Часть вторая
Человек с вороньим лицом
1
Комната Гленна ничего мне не дала: там склад вещей погибших колонистов (хотя на дверях и табличка «Т. Гленн»). Аккуратно устроено — полки, гнездышки, таблички: «Т. Гленн», «Е. Крафт», «А. Селиверстов», всего десять человек. Одни колонисты умерли от болезней, другие убиты медузами. Но вещи их остались — долгоживущие вещи.
Вот ружье Гленна, вот сломанный фоторобот на суставчатых ножках, тоже его. Одежда, пахнущая плесенью. Бритвенные принадлежности — первая, увиденная мною за жизнь, опасная бритва с тонким, широким лезвием. Из всего найденного это наиболее личная вещь Гленна, выкопанная им в семейных вещевых залежах. Синие отсветы лезвия нарисовали мне Гленна.
Я видел человека, уверенного в себе. Этот человек (по словам Тима, гениальный) носил вот тот свободный костюм по праздникам, этот широкий комбинезон на работе. А если он выходил в джунгли, то надевал легкий скафандр: он не любил стеснять себя и, конечно, не мог придумать на Люцифере подземную жизнь. Толстый (96 килограммов), веселый, сильный, он верил именно в биологическую цивилизацию.
С неисчерпаемым добродушием толстого и здорового человека Гленн мог терпеть неудобства Люцифера. Но его мясистая мудрость уперлась в четкую сухость Штарка. Правоту Гленна могло подтвердить время. Правота Штарка?.. Достаточно было побегать взапуски с загравом, прятаться от оранжевого слизня или прилипнуть к свисающей с дерева ловушке манты.
Или убегать от медузы, прыщущей ядом.
Или вернуться и обнаружить, что дом начисто съеден плесенью.
Правота Штарка — это чистый воздух, душ, вечерний покой — сразу. (Гленн же говорил о смене поколений.) Итак, Гленн и Штарк, порыв сердца и точный расчет.
Я хожу и беру вещи. И вот, один за другим, передо мной (во мне, в моем мозгу) строятся эти ушедшие люди.
Вот Крафт, угрюмый и тяжелый. Упорство — его имя.
Селиверстов, веселый, со странно широкими челюстями.
Подходит Гленн, огромнейшая и немного смешная фигура. Что в его взгляде?.. Отчуждение смерти?.. Видение будущего Люцифера?..
Прыгают с нумерованных полок и подходят другие, вертится между ними золотистый спаниель (его ошейник повешен на маленький гвоздик).
Он суетится обрубленным хвостиком. Милый призрак он тычется носом в ладони других призраков.
Толпа густеет, я слышу их голоса. Они шелестят: «Спроси нас, спроси, и ты узнаешь все».
Но я не могу. Я сжимаю свое лицо и ощущаю пальцем холодные впадины и выступы его. Но я вижу их сквозь ладони, сквозь сжатые веки — они во мне, они во мне.
— Друзья, — тихо шепчу. — Мы покараем зло, я обещаю вам это.
Я вернулся в свою комнату, сел в кресло, успокоился. Итак, мысль Штарка экранирована, исчезла для меня. Но другое, другое-то я вижу. Не напрягаясь, совсем легко, я вижу тени шахт под моими ногами. Вижу комнаты колонистов — пятнами. Ловлю мозговые волны людей, шорохи и трески их слов, ослабленные, перепутанные скальной породой.
Итак, колонисты… Я использую Ники — он похож на здешних многоножек, та же модель. Я повелел ему идти к колонистам: смотреть и слушать.
Итак, начнем с основы.
Всесовет получил два сообщения. Первое (от Штарка) — Гленн умер, заразившись болотной лихорадкой, и похоронен с положенными его рангу почестями.
Сообщение номер два (самодельный; передатчик, прицельная любительская волна) — Гленн подло убит.
И вот я здесь. Вопрос: чем объяснить дальнейшее молчание передатчика? Осторожностью? Борьбой в колонии? Но я располагаю ощущением Зла лишь в одном человеке.
Итак, Гленн и Штарк (и нумерованные друзья Гленна).
Эти мне виргусяне! Они в подземельях своей планеты или обожатели зверей, или машин, только их. И такие характеры!.. Итак, смерть Гленна… В этом злой умысел? Кто такой Гленн? Кто Штарк?
Я соединяюсь с Всесоветом, с его картотекой и считываю данные: «Томас Дж. Гленн: планета Виртус — хирургическая селекция, разработка методики направленного воспитания животного и растительного мира молодых планет. Возраст — пятьдесят лет. Рост высокий, полнота выше нормальной, глаза и волосы светлые. Глава колоний на планете Люцифер». (Член таких и таких-то ученых обществ. Список работ.) Вот карточка Штарка.
«Место рождения: планета Виргус. Возраст — семьдесят. Профессия: изобретатель, печатные работы: нет. Интересы: самоуправляемые системы. Выступления на темы колонизации планеты. Оппонент Гленна. Послан на Люцифер для технической помощи и организации параллельного опыта (маломасштабного) технического метода колонизации данной планеты». (Перечисление изобретений — огромнейший список.) Итак, все нормально. И вдруг Зло, вдруг преступление против жизни человека по имени Гленн, против биожизни Люцифера.
Что это? Взрыв души Штарка, вечно сжатой улицами-штреками Виргуса?.. Жесткими правилами жизни той планеты?..
И вдруг мне стало одиноко — Тим был далеко. Я позвал Голоса. Они пришли сразу, будто стояли и ждали за моей спиной. Сколько уверенности принесли они мне.
— Так, мальчик, так, — твердили они. — Действуй, но не спеши.
— Дело интересное, бери Знание, все Знание, все крохи его, — напоминал другой. («Возьму, возьму, братья».) Стихли, переводят дыхание. И снова:
— Я Аргус-3, я поспешил на Мюриэль и упустил интересный поворот дела. У тебя этот Мелоун. Ты забыл его? («Я помню, помню…»)
— Предлагаю внимательно рассмотреть все семь сторон этого вопроса. Не спеши, нужно вызревание дела в ближайшие часы.
— Точнее уясни себе Закон.
— Я, Аргус-11, пытался с молодым задором переделать людей — и сломал их волю. Береги, береги человека!
— Наблюдай, наблюдай, наблюдай…
— Я Аргус-7, столкнулся со случаем, когда преступник за простым нарушением скрывал преступление опасное, вызванное тоской по Земле. Понимаешь, он привез гены земных животных…
— Наблюдай, наблюдай, наблюдай…
И с ними я решил: Закон в конце концов требует одного — нормального поведения. Норма, конечно, меняется. Одно дело жить в городишках, другое — здесь, на диких планетах. Но меняется норма только в одну сторону — требует большего.
А теперь мне нужны дневники Гленна. Они (я вижу) хранятся у Дж. Гласса, здешнего эскулапа и биохимика.
Нужны мне и колонисты.
2
Я перешел через мостик (текла подземная черная речка булькали какие-то белые и плоские). Щелчком сбил в воду железную финтифлюшку, зачем-то приклеенную к перилам. Прошел к колонистам.
Коридор их огромен. Он тает в голубом свете, он дышит теплым сухим воздухом. И двери, много цветных дверей.
У входа я наткнулся на Ники. Он брел мне навстречу. Он сгорбился, опустил усы антенн: вид его предельно унылый.
— Спасибо за поручение, — задребезжал он. — Поручил слежку честному роботу. Спасибо, уважил, благодарен, рад, счастлив.
— Что ты узнал?
— Ничего.
— Как они здесь?
— Никак, — огрызнулся Ники и скрутил антенны в презрительные спирали. С ним такое случается.
Начнем обход. Вот первая дверь — красная, в бегающих квадратиках (они строились в большой ромб).
Я постучал — дверь отступила передо мной и показала всю комнату. Вокруг стола сидели парни и играли в карты. Увидев меня, они почему-то скинули их на пол.
Падающие карты медленно разошлись, зависли одна над другой и улеглись во всех углах комнаты.
Легли — иная рубашкой, иная картинкой вверх. И лица игроков застыли, одни в усмешке, другие (подмигивающие) с одним прикрытым глазом.
Я вошел. Мы с Тимом жили скупо, а здесь же царила роскошь!.. Стены мерцают. Парящее электрическое одеяло (о таком мечтает чудило Тим).
Пузырчатые кресла. Статуэтки из тех, что оживают от нажатия кнопки и творят черт знает что. Ковры, толстые, белые, рыхлые, словно лесные мхи.
На столе — грибы в блюде. Те, фиолетовые, что на глазах съедают каждый мертвый обломок дерева (а в них — алкалоид типа мескилин. Вот оно как!).
Игроков — четверо. Комбинезоны с отливом металла. Вид типичных колонистов, свирепо хватающихся за работу: тяжелые подбородки, тяжелые взгляды, мясистые бицепсы.
