке у Драйбека, стремительно приобрело угрожающие масштабы, а с того злосчастного дня вскоре после окончания войны, когда дурной вкус повлиял на его решение переселиться из Беллингэма в доселе изысканный Торнден, разгневанный Драйбек окончательно лишился возможности игнорировать его существование. Приобретенный Уорренби дом располагался в проулке, выходившем на главную беллингемскую дорогу чуть ли не напротив маленького наследственного гнездышка Драйбека.

— Увы, мои теннисные деньки уже позади, — посетовала миссис Миджхолм. — Зато вы встретите там моего Лайона.

Это предупреждение не вызвало у Драйбека тревоги. Майор Миджхолм, нареченный Лайоном родителями-оптимистами, мечтавшими вырастить льва, был скромен, застенчив и терялся в тени добросердечной, но полностью подавлявшей его супруги.

— Дойду-ка я с вами до угла, — продолжила миссис Миджхолм, беря Урсулу под мышку. — Или вы пойдете по проулку?

Проулком пользовалась мисс Паттердейл, снимавшая угловой домик, и Уорренби, проживавший напротив общинного выгона. Дальше, за приступкой, тянулась вдоль большого сада Хасуэллов и восточной стороны владений сквайра тропинка, выходившая на северную, вспомогательную дорогу на Беллингем. В дальнем углу сада Хасуэллов имелась калитка, но несмотря на то, что пользование ею изрядно сокращало путь, Драйбек считал неуместным ходить через нее. Он вежливо зашагал рядом с миссис Миджхолм и проводил ее до главной деревенской улицы. Поскольку пекинесов приходилось постоянно увещевать, разговор получился отрывочным. Драйбек, морщась при каждом крике своей спутницы, обращенном к Умбрелле, Умберто и Уппиш, не переставал напоминать себе, что Флора Миджхолм — женщина добросердечная и решительная, не жалующаяся на тяготы сократившегося дохода, отказавшаяся от служанки, разводящая собак для заработка и всегда демонстрирующая окружающим довольство своей участью. Смущали его разве что абсурдные клички, которыми она награждала своих питомцев.

Последнее было, впрочем, неизбежно. Уволившись с военной службы, майор Миджхолм построил бунгало в Торндене, в конце деревенской улицы, там, где обрывалось мощеное покрытие дороги и начинался проселок, ведший через поля к маленькой ферме. Миссис Миджхолм взбрело в голову назвать дом «Ультима Фула», а когда она со временем взялась за разведение пекинесов, слово «Ультима» показалось ей единственной логичной приставкой к их кличкам. Ультима Улисс и Ультима Уна, прародители многочисленного и прибыльного рода, были наречены в припадке вдохновения, за ними последовали Урсула, Урбан и Урания. Установилось правило чередования, тем более что выбор подходящих кличек угрожающе быстро иссякал. Его окончательно исчерпали Умберто, Урия и Укица, и щенки последующих поколений получали клички уже просто из словаря. «Подумаешь! — восклицала неунывающая миссис Миджхолм. — Зато какие они чудесные! Унреди выиграл на собачьей выставке “Крафте” в Бирмингеме два главных и два вторых приза!»

В перерывах между обращенными к Умберто, Умбрелле и Уппиш призывами покинуть чужие владения миссис Миджхолм сообщила своему спутнику, что ее тоже приглашали в «Кедры» любоваться теннисом и пить чай, но ей пришлось отказаться.

— Скажу вам начистоту, мистер Драйбек, я сомневаюсь, что смогла бы сдержаться!

— Неужели? — изумился Драйбек.

— Представьте! — Миссис Миджхолм сверкнула глазами. — Вдруг мне пришлось бы говорить с мистером Уорренби? Если он там, что вполне вероятно, то ничто не заставит меня смолчать. Лучше мне туда не ходить.

— Жаль! Я не знал, что между вами и Уорренби пробежала кошка.

— Это случилось вчера. Хотя я всегда недолюбливала его. Между нами говоря, после того как в войну Уорренби повел себя с Лайоном, когда тот возглавил местное ополчение, он перестал для меня существовать. Но я не подозревала, что он может быть жестоким с беззащитными животными!

— Надо же! — покачал головой Драйбек. — С какой-то из ваших собак?

— С Улиссом! Представляете? Я заглянула к несчастной племяннице Уорренби, чтобы обсудить вечер консервативного виста, и захватила с собой этого старого песика. А он, негодяй, пнул его ногой!

— Боже правый! — ахнул Драйбек. — Пнул?

