Глава XXX
Природа вечеринок изучена недостаточно. Но общее мнение таково, что у вечеринок есть какая-то патология, что патология эта своя в каждом отдельном случае и что по большей части она граничит с извращением. Утверждают также, что вечеринка вряд ли когда-нибудь развивалась по задуманному плану. Это, конечно, не относится к тошнотворным, рабским вечеринкам, которые устраиваются, погоняются и управляются профессиональными хозяйками-людоедками с тираническими наклонностями. Да, впрочем, какие это вечеринки – это парад с демонстрацией, почти столь же непроизвольные, как перистальтика, и столь же интересные, как ее конечный продукт.
Наверное, все обитатели Консервного Ряда создали в воображении картинку празднества – приветствия, поздравления, галдеж и общая радость. Но все получилось совсем по-другому. Ровно в восемь Мак с ребятами, причесанные и умытые, взяли кувшины и двинулись вниз по куриной тропе, перешли линию, миновали пустырь и вышли через улицу к крыльцу Западной биологической. Поднялись по ступенькам, ощущая какой-то трепет и смущение. Док отворил дверь, и Мак произнес коротенькую речь.
– Как у вас день рождения сегодня, – сказал Мак, – мы с ребятами пришли вас поздравить. Мы желаем вам счастья и поймали для вас двадцать одну кошку.
Он замолчал, ребята стояли на ступеньках, точно потерянные.
– Входите, – сказал Док, – Такая… неожиданность. Я и не представлял себе, что вы знаете про мой день рождения.
– И все коты, – сказал Элен. – Мы их оставили дома.
Чинно расселись в комнате, расположенной слева от входа. Воцарилось долгое молчание.
– Ну раз уж вы пришли, – сказал Док, – не выпить ли нам по маленькой?
– Мы с собой кое-что захватили, – сказал Мак, показав на три кувшина со знаменитым коктейлем.
– Там нет ни капли пива, – сказал Эдди.
Док отбросил послеполуденную меланхолическую грусть.
– Это пока оставим, – сказал он. – Угощать буду я. У меня тут обнаружилось немного виски.
Сидели чинно, деликатно тянули виски – тут как раз вошла Дора с девочками. Они принесли в подарок одеяло. Док накрыл им кровать, стало очень красиво. Гостьи сели и тоже выпили. Следом явились мистер и миссис Мэллой с подарками.
– Никто и не подозревает, какую ценность приобретут с годами эти штуки, – сказал Сэм Мэллой, вынимая шатун с поршнем от «чалмерса» 1916 года. – Их, может, всего три и осталось во всем мире.
Гость повалил косяком. Анри принес подушечку для булавок размером три фута на четыре. Он рвался прочитать лекцию о своем новом материале, но к этому времени официальная часть уже кончилась. Пришли мистер и миссис Гай. Ли Чонг принес огромную гирлянду шутих и корзину с луковицами китайских лилий. Кто-то съел все луковицы к одиннадцати часам. Шутихи удержались дольше. Завалилась малознакомая компания из «Ла Иды». И вечеринка стала быстро набирать темп. Дора сидела, как на троне, увенчанная оранжевым пламенем прически. Держала рюмку виски, изящно оттопырив мизинец. И не спускала глаз с девочек – не дай бог хоть одна допустит какую-то оплошность. Док поставил танцевальную музыку и пошел на кухню жарить бифштексы.
Первая стычка кончилась неплохо. Какой-то парень из «Ла Иды» стал делать одной из девочек Доры непристойные предложения. Она возмутилась, и ребята, разгневанные таким нарушением приличий, быстренько вышвырнули его и даже ничего не разбили. Они были очень довольны, считая себя в какой-то степени блюстителями порядка.
Док на кухне жарил бифштексы на трех сковородах, резал помидоры и горы хлеба. И чувствовал себя превосходно. Проигрывателем лично заведовал Мак. Он нашел альбом Бенни Гудмена с его трио. И по комнатам закружились пары; веселье, кажется, и впрямь началось. Эдди забежал в контору, отстучал чечетку и вернулся. Док сходил за кружкой пива и пока кухарничал, то и дело отхлебывал из нее. Настроение у него все поднималось. Наконец мясо было готово, и Док понес его гостям – общему изумлению не было границ. Все вообще-то были не голодны, но мясо исчезло мгновенно. Насытившись, гости погрузились в приятную послеобеденную истому. Виски все было выпито, и Док откуда-то извлек вино.
– Док, поставьте, пожалуйста, хорошую музыку, – сказала с высоты своего величия Дора. – Мне до смерти надоел музыкальный автомат дома.
Док поставил «Я пылаю» и «Любовь» из альбома Монтеверди. Гости слушали тихо, глаза у всех устремились внутрь. Дора упивалась неземной красотой музыки. Док опять почувствовал тихую, золотистую грусть. Музыка смолкла, гости сидели молча. Док принес книгу и ясным глубоким голосом стал читать:
И поныне,
Коль предстанет душе моей образ любимой,
Чье лицо – распустившийся лотос, чьи груди –
Два плода, золотым напоенные соком, чье тело
Пламенеет от раны, стрелою любви причиненной,
Не познавши любви до меня в своей младости чи
Сразу сердце мое погребается снегом
И поныне,
Коль увидел бы я ее передо мною
Распахнувшую очи, с ланитою плавной
Подведенной до уха, до маленькой мочки пунцовой
Лихорадкой тоски от разлуки со мною больную, –
Из любови моей я б утешные сделал качели,
Ночи вечным любовником день бы я сделал.
И поныне,
Коль вернулась бы снова с очами как звезды,
Утомленная ношей любви своей юной,
Я бы снова голодным рукам-близнецам ее отдал,
Снова пил бы я сладость хмельную из уст ее нежных,
Словно шмель, что стремится грабителем к лилии бело
Сокровенный у лилии мед отбирает.