Вообще такой отличной коллекции волевых подбородков, как здесь, я прежде не видел.
Я сел к столу и стал разглядывать их — одного за другим. Авраам Шарги. Кожа его хранит меланезийскую синеву, лоб тяжелый, губы тяжелые, подбородок, взгляд пронзительный; пригодится.
…Иван, фамилия — Синг. Изящен, бесполезен.
…Курт Зибель: подбородок, взгляд, плечи, бицепсы, трицепсы, неприязнь.
…Прохазка (фамилия необычайно плодовитая для Космоса, все время на нее натыкаюсь). Подбородок, взгляд, брови, словно усы Тимофея.
И вдруг мне стало жалко тех женщин, что будут любить этих четверых.
— Хэлло, ребята. Веселитесь? — спросил я.
— Хэлло, Звездный, — сказали они. — Убиваем время.
И, приветствуя мое звание (наконец-то догадались), привстали и шлепнулись обратно. И кресла заворочались, приспособляясь к новому положению их задов, массируя эти зады.
Меня стали угощать.
Была выставлена бутылка вина, из холодильника извлечена парочка жареных цыплят. Гм, гм, еда колонистов.
— Пейте, ешьте, — говорили мне. — Все здешнее, все искусственное, все превосходного качества.
Я снова поел — с великим удовольствием. Ел и обгладывал пластмассовые косточки — техника виргусян безупречна и в мелочах. Разные планеты в разное время пришли в коллектив. Виргус — последним. Они там до сих пор индивидуалисты и хотят своей техникой доказать остальным, что могут все на свете.
— Вы живете весело, — сказал я. — Но по плану должны осваивать плато. И ведь не царапнули землю, верно? Почему?
Общее стыдливое покраснение. Четверка оживилась, даже пыталась встать. Это было внушительное зрелище.
— Там ад. Красный ад, синий ад, зеленый ад (Прохазка).
— Хозяина не видели? Мы его поддерживаем (Шарги).
— А эти грибы? — спрашиваю я. — Зачем?
— Грибы ерунда, можно взять «прямун» и сгонять на болото (Прохазка).
— Ха-ха-ха!
— Там забеспокоились? (Шарги вздел глаза к потолку).
— Верно понимаешь.
Следующие три комнаты пусты. В четвертой сидел за столом лысый мужчина лет сорока, точнее сорока трех. Свитер. Подбородок. Плечи. Бицепсы. Обстановка без грибов, цветов и статуэток. На столе — разобранный мини-двигатель.
Это он радировал, я вижу.
Мужчина (Эдуард Гро, 44 года) помахал мне рукой: извините, мол, не здороваюсь, выпачкался машинным маслом.
Но опасения его самые унизительные. Например, такое ему кажется, что я его ударю. Неужели Штарк их еще и поколачивает?
— Вы Аргус? — выдавил наконец мужчина.
— Как будто. Там, — словно Шарги, я кидаю взгляд на потолок, — там приняли ваш сигнал. Вы оказали большую услугу правосудию. Спасибо!
— Вы… станете расследовать?
— Именно. Буду откровенен, мне здесь все не нравится… Кроме техники. И что Гленн исчез, не нравится, что колония зарылась в камень, тоже не нравится.
— А я вам нравлюсь?
— Вы типичный представитель разлагающейся колонии. Чем вы помогли Гленну?
— Верно, ничем.
— Уклоняетесь от всего, что пачкает: пьянок, ссор, драк.
— Заметьте еще себе, я не пляшу на болотах, не ем грибов.
Я осматриваю его комнату — инструмент, станок и прочее в том же духе.
— Мастерите? Любите это?..
— Хозяин заказывает, у него смелый ум. Жаль человека, жаль его времени.
— Какого времени?
— Что он тратит на управление этой дурацкой колонией.
— Вы недовольны?
— Живется нам хорошо. Встаем в восемь, в девять — ленч, в шестнадцать — баскетбол. Один хозяин работает круглыми сутками, да вот я еще ковыряюсь. Остальные переводят время, играют в работу.
— Почему нет плантации?
Механик Гро поднялся. Сидящим он кажется выше — коротконогий, родился на астероиде.
— А вы пробовали это — заводить плантации на Люцифере?
— Нет.
— Оно и видно!.. Будь она проклята, биология Люцифера, эти летающие сволочи. То высосут кровь, то хватанут зубами. И пожалуйста, вирус! Хуже их только медузы. Брызнет, и не только человек — металл рассыпается! А уж тело одной каплей токсина прогрызает насквозь. А плесень… Проснешься — а вот она, подлая. Сожрала ботинки, съела одежду и уже обгладывает ногти на пальцах. Попал кусок плесени в еду — обеспечен саркомой.
Вот в чем мы поддерживаем Хозяина — зарылись, ушли вглубь, и сразу нам всем стало хорошо. Копошусь вот и счастлив: никто меня не грызет, никто не кусает. Вспоминаю радиограмму и думаю: верно сделал, а ведь и раскаиваюсь тоже. Да.
— А Гленн?
— Я думаю, этот умер от злости. Видите ли, получилось так. Мы его переизбрали, сняли то есть, и грубовато сняли, поругали его. Со Штарком же он последнее время был на ножах. Люди они несоразмерные, конечно. Штарк разумен, деловит, талант, а тот гениальный дурачок. Ему было угодно убивать ради этой планеты не только себя, но и нас. Но не вышло, нет! А кто нас спасал? Хозяин. Я понимаю, Закон требует иного, но я за Хозяина.
Эскулап. Это большой работник: комната-лаборатория, узенькая лежанка, три стола, дощатые полки. Все заставлено химической посудой и приборами. 47 лет, врач колонии, имя — Джон Гласс. Пишет работы по токсикологии животных Люцифера (интересуется и ядовитыми растениями). Токсины, видите ли, это лекарство…
Встретил меня вежливо.
— Извините, я занят, привык к ночной работе. И все же полностью к вашим услугам, Звездный Аргус, — сказал мне вежливый Дж. Гласс. И поклонился, показал макушку.
— Дневники! — я протянул руку. — Дневники Гленна!
— Но я дал слово Отто Ивановичу свято хранить…
Он все же отдал мне дневники. Две тетради с записями светлых мыслей и опытов я дам Тиму, а вот черную старомодную записную книжку возьму себе. Итак, дневники… Я сел к столу и прочитал дневник Гленна.
Дж. Гласс занялся работой и только взглядывал на меня — временами.
3
Дневник Гленна
19 июня. Люцифер близко. Его голубой глаз пристально смотрел на меня из черноты. И я уже не могу успокоиться. Я брожу вдоль иллюминаторов. Перебираю бумаги, читаю. И ничего не могу понять в моих записях. Горит голова, и мысли, мысли, мысли…
Пробежал справочник звездного навигатора — простенькую историю открытия Люцифера кораблем Звездного Дозора, просмотрел отчеты первой экспедиции (неудачной). Она-то и открыла нам исключительность этой планеты.
21-е. Готовим спуск. Много суеты, много подсчетов, возни. Совершенно неоценима помощь Отто Ивановича. Мы вместе проработали все этапы высадки.
Коммодор торопит нас.
22 — 24-е. Сбросили на плато десант роботов (и с ними биохимика Д. Гласса). Учитывая действие медуз и их токсинов (данные Т. Мохова), роботы покрыты пластиком. Они ставят надувные дома и устраивают склады. Проклятая должность руковода не выпускает меня с корабля. По требованию Отто Ивановича я приказал опрыскать плато новейшим ядохимикатом ФН-149, что опасно для генетического фонда. Эх, погрузить бы руки в это первичное тесто и месить, месить его.
25-е. Спустился на землю и не удержался — заплакал. Столько лет я рвался сюда, столько надежд! Я рыдал как псих. Меня оставили одного, даже Мод отошла. Остался только робот-телохранитель. Затем я прошел плато. Со мной шли ближние — Крафт, Штарк, Шарги и другие. Ощущение, что мы идем по дну богатого моря: деревья-кораллы, деревья-анемоны, деревья-шары.
Все живое, все шевелящееся. Великолепные слизни-титаны, порхающие ящеры. А цветные караваны медуз! Они увидели нас и опрыскали ядом. Пришлось бежать под деревья. Погибли Штраус и наш спаниель, славный золотистый пес. Действие токсина дьявольски молниеносно. (Дж. Гласс сказал — до ужаса прекрасное.). Первые похороны, все приуныли. Одни тревожатся, другие грустят. А мне хорошо. Ночью я был в карауле. Мне мерещились первые переселенцы на Виргусе. Какая это, в сущности, грустная, скупая и недобрая планета: снега, мхи, пустыни. Поневоле она должна быть переделанной в космический механизм. Эту же надо беречь, как глаз, и ее ужасы переделать в красоту, зло — в добро.