— Я глазам своим не поверила! Да еще посмел оправдываться! Я спросила, почему мой ангелочек взвизгнул и прибежал в дом, хромая, а ему хватило наглости ответить, что он пинком согнал его с клумбы. Я буквально взорвалась!

Драйбеку было нетрудно поверить в это. Даже сейчас грудь миссис Миджхолм так вздымалась от волнительных воспоминаний, что грозила лопнуть, а лицо, и без того румяное, побагровело.

— Я бы много чего ему наговорила, но пощадила бедняжку Мэвис. Она не виновата, хотя, скажу вам начистоту, Мэвис дурочка, что не проявила твердости. Что ж, если ей нравится быть безвольной тряпкой, меня это не касается. Иное дело, когда страдают мои обожаемые крошки! Он ни словечка от меня не услышит, пока не извинится! Если бы я пришла в «Кедры» и столкнулась там с ним, то выложила бы все, что о нем думаю. Миссис Хасуэлл было бы неудобно. Вот я туда и не иду. — В приступе любви она еще крепче зажала Урсулу под мышкой и добавила: — И вообще, Мэвис надо было наказать его и сбежать с тем поляком. Вряд ли она так поступит, я надеюсь, она не натворит глупостей, потому что какой с иностранца прок?

— Поляк? — рассеянно произнес Драйбек.

— Разве вы с ним не знакомы? Он работает в «Бебсайд» и живет на дальнем краю улицы с коттеджами, за вами. Во всяком случае, ночует там, у старой миссис Докри.

— Я не встречал этого молодого человека, — проговорил Драйбек тоном, в котором не звучало пылкого желания устранить это упущение.

— И немудрено, он здесь недавно. Вообще-то поляк вполне приличный, у его отца вроде бы были в Польше земли, но кто их, иностранцев, разберет? Я видела поляка у Линдейлов, но его, конечно, не все приглашают. Не знаю, как с ним познакомилась Мэвис, но совершенно не удивлена, что он ей приглянулся. Он очень привлекателен: ладный, и манеры превосходные. Бедной Мэвис просто некуда было деваться!

— Это, случайно, не молодой брюнет, гоняющий на ужасно шумном мотоцикле? — неприязненно осведомился Драйбек.

— Он самый, Ладислас Зама и как-то там дальше… Никак не выговорю! А вот и Лайон! Смотрите, кто идет, Пики! Бегите к папочке!

За разговором они добрели до перекрестка. Слева виднелась невыразительная фигура майора Миджхолма, пытавшегося уберечь свои белые брюки от наскоков лающих собачонок. Вправо тянулась деревенская улица с церковью и домом викария. Вбок от улицы уходила дорожка к усадьбе «Кедры», а дальше на ней располагались лавочки и живописные коттеджи, а также дом эпохи королевы Анны — собственность Гэвина Пленмеллера, тонувшая в окруженном стеной саду. Улицу обозначали живые изгороди по обеим сторонам, и, миновав открытое пространство, она упиралась во все еще величественные, хоть и изрядно обветшавшие, ворота «Олд-плейс», жилища сквайра.

Торнден не мог похвастаться деревенской лужайкой, здесь не обитали семейства с многовековой историей, зато можно было найти дома, построенные в изящные времена. Любой агент по недвижимости назвал бы их «резиденциями джентльменов», — видавшие виды, но по-прежнему привлекательные наполовину бревенчатые постройки — и перпендикулярную церковь времен короля Якова с крестной перегородкой, фотографии которой красовались как минимум в трех альбомах по церковной архитектуре. Дом священника, построенный при королеве Виктории, определенно предназначался для большого семейства. Помимо «Олд-плейс», не лишенного очарования сооружения шестнадцатого века, пусть и расширенного последующими поколениями, глаз ласкала розово-красная жемчужина Гэвина Пленмеллера на Хай-стрит, основательный георгианский особняк Генри Хасуэлла в конце Вуд-лейн и старый, но все еще внушительный дом Сэмпсона Уорренби на Фокс-лейн. Недурно было и незамысловатое, вполне приличное жилище Драйбека на дороге из Триндейла в Беллингэм. Деревня, включая Олд-плейс с его обширным участком, занимала больше половины треугольника, образованного дорогами между Беллингэмом и Триндейлом на юге и Хоксхэдом на севере. Меньшая часть треугольника была отведена под общественный выгон, по которому, правда, тянулась северная дорога. Сюда выходили фасадами патриархальный и чрезвычайно неудобный дом мисс Паттердейл и Фокс-Хаус Уорренби. Общественная земля была каменистой, с рытвинами и кустами утесника. Местная детвора играла здесь в футбол и в крикет, а мисс Паттердейл пасла двух своих коз.

