Вступление

In my hot youth – when George the Third was King…

Don Juan

Из года сорокового,
Как с башни, на все гляжу.
Как будто прощаюсь снова
С тем, с чем давно простилась,
Как будто перекрестилась
И под темные своды схожу.

1941. Август (воздушная тревога)

Осажденный Ленинград I

Я зажгла заветные свечи
И вдвоем с ко мне не пришедшим
Сорок первый встречаю год.
Но… Господняя сила с нами!
В хрустале утонуло пламя,
«И вино, как отрава, жжет».

Это всплески жуткой беседы,
Когда все воскресают бреды,
А часы все еще не бьют.
Нету меры моей тревоге,
Я, как тень, стою на пороге.
Стерегу последний уют.
И я слышу звонок протяжный,
И я чувствую холод влажный,
Каменею, стыну, горю…
И, как будто припомнив что-то,
Повернувшись вполоборота,
Тихим голосом говорю:

Вы ошиблись: Венеция дожей –
Это рядом, но маски в прихожей
И плащи, и жезлы, и венцы
Вам сегодня придется оставить,
Вас я вздумала нынче прославить,
Новогодние сорванцы.

Этот Фаустом, тот Дон Жуаном,
А какой-то еще с тимпаном
Козлоногую приволок.
И для них расступились стены,
Вдалеке завыли сирены,
И, как купол, вспух потолок.

Ясно все: не ко мне, так к кому же!
Не для них здесь готовился ужин,
И не их собирались простить.
Хром последний, кашляет сухо…
Я надеюсь, нечистого духа
Вы не смели сюда ввести.

Я забыла ваши уроки,
Краснобаи и лжепророки,
Но меня не забыли вы!

Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет –
Страшный праздник мертвой листвы.

* * *

Только ряженых ведь я боялась:
Мне всегда почему-то казалось,
Что какая-то лишняя тень
Среди них без лица и названья
Затесалась. Откроем собранье
В новогодний торжественный день.

Ту полночную гофманиану
Разглашать я по свету не стану
И других бы просила…
Постой,
Ты, как будто, не значишься в списках,
В колдунах, звездочетах, лизисках –
Полосатой наряжен верстой,
Размалеванный пестро и грубо,
Ты – ровесник Мамврийского Дуба,
Вековой собеседник луны.
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы:
Хаммураби, Ликурги, Солоны
У тебя поучиться должны.

Существо это странного нрава…
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.

И ни в чем не повинен – ни в этом,
Ни в другом и ни в третьем. Поэтам
Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета
Или сгинуть… да что там, – про это
Лучше их рассказали стихи.

Крик: «Героя на авансцену!»
Не волнуйтесь – дылде на смену
Непременно выйдет сейчас
И споет о священной мести…
Что ж вы все убегаете вместе,
Словно каждый нашел по невесте,
Оставляя с глазу на глаз
Меня в сумраке с черной рамой,
Из которой глядит тот самый
До сих пор неоплаканный час.

* * *

Молодого ль месяца шутки?!
Или вправду там кто-то жуткий
Между печкой и шкафом стоит?! –
Бледен лоб и глаза закрыты…
Значит – хрупки могильные плиты,
Значит – мягче воска гранит.
Вздор, вздор, вздор! – от такого вздора
Я седою сделаюсь скоро
Или стану совсем другой.
Что ты манишь меня рукою?..
За одну минуту покоя
Я посмертный отдам покой,

Это все наплывает не сразу…
Как одну музыкальную фразу
Слышу несколько сбивчивых слов.
После… лестницы плоской ступени,
Вспышка газа и в отдаленьи
Ясный голос: «Я к смерти готов!»

II

Ты сладострастней, ты телесней

Живых, блистательная тень.

Баратынский

Распахнулась атласная шубка…
Не сердись на меня, голубка, –
Не тебя, а себя казню.
Видишь там, за вьюгой крупчатой,
Театральные арапчата
Затевают опять возню.

Как парадно звенят полозья
И волочится полость козья.
Мимо, тени! Он там один.
На стене его тонкий профиль.
Гавриил или Мефистофель
Твой, красавица, паладин?

Ты сбежала ко мне с портрета,
И пустая рама до света
На стене тебя будет ждать.
Так пляши одна без партнера,
Я же роль античного хора
На себя согласна принять.

Может быть, мне было б приятно
Вмять тебя в полотно обратно,
Если бы не такая ночь,
Когда нужно платить по счету,
А дурманящую дремоту
Мне трудней, чем смерть, превозмочь.

Ты в Россию пришла ниоткуда,
О, мое белокурое чудо,
Коломбина десятых годов!
Что глядишь ты так смутно и зорко,
Петербургская кукла, актерка,
Ты – один из моих двойников!..

К прочим титулам надо и этот
Приписать. О, подруга поэтов!
Я – наследница славы твоей.
Здесь под музыку дивного метра –
Ленинградского дикого ветра
Вижу танец придворных костей.
……………………
Оплывают венчальные свечи,
Под фатой поцелуйные плечи…
Храм гремит: «Голубица, гряди!»
Горы пармских фиалок в апреле
И свиданья в Мальтийской Капелле,
Как проклятье в твоей груди.

Дом пестрей комедьянтской фуры, –
Облупившиеся амуры
Охраняют Венерин алтарь.
Спальню ты убрала, как беседку, –
Деревенскую девку-соседку
Не признает веселый скобарь.

И подсвечники золотые,
И на стенах лазурных святые –
Полукрадено это добро.
Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,
Ты друзей принимала в постели,
И томился дежурный Пьеро.

* * *

^{Твоего я не видела мужа –
Я – к стеклу прикипавшая стужа,}
Или бой крепостных часов.
Ты не бойся – дома не мечу.
Выходи ко мне смело навстречу –
Гороскоп твой давно готов.

III

Падают Брянские, растут у Манташева,

Нет уже юноши, нет уже нашего.

В. Хлебников

Были святки кострами согреты,
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью,
По Неве или против теченья –
Только прочь от своих могил.

В Летнем тонко пела флюгарка,
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл.

* * *

И всегда в духоте морозной –
Предвоенной, блудной и грозной
Потаенный носился гул.
Но тогда он был слышен глухо,
Он почти не касался слуха
И в сугробах невских тонул.

А сейчас бы домой скорее
Камероновой галереей
В ледяной таинственный сад,
Где безмолвствуют водопады,
Где все девять мне будут рады,
Как бывал ты когда-то рад.

Там за островом, там за садом,
Разве мы не встретимся взглядом
Не глядевших на казнь очей?
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее
смерть
слово
И разгадку жизни моей?

* * *

Кто за полночь под окнами бродит,
На кого беспощадно наводит
Тусклый луч угловой фонарь, –
Тот и видел, как стройная маска
На обратном «Пути из Дамаска»
Возвратилась домой не одна!

Уж на лестнице пахнет духами,
И гусарский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди
Позвонит, если смелости хватит, –
Он тебе, он своей «Травиате»
Поклониться пришел. Гляди!

Ни в проклятых Мазурских болотах,
Ни на синих Карпатских высотах…
Он на твой порог
Поперек…
Да простит тебя Бог.

* * *

Это я – твоя старая совесть
Разыскала сожженную повесть
И на край подоконника
В доме покойника
Положила и на цыпочках ушла.

Отправить