И поныне
Мои очи, вокруг не глядящие боле,
Кажут мне лики милой утраченной девы.
Украшенья златые ласкают прелестные щеки;
О чистейший, белейший, нежнейший, дивнейший пергамент,
На котором уста мои лунною ночью писали
Поцелуев стихи и уже не напишут.
И поныне
С смертью споря, является мне колебанье
Вежд, припудренных нежно, весь сладостный образ
Дивно-хрупкого тела на ложе в усталости счастья;
Мне отраду дарившие, рдевшие нежно, живые
Два цветка – два сосца над высокой повязкою; свежесть
Алых уст; не забуду вовек я утраты.
И поныне
Среди торжищ твердят, что была она слабой,
Полюбить меня силу имевшая; жалки
Эти люди, что все покупают и сами
Продаются за деньги; а ты же была неподкупна:
Раджа трех городов не сумел привести тебя златом
На высокое ложе; пребудешь всегда ты со мною,
Облекая мне душу, как тело мне платье.
И поныне
Я люблю ее продолговатые очи,
Чей взор ласковей шелка, чьи грусть и веселость
Непрестанно друг друга сменяют, чьи томные вежды
Лишь смежатся, их тень благодатная сердцу помнится
Новым взором пречудным; люблю я и благоуханность
Свежих уст; и власов невесомые пышные волны;
Легкость дивных перстов; тихий смех украшений.
И поныне
Помню я, как на ласки мои отвечала
Тихой лаской, с душой моей душу сливая,
И в любовном огне никогда не бывала бесстыдной,
Как богине своей любострастной служащие жрицы,
Изощренным чьим играм горящий светильник свидетель
И которых сон на пол нагих уроняет.
Филлис Мэй, не стесняясь, рыдала, когда он кончил, сама Дора приложила к глазам платок. Элена так захватили звуки, что значение слов совсем от него ускользнуло. Но мировая печаль хоть немного коснулась каждого. Всем вспомнилась утраченная любовь, все услыхали зов.
– Господи, вот красота-то, – сказал Мак. – Напомнило мне одну дамочку… – И умолк.
Налили в бокалы вино и сидели притихшие. Вечеринка погружалась в стадию сладостного томления. Эдди забежал в контору, еще раз отстучал чечетку, вернулся и опять сел в кресло. Вечеринка уже готова была забыться сном, как вдруг на ступеньках снаружи послышался топот многих ног.
– А где девочки? – раздался громовой голос.
Мак поднялся на ноги, чувствуя чуть ли не счастье, и быстро пошел к двери. Лица у Хьюги и Джонса расплылись улыбками.
– Каких девочек вы спрашиваете? – мягко спросил Мак.
– Это не бордель? Таксист сказал, тут он где-то поблизости.
– Вы ошиблись, мистер, – весело отозвался Мак.
– А это что за дамочки?
И тут началось сражение. Пришедшие оказались командой со шхуны, ловящей тунца, из Сан-Педро. Это были бравые, веселые, сильные парни, не дураки подраться. После первой же атаки им удалось прорваться в комнаты. Девочки Доры, каждая, сняли с ноги туфлю и, взяв ее за носок, приготовились защищаться. В разгар сражения они били врага по голове острыми каблуками. Дора бросилась в кухню и вернулась, вращая с воинственным криком тяжеленной мясорубкой. Даже Док развеселился. Он молотил врагов шатуном с поршнем от «чалмерса» образца 1916 года.
Это было славное сражение. Элен поскользнулся на чем-то, упал и получил дважды в лицо, пока вставал на ноги. С грохотом перевернулась чугунная печка. Загнанные в угол враги отражали атаки тяжелыми фолиантами, хватая их с полок. В конце концов они оставили поле боя. Но два окна на улицу были выбиты. Вдруг с тыла появился Альфред, он услыхал шум сражения и поспешил на помощь, вооружившись своим любимым оружием – битой. Дрались на ступеньках, на улице, а потом и на пустыре. Входная дверь опять повисла на одной петле. Рубаха на Доке была порвана, и на худощавом, но мускулистом плече проступили от чьих-то ногтей капельки крови. Врага оттеснили уже почти до середины пустыря, как вдруг загудела сирена полицейской машины. Гости Дока едва-едва успели вернуться в дом, кое-как поставили на место сорванную дверь, выключили свет и затаились. Полицейские не обнаружили ничего подозрительного. А победители сидели счастливые в темноте, посмеивались и потягивали вино. Из «Медвежьего стяга» пришла новая смена. Свежее пополнение еще подняло боевой дух. Вечеринка разошлась на славу. Полицейские вернулись, заглянули, щелкнули языками и присоединились к веселью. Мак с ребятами сели в полицейскую машину и поехали к Джимми Бручиа за вином. Вместе с вином захватили и самого Джимми. Вечеринка гудела на весь Консервный Ряд, от одного конца до другого. Она вобрала в себя лучшие черты мятежа и ночной баррикады. Команда со шхуны из Сан-Педро приползла обратно на брюхе и была принята с распростертыми объятиями. Все ласкали бывших врагов и восхищались ими. Женщина, живущая в пяти кварталах отсюда, отправилась в полицию жаловаться на шум, но не нашла ни одного полицейского. Полицейские потом подали рапорт об угоне полицейской машины. Ее вскоре нашли брошенной на берегу. Док сидел на столе, скрестив по-турецки ноги, и улыбался, мягко похлопывая пальцами по колену. Мак с Филлис Мэй затеяли на полу индийскую борьбу. В разбитые окна дул с залива прохладный ветер. И вот тогда кто-то запалил бесконечную гирлянду шутих Ли Чонга.