Я обошел караулы. Шел и вдруг увидел — стронулась черная скала и подмяла купол дома. Оказывается, моут. Крики, пальба, свист осколков. Затем движущийся холм охватило пламя огнемета. Зверь сгорел, пузырясь, — запах жженого мяса, ощущение своей вины и вопрос — отчего я не проверил окрестности?
Штарк советует искать пещеры: им обнаружены карстовые воронки; он в круглосуточных хлопотах.
26-е. Роботы закладывают плантации. Опробуем вначале культуры батата и маиса. Отто Иванович образовал одно звено по истреблению медуз и второе — для сражений с слизнями-титанами. Задача — истребить тех и других на плато. Слизней, судя по данным, всего десятка полтора. Но сколько их внизу, на равнине! Сегодня я летал внизу. Тропические болота, интенсивность биожизни потрясающая.
Договорились — Отто Иванович соберет микроманипулятор. Я стану неотложно работать с генами, хоздела поведет он.
10-е июля. Два события: плантации уничтожены налетом серебристых змеек. Жилые помещения переведены под землю. Начат сбор генетического материала. Шарги обнаружил съедобного слизня, Курт соединил его гены с генами съедобной улитки (по моей схеме). Любопытно, что мы получим? Долго фантазировали.
Я буквально влюбился во все здешнее. Видя монстров, которых сметет эволюция, я жалею, я думаю о заказниках для них.
15-е. Штарк приказал опрыскивать из огнеметов всю плесень в радиусе полутора километров (а съеден только переносной домик — я поспорил, но уступил).
Совершаем вылазки в болота. Поражает некая смешанность форм, будто природа еще только пробует, что и к чему присоединить. Это похоже на сотворение мира по методу Лукреция Кара: «Сначала были созданы руки, ноги и спины, а потом все соединилось как попало, и плохо соединенное умерло. Ибо были люди с двумя головами, а быки с четырьмя хвостами и пр. и пр.» (цитирую по памяти).
Я уверен, побежденные на плантациях, мы возьмем свое в другом. Путями хирургической селекции и соматической генетики мы гармонизируем Люцифер. В данной работе мы сами приготовимся к Люциферу и полюбим его.
18-е. Медузы убили Селиверстова.
21-е. Штарк ускоренными темпами пробивает штреки. Работа идет круглосуточно. Торопят медузы — бурей пригнало. Изрядное их количество напоролось на деревья и в агонии выпустило токсин. Ходим в скафандрах повышенной защиты. Штарк командует всем. Как-то незаметно я оттеснен им на почетное место патриарха, говорящего только «да».
26-е. Роботы начисто выжигают плато. Но тут же, по горелому, на глазах все начинает дико расти. Штарк требует абсолютно уходить в землю. Спорим. Я заказал виварий и террарий.
Селекцию ведем сразу в трех направлениях. Первое — для нужд колонии. Второе — получение форм, пригодных для иных планет. Третье — гармонизация наиболее страшного (медузы и т. д.).
1 августа. Скарп врезался в дерево. Погиб Крафт. Прилетел я туда через час, но плесень доедала его. Бедный друг.
Спорили со Штарком о направлении цивилизации планеты. Он настаивает на быстром уходе вглубь и создании подземной жизни. Я вижу в этом опасность расслабления усилий и требую иного — полного выхода на поверхность и борьбы. В земле можно оставить только лаборатории и лазарет. Сначала должны быть и борьба, и изучение, и нахождение пути, и привыкание к данной биожизни. Штарк поставил вопрос на голосование и я остался одиноким (даже Мод воздержалась).
Мной недовольны те люди, которых я считал корнем и основой: Штарк, Курт, Шарги.
Их испуг перед биожизнью планеты (и на самом деле потрясающей) стал психозом. Штарк уже наладил серийный выпуск универсальных роботов и строит отличные помещения в земле.
О, я знаю его. Он не просто испуган биожизнью Люцифера, он охвачен мыслью создать мир подземный, он, как червь, прогрызает Люцифер насквозь. Изобретательность его не знает предела. Я же ставлю эксперимент по преобразованию к лучшему именно этой планеты. Сменятся поколения, но будет результат, и какой!
31-е. Удача! Первый гибрид слизня и улитки. Превосходный вкус, полный набор аминокислот. Создан в невероятно быстрый срок. Полагаю, оказался полезным токсин, найденный здесь Дж. Глассом. Формула его близка колхицину, но имеет и отличие. Штарк тотчас же сделал полые снаряды и, стреляя, вводил этот токсин слизням-титанам, вызывая их к мутации. И чудовищно быстро породил хищного плоского слизня с фиолетовым глазом слезоточивого действия. Черт знает что!
7-е. Перенес свою лабораторию на плато. Ощущение одиночества среди жизни, так кипящей, не испытываю. Я вижу, как поднимаются деревья, я исследую их соки, я готов поклониться этой жизни.
11-е. Нашел водяные цветы черного цвета. (Дж. Гласс выделил из них новый токсин необычных свойств: он дает амнезию.) 17-е. Работаю с медузами. Надо внести маленькую хромосомную бомбу в их генетический фонд с расчетом взрыва ее через два-три поколения. Это лишит их токсина. Но вдруг они погибнут? Отсюда необходимость изучения жизни медуз. В сутолоке не установил сразу контакт с биостанцией Т. Мохова. Что мешало? А, Штарк… Он сказал о разрушении этой станции слизнями и гибели ученых, и у меня был еще один тоскливый день.
19-е. Приходил Штарк, звал под землю. Я отказался. Считаю, нужно дать пример смелой жизни. Я бросаю свой дом-шар и перехожу в походный. Унес его в центр плато. Здесь, на пепле, уже появились животные. По-видимому, они где-то затаились, когда роботы выжигали плато. У меня на учете три гигантских слизня и около ста ящерок-многоголовок. И все время прибывают на плато медузы, черт бы их побрал!
Да, надо вскрыть бункер Т. Мохова. Там бесценные коллекции и записи.
23-е. Обдумываю свое переселение вниз, на равнину, в болота. Вчера весь день рассматривал ее — Штарк запустил крылатых разведчиков с телеаппаратурой, я принимал стереоизображение (своим аппаратом). Что это? Старается для меня? Или запугивает Люцифером? Роботы летали на винтах, рыскали по самым глухим уголкам. Тайная жизнь Люцифера меня потрясла, странная как бы плавучесть в воздухе некоторых тяжелых организмов ошеломила. Я должен быть там.
24-е. Спор на общем собрании — все против меня. Понятно — помещения, выстроенные роботами, роскошны.
25-е. Плесень съела мой дом, на мою ногу сел фиолетового цвета грибок.
29-е. Второй мой дом раздавлен слизнем-титаном. Вспышка злобы, и я убил его. Прекрасное его тело — золотистое, с рябью карминных пятен — погибло.
Вечером роботы Штарка принесли мне новый дом, холодильник и синтетпищу. Я слегка затемпературил — болен. Но все же люблю этот мир, прекрасный и безжалостный. Я — люблю — его. Так любят красивых эгоистичных женщин. Так я любил Мод.
Записываю симптомы своей болезни. (Длинный перечень.) Приходил Штарк и советовал мне сложить с себя звание. Послал к черту, сказал, что не примирюсь, буду воевать. Что сообщу Всесовету и выступлю свидетелем. О, я ему много наговорил — и, боюсь, лишнее наговорил.
…Лихоражу. Жаль, если умру, — этот мир прекрасен. Он грозен и жизнью и красотой всего — солнца, деревьев, животных. Завидую тем, кто будет жить после меня, — я еще так мало успел, так много непознанного.
…Штарк боится меня и явно ждет моей смерти — около крутятся его микророботы. Пришла Мод, увидела меня, ужаснулась, вскрикнула. Я прогнал ее — заразится, пожалуй. …Свет слабеет. Видимо, началась атрофия глазного нерва. Так мне сказал и д-р Гласс. (Боли он сбивает настойкой из черной орхи.) …Неужели умру? Нет! Нет! Нет! А почему бы и нет. Я никому здесь не нужен. Сегодня (записано цифровым шифром) очнулся от резкой боли и поймал на себе суставчатого микроробота.
Нога деревенеет. Видимо, он сделал укол, словно ужалил меня… (симптомы начинающейся агонии).
Гленн, я клянусь: плато, изгрызенное ходами механизмов, будет поднято мной. Словно кора поврежденного дерева (кстати, в конце ходов в последней ячее сидит Штарк. Он делает что-то. Отсюда я вижу светлый квадратик и вокруг него искорки. Не буду мешать).
А затем к Штарку придем мы — Закон и я, исполнитель его мудрости.
Закон!.. Он ослепителен в своей ясности.
