Глава 3

Мы с мамой живем в старом фермерском доме, который стоит на самой окраине Колдуотера. Если выглянуть в любое окно нашего дома, словно попадаешь в прошлое. С одной стороны раскинулись бескрайние необработанные поля, с другой – поля, засеянные льном, в окружении вечнозеленых деревьев. Мы живем в самом конце улицы Хоторн-Лейн, а ближайшие соседи – в миле от нашего дома. По ночам, когда светлячки золотят кроны деревьев, а воздух наполнен ароматами смолы и сосновой хвои, очень легко представить себе, что ты очутился в другом столетии. И если дать волю воображению, можно даже увидеть стоящий невдалеке амбар с красной крышей и пасущихся овец.

Стены дома выкрашены белой краской, крыша голубая, и дом по всему периметру опоясывает сильно покосившаяся открытая веранда. Окна в доме высокие и узкие и довольно противно скрипят и жалобно стонут, когда пытаешься их открыть. Папа, бывало, шутил, что ему не придется устанавливать сигнализацию на окна моей комнаты. Это была наша с ним шутка – мы оба знали, что меня трудно отнести к тем дочерям, которые тайком ускользают из дома.

Мои родители переехали в этот деревенский дом – бездонную-бочку-требующую-постоянного-ремонта – незадолго до моего рождения, по причине, которую можно назвать «любовь с первого взгляда». Они вынашивали простую мечту: со временем восстановить этот дом, каким он был в 1771 году, когда его построили, однажды повесить над входом вывеску: «Гостиница» и подавать гостям лучший суп из лобстеров на всем побережье. Эта мечта рассыпалась, как карточный домик, в ту ночь, когда отца убили на окраине Портленда.

Утром меня выписали из больницы, и теперь я сидела в своей комнате в одиночестве. Прижав подушку к груди, я откинулась к спинке кровати и с ностальгией разглядывала коллаж из старых фотографий, приколотых к пробковой доске на стене.

Родители позируют на вершине Рапсберри Хилл, Ви демонстрирует свой кошмарный костюм Женщины-кошки, который она сшила сама из спандекса пару лет назад, моя фотография из школьного альбома за прошлый год. Разглядывая наши беззаботные улыбающиеся лица, я пыталась убедить себя, что теперь, когда я вернулась в свой привычный мир, я – в полной безопасности.

Но правда в том, что я не смогу чувствовать себя в безопасности и не смогу вернуться к нормальной жизни до тех пор, пока не вспомню, через что прошла за последние пять месяцев, а особенно за последние два с половиной. Пять месяцев кажутся не таким уж большим сроком по сравнению с семнадцатью годами (я пропустила свой семнадцатый день рождения в эти одиннадцать пропавших недель), но я не могла думать ни о чем, кроме этого недостающего звена в цепочке моих дней. Огромная яма на моем пути, не дающая мне двигаться дальше. У меня не было ни прошлого, ни будущего. Только огромная пустота, которая засасывала меня.

Результаты тестов, которые провел доктор Хьюлетт, были отличными. Прекрасными. За исключением нескольких царапин и синяков физическое мое состояние было таким же замечательным, как и в день моего исчезновения.

Но меня беспокоило совсем другое. Кое-что гораздо более серьезное, чем синяки и царапины, что-то, спрятанное так далеко, что никакие тесты не в силах это определить и никакие анализы не смогут этого показать. Кто я теперь? Что мне пришлось пережить за эти месяцы, которые выпали из моей памяти? А вдруг эта травма изменила меня так сильно, что я никогда не смогу этого понять? Или еще хуже, вдруг я никогда больше не стану собой?

Пока я была в больнице, мама строго-настрого запретила всякие посещения, и доктор Хьюлетт ее поддержал. Я понимала их беспокойство, но теперь, когда я вернулась домой и постепенно привыкаю к обычному порядку вещей, я не позволю маме запереть меня в четырех стенах пусть даже из самых благих намерений, чтобы защитить и уберечь меня. Может, я и изменилась, но все же я – это я. И единственное, что мне было нужно прямо сейчас, это обсудить все с Ви.

Спустившись, я вытащила мамин «блэкберри» из сумочки и вернулась к себе наверх. На кладбище, когда я очнулась, мобильника у меня не было, и, пока не обзаведусь новым, мне может послужить и мамин.

«Это Нора. Ты можешь говорить?» – отправила я Ви эсэмэску.

