Сотар несколько минут переступал с ноги на ногу перед дверью, прежде чем постучаться и войти. Аттар был страшен. Нет, не было ни гнева, ни злости, ни ярости. Тангавор не кричал и никого ни в чем не обвинял. Он словно выморозился изнутри. Превратился в ледяную тень самого себя с пепельными, будто покрытыми инеем висками. Юный мальчишка в то утро годы потерял вместе с Варварой.

Страшно было смотреть в его пустые глаза, еще ужаснее было не услышать от него ни слова упрека. Весь мир для него перестал существовать, и все действия советника и остальных людей стали не важны. Лучше бы Тангавор накричал, ударил, в конце концов. Истукан с мертвыми глазами, машинально подписывающий бумаги, пугал сильнее прочих мыслимых наказаний за промахи и ошибки.

— Ответ из цитадели пришел? — Ледяной голос промораживал до костей.

— Нет.

Как только Тангавор сложил картину полностью, он сразу подал прошение об аудиенции у Доррейона. Аттар не имеет права покидать поднадзорный мир. А если у него появились личные причины, то сначала надо убедить владыку, что мотивы стоящие. Тех хранителей, что осмелились самовольно пройти через портал, ждали трибунал и смертный приговор за дезертирство. Тангавор оказался запертым в собственных владениях. И ненависть самому к себе выжигала все остальные эмоции.

— Мне всегда было очень стыдно за то, как мать его боготворила. — Голос у Тангавора был хриплый, словно простуженный. — Она на каждый праздник посылала ему подарки, купленные на последние деньги. Писала письма. Всем друзьям, знакомым и даже соседям непрерывно рассказывала о том, какой чудесный и невероятный у нее дядя. А мы для него словно не существовали. Я ведь видел его до этого единственный раз в жизни — на похоронах деда, его брата.

Вначале я восхищался знаменитым родственником, боготворил. А когда подрос, начал стыдиться. Позже — ненавидеть. Мне все время казалось, что над семьей непрерывно нависает его тень. Мать держала на своем туалетном столике его фотографию, а не своего мужа или детей. Мы всегда были вторичны. А потом я вырос и научился равнодушию. Как мне казалось.

Я ведь поступил в Академию хранителей ему в пику. В тот единственный раз, когда увидел его равнодушные глаза, — не выдержал и накричал. Мне было тогда лет семнадцать. «Она же вас любит!» — кричал я ему в лицо. «Любовь ничего не стоит», — ответил мне тогда дядя и выписал чек на мою учебу в академии. А я решил, что лучше иметь огромный долг перед государством, чем перед ним. И порвал чек.

Мне стоило большого труда отделить себя от его сияния. Перестать сравнивать. Что ж, я переоценил себя. Стоило ему обратить на меня свой благосклонный взор, и я потерял напрочь инстинкт самосохранения, снова вдруг стал мальчиком. На секунду мне показалось, что он и правда замечательный, и моя мать была права в своей слепой и унизительной любви. Его слова были полны такой заботы.

Стакан воды в руке Тангавора жалобно хрустнул и осыпался крошевом льда с каплями крови.

— Не вини себя.

— Не винить себя?! — Впервые за последние дни Тангавор повысил голос. Аттар тяжело вздохнул, закрыл глаза, сжал кулак с осколками в коже и едва слышно прошептал: — Я его ненавидел за то, что он отнял у меня любовь матери, а потом сам подарил ему другую дорогую мне женщину. И ты предлагаешь не винить себя?

Повисло тягостное молчание. Советник медленно пристроил принесенные бумаги в углу пустого стола.

— Выяснили, что же случилось на карнавале и почему Варвара молчала. Помните убийство в ночь маскарада? — Сотар посмотрел на аттара. Тот не шевелился, разглядывая истерзанную ладонь, и советник продолжил: — Судя по всему, к убийству причастны две ее подруги, Екатерина и Софья. И вся история с больничными документами — попытка прикрыть девочек…

— Поздно, Сотар.

Слова упали как камень. Советник замер, не смея шевелиться. Вдруг понял, что потерял друга. Перед ним сидел мужчина, который находился теперь в другом пласте жизни, в другом измерении. И между ними навсегда пролегла бездной та ночь, когда аттар во второй раз потерял свою Шаари-на.

Они познакомились, когда Тангавор проходил практику в мире Фрайт. Там поддерживалась противоречивая эпоха Возрождения. Сотар застал молодого айянера, практикующегося со шпагой, в малом фехтовальном зале. Рука Тангавора, привыкшая к тяжелому мечу, никак не могла поймать нужный ритм для управления тонким клинком. Холодный и серьезный, страдающий от недостатка эмпатии, Сотар так и не смог вспомнить, что именно его толкнуло обратиться к малознакомому энергичному мужчине с предложением помощи. Он работал во Фрайте более десяти лет и увлекался фехтованием. Тщеславие или искреннее желание помочь — не важно. В тот момент началась странная мужская дружба, почти лишенная слов. Они встречались только в зале и мало разговаривали. Сотар ставил ученику руку и с удовольствием изобретал новые, причудливые упражнения.

