Глава пятнадцатая

Практика начинается в понедельник. В воскресенье я лениво просматриваю информационные листки, целую пачку которых дала мне Мел, раскладываю на кровати новую униформу (тунику и брюки серо-стального цвета – наконец-то!), выясняю, где будут занятия и как туда попасть (в маленькой студии в центре города – местечко новое, но уже с отличной репутацией, а владелец студии, Обель Уитворт, – местная знаменитость), и листаю старые учебники. Пытаюсь набросать пару эскизов в альбоме, но выходят какие-то глупости. Ужасно волнуюсь: что принесёт мне новый день?..

Утром встаю со странным ощущением, где-то на полпути между радостью и смертельной тревогой. В самой глубине души притаилось радостное волнение, но очень-очень глубоко, а на поверхности – сплошное беспокойство и страх. Голова кружится от вопросов. Какой из себя Обель? Что, если я наделаю ошибок?

Что, если всё будет ужасно? Будут ли ещё девушки, кроме меня? Что, если мне понадобится в туалет, а уборные у них только мужские? Но из глубины пробивается тихий настойчивый голосок с другими вопросами: а вдруг всё пройдёт чудесно? А вдруг мне понравится? А вдруг это моё призвание?

Мама уже поставила на стол фрукты, йогурт… Вкусно пахнет хлебом. Наверное, она специально ходила утром в пекарню за свежими булочками. Мама режет хлеб, и мне слышно, как хрустит корочка. Я так люблю на завтрак и хлеб, и йогурт, и фрукты, но сегодня слишком взвинчена, чтобы проглотить хоть кусочек.

– Ты замечательно выглядишь, дорогая! – говорит мама, разглаживая складки на моей униформе и заново повязывая мне пояс.

– Мама, я в сером с головы до ног. Я выгляжу не замечательно. Я похожа на мышь. Мама обнимает меня и целует в голову:

– Никакая ты не мышь! Завтракай, а потом мы зажжём свечи и попросим пращуров позаботиться о тебе. – Мама откусывает кусочек госта и продолжает: – Помню мой первый день. Было очень страшно, но поверь мне: к концу недели ты привыкнешь, словно работала так всю жизнь. У тебя обязательно всё получится. Ты прирождённая чернильщица.

Как странно, мама изо всех сил старается сказать мне что-то хорошее, как будто представляет, что сказал бы папа, и проговаривает вслух его слова, будто он всё ещё с нами. Всё-таки она очень добрая.

– Знаешь, что советовал мой наставник? Не говори, что хочешь «внести свой вклад» или «изменить мир к лучшему», и постарайся запомнись имена новых знакомых. Следуй этим правилам – и всё пройдёт отлично.

– А ты доверишь мне нанести тебе новый знак? – спрашиваю я с улыбкой. Мамины глаза расширяются от удивления, и она кашляет, подавившись хлебом.

– Знаешь, девочка моя, задай мне этот вопрос потом, когда завершишь обучение.

Она улыбается мне в ответ, и мы вместе тихонько посмеиваемся. Мама тоже волнуется. Ей важно, чтобы я была счастлива, чтобы у меня всё получилось как надо.

Мы вместе выходим из дома: у мамы назначен сеанс чтения для клиента где-то на окраине, а мне надо в студию в самом центре города. В конце улицы мы обнимаемся на прощание, и дальше я иду одна.

Вдыхаю тёплый аромат свежего хлеба возле пекарни, уступаю дорогу цветочнице – она расставляет у магазина горшки с осенними композициями, чтобы привлечь покупателей. Под ногами шуршат листья, лицо согревают солнечные лучи. Ветер довольно холодный, и я запахиваю шаль. Как будто слышу папины слова: «Такие дни – мои самые любимые. Светит солнце, прохладный ветерок покусывает щёки…»

Улыбаюсь, но тут же накатывает грусть. «Только не сейчас, Леора! – строго говорю я себе. – Нельзя прийти на практику в первый день в слезах». Никто не запрещает мне зайти в музей после работы – взглянуть на папину книгу. Расскажу папе, как прошёл первый день, – это придаст мне сил.

Повеселев и расхрабрившись, уверенно поднимаю подбородок и шагаю дальше. На улице много народу, все спешат по своим делам. У некоторых сегодня тоже первый день практических занятий, как у меня. Все в униформе, у каждой профессии – свой цвет. Я единственная серая на улице, чернильщиков у нас немного.

Вот и боковая улочка, где расположена художественная студия. У двери маячит ещё одна фигура в сером. Наверное, тоже практикант. Я в замешательстве замедляю шаги.

Это Карл. Из всех программ подготовки Карла приписали именно к моей.

Что посоветовала бы Верити в такой ситуации? Надо подумать. Верити сказала бы так: «Игнорируй его, Лора. Он – ничтожество. Пройдёт немного времени, и ты удивишься, как такая посредственность могла портить тебе жизнь».

Да, она так бы и сказала, ей можно.

Карл тоже не рад меня видеть. Он отлип от стены, о которую опирался, и уставился мне прямо в глаза. У него широкие плечи, светлые волосы зачёсаны назад, но несколько тонких прядей падают на синие глаза, на лице никаких признаков волнения. Серая форма ему очень идёт.