Майор Миджхолм, отогнав пекинесов, присоединился на углу улицы к супруге и к Драйбеку. Он был невысок, худощав, седоват, с щеточкой усов. Поскольку он вышел в отставку в чине всего лишь майора, то считалось, что его военная карьера не задалась, однако на втором году войны, когда создали местное ополчение, Миджхолм удивил соседей неожиданными талантами. Ему, единственному в округе военному, не подлежавшему по возрасту мобилизации, поручили набирать и обучать первых рекрутов. На этом поприще майор Миджхолм добился выдающихся успехов и даже склонил двух известнейших местных браконьеров не только встать под знамена, но и являться порой на занятия по строевой подготовке. Это была, без сомнения, его стихия, и война пришлась ему по душе. С наступлением мира майор Миджхолм опять отступил на роль второй скрипки при жене, которая, как ни странно, никогда не переставала потчевать знакомых баснями о его военных подвигах, мудрости в гражданских делах и способности блестяще выходить из любой сложной ситуации.

Сейчас она встретила мужа весело и радостно:

— Какая приятная встреча, Лайон! Идешь в «Кедры»? Передай от меня привет миссис Хасуэлл. Какие новости?

Майор, поприветствовав Драйбека небрежным кивком и такой же улыбкой, ответил:

— Никаких.

— Слава богу! — воскликнула миссис Миджхолм, восполняя своим воодушевлением все, чего недоставало в голосе мужа. — Я сомневалась, уходить ли из дому, потому что она вела себя немного беспокойно. — Заговорщически улыбаясь Драйбеку, она посвятила его в тайну, игриво добавив: — Прибавление семейства! Первый помет моей бесценной Уллапулы!

Драйбек не придумал лучшего ответа, чем: «Неужели?» Совестливый майор, старавшийся находить оправдание всем изрекаемым женой глупостям, виновато промолвил:

— Эти маленькие проказники такие нежные!

— Нет, Лайон, не нежные! — возразила миссис Миджхолм. — Просто с первым пометом надо быть настороже. Уллапула станет искать мамочку, чтобы я подержала ее за лапку. Все, я убегаю! Желаю вам обоим хорошей игры. Идемте, Пики! Догоняйте мамочку!

Махнув рукой, она засеменила прочь. Двое мужчин зашагали в противоположную сторону, к Вуд-лейн.

— Пекинесы невероятные умницы, — доверительно поведал майор. — А как они любят охоту! По их виду этого не скажешь, но они не пропускают ни одной кроличьей норы.

Драйбек, кое-как изобразив на лице фальшивый интерес, выдавил: «Вот как?» — и приступил к тщетным попыткам найти хоть какое-то дополнение к своему кислому ответу. К счастью, они уже достигли первой лавки, где торговали бакалеей, галантереей и канцелярскими принадлежностями. Здесь же размещалось почтовое отделение, откуда, к облегчению обоих собеседников, появилась мисс Мириам Паттердейл, наклеивая марку на открытку. Кивнув мужчинам и опустив открытку в почтовый ящик, она сказала:

— Это в прачечную. Послушаем, какую отговорку они придумают на сей раз? Вы, наверное, к Хасуэллам? Там Абби. Говорят, она неплохо играет.

— Мало сказать — неплохо! — оживился Драйбек. Такой сильный удар слева редко встречается у слабого пола.

— Чушь! — скривилась мисс Паттердейл, безжалостно отвергая услышанное. — Сколько можно задерживаться в эдвардианских временах, Тэддиас? Зла на вас не хватает!

— Боюсь, я слишком старомоден.

— Тоже мне, предмет гордости! — усмехнулась мисс Паттердейл.

Драйбек прикусил язык. Хотя он был знаком с мисс Паттердейл, загрубелой старой девой, уже много лет, она не перестала внушать ему страх. Угловатая остролицая особа одевалась строго, коротко стригла седые волосы и не появлялась без монокля в глазу. Последнее, впрочем, вводило в заблуждение: она и с этим приспособлением оставалась подслеповата. Старшая дочь приходского священника, мисс Паттердейл после смерти отца десять лет назад переселилась из его дома в съемный коттедж на углу Фокс-лейн, но и из этого убогого жилища продолжала тиранить паству действующего викария, за что тот был ей исключительно признателен. Жена преподобного Энтони Клиберна была скромной и застенчивой, и он не мог нахвалиться на добровольную помощницу, взвалившую на себя столько хлопот, тем более что между двумя женщинами царило полное взаимопонимание. Миссис Клиберн часто повторяла, что без Мириам они с мужем были бы как без рук, а сама мисс Паттердейл, отвечая на похвалы, великодушно возвещала, что Эдит, невзирая на свое безволие и отсутствие здравомыслия, желает творить только добро и очень старается.