Когда Тангавор после практики получил место аттара в соседнем мире Краор, он сразу предложил Сотару место своего советника.

Взаимное уважение и многолетние спарринги.

Дружба вышла на новый виток, когда Сотар узнал тайну Тангавора. А все потому, что во время одной из тренировок они слишком увлеклись и оба получили серьезные порезы. Разгоряченные и довольные, повалились на маты. Сотар наблюдал, как нехотя останавливается кровь в ранах на предплечье и спине Тангавора. Он уже тогда подозревал, что уровень правителя выше заявленного четвертого, но тактично молчал. А Тангавор рядом морщился от волн адреналина и скупой магии, подстегивающей регенерацию. Нужно встать да дойти до медблока. Но сидеть было так хорошо. Это был первый бой, в котором Тангавор ощутил, что дрался почти на равных.

Тогда Сотар и увидел татуировку на потерявшем бдительность аттаре.

— Портальный камень зарядился? — прервал его воспоминания Тангавор.

— Еще сутки, господин, — с горечью ответил советник. Он больше не ощущал себя вправе отговаривать бывшего друга. Тангавор собрался нарушить присягу и переместиться самовольно в цитадель. Чистое самоубийство.

Тангавор пошевелил пальцами, наблюдая, как мелкие осколки слетают на ковер. Сутки.

Итого четыре дня вынужденного бездействия. Внутри все холодело от мысли, что Бранд мог сотворить с Варварой за прошедшие дни, а сколько еще времени пролетит, прежде чем аттар успеет сделать хоть что-нибудь для ее спасения. Думать о том, что он просто не справится или не успеет, Тангавор себе не позволял.

Всегда ходили слухи, что боги карают за разрыв помолвки, но никто толком не мог рассказать, что за наказание в итоге ждет смельчака или глупца. Когда он стоял несколько часов в храме, храня молчание и готовясь к обряду, ему казалось, что тьма отговаривает его, шепчет:

— Пожалеешь.

Она пихается, выталкивает прочь… Но он слишком рад был разрешить свои проблемы здесь и сейчас. Стоял и думал о Варваре, цеплялся за воспоминания о ее коже, о нежных руках и стонах. Прокручивал ночь, когда она пришла, раз за разом. Как держал ее в своих руках, ласкал ее, целовал, как входил в нее и ловил стоны губами. Вспоминал, как светились ее волосы в лучах заката. Как она по-детски пуглива и доверчива одновременно. Стоял посреди ропщущей тьмы и мечтал, как опустится на колени перед Варварой и предложит весь мир. А потом увезет на родину, и кто знает, может, им повезет встретить драконов. Он отчетливо в тот момент понимал, что с этой женщиной он действительно готов прожить всю свою жизнь. Так увлекся мечтами, что даже не взглянул на вошедших Бранда и фигуру в черном балахоне, от которой несло алкоголем. «Вечно пьяная Маритта», — лишь поморщился он тогда. Словно в забытьи проговорил все нужные слова ритуала. А тьма все сильнее и сильнее толкалась и злилась:

— Пожалеешь.

Как же был уверен в тот момент Тангавор, что никакая кара его не пугает. Когда есть ради кого ее стерпеть.

Не стал дожидаться Бранда и бросился через неприветливые пески к портальному кругу. Хотел поскорее вернуться во дворец, смыть с себя стоящую поперек горла ночь и обнять Варвару. Но карточный домик разрушался прямо на его глазах. Пустой дворец и заторможенная стража со следами грубого ментального приказа. Осиротевшие комнаты, истерзанная Алия в его спальне. Ханна-Мэй со следами слез на щеках. Мрачный Сотар. И документы на столе о том, что сейр Бранд Гильронд благодарит за оказанный прием, выражает свое почтение и забирает по праву айянера с собой Варвару Лайя, свободную женщину.

Тангавор тотчас бросился обратно к портальному кругу, спешил переместиться назад в пустыню и перехватить Бранда и Варвару, которая, очевидно, и была под балахоном.

«Даю слово рода Гильронд, что разрыв помолвки не будет отличаться от настоящего».

Но пустыня встретила его злой песчаной бурей и следами недавнего большого перехода прочь из его мира. Бранд не стал возвращаться во дворец, а сразу переместился с Варварой в неизвестность.

«Пожалеешь», — ведь предупреждала его тьма.

Через сутки Тангавор отдал последние распоряжения, попрощался и положил заряженный портальный камень длинного перехода в центр круга. Он отчетливо понимал, что его тотчас арестуют как дезертира. Но оставался шанс, что отмалчивающийся Доррейон все-таки захочет с ним поговорить. Тангавор не представлял, что он может сделать. Бранд, увы, был в своем праве, когда забирал Варвару. И Тангавор пока не знал, как все исправить, но и оставаться в мире, который теперь казался ему по-настоящему мертвым, он больше не мог.

Вспыхнула молочным перламутром портальная арка, и бывший аттар мира Краор покинул свой пост.