Было уже поздно, а ее мама требовала, чтобы в десять Ви уже гасила свет. Если бы я позвонила, мама Ви могла бы услышать звонок, и это обернулось бы кучей неприятностей для подруги. Зная миссис Скай, я совсем не рассчитывала на понимание с ее стороны, даже учитывая исключительные обстоятельства.

Мгновение спустя мамин телефон завибрировал:

Положив «блэкберри» на колени, я ждала, нервно покусывая ноготь на большом пальце. Непонятно, почему вдруг я так нервничаю. Ведь это Ви. Но лучшая подруга или нет, мы не разговаривали несколько месяцев. Да, по моим ощущениям прошло не так много времени, но на самом-то деле все было совсем иначе. В голове у меня крутились сразу две поговорки: «В разлуке любовь только крепнет» и «С глаз долой – из сердца вон». И мне очень хотелось, чтобы победила первая.

Хотя я ждала звонка, все равно подскочила, когда телефон зазвонил.

– Алло! Алло! – услышала я голос Ви.

И от звука ее голоса я разволновалась еще сильнее.

– Это я… – выдавила я с трудом.

– Наконец-то! – фыркнула Ви, но ее голос тоже был хриплым от волнения. – Я вчера весь день в больнице проторчала, но они не пустили меня к тебе. Я прорвалась через пост охраны, но они заорали «код девяносто девять» и погнались за мной. И вывели меня в наручниках, и когда я говорю вывели, я имею в виду, что там была потасовка, пинки и ругательства с обеих сторон. С моей точки зрения, единственная преступница среди нас – это твоя мама! «Никаких посетителей!» Да я твоя лучшая подруга! Или это она потеряла память о последних одиннадцати годах?! В следующий раз, когда я буду у вас, я разберусь с этой женщиной!

Я улыбалась в темноте дрожащими губами. Прижимая телефон к груди, я не могла решить, плакать мне или смеяться. Я должна была знать, что Ви меня не бросит. Все эти страшные и непонятные вещи, которые произошли со мной с тех пор, как я очнулась на кладбище три дня назад, весь ужас последних дней – все это отступало перед одним простым фактом: у меня лучшая подруга в мире. Может, все и изменилось, но наши отношения с Ви нерушимы и прочны, как скала. Нашу дружбу нельзя разрушить. И это никогда не изменится.

– Ви… – выдохнула я с облегчением.

Мне хотелось купаться в нормальности этого момента. Было уже поздно, мы должны спать, но мы болтаем в темноте. В прошлом году мама Ви застукала ее и выбросила телефон в мусорный контейнер. На следующее утро соседей ждало отменное шоу: Ви искала свой телефон в помойке, прямо среди отбросов. Она до сих пор не расстается с этим телефоном. Мы зовем его Оскар или Оскар Ворчун.

– Они дают тебе хорошие лекарства? – спросила Ви. – Отец Энтони Эмовитца фармацевт, так что я могла бы достать для тебя, что надо.

Мои брови поползли вверх.

– Что? Ты с Энтони?..

– Фу, нет. Не в этом смысле. Я вообще завязала с парнями. Если вдруг захочется романтики, всегда можно включить «Нетфликс».

«Поверю, только когда увижу собственными глазами!» – подумала я, улыбнувшись про себя.

– Где моя лучшая подруга и что ты с ней сделала?

– У меня программа детокс. Очищение от парней. Вроде диеты, только для эмоционального здоровья. Впрочем, не бери в голову, – продолжала Ви. – Я три месяца не видела свою лучшую подругу, и разговор по телефону – отстой. Я покажу тебе, детка, что такое медвежьи объятия!

– Если тебе удастся проскользнуть мимо моей мамы, – фыркнула я. – Похоже, она встала на путь родительского фанатизма.

– Ужасная женщина! – прошипела Ви. – Я начну мастерить распятие прямо сейчас!

Ведьминскую сущность моей матери мы могли обсудить в другое время, а сейчас у нас были куда более важные темы для разговора.

– Ви, – начала я, переводя разговор в более серьезное русло, – мне нужно краткое описание дней накануне моего похищения. Не могу отделаться от ощущения, что это похищение не было случайностью. Должны же были быть какие-то знаки, но я ничего не помню. Совсем ничего. Врач говорит, что эта потеря памяти временная, но сейчас мне нужно, чтобы ты рассказала мне все: куда я ходила, что делала, с кем встречалась всю ту последнюю неделю. Ты должна стать моим поводырем.

Ви медлила с ответом.

