Прага – Берлин
Ну что ж, послезавтра, в среду приеду. Сегодня Кирилл узнает мой точный час прихода поезда. Были мы с ним опять в гнусном заведении, где лениво покуривают три хамоватых чиновника. Паспорт мой остался там. Я должен за ним в среду утром зайти, но на нем, по-видимому, будет какой-то штемпель. Мерзкая и никчемная канитель. Я очень жалею, что вообще затеял это хождение, но мама волновалась, думала, что меня вернут с границы. Она нынче немного лучше себя чувствует, но жар еще держится. Перечитывал я на днях мой перевод «Alice in Wonderland». Есть два-три удачно переданных места. Я, помнится, очень спешил и допустил несколько безграмотностей. Иллюстрации же ужасно пошлые. Неудачная книжка.
Вчера этот балда Петкевич, рассердившись на ребенка за опрокинутую чашку, крепко шлепнул его. Ольга рыдала и приговаривала: «Ты уж лучше меня колоти». Евгения Константиновна говорит, что это уже не первый раз. Мрачный мещанин. «Дети должны бояться отца». Крахмальный воротничок и грязные ноги (ногти?). А ты бы видела маленького. Нежный, тихий, задумчивый. Шаховской, поймавший за лето несколько редких бабочек вместе с Федоровым, написал мне вчера. Встретимся, мол, в «Очаге». Обычное здесь rendezvous. Ольга об этом узнала и пришла в дикую ярость. Я сказал ей, что если это ей так неприятно, то, конечно, с ним не встречусь. Ничего не поделаешь.
Помнишь, я тебе писал о неком Плетневе. Встретив Еленочку (они вместе служат в библиотеке), он сказал ей про меня: «Надменен, аглицкая складка». Обижен, что я предпочитаю Джойса Достоевскому и не люблю Лескова. Зато говорит, что у Раевского лицо принимает какое-то райское выражение, когда он упоминает мое имя. Завтра утром мы с ним идем смотреть коллекцию ископаемых насекомых, вернее, их отпечатков. По нашей старой доброй вестфальской привычке я на днях уронил лампу, и с ней случился разрыв сердца. Думал, что Сережа приедет, но сегодня пришло от него письмо, что приехать он не может. Должен экономить. То есть, по-видимому, друг его должен экономить. Кризис. Друг его плотный, довольно полный сорокалетний мужчина. Сережа, когда последний раз был здесь, показывал снимки. Вот тебе очередной стишок: «I hear a sudden cry of pain! There is a rabbit in a snare…» Это стихи Джеймса Стивенса, и я их не переписываю.
Я решил в матчах футбольных больше не участвовать, а только тренироваться. Забавно: вот сейчас вошел Кирилл с твоими и Анютиным письмами и с «Последними новостями» с «Камерой». Поговорю с Ольгиным мерзавцем, как мы здесь его называем. «Камеру» надо послать сегодня. От Мульмановича ни гу-гу. Письмо Анютино валять не буду. Оттого, что я не прочту пушкинского «Фауста» вслух, Союз не погибнет. Так и надо было сказать Гессену. А если он думает, что я собирался читать доклад, то он ошибается.
Прага – Берлин
Встреть меня в 10.25 вечера завтра, в среду, на Анхальтер-вокзале. Знаешь, мы напрасно затеяли эту историю с Дрезденом. Они предлагают устроить вечер в эту субботу и так далее. И хотя мне жаль разочаровать их (письмо, повторяю, крайне радушное, с обещанием горячего приема и широкого гостеприимства), но в Дрезден я не поеду. В общем, вышло довольно глупо. Сегодня утром я был опять в музее. Видел очаровательные отпечатки стрекоз, цикад, муравьев, сороконожек, а также мумии насекомых в прозрачном янтаре. Маме, в общем, лучше. Слава Богу, нет астмы. Вчера вечером за отсутствием Кирилла я помогал Евгении Константиновне мыть кухню.
Тебе письмо от Лизбет. Ничего интересного. А мне от Фонда, который будет в Париже 14-го или 15-го. Тут все по-прежнему. Ну и погодка. Рассказ зреет. А пилку для ногтей ты так-таки увезла. Поцелуй Анюту и кланяйся Дйте.
Из Парижа будут длинные письма.
Кольбсхейм – Берлин
Я посылаю тебе письмо, которое сегодня получил от Ульштайна. Они берут «Звонок». Позвони Крелю, скажи, что я в Париже. Поговори с доктором Якоб. Согласись на сокращение. Перевод и так – труп, можно его еще кромсать, не жалко. Только не знаю, кто должен сокращать. Письмо Креля очень милое.
Теперь второе. Ника меня свел с главным здешним книгопродавцем Herz, который на дружеской ноге с Грассе и Фаяром. Чрезвычайно «заинтересовался» мною. Обещал устроить кое-что. А именно, он с другими книжными друзьями основал общество библиофилов, которое заказывает издателю 100 лишних экземпляров «люкс», выборные книги для эльзасских любителей. И вот он обещал выбрать одну из моих книг. А кроме этого, устроить рекламу, выставить в своей витрине портрет и черновик и так далее. Им как раз нужен иностранный писатель. Он просит, между прочим, отзывы. Надо ему послать «Nouvelles Littéraires», но я хочу сперва выяснить, когда мои книги выходят. «Nouvelles Littéraires» и еще из «Mesures» пошли сюда Нике. Он передаст. Кроме того, мне очень нужны главные пункты моих договоров с Грассе и Фаяром. Напиши, прошу я. Я боюсь напутать. В Париж я еду завтра, в четверг буду там (ужасное перо) в 8 часов вечера. Получил сравнительно бодрую открытку от мамы. Она просит меня повидать Сережу, который сейчас в Париже.
Еще одно. Я получил из Брюсселя предложение приехать почитать, но условия мне не очень по душе. Чтение устраивает клуб русских евреев, а пишет Наташина сестра – Малевская-Малевич. Советует сделать contre-proposition 50 % и дорогу туда и обратно. Или прямо 75 %. Кроме того, приглашает русский кружок в Антверпене. Я ей сегодня напишу. Сделаю эту самую контру. Приезд в Брюссель нужно будет сообразить с страсбургским выступлением, о котором Ника еще будет с Герцем говорить. И вообще, все это нужно будет приурочить к времени моего возвращения из Парижа. Правда, вчера, когда был в Страсбурге, постригся и исправил часы. В трамвае на видном месте огромное объявление: «Société Protectrice des Animaux». Так что мы напрасно грустили.
Только что, то есть пока я пишу, выяснилось, что в четверг вечером будет обедать глава вышеупомянутых библиофилов, так что я поеду в Париж в пятницу утром. Страшно деловое письмо. Сегодня солнце, и одна потрепанная 1о нежится на потрепанной астре. Паршивая бритва, если случайно вспомнишь, пришли мне штучку в письме, а то мучительно бриться.