— Вы доставите нам удовольствие, наведавшись в «Кедры», мисс Паттердейл? — нарушил неловкое молчание майор.

— И не подумаю, милейший! Я не играю в теннис — и никогда не играла, а главное, терпеть не могу наблюдать за играми. И потом, должен же кто-то доить коз!

— Странно, — ухватился за предложенную тему майор, — но мне не нравится козье молоко, ничего не могу с собой поделать. Жене приходилось иногда пить его в военные годы, а я так к нему и не пристрастился.

— Изрядная гадость! — честно заявила мисс Паттердейл. — Местные считают, что оно полезно детям, вот я и держу эту скотину. Какой только ерунды не болтают о детях в наше время! На самом деле все просто: чем их ни пичкать, они все равно растут как на дрожжах!

После этого глубокомысленного умозаключения она одарила мужчин еще одним кивком, поставила монокль глубже в глазницу и удалилась.

— Что за женщина! — сказал майор ей вслед.

— Действительно, — согласился Драйбек без воодушевления.

— Племянница у нее — красотка. Ничего общего с теткой, верно?

— Вся в свою мать, Фанни Паттердейл, всегда считавшуюся миловиднее сестры, — объяснил Драйбек. — Полагаю, вы не были с ней знакомы?

— Нет, это было еще до меня, — признал майор, поняв, что второй по рангу из старейшин деревни поставил его на место. — Я ведь, можно сказать, новичок.

— Не преувеличивайте, Миджхолм, — свеликодушничал Драйбек, оценив его смирение. — Вы новичок только по сравнению со сквайром, со мной и с Пленмеллером. В последние годы здесь столько всего поменялось!

— Причем не всегда к лучшему, — подхватил майор. — Времена меняются, да?

Драйбек чуть поморщился и произнес:

— О tempora; о mores! А лучше — tempora mutantur.

Майор, лишенный возможности высказать свое мнение по данному поводу, промолчал.

— Велико побуждение закончить поговорку, да только я сам будто не меняюсь. Иногда жалеешь, что наше маленькое сообщество претерпело столь грустную перемену. Постоянно вспоминаю былые деньки, когда поместье «Кедры» принадлежало семье Браверли. Я вовсе не настроен ругать Хасуэллов, они — весьма достойные люди, но до Браверли им далеко.

— Полностью согласен, — поддержал его майор. — Начать хотя бы с того, что Браверли никогда никого не принимали. По мне, Хасуэллы — ценное приобретение для Торндена. Приятно видеть, что старинный дом опять приведен в порядок. А вот если говорить о нынешнем владельце Фокс-Хауса — тут я ваш сторонник. От замены им Чернсайков мы определенно проиграли. Я всегда это твержу — и не я один.

Драйбеку его слова пришлись по душе, однако он, стараясь не выказать удовольствия, промолвил безразличным тоном:

— Бедняга Уорренби — как рыба, вынутая из воды.

— Вот и я не пойму, чего ради он уехал из Лондона! — подхватил майор. — Наверное, на Мелкинтон-роуд он чувствовал себя как дома, не то что в Фокс-Хаусе. До элегантности ему далеко. Не pukka sahib, как говаривали в былые времена.

С этим Драйбек не мог не согласиться, хотя вид у него был такой, словно он сожалеет о недостатках соседа. Дальше оба джентльмена шествовали в молчании. Когда они дошли до угла Вуд-лейн, из калитки в стене вышел Гэвин Пленмеллер и захромал в их сторону. Это был худощавый брюнет около тридцати лет, с оживленным выражением лица. Он подволакивал одну ногу вследствие перенесенного в детстве коксита.