Закон!.. Я вижу его сияющим кристаллом, красной зарей севера, полуденным солнцем пустыни. Он прекрасен и грозен, он несет порядок в путаницу случайностей жизни.
Соблюдение Закона — норма, нарушение его — болезнь. (Д-р Гласс мог бы сказать, что течение болезни разное — хроническое и острое, Штарка явно и бурно лихорадит.) Закон!.. Я вижу его рождение, первоначальное шествие по Земле, его раскинувшиеся в Космосе ростки. Умрет Штарк, умру я — Закон будет жить.
Ради него надо мучиться, умирать. Иначе что будет с Обществом?.. Я очнулся и увидел перед собой узкого чернобородого человека. Он рассматривал меня. Меня!
— А-а, доктор. Поговорим. О, вижу, вами обнаружено несколько токсинов и новых антибиотиков. А еще чем заняты? Со Штарком вместе делаете робота-хирурга. Зачем?
— Я всего лишь терапевт, и, надо сказать, ленивый терапевт, — отвечает он.
— Отчего умер Гленн?
— Болотная лихорадка, пароксизм, бред, отравление. Я же давал заключение. Откуда эти вопросы? К чему они?
Я встаю и засовываю тетради в карман.
— Убит?!
— Бред, — презрительно бурчит эскулап.
Я вышел.
Еще двери. Ха, молодожены!
Вместе — сорок лет. Заняты исключительно собой.
В комнате много цветов. Они шевелятся, колышут султанчиками, вытягиваются, сжимаются. Их жизнь можно созерцать часами. Особенно сидя рядышком с женой (мужем).
Штарк явно благоволит к семейным — отделка комнаты великолепная, на стене оконные занавески. Отдергиваю. Ба! Земной пейзаж! Поляна, звери — коровки, пастухи, фермер в шляпе и комбинезоне, ветерок, запахи… Угадываю вкусы Штарка. А все же есть, есть что-то завораживающее в нашей праматери-Земле. Итак, Штарк желает, чтобы ему не мешали, он задабривает всех и этим просит: живите как хотите, но не мешайте мне.
— Много делаете роботов? — спрашиваю я.
— По штуке в день универсальных. Прочие — узких профилей — порхатели, прыгуны, червецы, десять-двенадцать малюток в день.
— Мощно!
— Хозяин молодец, служить у него — счастье.
— Служить. — Я повторяю слово, пробую его на вкус, верчу во рту: «хозяин — хозяин — хозяин» и «служить — служить»…
— А как же, — говорит хорошенькая жена, поглядывая весьма кокетливо.
— Он такой добрый.
Ясно, все они отдыхают в удобном месте. Отдых высвобождает энергию, Штарк вливает ее в легкую и чистую работу, в семейное счастье, в грибное опьянение.
И человек-колонист становится человечком и колонистиком и теряет инициативу: Закон Космоса еще раз преступлен. Так мы не освоим Космос, не разбросаем разум по всем планетам.
— Вы слышали подробности смерти Гленна?.. Нет? Понятно.
…Комната, цветы, парящее ложе. Мод Гленн, когда-то жена Гленна, теперь просто одинокая женщина. Оттого и пляшет (чего не делают с горя). Подбородок тяжелый, блондинка. Ники, юморист Ники, плетущийся за мной, входит в комнату, вынимает ее платочек из сумки, дает. Та (от неожиданности) берет, вспыхивает, кидает платок в нас — тяжелый характер!..
Штарк? Его боится, глубоко ощущает всю безводность его натуры. Гленн?.. Он до сих пор живет в ней (его глаза, плечи, губы). Неужели мы бессмертны только в делах и в памяти женщин?
— Всего хорошего!
В коридоре мне встретился Шарги.
— Хэлло, Звездный!
— Ты хоронил Гленна? — спросил я.
— Хоронил Гленна?.. — повторил Шарги. — С чего это вы взяли? Нет, я не имел высокой чести ни хоронить Гленна, ни дружить с ним. Я простой человек, к двуногим божествам типа Штарка и Гленна отношения не имею. Но, уверяю вас, один другого стоил.
«Откуда он мог узнать? — заметалась его мысль. — Хотя, такие глаза… Зачем мне ввязываться в это дело. Останусь в стороне, проведу этого дурака».
— Не проведешь, — заверил я.
— Я не понимаю вас…
— Я не жду слов, ты боишься. Дай картинку, вот и все.
Шарги упрямится:
— Что-то завираетесь, Звездный.
— Погляди мне в глаза.
Он поглядел и вспомнил — что ему оставалось делать?
Я увидел: носилки с Гленном несут многоножки. Рядом идет Штарк в скафандре. Вот остановились — Шарги обливает труп Гленна из бутылки. Доктор?.. Этот в стороне, он наблюдает. Пламя, дым, столб дыма… Сгорая, Гленн облаком дыма взлетает в атмосферу. Где-то там, перегруппировав свои атомы и с дождем упав вниз, он станет частью жизни Люцифера и сольется с планетой. Вот (крупным планом) я вижу вазу с его пеплом. Закапывают ее под скалой и стреляют в воздух.
Все нормально — болезнь, смерть, истребление опасного трупа.
— Что предварило событие? Говори.
Шарги упрямится:
— Нет, тебе не сломить мою волю.
— Но это же так просто. Встань! (Он вытянулся.) Ты спишь. (Он закрыл глаза.) Ты видишь Гленна и Штарка (за лобной его костью началась суета образов). — Я пошарил в его памяти и повелел забыть наш разговор и стоять до моего возвращения. Сам же пошел встретить Тима.
Вот было зрелище — подъем плота в пещеру!
А какой лохматый и оборванный бродяга Тим! А собаки. Они так обрадовались мне.
Я проводил их и попросил робота-няньку доставить еды, и побольше, помочь Тимофею выкупать собак, отвести Мелоуна — тот еле двигался.
Час я провел с Тимом и собаками. Те, все обнюхав, разыгрались, гонялись друг за другом по коридору, рычали, лаяли. Шум поднялся страшный.
Я пошел в кабинет Штарка. Дверь его охраняли спецроботы, одетые в ласковых цветов пластмассу. Они смахивали на людей.
Вот только у каждого лишние четыре руки, словно у индусского божества. (Штарк питал слабость к многоруким системам.) У каждого спецробота есть лазер. Это боевые, сильные машины. Зачем они? Вот бы побывать в первом ряду, когда Штарк проводит смотр своим мыслям. Я бы дорого дал за это, заплатил любую цену. (Ощущаю в Штарке какие-то недоступные мне, глубоко затаенные цели. Даже знания Аргусов не раскрывали этого человека.) …Со мной увязался Тим. Я не возражал, появление знакомого даст амортизацию между мной и Штарком.
Нас расспросил вежливый робот-секретарь. Он говорил подобострастно (что это? насмешка Штарка?), но я все ждал, не хрустнет ли, раскрываясь, звездчатая диафрагма лазера.
На всякий случай я встал впереди Тима.
Робот гнул перед нами свой пластмассовый хребет, рассыпался в любезностях, уверял, что Штарка нет (а мне он и не нужен). Даже разрешил взглянуть и убедиться.
Мы и взглянули — в раскрытую дверь. Штарк занимал большую залу. Она заставлена столами с аппаратами и картами. Одним словом, кабинет скромного работника.
Его кресло. Напротив детальный чертеж Люцифера в разрезе. Значит, он прощупал его сейсмоволнами и, быть может, глубинным бурением. А вот чертеж горнопроходческих работ — в разрезе.
Мы вернулись, и Тим ушел спать.
Я ждал — Штарк должен был прийти, он шел ко мне.
4
В три ночи дверь открылась, и вошел Штарк, хозяином сел в кресло. Откинулся, сунул в рот конфету и, посасывая и почмокивая, спросил:
— Недурно у нас? А? (Получилось так — «недувно» — конфета ему говорить мешала.)
— Уютно, — сказал я. — Прохлада, воздух, чай. Хорошо!
— Да, это вам не джунгли. Такая в них первородная каша… (И сморщился — брезгливо.) Вроде наших с вами взаимных отношений. Я не люблю тянуть, мой стиль — быстрота. А ведь тяну с вами, понимаете, тяну. Боюсь, что ли?
— Есть немного, — согласился я.
— Понимаете, — он положил ногу на ногу, — у меня такой пунктик — мне во всем определенности хочется, ясности. Во всем! Вот вас я могу включить в свои расчеты, вы мне ясны. И каким бы вы себе ни казались ужасным, я и алгоритм ваш найду, и движение вычислю. И, знаете, весьма точно. Но…
(Он сидел откинувшись, обтянутый блестящим костюмом, словно кожей. Он казался металлическим, и ему это нравилось — Штарк то и дело посматривал в настенное зеркало.)