– Ты уверена, что это хорошая идея? Это не приведет к стрессу? Твоя мама рассказала мне о твоей амнезии…

– Ты это серьезно? – перебила я ее. – Ты заодно с моей матерью?

– Прекрати, – буркнула Ви, сдаваясь.

И следующие двадцать минут она рассказывала мне обо всем, что происходило в ту неделю.

Однако чем больше она говорила, тем тяжелее становилось у меня на сердце. Никаких странных телефонных звонков. Никаких незнакомцев, неожиданно врывающихся в мою жизнь. Никаких загадочных машин, преследующих нас по городу.

– А что насчет той ночи, когда я исчезла? – спросила я, перебивая ее на полуслове.

– Мы пошли в Дельфик-парк аттракционов. Я помню, что отошла за хот-догами… а потом начался весь этот ужас. Я услышала выстрелы, люди бросились врассыпную по парку. Я вернулась, чтобы найти тебя, но тебя нигде не было. Я подумала, что ты поступила по-умному и дала деру. Но на парковке тебя не оказалось. Я бы вернулась в парк, но приехала полиция, и всех выгнали оттуда. Я пыталась им объяснить, что ты осталась в парке, но они были не в духе. Отправили всех по домам. Я звонила тебе тыщу миллионов раз, но ты не отвечала.

Меня как будто ударили кулаком в живот. Выстрелы?! У Дельфик-парка была, конечно, не лучшая репутация в городе, но все-таки… чтобы стрельба…

Это было так странно – да просто невероятно! – что, если бы мне рассказывал обо всем этом кто-нибудь другой, а не Ви, я бы просто не поверила.

– И больше я тебя не видела, – закончила свой рассказ Ви. – А потом узнала об этой истории с захватом заложника.

– Захватом?

– Ну да. Очевидно, этот психопат, который затеял в парке стрельбу, держал тебя в заложниках в будке механика под комнатой смеха. Никто не знает почему. Он в итоге отпустил тебя и смылся.

Я открыла было рот, потом захлопнула его. Наконец с трудом выдавила:

– Что?!

– Полиция нашла тебя, они тебя допросили и доставили домой около двух часов ночи. Тогда тебя и видели в последний раз. А тот парень, который взял тебя в заложники… никто не знает, что с ним случилось.

Вот теперь у меня все кусочки пазла наконец встали на место.

– Значит, меня похитили прямо из дома, – сделала я вывод и продолжила: – В два часа ночи я, скорей всего, спала. Этот психованный парень, который брал меня в заложники, проследил за мной. В Дельфик-парке ему не удалось довести до конца задуманное, его прервали… и поэтому он вернулся за мной. И вломился в дом.

– В том-то и дело. Никаких следов взлома не нашли. Двери и окна были закрыты.

Я в изнеможении потерла лоб ладонью:

– У полиции были хоть какие-нибудь зацепки? Этот псих… кем бы он ни был… не мог же он просто раствориться в воздухе.

– Они сказали, что он, вероятно, использовал фальшивое имя. Так или иначе ты сказала им, что его зовут Риксон.

– Я не знаю никого по имени Риксон!

Ви тяжело вздохнула.

– В этом-то и проблема. Никто не знает. – Она помолчала. – Есть еще кое-что. Иногда мне кажется, что я узнаю это имя, но когда пытаюсь вспомнить откуда, в голове у меня становится абсолютно пусто… Как будто эти воспоминания были, а теперь их нет. Типа как… дыра там, где должно быть это имя. Странно до жути. Я все убеждаю себя, что мне все это кажется только потому, что я хотела бы о нем вспомнить. Ну, ты понимаешь. Потому что если я вспомню – бинго! Мы нашли этого засранца! И тогда полиция сможет его арестовать. Слишком просто, я понимаю. И вообще все это просто болтовня… – она помолчала и добавила шепотом: – И все же… я готова поклясться…

Дверь моей спальни скрипнула, в щелку просунулась мамина голова.

– Я собираюсь ложиться спать, – сказала она, бросив взгляд на «блэкберри». – Уже поздно, нам обеим не мешает хорошенько выспаться.

Она смотрела на меня с ожиданием, и я поняла намек.

– Ви, мне пора. Я позвоню тебе завтра.

– Скажи ведьме, что я люблю ее! – И Ви повесила трубку.

– Тебе нужно что-нибудь? – мама забрала у меня из рук телефон. – Воды? Еще одно одеяло?

– Нет, мам, всё в прядке. Спокойной ночи, – я быстро изобразила улыбку.

– Ты проверила окно?

– Трижды.