– Как это понимать? – недовольно цедит Карл. – Это шутка такая, что ли? Не знал, что буду проходить практику с кем-то ещё. В ответ я лишь пожимаю плечами. Что тут скажешь! Стою, скрестив руки на груди и опираясь о стену здания. От Карла лучше держаться подальше. На улочке больше ни души. Смотрю вниз, изучаю носки туфель и надеюсь не навлечь на себя новых насмешек. Да уж, не таким воображала я себе это утро! Раздаётся скрежет засова, щёлкает замок, и дверь студии открывается изнутри. Мы с Карлом выпрямляемся и подходим ближе. На пороге появляется мужчина, кожа которого покрыта великолепными знаками. Такой красоты мне ещё не доводилось видеть.

– Карл? Леора? Проходите.

Внутри сплошь дерево и сероватые цвета. Деревянные столы, светло-серые стены, стальные сиденья стульев. Наш провожатый резко выделяется на этом однообразном фоне. Мне сложно определять возраст новых знакомых, но он явно моложе мамы, ему где-то лет тридцать с небольшим. Голова гладко выбрита, обнажённые руки бледные и мускулистые. Есть в нём что-то необычное, странное, но не могу понять, что именно. Не оттенок кожи или удивительная красота знаков, не ощущение его внутренней силы. Что же меня так поразило? Услышав его вопрос: «Ты в порядке, девочка?» – вдруг понимаю, что неприлично уставилась на хозяина студии, чуть ли не рот разинула. Щёки заливает краска, я киваю, смущённая, что мой взгляд заметили.

– Ладно. Давайте к делу. Надевайте передники. Меня зовут Обель. Возможно, вы слышали обо мне и наверняка видели мои рисунки. Вы проходите практику у лучшего чернильщика, и я надеюсь увидеть ваши исключительно талантливые работы. Помните об этом. – Самодовольная речь, но произнесена таким обыденным тоном, что Обель кажется просто уверенным в своих силах художником. – И вот ещё что. Вы мне безразличны, я забочусь только о себе, о своей репутации. Если вы не оправдаете моих ожиданий, выгоню без лишних слов. Всё, что вы делаете, имеет отношение ко мне. А потому делайте всё как следует. Понятно?

Мы с Карлом бормочем, что согласны, все понятно, и я даже рада, что Карл так же потрясён, как и я.

– Теперь скажите мне, – говорит Обель, – почему вы выбрали профессию чернильщика? Сначала ты. – Он кивает в мою сторону.

Вот повезло!

– Ну… Я всегда любила рисовать, и я… – Присутствие этого человека вгоняет в ступор, мысли и слова улетучиваются. – Хочу изменить мир к лучшему, помочь людям.

О ужас! Я всё-таки произнесла слова: «изменить мир к лучшему». Да что со мной творится?

– Хорошо, я понял, но ответ мне не нравится. Попробуем ещё раз: почему ты решила стать чернильщицей? Глубоко вздохнув, пытаюсь сосредоточиться. Меня чуть ли не трясёт от страха, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:

– Я хорошо читаю знаки и не боюсь крови. – Кажется, Обель прячет улыбку, слушая мой лепет. – Мне всегда нравились рисунки на коже, хотелось понять их значение, узнать, почему люди выбирают одни знаки, а не другие. Я не брезглива, в обморок от вида крови не падаю. Показалось, что профессия чернильщицы мне подходит. Пожимаю плечами и понимаю, что теми же словами могла бы объяснить выбор профессии обрядчика. Обель улыбается моим словам и уже не кажется таким невероятно строгим.

– Говоришь, хорошо читаешь знаки? Ты уверена, Леора?

Он посмеивается надо мной, но глаза его смотрят серьёзно.

И теперь я понимаю, что же в нём странного. Я не могу прочесть его знаки. Вот они, рисунки, прямо передо мной – отметины о его возрасте, родном городе, свидетельства об идеальных оценках и диплом чернильщика, но я вижу только одно поверхностное значение.

Знаки не пускают меня вглубь, не раскрывают своих секретов. В удивлении смотрю в глаза Обелю и натыкаюсь на встречный вопросительный взгляд.

– Обычно я хорошо читаю знаки, как правило то есть, – успеваю произнести я, прежде чем Обель переключит внимание на самодовольно ухмыляющегося Карла.

– А ты что скажешь, парень? Почему ты решил стать чернильщиком? Только не говори, что тоже хотел изменить мир к лучшему. Не удержавшись, краснею и вижу, что Карл расправляет плечи и даже становится чуточку выше ростом.

– Я всегда хотел быть чернильщиком. «Вот ведь врёт!» – в тот же миг проносится у меня в голове.

– Я уже кое-что сделал сам. Карл закатывает штанину брюк и показывает рисунок дракона. Неплохая работа, чёрт подери! – Ты сам это сделал? – спрашивает Обель, чуть приподняв брови. Карл с горделивой улыбкой кивает.