— …Но все же каша. Я стрелял, а не арестован. Неясно. Ясность же хороша. О, я бы и этот мир сделал так, если бы стал богом. Понимаете — во всем четкость, минимум протоплазмы. Я бы сотворил мир роботов или, на худой конец, мир насекомых. Они сухие насквозь. Заметьте, чем больше слизи в существе, тем оно для расчета непригоднее. Возьмите Люцифер. Слизь, глыбы первобытной слизи. Из них через миллиард лет будут сделаны неизвестных свойств звери. И на таком фундаменте решено делать цивилизацию… Смешно.
— Закон о невмешательстве, — напоминаю я.
— Он глуп! Я бы вместо этой слизи дал мир, четкий и работящий, как станок. Мир — друг. Мир — робот. — И упрекнул: — А вы срываете мою работу.
…Неопределенность, слизистость, — говорил он. — Ненавижу их! Я и с собой-то мирюсь из-за ясной головы да маскировки кожей моих потрохов. Я хочу все знать точно и ясно. И потому пришел к вам. Хочу знать, вы мой враг (это понятно) или потенциальный друг? Молчите, взвешиваете? Я бы и сам это установил, да времени не имею. Но что это мы сидим и ерунду городим? Хотите полюбоваться на мои штучки? Новые? А? Хе-хе, безопасные, но… (Он поднял палец и погрозил мне.) Но с определенной мыслью — игривой.
— Валяйте!
— Итак…
Штарк поднял палец и склонил голову, прислушиваясь. И нижнюю губу закусил. Я услышал движение в коридоре, лязганье. Оно оборвалось у двери.
Дверь вошла в стену. В ее проеме стоял робот в бронеколпаке, с прорезями. Снова нарушение правил робототехники.
— Вижу, — заворковал Штарк, — вас смущает его вид. Это экранировка. Я же весьма наслышан о вашей власти. Рискуют они там, в Совете, с вами, рискуют. А если вы задумаете что-нибудь противозаконное? А? Или со мной споетесь? Я ведь преступник. Хе-хе… преступил закон. Кстати, преступление — это реакция человека на ненормальные для него условия. Хороша формулировка?
— С гнильцой.
— Итак, о роботе. Вы арестованы, вас берет этот робот, я к вам и пальцем не прикоснусь. Нет и нет!
Штарк сунул под мышки обе ладони. И глаза прикрыл: вот так, мол, не вмешиваюсь…
Но губы его вздернулись — их углы, — и подбородок остро выпер вперед. И нос бросил на него четкую тень.
Штарк, весь сверкающий, был словно выбит из металла.
…Робот? Это обычная многоножка типа Ники, ростом с меня сидящего. Вес ее килограммов пятьсот. Я перешел из людского тягучего времени в аргусовское, динамичное время. И оттуда смотрел на робота с юмором: паук шел, деля пространство между им и мной сверхмедленными шагами. Отсветы полировки стекали на пол.
Штарк застыл с разинутым в усмешке ртом. Свирепая усмешка, все зубы на виду.
Я встал и использовал разницу времени. Во времени Штарка (и робота) был резкий бросок ко мне. Во времени Аргусов я подошел к роботу (руки его только начинали хватательное движение) и продавил стекло аварийного устройства.
Это всегда надо иметь в виду — аварийное окошечко робота. Так можно остановить даже ополоумевшую машину, не губя ее ценную механику. Если, конечно, успеешь.
И снова я во времени Штарка, снова сижу в кресле, снова разговор.
Штарк отчаянно жестикулирует. Он, видите ли, восхищен!..
— Поздравляю, поздравляю! — трещит Штарк. — Такая реакция! Молния!.. Любопытно, как этого они добились? Можно разобрать ваш… Простите сидящего во мне механика, но очень хотелось бы покопаться в ваших вещичках. Я всегда мечтал стать таким вот неуязвимчиком, мне глубоко неприятно принадлежать к породе слишком рыхлой и слизистой.
Во мне воды восемьдесят процентов. Во мне-то! Смех.
Хотите должность моего главнокомандующего? Нет? Тогда поделим шарик пополам? Ни с кем, кроме вас, делиться бы не стал, самому тесно. А вам — пожалуйста. Дать север?.. Юг?.. Нет?.. Удивлен. Ах да, вы же законник.
…Задумались ли вы о личной мощи? Что может человек один, если он не Аргус? Без роботов? Без себе подобных? Знаете, Аргус, трагедия правителя в его зависимости от каждой мелочи. Ему же (сужу по себе) приятнее все делать самому. Да, да, все мы царьки сновидений. А если я мечтаю о планете, которую я целиком сделал сам? О мире, где действую только я, мой мозг, лишенный дурацких эмоций.
О вечной жизни, чтобы всему научиться и все уметь? Если здесь (он ударил себя по груди) что-то жжет?
— Сильно, сильно, — говорил я.
— Колонисты, эти поставщики фактов, конечно, наговорили обо мне много нелестных вещей. Диктат и прочее, — толковал Штарк. — Я же хочу одного — полной самоотдачи! Что мне делать, если мой калибр соответствует только всему шарику? Если мне тесно в обыденных отношениях? Если мозг требует грандиозного?
Говорит — сам усмехается.
Тело его маленькое, горячее. В движениях рук и гримасах лица повышенная четкость. Он не сидит спокойно, не может, у него сильно повышен обмен, он даже в разговоре вынимал из кармана питательные шарики и кидал их себе в рот.
— Я прав и не половинчато, а всеобъемлюще. Разница мира биологического и технического — в отличии случая от закономерности. К чему мне случаи, зачем мне люди? Их настроение, их эмоции? Проклятые случайности проклятых дураков?
…Роботов я люблю. Они помогают мне выпустить на волю призрачный мир, заключенный в этой коробке. (Он постучал себя пальцем по шлему.) Кто породил его? Подземелья Виргуса? Возможно. Там я убедился, человек может быть творцом миров. Дайте мне время, и я сотворю свой мир. Мне нужны не миллионы лет, не тысячелетия, как Гленну. Через десять, через пять лет вы увидите здесь идеальную для жизни планету. Без слизи, других природных глупостей.
Договорились?.. Нет?! Тогда как это вам понравится, мой Судья? — И Штарк вынул из кармана руку, раскрыл ладонь — вспорхнула тучка серебристых капель-пузырьков. Он подул, отгоняя их от себя. Э-э, да он их и сам боится. Ишь как сжимается его тело.
— Что это?
— Ха-арошая штука, — сказал Штарк. — У меня их, разных интересных штучек, тысячи. Я пошел.
Дверь грохнула, закрываясь за ним. Решительно щелкнул замок.
Я же следил за кружением капель. Они словно дождь, повисший в воздухе.
Но все же какой он заграв по характеру, даже противно. А пузырьки летят — будто медузы. Вот летают по спирали, вот разбились по пяти-семи штук и начали крестить комнату на разной высоте. Гм-гм, они самоуправляемы.
Взрыв! (Один пузырек коснулся стола.) Дымок поднялся в воздух. Я сощурился: эмиссия синильной кислоты, смесь ее с газообразным антигравом. О таком я и не слышал. Я отступил, задержал дыхание. И пузырьки идут на меня — они уловили ток воздуха от моего движения. Я отступил к дверям. Они идут — я вжимаюсь в двери.
Я задержал вдох, навалился изо всей силы — и с грохотом упал в коридор, на двери.
Я поднялся и, стоя в коридоре, видел лежащую дверь с надписью «Для гостей», видел — Штарк, как летающих варавусов, брал в воздухе свои ядовитые пузырьки и прятал в коробочку. Ее сунул в карман.
— Вы и в огне не сгораете… — говорил мне Штарк. Он вынул питательный шарик и сунул в рот. В его глазах, прилипших ко мне, был страх. Он боялся меня, боялся до чертиков, до спазма в кишках.
Я же был ошеломлен. Злости на Штарка во мне не было. Он сам был Злом, я не мог ждать иного.
Но его страх…
Передо мной человек. Он принес Зло в это место; погубил Гленна, убил «Алешку» и трех наших милых добрых собак. Он хотел сейчас убить меня. Или напугать?..
— Гляди! — крикнул я ему. — Гляди мне в глаза.
Штарк перестал жевать, его глаза…
Он напрягался, он хотел отвести их в сторону и не мог. Ко мне же пришло странное ощущение. Я здесь не один, нас двенадцать человек. Мы все глядели на Штарка, в серые кругляшки его глаз, в отверстия зрачков, в сетку глазных сосудов. Я почувствовал бьющую из меня силу в виде горячего острого луча. Сейчас я сшибу его с ног. Собью, собью…
— Не свалишь, — прохрипел Штарк. — Не-е с-свалишь. — Он упал на колени, прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на полу, бормоча: — Проклятый, жжешь… Проклятый, жжешь…
Я подошел, я схватил и оторвал от лица его руки: по коже лба и щек набегали мелкие водяные пузыри.
