67. 7 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

7 / VI〈I〉 – 26

По средам у Милейшего (редактора) отпуск,

так что нынче маленькой задачки нету.

Милый мой,

сегодня был у меня очень приятный день. Утром, около десяти, покатил в Груневальд. Сперва было пасмурно, потом хлестнул великолепный, насквозь золотой ливень (пронзенный солнцем), и после этого солнце жарило вовсю и я купался, делал гимнастику, бегал, лежал на угреве – до 4-х часов! На обратном пути зашел в контору и там нашел (он утром вернулся из Амстердама и послезавтра едет в Бордо – и обратно через Париж в Амстердам) твоего отца, который очень важно, в роговых очках, сидел в своем деловом кабинете. Анюта дала мне (до 13-го) шестьдесят марок и обещала тебе кое-что послать. Страшно голодный, я вернулся домой: там было ужасное волнение – пропал, мол, хотели звонить в полицию. Обед, однако, мне дали: холодный вишневый суп (очень вкусный), мясцо, завернутое в капустные пеленки, и нечто, похожее на засахаренный ананас – оказавшийся реповым компотом. А на столе улыбался беленькой улыбкой дорогой письмыщ. Милый мой, не «рай мне», а просто «опьяни» – и соответственно с этим не «сухари», а «сухарь». Ты хочешь знать, почему «араб» есть «забота» Longfellow? А вспомни-ка стих его: «…and the cures that infest the day shall fold their tents like the arabs and as silently steal away». То-то же. С мехами и «Рулем» – все устрою. Шрифтиш разобрал без помощи ключа (клянусь, – ка, эль, я, эн, у, эс, мягкий знак). Same here, my sweet love…

Пообедав, прилег и ровно час продрыхал. Проснувшись в шесть часов, пошел на теннис. На углу увидел две плотных спины: Анюту и Веревкина, покупавших у лотка кружовник. Играл я до восьми часов. Принял великолепный душ, прилично оделся и к десяти (поужинав: сосиски с картофельным салатом да мясики) отправился к Татариновым, где заседали те восемь человек, которые будут участвовать в «суде», а именно: Айхенвальд (прокурор), Гогель (эксперт), Волковысский (второй прокурор), Татаринов (представитель прессы), Фальковский (защитник), Кадиш (председатель), Арбатов (секретарь) – и маленький я (Позднышев). Было не без юмора отмечено, что в этой компании евреи и православные представлены одинаковым числом лиц. «Суд» произойдет не раньше середины будущей недели.

Сейчас половина первого, мой милый, и я тебя чрезвычайно люблю. Страшно меня радует мысль, что, верно, погодка у вас хорошая. Милый мой, радость, любовь, сердце мое, сладкое мое сердце, набавь еще фунтиков… У меня локоток совсем прошел от солнца – но это, конечно, временно. Целую тебя, мой милый, все возможные и невозможные штучки целую – и потом, очень осторожно – Жизнь моя! В.

68. 8 июля 1926 г.

Берлин – Санкт-Блазиен

8 – VII – 26

Вот тебе новая задачка. Сперва пример, вот:

Первым двустишием объясняю целое – составленное из первых и последних букв заданных слов (напр., как здесь «Куда грядеш»). Затем объясняю двустишием первое слово («Каир»), затем второе и так все слова. Так вот тебе такая загадка.

ЦЕЛОЕ

 

Поляна, домик в розах… Благодать!

Вот тут бы, друг, и жить и поживать…

 

1

 

Плод чрезвычайно вкусный – но не дыня;

в средине же – парижская богиня!

 

2

 

Великий царь! Здесь кроется донос!

О царь, вглядись: здесь ухо есть и нос.

 

3

 

Я в них ходить не очень-то люблю.

Предпочитаю хижину мою.

 

4

 

Копейка – вход! Смотрите, шестипалый,

весь в волосах, – но в общем добрый малый.

 

5

 

Тронь: острое! Я вижу, трепеща, —

Толедо, ночь и блеск из-под плаща.

 

6

 

Не раз царица оживляла ужин

уничтоженьем дюжины жемчужин.

 

Разгадай-ка!

Петушок,

часов около девяти утра звонит из «Руля» Людвига: «Приезжайте, мол, нужно сделать для Гессена перевод на английский яз. – несколько строк. Срочно, мол». Конечно, я и не подумал приехать, так как в половина одиннадцатого должен был встретиться с ш. на Шарлоттенбурге. И встретились мы с ним, и поехали, мой петушок, в Груневальд, и там до часу баловались на солнышке. И то сказать: погода была удивительная, небо – обезумевшая от зноя синева, и песок горячий, как манная каша. Еще на один тон потемнев, вернулся я домой, обедал: телячья котлета и пудинг с сиропом. Затем около полтора часа поспал и отправился играть в теннис. На обратном пути переменил книжку, пришел восвояси, насладился душем. Получил письмо от С. Б., очень милое. Благодарю и приветствую. Что сказал в среду доктор? Затем ужинал – рано, в семь, – и ел я, мой петушок, яичницу и небезызвестные вам мясики. Поужинав, потек к регенбуржцам, там еще раз поужинал: салат со сметаной, яйцо, чай с малиновым вареньем. Твой отец уезжает завтра. Анюта, покупая сегодня с Софой материю, хотела объяснить Софе, почему материя нехороша, и заговорила почему-то на жаргоне, – чтобы приказчик не понял. Люся потел и неосторожно откашливался – прямо мне в чай. Софа показывала, как у нее загорели руки. Тем временем грянул роскошный дождь, и я вернулся – в половина десятого под одолженным зонтиком и с новенькой, т. е. чистенькой кэмбриджской фуфайкой под мышкой (я сейчас в сереньких и в новом моем креп-жоржетовом галстухе). В общем, был очень анютный ужин, – и я теперь здорово сыт (впрочем, я всегда сыт, мой петушок, не беспокойся). Горничная здешняя очень мила, но чрезвычайно фамильярна («я расскажу мадам, что вы каждый вечер уходили» и т. д.) и любопытна. Дождь сейчас шпарит вовсю. Вот с такой же силой, как он льет, с такой же влажной и звучной силой, – я люблю тебя, мой петушок… Забыл сказать, что для тебя есть письмо от «Lazarus», но, кажется, нет нужды его тебе перепровождать. Получил я сегодня от мамы письмо: Ольга была больна, ее рвало, но теперь все хорошо. Друг Сергея болен тифом. Милый и разноцветный мой петушок, не спеши с приездом слишком, еще пополней, петушок… Я полагаю, что никогда в нашей жизни таких разлук не будет больше, – но вот эту нужно вытерпеть до конца. Хороший мой, тепленький, не могу тебе сказать, как пронзительно-беспрестанно думаю о тебе.

Покойной ночи, мой петушок… В.