Хромота не позволила ему повоевать, она же, по мнению редких доброжелателей, явилась причиной его склонности к сарказму. Торнден-Хаус, а также то, что осталось после уплаты гигантских налогов от кое-какого состояния, он унаследовал год назад у своего сводного брата Уолтера и не слыл здесь новичком. Раньше, обитая в Лондоне, сочинял ради денег детективы, поскольку семейного состояния ему не хватало, но часто наведывался в Торнден, где пользовался гостеприимством брата, пока сочетание его насмешливости и раздражительности Уолтера не приводило к очередной ссоре — если можно назвать так ситуацию, когда один возмущается, а другой знай посмеивается да пожимает худыми плечами. Уолтер воевал и вернулся с войны почти полным физическим и моральным инвалидом. С тех пор он страдал нервными припадками, а сил у него осталось так мало, что их не хватало даже на то, чтобы предаваться прежним страстям — энтомологии и наблюдению за птицами. После каждой стычки с Гэвином Уолтер клялся, что больше не пустит этого молодого бездельника в дом, но стоило Гэвину, абсолютно невосприимчивому к оскорблениям, снова появиться у него на пороге, неизменно впускал его и даже наслаждался обществом брата. Плохое здоровье лишало Уолтера светской жизни, поэтому после смерти, когда его сменил Гэвин, даже самые сострадательные, вроде Мэвис Уорренби, не пожалели о перемене. Гэвин, впрочем, тоже не приобрел популярности ввиду нежелания скрывать от соседей свое убеждение, что он умнее их. Однако он не вызывал такой неприязни, как брат.

Двое пожилых джентльменов дождались, пока Пленмеллер подойдет, после чего майор спросил:

— Вы тоже в «Кедры»?

— Да. По-вашему, странно? Я собираюсь поиграть в крокет. Миссис Хасуэлл непременно предложит мне это, она так добра!

— Игра требует немалого умения, — заметил Драйбек. — В последние годы она вышла из моды, а вот во времена моей молодости была очень популярна. Хотя, помнится, дедушка рассказывал, что, когда она только появилась, ее считали слишком бойкой и легко переключающейся на флирт. Забавно!

— Я не могу флиртовать с миссис Хасуэлл, годящейся мне в матери. С Мэвис — тоже: она сверкает глазами, зная, что даже самые ужасные речи я веду не всерьез. Кроме того, ее дядя усмотрел бы в этом поощрение ему самому. Не хватало, чтобы он повадился в мой дом! Я поклялся, что порога ему не переступить. Брат говорил то же самое мне, но он шутил. Наше с ним сходство было поверхностным.

— Ваш порог будет не единственным! — оживился майор. — Верно, Драйбек?

— Ошибаетесь, майор. Уорренби способен проникнуть в дом мистера Драйбека хитростью. Он разыграет припадок у его дверей или попросится к нему, чтобы прийти в себя после внезапного приступа головокружения, и вежливость помешает мистеру Драйбеку отказать ему. Вы, рожденные в прошлом веке, больше всего страдаете от своей воспитанности.

— Полагаю, — промолвил Драйбек ледяным тоном, — я не откажу в крове любому, кому понадобится помощь указанного вами характера.

— Когда это произойдет, вас не окажется дома, потому что страх показаться нам бездушным пересиливает у вас нежелание оказать малейшее содействие Уорренби?

— Перестаньте, Пленмеллер, это почти оскорбление! — воскликнул майор, испугавшись, что Драйбек обидится.

— Правда глаза колет? Не намекаете же вы, что вместе с мистером Драйбеком слишком долго жили в девятнадцатом веке и воображаете, что правда — это нечто неприличное и ее надо замалчивать? Вот что, на мой взгляд, оскорбительно!

Смущенный майор не нашелся с ответом. Драйбек усмехнулся и произнес:

— Вы уж меня простите, Пленмеллер, но правда в данном случае заключается в том, что присутствие среди нас Уорренби — пусть оно и не придает Торндену привлекательности — занимает меня меньше, чем вас. Жаль, что приходится отвлекаться на вырисованную вами трагическую картину, но честность вынуждает меня сознаться в полном безразличии к данной ситуации.

Майор опасливо покосился на Гэвина, подозревая, что тому хватит ума понять, что ненависть Драйбека к соседу и сопернику по профессии стремительно разрастается. Но Гэвин лишь заметил:

— Достойная уважения позиция! Я бы ее разделял, если бы она была мне по силам. Увы, для этого надо быть викторианцем.

— Все, довольно про викторианцев! — воскликнул майор. — А то в следующий раз вы причислите к ним и меня!

— Ну, нет, вы на это никогда не претендовали.

— А я, между прочим, не стыжусь принадлежности к этой категории, — заявил Драйбек.

— Еще не хватало! Сквайр тоже не стыдится. Как вы думаете, каким образом Уорренби проник в Олд-плейс? Эйнстейблы оказывают ему гостеприимство. Это удивительно: меня они, уверен, не принимали бы, не будь я Пленмеллером. Думаете, Сэмпсон Уорренби прибег к каким-то дьявольским уловкам, чтобы принудить сквайра включить его в список приглашенных, или из Олд-плейс, с этих олимпийских высот, все мы кажемся равными? Невыносимое допущение!

Они уже достигли ворот «Кедров», и майор облегченно перевел дух.