— Проклятое слабое тело, он сжег его. Проклятое, проклятое, проклятое тело… — говорил Штарк. — Я разделаюсь с тобой.
Я снял с него шлем и хорошим пинком пустил по коридору. Шлем завертелся и покатился — белый и круглый шар. Затем я приказал Штарку спать до утра, спать, спать…
И ушел.
Оглянувшись, увидел фигурку, поблескивающую на полу. Над нею клохтал дежурный робот. Он ворочал Штарка, затем подхватил его и поволок по коридору, растворился в голубом сиянии его стен.
Штарк спит. Я улавливаю в нем сонное шевеление слов… «Мой мир, мой ребенок»…
5
Колонисты… Эти не спят. Они устали, испуганы. Вопрос — отчего я не арестую Штарка — тянет на меня сквознячком из всех черепных коробок.
Я предвижу — они пойдут ко мне один за другим и станут оправдываться.
Первой пришла Мод Гленн. Одета просто и выглядела предельно уютной — полненькая, с завитушками на затылке. И волосы словно у моей жены. Проговорила больше часа, обвинила Гленна в черствости, в бездушии. Обвинила и себя в том же. Плакала. Я убедился еще раз, что Гленн, тот, которого она знала, будет жить в ней до самой ее смерти. Это, конечно, тяжело. Я, дурак, расчувствовался и убрал из ее памяти Гленна, и она стала кричать, что до разговора была другая-другая-другая! — и хочет ею оставаться.
…Механик рассказал еще о Гленне и Штарке.
Гленн был ему неприятен, так он говорил. Хотя и отдавал должное — человек весь «наверху» и не от мира сего.
Он принялся рассказывать о Люцифере, о склоках. Он сидел и нудил, я же рассматривал те кадрики, что мелькали в его памяти.
Пришел Шарги. И такую исступленную зависть к Штарку я увидел в нем!
Шарги (искренне!) спел хвалу Гленну как работнику, целиком преданному науке. Рассказал: «Я познакомился с ним в Институте внутриклеточной хирургии, ассистировал ему. С первых же дней был поражен его императивным темпераментом, силой и мощью его облика. Когда он входил в лаборатории, с ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть близок к нему. Он убедил меня, что пора переносить его опыты на целую планету. Нас было много одержимых. Где они? Отвечаю — погибли здесь в первые месяцы. Я же остался, я старался выжить. Да, за первые месяцы у нас выбыло две трети людского состава: событие чрезвычайное. Но вернусь к Гленну.
До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака, эти руки с десятью ловкими щупальцами, его взгляд.
Однажды я при нем просматривал журналы по хирургической селекции — тотальной селекции.
Гленн рассвирепел. Он сказал: „Острые селекционные подходы устарели. Весь организм, как осуществление тончайшей и целесообразнейшей связи огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным по своей сущности к разрушающему ее. Он сосредоточен на спасении прежней своей сущности. Это служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции.
Нам нужна игра на точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация готовых организмов, чем создание новых“.
Вот это и привело нас сюда, на Люцифер. Но здесь я понял — это же работа на тысячу лет — или на миллион. А у меня их только сто.
И мы его подвели — ради спасения нашей жизни.
А сейчас жалеем о нем — ради спасения своей сущности человека. Это диалектика, Судья.
…Да, да, мы продали его за похлебку. Но не думайте, что мы чавкаем спокойно. Нет!»
— Еще бы, — сказал я. — Еще бы. У тебя бывает изжога.
…Я побывал и у Штарка. Он спал в саркофаге из освинцованного стекла. Прятался! Свистел механизм, качал воздух, лицо Штарка было покойно и насмешливо.
Итак, завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.
…Полчаса назад Штарк экранировал себя и почти исчез. (Впрочем, две-три синие его искорки то и дело мелькают.) Я ищу. Я хожу и стучусь в комнаты. Вот четверо — опять карты и грибы. Они едят их, запивая апельсиновым соком.
Я приказываю им смотреть, на меня. Смотрят. Глаза сонные. Веки — красные ободки.
— Как Штарк… — спрашиваю я, — относился к колонистам?
Я наклоняюсь к ним.
— Он говорил, мы поставщики кирпичей для его, именно его, мира.
Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.
— Он нас презирает, — сообщает Курт. — Он презирает меня. Смеет презирать. А я биолог, я лично нашел тринадцать новых видов. При Гленне я был человеком, а сейчас?
— Всех, — уверяет Шарги. — О, я его знаю. Он такой, он всех презирает. А попробовал бы расшифровать ген. Он просто дурак рядом со мной.
— Он сволочь, — говорит третий грибоед. — Изобретатель, практик, дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.
— Он убил Гленна, — рыдает четвертый. — Гленн был гений и умер, а я живу. Зачем?..
(Ага, искры, тень Штарка — он только что заходил к врачу.) Теперь мне нужен эскулап. Точнее, его робот-хирург.
Врач в кабинете. Человекоробот (в половину моего роста) лежит на кушетке с блаженной улыбкой на пластмассовых устах. Оказывается, идет испытание какого-то токсина.
Говорил со мной врач осторожно, шагая по комнате от банок с заформалиненными маленькими чудовищами до стеллажей с гербарием. (Все растения ядовиты. Так и написано — «яд». И косточки нарисованы.) По его рассказам я кое-что узнал о милой сердцу врача орхе.
Я притворился неверящим.
— Вы ее понюхайте, — советовал мне эскулап. «Он нанюхается испарений, — соображал он. — Погаснут его глаза, его напряженная воля, и я уйду — Хозяин ждет».
Черная орха живет у него в аквариуме, герметически прихлопнутая крышкой. Врач откручивает зажим. Я беру орху. Красива — черные бархатистые тона. Лепестки из всех пор извергают тонкий, сладкий запах. Он окутал мое лицо — молекулы его стремились войти в меня. Я видел их клубящийся полет.
Я вдохнул — и ощущение порочной неги охватило меня.
Я стал двойной — прежний «я», неплохой парень, млел от сладости этого запаха. Другой — теперешний — видел движение молекул, их вхождение в кровоток, их попытки химически соединиться с гемоглобином.
Я сел в кресло, откинулся и притворился дремлющим (или в самом деле задремал?). Глаза я прикрыл, но сквозь веки глядел на врача.
Видел — д-р Дж. Гласс вышел. Я знал — Штарк ждет его в конце маленькой шахты. Там многоножка и робот-секретарь. Там и комната — освинцованная. (Она видна мне белым прямоугольником.) Врач спешит. Сквозь камень пробиваются трески и шуршание его мыслей. Я нюхаю орхидею. И наслаждаюсь тем, что могу делать это без опаски.
Итак, врач сказал Гленну о свойствах черной орхи.
Колонисты бросили Гленна.
Штарк отобрал у него управление колонией.
Я — мститель.
Но Штарк уже наказал себя, дошел до точки.
Точку поставлю я. Я встал, воткнул цветок в кармашек жилета и пошел. Я видел все — штольни, ходы. Плато изгрызено штреками. Будто поднятая кора источенного насекомыми дерева.
И в последней ячее незримый Штарк… делает что-то. Это «что-то» и будет моим вкладом в Знание Аргуса. Пойду-ка медленнее, пусть не торопится, пусть готовит свое дело.
Широкие тоннели сменялись узкими каменными трубами. Они шли вертикально (в них железные лестницы). Хрипят насосы, втягивая воздух с поверхности (и фильтруют, стерилизуют, сушат его). Потоки воздуха воют разными голосами в щелях… Пещеры-фабрики, отделенные листовым металлом. В одних роботы льют металл (брызги, снопы брызг), в других работают на станках, в третьих сваривают какие-то части. Отовсюду звяканье и стуки, шипение огня, хлопки взрывающегося газа. Иду ниже. Здесь естественные пещеры, маленькие, душные, пыльные, словно карманы в заношенном комбинезоне. Одни пещеры сухие, в других текут подземные воды с привкусом извести.
(Близка свинцовая комната.) И вдруг я ощутил ужас, приближающийся ко мне. Он несся — спрессованный, выброшенный мозгом, страшный, словно заграв в прыжке.
Но это же врач, его мозговые волны! Я могу дать на отсечение свою голову (без шлема), что Штарк что-то выкинул новенькое. И впервые я ощутил усталость. Надоел мне он. Какой-то мертводушный, свирепый, с воспаленным мозгом.
…А на планете день, на плато — хороший воздух. Там гуляет и дышит Тим.
На плече его двуствольный старинный дробовик — он коллекционирует мелкое зверье, бьет его из ружья сыпучими зарядами.
На роже его блаженная ухмылка, в бороде — солнечное золото. Собаки бегут за ним в легких панцирях. Они снуют туда-сюда и все обнюхивают. Им хорошо — небо чистое, ни одной медузы!