Мама все равно подошла к окну и подергала шпингалет. Убедившись в том, что защита надежна, она хмыкнула:

– Не вредно проверить еще разок, верно? Спокойной ночи, малыш, – она погладила меня по волосам и поцеловала в лоб.

Мама вышла, а я забралась под одеяло и стала так и так прокручивать в голове то, что рассказала мне Ви. Стрельба в Дельфик-парке… но почему?! Чего хотел добиться этот стрелок? И почему из многочисленной толпы гуляющих по парку он выбрал в заложники именно меня? Конечно, возможно, что мне просто так не повезло, но почему-то в это не верилось. Я вертела и вертела в голове одно и то же до полного изнеможения. Если бы…

Если бы я только могла вспомнить.

Зевнув, я свернулась калачиком и попыталась уснуть.

Прошло пятнадцать минут. Потом двадцать. Повернувшись на спину, я уставилась в потолок невидящими глазами, пытаясь обмануть свою память и застать ее врасплох. Когда это не сработало, я решила действовать прямо: начала биться головой о подушку, пытаясь вытряхнуть из памяти какой-нибудь образ. Обрывок разговора. Запах, который может натолкнуть меня на мысль. Да что угодно! Но вскоре стало очевидно, что и таким способом я ничего не смогу добиться.

Утром, выписываясь из больницы, я была уверена, что потеряла память навсегда. Но теперь, когда первый шок прошел, а в голове начала появляться определенная ясность, я начинала думать, что это далеко не так. Теперь я словно видела мост, который разрушился у меня в голове, – мост над пропастью, по которому я могла пройти к истине. Если я сама его сломала, защищаясь от полученной во время похищения травмы, то, вероятно, я могу его и починить. Нужно только понять как.

Черный цвет. Можно начать с него. Насыщенный, необычайно густой и темный черный. Я никому об этом не говорила, но этот цвет то и дело всплывает у меня в памяти, причем в самых разных обстоятельствах. И когда это происходит, по моему телу пробегает приятная дрожь, как будто кто-то очень нежно проводит пальцем по моей щеке, приподнимая мой подбородок, чтобы я взглянула на него.

Я понимаю, что абсурдно воспринимать цвет как живое существо. Но пару раз мне показалось, что за этим цветом я вижу что-то еще, более материальное. Глаза. Черные глаза. И они заглядывали мне прямо в сердце.

Но разве возможно, чтобы какое-то из утраченных мною воспоминаний доставляло мне удовольствие, а не боль?

Я вдохнула глубоко и медленно. Мне безумно, нестерпимо хотелось следовать за этим черным цветом, куда бы он ни звал меня. Я отчаянно хотела найти эти черные глаза и заглянуть в них. Я отчаянно хотела узнать, кому они принадлежат. Цвет притягивал меня, манил за собой. С рациональной точки зрения в этом не было смысла. Но я никак не могла выкинуть это из головы, испытывая буквально гипнотическое, маниакальное желание позволить этому цвету вести меня. Эта магнетическая сила не подчинялась никакой логике.

И я позволила этому желанию расти внутри меня, пока оно не завибрировало во мне и не рассыпалось мурашками по коже. Мне стало слишком жарко, и я сбросила одеяло. Голова гудела, я ворочалась с боку на бок. Шум в голове становился все сильнее, а потом меня начало трясти словно от температуры. Странная лихорадка.

«Кладбище, – подумала я. – Все началось на кладбище».

Черная ночь, черный туман. Черная трава, черные надгробия. Блестящая черная река. И этот взгляд черных глаз, наблюдающих за мной. Я больше не могла не обращать внимания на эти вспышки черного в моей памяти, не могла спрятаться от них, не могла сделать вид, что их нет. И знала, что не успокоюсь, пока не разберусь во всем этом.

Вскочив с постели, я натянула через голову рубашку, влезла в джинсы и накинула на плечи кардиган. Около двери своей комнаты я притормозила. В коридоре было тихо, только тикали дедушкины часы на первом этаже. Дверь маминой комнаты была приоткрыта, но свет в ней не горел. И если прислушаться, то можно было услышать, как она посапывает во сне.

Я бесшумно спустилась по лестнице, взяла фонарик и ключи от дома и выскользнула через заднюю дверь, опасаясь, что скрипучие ступеньки парадного крыльца выдадут меня с головой. И кроме того, напротив главного входа дежурил полицейский офицер в форме: его поставили, чтобы он не подпускал близко репортеров и папарацци, но я предполагала, что если он увидит, как я выхожу на прогулку в такое время, тут же сообщит об этом детективу Бассо.