– Хвастаешься нелегально нанесённым знаком и ожидаешь произвести впечатление? Никому этого не показывай, никогда! Ясно? Хотя бы до тех пор, пока я не исправлю эту картинку, чтобы не так была заметна детская рука. Ещё подумают, что это работа моей студии.

Карл опускает штанину, его щёки заливает румянец. Наверное, такой отповеди о нелегальных знаках он не ожидал, да ещё от настоящего мастера своего дела. А приятно всё-таки, что Обель сбил с парня спесь.

Владелец студии со вздохом оглядывает нас без видимого удовольствия.

– Хорошо. Идите за мной, – командует он. Мы следуем за ним через всю мастерскую.

В основном помещении стены белые, все пространство залито светом. Металлическая конторка стоит так, что посетителям не видно, как происходит сам процесс татуировки. Нельзя просто зайти с улицы и посмотреть, кому и какую татуировку наносят. Пол выложен чёрными каменными плитами, в углу – складная ширма на колёсиках, на которой выведены традиционные знаки. За ширмой – большое чёрное кожаное кресло. От волнения сердце стучит быстро-быстро – вот здесь, именно здесь я и сделаю мою самую первую метку. Страх, так давивший на грудь утром, испаряется и остаётся только приятное волнение. Я точно знаю – это моя судьба.

Обель устраивает нам короткую экскурсию по мастерской, поясняя по дороге, что сегодня наша задача – смотреть и слушать. Мы присматриваемся к происходящему, а когда появляются клиенты, спешим выполнять просьбы мастера – подать то, принести это.

Сначала приходит довольно молодой мужчина, лет тридцати. Он хочет получить новый знак, чтобы отпраздновать повышение по службе. Клиент желает сделать татуировку в обеденный перерыв, всего за пару часов.

– Буду рад помочь вам, но нанести знак сегодня не смогу, – отвечает ему Обель непререкаемым, хоть и уважительным тоном. Клиент хмурится.

– Мой предыдущий чернильщик всегда наносил мне знаки в тот же день и в удобное для меня время. Обель понимающе кивает.

– Могу назначить сеанс на любое удобное для вас время, но я никогда не выполняю рисунок без предварительной консультации и по крайней мере недельного периода на раздумья. Клиент недоволен и, кажется, готов встать и распрощаться. Обель спокойно и убедительно продолжает:

– Если вам не понравится новая метка или решение окажется необдуманным и знак не принесёт вам удовлетворения, виноват буду я. Рисунки, которые мы наносим в этой студии, должны стать предметом вашей гордости. Я хочу, чтобы ваши потомки ценили вашу книгу и восхищались каждым знаком на её страницах.

Уверенный тон и слова Обеля успокаивают посетителя, он больше не торопится уйти. Обсуждает с мастером разные варианты нового знака и через некоторое время прочно попадает под обаяние Обеля, совсем как я.

С каждым новым клиентом я начинаю предчувствовать, какие инструменты или предметы попросит подать Обель. Мы с Карлом внимательно слушаем, о чём мастер беседует с посетителями, какие вопросы задаёт, когда клиенты описывают выбранный знак. Обель не просто соглашается с их решениями, он, как следователь, задает множество вопросов:

– Вы видели на ком-то этот рисунок? О чём вы подумали, увидев эту метку? Есть ли похожие метки у кого-то из ваших предков, чьи книги хранятся в вашем доме? Куда вы хотите нанести знак? Какого он должен быть размера? Рассчитываете ли вы превратить этот знак во фрагмент более сложного рисунка? Какие чувства вы хотели бы вызвать у знакомых, демонстрируя этот знак? Что вам нравится в вашей работе? Что не нравится?

Пока мастер выслушивает ответы, я с интересом изучаю его. Иногда Обель сидит совершенно неподвижно и едва дышит, словно боится прервать собеседника или повлиять на его мнение своими замечаниями. С другими клиентами он разговаривает весело и непринуждённо. Но как только иглу обмакнули в чернила и включили машину для татуировок, мастер умолкает. Он словно становится чернилами, а чернила проникают в него. Обель отчасти становится и тем, кому наносит татуировку, душа мастера смешивается с кровью и чернилами. Карл тоже во все глаза смотрит на Обеля. Мы оба поражены происходящим.

Вечером Обель подзывает нас с Карлом и объявляет:

– Я собираюсь расширить эту мастерскую. По окончании практики один из вас получит приглашение на работу ко мне в студию. Покажите, на что вы способны, а я выберу достойного.

Мы с Карлом переглядываемся. Похоже, ставки в нашей игре подросли, и мы оба намерены выиграть.

Домой я шагаю совершенно ошеломлённая. Утренние волнения и страхи словно остались далеко в прошлом. Петляя по городским улочкам, широко улыбаюсь, а сердце от радости учащённо бьётся. Я непременно попаду на работу к Обелю! Вот же повезло заполучить в соперники именно Карла! Уверена, ему работа не так уж и нужна, он просто не хочет проигрывать. Карл, конечно, меня бесит и наверняка пришёл на практику только по желанию папочки, но надо признать – парень кое-что умеет.

Вспоминаю свой план – зайти в музей взглянуть на папину книгу, – и улыбка расползается чуть не до ушей. Жду не дождусь нашей встречи.