Я позавидовал им (и моему прошлому).
…Врач вопил:
— Что-о он делает. Что он делает… У-у-у…
Я вышел навстречу ему — тот налетел и приклеился ко мне, будто присоска манты. Он трясся и всхлипывал, уткнув голову мне под мышку, мочил слезами мой уникальный бронежилет.
Я ждал. Я погладил его жестковолосую голову и ощутил ладонью плоский затылок.
Врач хлюпал, рассказывая, что Штарк заставил, принудил дать ему экстракт орхи. Но ведь толком не проверено ее действие! Да, боль уходит, но куда? И что будет дальше?
Врач кричал — надо спешить, там готовится преступная операция. Его принуждали ассистировать, он же вырвался и сбежал.
Кричал — Штарк готов абсолютно довериться роботу-хирургу.
Кричал — сейчас Штарк перестанет быть человеком, его срастят с машиной. Он станет кибергом, и тогда с ним не сладишь.
(«Вот оно, Знание! Такого еще и не бывало, такого Аргусы не видели, не встречали».) Гласс кричал:
— Надо бежать, надо спасать человека!
Дж. Гласс был прав — надо бежать. И мы побежали — это было совсем рядом.
У экранированной комнаты робот-секретарь обстрелял меня. От вспышки лазера брызгалась каменная порода, взлетали радужки паров.
Я поборол желание стать под удар и испытать себя. Я выстрелом смел секретаря (и расплавил породу). Пробежав по огненной жиже, сорвал свинцовую дверь, ворвался в помещение. И окаменел — за толстым стеклом начиналась операция.
На плоском и белом столе лежал Штарк, голый, как лягушка. Над ним нависла машина — пауком. Она перебирала руками, словно пряла. (Переделанная многоножка, к ней добавлено еще шесть рук.) Она работала сразу несколькими руками. Пока что манипулировала склянками. Видимо, анестезировала Штарка. Но делала это с необычной скоростью. Это и было страшное — молниеносность происходящего.
Подоспел врач. Он задыхался, свистел легкими. Он сел на пол.
— Все, — сказал он, — не успели.
— А если войти и помешать? — спросил я.
— Тогда он мертв. И не войдете, предусмотрено… Смотрите, смотрите, что он делает! — вдруг закричал врач.
Робот, схватив белую коробочку, понес ее к телу, и туда же потянулась одна лапа со сверкающими ножницами и другая — с щипцами.
Пришлось идти напрямик.
Я вошел и остановил машину. Штарка похлопал по щеке. Тот очнулся. Потянувшись, зевнул и сел, свесив голые волосатые ноги.
Он кивнул мне и погрозил врачу пальцем. Встал. Медленно и тяжело прошел к кушетке: та вздыбилась.
Он прислонился спиной — кушетка выпустила руки, схватила его, стала опрокидываться. Загудело — Штарк медленно приподнимался и повис в воздухе.
Дезгравитатор… Это понятно, Штарку надо отдохнуть.
Он повис неподвижный и как бы окоченевший. Я положил цветок орхи ему в изголовье — пусть дремлет.
Я взял из робота пластину с программой, извлек мозговой блок и ушел, ведя доктора, абсолютно раскисшего от переживаний. Киберга из Штарка не вышло.
…Вечером я встретил Штарка, бродящего коридорами. Он ходил неторопливо, видимо, прощался. На все глядел, все трогал. На нем был странно огромный шлем. Я пошел за ним — он заторопился, пронесся словно на колесах.
— Стой! — крикнул я. Но фигура исчезла. Штарк уходил. Зачем? Куда? Убегал он вниз, но не шахтами, а естественными ходами (их прожгла лава). Там узкие щели и проходы, соединявшие небольшие пустоты (я видел их как белое ожерелье). Были кое-где и начатые штреки — ими Штарк рвался вглубь, к ядру планеты. Они виделись мне прямыми линиями. Я вызвал Ники — тот побежал следом за Штарком. Я шел наперерез.
…Опять пещера.
Услышал шум воды и пошел на него. Упал в ледяную воду, нырнул и проплыл. Ага, другая пещера. Берега ее поднимались круто. Я вскарабкался — одежда подсыхала на мне.
…Вошел в огромнейшую пещеру. Сейчас увижу Штарка (я уловил токи его спешившего тела).
Осмотрелся — необычная пещера. В одном ее углу ощущалась повышенная радиоактивность. Здесь припрятан микрореактор.
Я сел на камень. Ждал.
…Загремело. Послышался стук камней. Из узкого хода вынырнула белая фигура.
Она уверенно (без света!) прошла на середину пещеры. Там и остановилась. Это Штарк! Я не могу поймать его мысль, но вижу движения.
Что он там на себя понавешал?..
Вот нагнулся, поднял камень и вынул микрореактор и как бы погружает его в себя.
— Теперь энергии мне лет на сто хватит, — сказал он и пошел в мою сторону. Но остановился, попятился.
— Аргус! — вскрикнул он.
Я промолчал, ощущая, как Штарк щекочет меня радиоволной. Что это? Локатор?
— Не отмалчивайтесь, Звездный! — прокричал он. — Вы же здесь.
Я молчал. Штарк шел ко мне, перепрыгивая через камни, плеща водой. Вот поднял камешек и швырнул в меня. Промахнулся (тот ударился рядом, разлетелся мелкой пылью и обжег мне щеку).
Такой бросок! А-а, он нацепил на себя механический скелет, это делает его сильным.
— Странно, — сказал Штарк (голос его разнесся). — Я его вижу, а он молчит. Быть может, мне это кажется? Может, приборы врут! Может быть, это самовнушение. Я же не человек, я… я почти супер, механика первоклассная, не хуже его штучек.
Вот, могу перемещаться. (Он со свистом двигателя пронесся вдоль пещеры и не разбился о стену.) Вот вижу гоняющуюся за мной многоножку. Паршивый автомат! (Он погрозил кулаком.) А вот здесь Аргус сидит на камне.
Он стал подходить. Шел медленно и бормотал.
— Вот здесь, я его вижу. Разберемся. Во-первых, инфразрение: я вижу его светлым пятном с достаточно четкими очертаниями.
Во-вторых, излучение. Это, конечно, его жилет. К тому же он дышит, шевелится, мембраны улавливают это. А все же его здесь нет! Что бы я сделал на его месте? Я бы напугался, вскрикнул. Или бросился в борьбу.
Значит, не удалось. Оперироваться он мне не дал, кибергом стать не дал. Проклятый! А сам я ничего не могу, и приборы мне врут. Проверю-ка простейшим образом.
Он подбежал и протянул ко мне руку — потрогать. Я схватил руку и замкнул на ней браслет. И на время мы замерли.
Молчали, тяжело и горячо дыша.
Он было начал бороться, но я сжал его и почувствовал — смогу раздавить. Он понял это.
Снова молчим. И в тишине молчания слышна подземная жизнь — шорохи подземелья, голоса воды, стуки капель, кряхтенье камня. Затем возник слабый, дрожащий, двойной смех. Он родился и вырос, разнесся по пещере, усилился, загремел. Казалось, кто-то огромный захлебывается громовым хохотом в два огромных рта.
Это смеялись мы, смеялись вместе. Я держал руку на плече Штарка. Он не уйдет от меня, нет.
Я произнес формулу ареста. Дело кончено. Слова, тяжелые, как глыба, прижали его. А затем я, Судья и Аргус, вынесу приговор. Штарк снова задребезжал смехом. Он сел рядом на камень, хлопнул меня рукой по колену.
— Знаете, Аргус, — сказал он. — Я так устал за часы общения с вами, что рад и браслетам. Все же конец. Почему вы меня не взяли сразу? Желали играть?
— Хотел видеть. Насмотрелся на двести лет вперед. Видел полукиберга, а это дано не многим. Видел человека, сгубившего гения.
— Аргус, моя просьба — ссылка на одинокую планету…
«На мертвую, мертвую», — заговорили Голоса.
— А вы забыли про свои восемьдесят с хвостиком процентов воды? — спросил я его.
— Ну, с ней-то я разделаюсь.
— А тогда на ледяную планету, — сказал я. — В снега Арктаса.
Тут в пещеру ворвался Ники — загремел, залязгал, заморгал прожектором.
Пещера осветилась вся. Я даже вздрогнул — так хорошо было здесь. Я глядел будто из центра кристалла с тысячью граней: стены искрились, всюду — гипсовая паутина. На полу — цветы: розы и прочее. Подземный сад: белая трава и в ней еще цветы, еще звезды.
Я встал, чтобы удобнее было смотреть.
Я не жалел, что была погоня.
Я пил глазами красоту подземелья, подмечая все новые ее детали. А они менялись при каждом движении прожектора (кто видел многоножку в покое?).
— Не правда ли, здесь, под землей, чудесно? — говорил мне Штарк. — Одиночество здесь полное. А звуковые феномены? О, я могу многое рассказать вам о подземельях. Я вырос в них, копил силы, вынашивал главную мысль. Идите, идите ко мне, Аргус. Вы ведь не сможете быть прежним, с тоски умрете, я вам верно говорю. Давайте, операция — и мы киберги, мы вместе. Всегда, тысячи лет. Жалко Люцифер? Найдем иное место. Давай врубим имена в историю. Кстати, о колонистах. Вы отнимете меня у них. Не боитесь? Я ведь им так много дал.
…Нас встречали колонисты и Тим с барбосами.
Я вел Штарка. Коридор таял в голубом свете. В нем — люди. Я шел, и лицо мое было — камень! Я так его и ощущал — камень.
Колонисты (сильно сдавшие, постаревшие этой ночью) встретили нас набором подбородков и пронзительных взглядов. И молчанием — ни слова Штарку!
На запястье его правой руки было изящной работы кольцо.
Оно отгородило Штарка, сделало его слабым и презираемым. Никто его не боялся, никто не испытывал к нему благодарности.
Вот оно, наказание!
— Ведут, — сказал кто-то. — А, Шарги…
— Достукался, — отозвался Прохазка. И все!
Мне было противно их равнодушие.
— Дорогу, дорогу, — говорил я. Времени было в обрез: нужно забрать костюм — уникальная штука. Нужно взять робота-хирурга. Отличная вещь! А еще я видел: «Персей» ходил вокруг планеты и ждал нас.
Я оставил Штарка в комнате с Тимофеем и собаками и ушел в рубку. Я связался с коммодором, увидел на экране его озабоченное лицо. Мы договорились об охране регалий Аргуса.
И с удовольствием я сказал себе, что сегодня, вечером, я избавлюсь от Штарка.
Я приказал закрыть шахты, прекратить работы и приготовить роботов к долгому хранению. Приказал колонистам готовиться к отъезду.
Они приходили ко мне. Пришел Мелоун. Он соглашался и на проживание в болотах. Говорил, что желает искупить вину — ведь это он привез Белый Дым. Уверял, что выловит их, подманивая собой.
Я отказал, а на болота с дымами послал роботов. Приказ: испарить их к чертям собачьим!
Приходила великолепная четверка — не оставил.
Но осталась Мод Гленн.
Остался врач — около своих орх, токсинов и слизней.
Оставил я и любителя механики — это был застарелый холостяк и никому не нужный брюзга.
Починенный «Алешка» сделал несколько рейсов к нашему дому и к старт-площадке. Сначала он перевез собак и Тима, затем роботов, затем Штарка, багаж и колонистов.
Эти ощущали себя побежденными. Угрюмые и хмурые, они сидели на вещах на краю старт-площадки и ждали ракетную шлюпку. Я же следил за ее траекторией.
Я видел — коммодор в парадной форме.
Я видел — два его космонавта вооружены. Они станут охраной Красного Ящика, и коммодор надолго теряет власть над ними. Таков Закон.
Я видел — те члены команды «Персея», что дежурили в звездолете, а не лежали в сне долгого анабиоза, взволнованно ждали.
Ждали Красный Ящик, ждали колонистов, ленивых и робких. Беспокойство вновь одолевало меня. Я не спал неделю, одежда много раз промокала и высыхала на мне. Но я не ощущал слабости.
Я топтался на площадке, сжигаемый нетерпением. И еще был Аргусом — при моем приближении колонисты отворачивались.
И Тим отворачивался. Но я видел его насквозь. Он ждал, когда я стану прежним. Тогда он возьмет свое. Он станет заботиться, нянчиться, покровительствовать мне.
Так и будет… Милый Тим, я соскучился и по твоей воркотне, и по твоему упрямству.
…Колонисты?.. Повесили носы?..
«Слушайте, — внушал я. — Вы сытые и нежные, ленивые и жадные. Поднимите головы! (Подняли.) Держитесь! Примите наказание, долгое как жизнь, с достоинством».
…Штарк? Этот был желт (разлилась желчь) и презрителен.
Он все доставал и жевал свои шарики. Вот его мысль: «Твое время и сила кончаются». Пусть кончаются, многое кончается. И с удовольствием я думал, что пора риска для Тима и его собак тоже кончается — я забрал всех роботов-исследователей. Их множество — от больших (для сбора образцов) до крохотных соглядатаев. Одни могли сидеть на деревьях, другие парить в воздухе и прослеживать жизнь любого зверя. Хорошие штуки! Ими Штарк исследовал планету (затем вынес ей приговор).
Я подмигнул Штарку.
— Вы думаете, — сказал я, — о побеге?
— Представьте себе, так. Но это же младенчество. Знаете, Аргус, я задумался не только о побеге, я думаю о себе. Раньше времени не хватало, а вот тут… Что я такое? Какова моя ценность? Понимаете, я не старый, всего семьдесят. А что сделано? Заметьте, безделья я не выношу, работаю как черт. Нет, тысяча чертей! Десять тысяч! Итак, семьдесят лет составляет шестьсот тысяч часов. Чем я их заполнял? Аргус, я расточитель. Двести тысяч часов я проспал, двести тысяч ушло на так называемую жизнь, на выполнение различных обязанностей. На образование, например. Еще сто тысяч я бросил на выполнение обязанностей гражданина Вселенной. Не ухмыляйтесь, это серьезно. До пятидесяти лет я был неумолимо серьезен.
Из оставшихся ста тысяч часов шестьдесят тысяч истратил на перемещения с места на место и лишь сорок тысяч на работу. А вы помешали мне.
Понимаете? Даже планету не переделал.
А сейчас поговорим о вас, мой бледнолицый красавец.
Не думайте, что победа ваша полная. Я дал хороший пинок этой планете, и она завертелась иначе. Поймите это. О, я бы и с вами справился, если бы не ваш проклятый темп.
И вдруг он посмотрел на меня с простым и наивным любопытством. Даже глаза вытаращил. Будто мы вот только что встретились, а Штарк узнал, что я Аргус. Его глаза обежали мое вооружение, но отчего-то снизу: пистолет, жилет, шлем.
Штарк оживился, разглядывая мою технику.
— А вы хорошо знакомы со всеми вашими игрушками? Шлем, жилет, пистолет? — спрашивал он.
— Немного.
— Шлем… Тут вы все знаете. Жилет? Здесь мое знание ограничено, но его цена раз в десять выше цены всего моего оборудования. Цените его. Пистолетик? Его цена — второй мой поселок. Сумасшедшие траты! Закон в Космосе — доро-о-гое удовольствие.
— Но в данном случае необходимое! — вставил я.
Штарк, словно не услышав моей реплики, продолжал:
— А пистолет — отличная вещь, моя конструкция. И не ешьте меня глазами, прошу вас. Ну хоть на прощание. Вам, я знаю, это игрушки, а мне тяжело, сердце жжет.
…Ах, Судья. Помню, когда рождалась у меня идея повертеть планеткой, то бродили в голове схватки, удары лучей и прочее. А на самом деле все оказалось предельно трудной работой, а вот теперь еще дурацкая лихорадка. Потрогайте руку. Горит? Это подземная лихорадка.
…Судья, вы ощущали такое состояние: мочь и не хотеть? Я ощущал. Не из лени, не из трусости — я не боюсь даже вас, Звездный, даже сейчас.
И не из боязни неудачи. Разве я мог добиться большего? Я был царем, маршалом двухсот сорока универсальных роботов. Я вспорол эту планету. Не-ет, я недурно провел время. И кибергом бы стал, и… планету переделал бы. Э-эх, пронюхали… Чертов Гро. Ведь он? Скажите — он?
Я молчал.
— А руку-то мне напрасно тогда жали. Вот, онемела и не отходит. Так вот, задумываюсь, в чем моя ошибка.
— Людей вы презираете, — сказал я ему.
Штарк вздернул плечи, вскинул свой клюв.
— Люди?.. При чем тут люди? Некоторых я весьма уважал. Себя, например. И ты был отличный мужик — пока в костюмчике.
И замкнулся в себе.
Стал покрапывать дождь, и Штарк съежился. Он озяб.
…Я ходил и ходил по площадке. Сгущались тучи, в чаще поревывал моут, недалеко охотилась стая загравов. Хлынул ливень. Вода плясала на бетоне. Запищал зуммер — ракетная шлюпка шла на посадку.
Сейчас все кончится. Сейчас я стану свободным, а Аргусы улетят. Это же хорошо, что всему бывает конец. Даже счастью. Иначе бы стало невыносимо. А-а, Голоса… Прощайте, прощайте…
Прощайте, друзья! Где-то вы будете? Сколько сотен лет проведете во сне ожидания, пока вас призовут к новому делу?
