На третий день, в сопровождении Дуэйна, он вышел во двор, где бродили арестанты – поодиночке, небольшими компаниями, и у каждого на уме что-то свое, все хотят чуть приподняться в этой жизни, а все, что можно получить, нужно отнять у ближнего. Тем не менее черномазые полудурки держались поближе к своим, и Поу был рад, что он тоже не один. Солнце стояло высоко, охранники торчали на своих вышках, в руках у них М16 или другие какие винтовки, не разобрать, нет, все-таки М16, пожелай они только, и тут будет бойня, один щелчок, и все – как два пальца. А за двойным сорокафутовым забором и колючей проволокой по-прежнему расстилается Долина во всей своей зеленой красе, но ему больше нет до этого дела, это теперь чужое для него место.

На спортплощадке существовала своя иерархия, паханы и их прихлебатели приседали со штангой, отжимались на брусьях, околачивались у забора, а несколько дюжин всякой мелкой швали, винтовых и отребья из трущоб, образовали что-то вроде внешнего периметра, вечно на побегушках, а время от времени сбивались в кучки поплотнее, скрывая происходящее от глаз охраны. Поу принадлежал к внутреннему кругу, вместе с Черным Ларри и другими, человек семь-восемь мужиков. Но положение у него шаткое, по факту вроде испытательного срока, потому он не спешил ржать и буйствовать наравне с остальными. По временам кто-нибудь из сторонних, не из ближнего круга, подходил потягать штангу, и один из прихвостней записывал его имя на клочке бумаги.

– Не члены платят десятку в день, – пояснил Кловис, поймав недоуменный взгляд Поу. – Но у них, по крайней мере, есть выбор. Вон те, – и он показал на площадку, где распоряжались чернокожие, – попробуй подойти поближе, и они начинают швыряться гантелями, пару месяцев назад размозжили башку одному лоху, блином тридцатифунтовым угодили прямо в висок.

– Олимпийская сборная, мать, – буркнул Поу.

– Они все вообще того. – Кловис выразительно постучал себя пальцем по голове.

Тренировались весь день напролет, Поу столько не качался, даже когда вовсю играл в футбол. Все парни из ближнего круга, за исключением Поу, были в татуировках – руки сверху донизу, картинки на груди и на спине, ястребы или орлы или вообще какие-то мифические птицы, Поу не очень разбирался в этом. У Кловиса на одном трицепсе написано “белая” и “власть” на другом. У Дуэйна, как у прочих, орел, раскинувший крылья от лопатки до лопатки. У Черного Ларри на груди пара джокеров, а живот весь исписан какими-то изречениями, но Поу неловко было его пристально рассматривать. Большинство парней в толстых шрамах, на разных местах. Почти все лет на десять-пятнадцать старше его, но он не собирался уточнять, здесь лишние расспросы не одобряют.

Один из шестерок протянул ему самокрутку, он затянулся, гадость какая, из бычков, что ли, наковыряли табак. Дуэйн заметил, что он курит эту дрянь, покачал головой и протянул нормальную сигарету, из пачки. Поу вернул самокрутку босяку, который тщательно обтер ее и бережно докурил. Постоянно подходили какие-то люди, выказывая уважение, кучка латиносов, похоже, собиралась наладить контакты с братанами, их главарь и Черный Ларри отошли в сторонку и о чем-то толковали наедине довольно долго. Изредка посетитель ронял что-нибудь украдкой на землю. Потом предмет так же незаметно подбирали.

Поу как раз закончил очередную серию подтягиваний и отдыхал на скамейке, дожевывал батончик и запивал содовой, когда к нему обратился Черный Ларри.

– Тебе надо избавиться от казенных штанов, – сказал Ларри, смерив Поу взглядом. – Кудряшка ты наш. Красавчик, Дэвид Хассельхофф, бля, ну?

Остальные кивнули, хотя молодые парни из приближенных явно соглашались только из уважения к Черному Ларри, а вообще-то они не слишком были рады появлению Поу.

– Они с Дуэйном могли бы потягаться, кто круче как жеребец.

Дуэйн ухмыльнулся.

– Дуэйна застукали с училкой английского, милой приличной девочкой из колледжа. И больше ее сюда не пускают.

– А она до сих пор мне пишет, – сообщил Дуэйн.

– Короче, маленький Поу, тебе многое нужно наверстать. Хотя мы в тебе уверены.

К полудню у Поу появилась пара новеньких чиносов, а старые штаны он отдал кому-то из шестерок. Стояла жара, заключенные сидели на скамейках или просто привалившись к стене, потели на солнце и тупо пялились в пространство. И Поу среди них, и все они выглядят как обычные работяги, какие-нибудь строители, отдыхающие в перерыве, или пожарники, просто мужики, никакие не монстры и не супермены, и место тут совершенно обычное, ничем не отличающееся от любого другого за тюремной оградой, вот так и надо думать. Несколько часов спустя они продолжали сидеть все на тех же местах, Поу маялся от жары и обезвоживания, он обгорел, но остальные как будто не замечали неудобств, просто торчали на солнцепеке, и все; ему хотелось пить, но содовая уже не лезла, он и так влил в себя много больше нормы. Поу устал, но изо всех сил держался, чтобы не закрыть глаза, некоторые парни из свиты бродили туда-сюда, но ему такие привилегии не положены, он должен оставаться рядом с Дуэйном и Черным Ларри. Настало время обеда, но все понимали, что вести Поу сейчас в общую столовую – плохая идея. – Чего-нибудь хочешь? – спросил Черный Ларри. – “Скиттлс”, сигареты? Пруно?

– Я бы съел чего-нибудь нормального, – признался Поу. – Но денег нет.

– В лавке есть копченый лосось. Тебе принесут. И пару пакетиков картошки.

Дуэйн проводил его обратно в камеру. На койке Поу лежал пакет с разными мелочами из тюремного магазина – дезодорант, “сникерсы”, соленые крекеры и четыре вакуумные упаковки лососины.

– Ну ты как? – дружелюбно спросил Дуэйн. И они стукнулись кулаками.

– Нормально.

– Твой сокамерник вечером вернется. Его закрыли на шесть месяцев, так что ты, парень, не особо-то его прессуй.

– Да без проблем.

– С ним клево будет. Он тебя в хлам заболтает.

Оставшись в одиночестве, он прикончил две упаковки лосося и крекеры, первая нормальная еда за, черт побери, за несколько дней. Наевшись до сытой дремоты, улегся на койку, все будет нормально, он как-нибудь устроится. Сначала Поу даже заулыбался невольно, но потом пришли другие мысли. Парни ведь наверняка захотят что-нибудь за свои услуги. Ладно, разберемся. По мере поступления.

Этажом ниже кто-то слушал рэп по телику, по временам оттуда доносились одобрительные возгласы или улюлюканье. Поу, прикрыв глаза, вытянулся на койке, уснуть не получалось, руки саднило, он взглянул на них, вроде подживает. В его кровь определенно попала кровь того придурка, Малыша. Поу встал, еще раз вымыл руки, он понимал, что лучше не станет, надо было вести себя осторожнее, ну не знаю, мог бы иметь для подстраховки кастет или хотя бы батареек в носок насыпать. Ладно, нашел о чем волноваться. СПИД – последняя из его забот. Гораздо вернее прикончит нож у горла, зазевался с сэндвичем в столовой, чик – и готово. Кловис показал ему девятидюймовую заточку, костедробилку, как он назвал, и если у него такая штука есть, то у другой стороны наверняка тоже. Так что переживать из-за ВИЧ сейчас все равно что бояться, как бы в Землю не врезалась комета. Поу подумал, что этот бой он уже проиграл, вчистую, просто пока почему-то еще держится на ногах. В детстве он видел, как Верджил однажды подстрелил из лука кролика, тот на миг взвился в воздух, а потом вновь принялся жевать траву как ни в чем не бывало. А через несколько секунд завалился на спину, стрела пронзила его насквозь, повредила аорту, он, поди, и сам не понял, как окочурился. А теперь Поу поздравлял себя с тем, что ничего хорошего не случилось, и единственное, в чем он уверен, что дальше будет только хуже, потому что так уж заведено в его жизни.

Он же ни о чем таком не просил. Не предлагал переться в чертову мастерскую под проливным дождем, понятно же, что там пристанище всякого сброда. Это из-за Айзека они оказались там, из-за Айзека торчали в грозу под дырявой крышей в каких-то развалинах, вместо того чтобы спокойно потягивать пиво на террасе у Поу. Он не из тех, кто любит такие приключения, но Айзеку на это плевать, он вообще думает иначе, у него мозги по-другому устроены; вот Поу не может просто встать и уйти, когда вваливаются мокрые вонючие бродяги и начинают его оскорблять, у него есть гордость и человеческое достоинство, это Айзеку можно сказать что угодно, и он просто встанет и уйдет. И вообще Айзек втравил их обоих в эту историю, а потом просто решил смыться. Но Поу не такой. Существует такая вещь, как самоуважение, и у него оно есть, а у Айзека нет.

Он сел. Все по-прежнему, он все в той же камере с мутным окном, через которое ничего не видно, бетон и железные прутья, внизу орет реклама автомобильной страховки, никто и не подумает приглушить звук, хотя никому эта страховка ни за каким чертом больше не нужна. Он открыл третью упаковку лосося, жирного и соленого, облизал пальцы, пива бы к нему, вообще тут неплохо, в смысле – в камере, безопасно. Но невозможно торчать в камере дни и ночи напролет. Черный, которого он вырубил, – местный туз, заправила. Поу свезло, отделался малой кровью, уложив его в драке. Но это вам не кино, где ты побил самого большого парня и тебя тут же оставили в покое. В жизни такие штуки не работают. Ему обязательно отомстят, и простой дракой не отделаться, месть означает, что ты огребешь сторицей, это он по собственному опыту знает. Надо сделать так, чтобы парню досталось больше и жестче, чем тебе.

Поу заметил вдруг, что дышит с натугой, все тело свело, шея ныла от напряжения. Он попытался расслабиться. Все будет хорошо, утешал он себя. Все как-то разрешится. Ты же ничего такого не сделал, чтобы тебя упекли за решетку. И покойника Отто убил не ты. Ты вообще ни при чем, тебя просто ухватили за яйца и едва не отделили твою башку от туловища. И почему я здесь, за что. Ты здесь, и дальше все будет только хуже, завтра завернешь за угол, и бац – пятеро на одного, тут тебе и конец, а Айзек между тем где-то на воле. Гуляет на свободе.