Здравый смысл тоненьким голоском пытался протестовать и убедить меня, что, пожалуй, это была не самая лучшая из моих идей, но я находилась под властью загадочного гипноза. Черная ночь. Черный туман. Черная трава, черные надгробия. Черная блестящая река. Взгляд черных глаз.

Я должна найти эти глаза. Они знают ответы.

Через сорок минут я входила в сводчатые ворота кладбища Колдуотера. Ветер срывал с деревьев листву, и листья, кружась, словно маленькие темные вихри, танцуя, опускались на землю. Могилу отца я нашла без труда. Дрожа от ночной промозглой прохлады, методом проб и ошибок я все-таки отыскала ту плоскую могильную плиту, с которой все началось.

Нагнувшись, я провела пальцем по истертому мрамору. Закрыла глаза и отключилась от звуков ночи, полностью концентрируясь на черных глазах. Я не знала, кому адресую свой вопрос, я посылала его в пустоту, в никуда, надеясь, что меня все-таки услышат.

Как я могла уснуть на кладбище после одиннадцати недель в плену?

Я открыла глаза и осмотрелась. Запах прелых осенних листьев – признак неотвратимо надвигающейся осени… резкий аромат скошенной травы… трепет крыльев пролетающих мимо насекомых… ничто не помогало мне найти ответ на мой вопрос. К горлу подкатил ком, я проглотила его, не желая признавать поражение. Черный цвет, который дразнил меня последние дни, обманул меня. Сунув руки в карманы джинсов, я развернулась к выходу, собираясь уходить.

Краем глаза я заметила на траве какое-то темное пятно. Это было черное перо. Я подняла его. Оно было длиной с мою руку – от плеча до запястья. Я нахмурилась, пытаясь представить себе птицу, которой могло принадлежать такое перо. Оно было слишком большим для вороны. Оно было слишком большим для любой птицы, насколько я могла судить. Я провела пальцем по перу, взъерошив шелковистые ворсинки, но оно немедленно приняло прежний вид, каждая ворсинка вернулась на свое место.

Со дна памяти что-то поднималось. «Ангел… – казалось, я слышу чей-то ласковый шепот. – Ты моя».

Как это ни глупо, я смутилась и вспыхнула. Огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что здесь никого нет.

«Я не забыл тебя».

Я застыла, не двигаясь с места, и ждала, что голос раздастся снова, но он растворился в ветре. Какое бы воспоминание ни вспыхнуло, оно снова утонуло в пучине забвения, прежде чем я смогла ухватиться за него. Я не могла решить: выкинуть это перо немедленно или спрятать его там, где никто не смог бы найти. Меня не оставляло ощущение, что я наткнулась на какую-то тайну, на что-то очень личное… что может принести немало бед, если перо обнаружат.

На парковку у кладбища на вершине холма на полной скорости ворвалась машина, из окон грохотала музыка. Я слышала выкрики и громкий смех и не удивилась бы, узнав, что это машина кого-нибудь из моих одноклассников. Эта часть города, утонувшая в зелени и далекая от центра, была отличным местечком для ночных безбашенных гулянок. Сталкиваться с кем-нибудь из знакомых мне совсем не хотелось, особенно учитывая тот факт, что мое возвращение вызвало сенсацию в местных новостях. Поэтому я сунула перо под мышку и быстрым шагом направилась к шоссе.

В дом я вошла примерно в половине третьего и, аккуратно заперев дверь, на цыпочках пошла по лестнице наверх. В нерешительности постояв в центре комнаты, после долгих раздумий я все же спрятала перо в средний ящик комода, где лежали носки, легинсы и шарфики. Теперь я даже не могла объяснить, зачем вообще притащила его домой. На меня было совершенно не похоже подбирать странные предметы на улице и уж тем более прятать их в комоде… Но этот вызвал воспоминание…

Скинув одежду, я широко зевнула и повернулась к постели. На полпути я остановилась как вкопанная. На подушке лежал листок бумаги. Его не было там, когда я уходила.

Я резко повернулась к двери, ожидая увидеть на пороге маму, рассерженную и заметившую мой побег. Хотя, если рассуждать здраво, вряд ли она ограничилась бы тем, что оставила записку на подушке, обнаружив, что меня нет в постели.

Я взяла записку – руки у меня дрожали. Это был обычный тетрадный листок, на каких пишут в школе. Сообщение было накарябано черным маркером явно второпях: